ИСТОРИОГРАФИЯ КИЕВСКОЙ РУСИ. «ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ». Историография древней руси

2. Историография Киевской Руси. «Повесть временных лет»

Со времен А. Шлецера (конец XVIII -начало XIX в.) летописание рассматривалось как некое единое древо, продолжаемое или редактируемое летописцами иных эпох. В XIX в. неоднократно указывалось на необоснованность такого подхода: интересы разных слоев общества в любые времена неизбежно различны, и от летописцев нельзя ожидать какой-то «усредненной»

летописи — это именно сборники, своды разнообразного материала, некогда существовавшего в виде особых сочинений или в составе других компиляций.

ПВЛ

Считали, что был один автор. Спор кто именно (Сильвестр или Нестр)

Проблема откуда пошла земля русская (дунай-днепр путь, волго-балтийский

Происхождение династии (Киев – Кий, Новгород – Игорь или Юрик)

Противоречия о крещении Владимира (3 и более версий)

Хронологические нестыковки

Летописные и внелетописные тексты. Работа летописца соединять разные источники (никольский)

Три основные летописи(9-13): Лаврентьевская, Ипатьевская и Новгородская 1.

Использование данных текстов, чтобы восстановить ранние этапы летописания.

Шахматов пытался реконструировать текст ПВЛ и ему предшествующие, но позже отказался от этой идеи, так как это нереально. (Лавр. – вторая редакция1116г. (Сильвестр), Ипатьевская – 3 редакция 1118 г. )

Лаврентьевская (1377г) под наблюдением монаха Лаврентия. Самая подробная (поучение Мономаха). Протограф лавр. – 1305г. Указывают на авторства Сильвестра (запись 1110 года о знамени)

Ценность Радзивиловской летописи(15в) – чтения в ней не выходят за границы н. 13 в.

В ипатьевской (хлебниковский список 16в.) указывают на авторства Нестера, а Сильестр лишь переписчик или редактор.

Одно из главных отличий Новгородской летописи от «Повести временных лет» —полное отсутствие дунайских сюжетов. (договоры с Византией)

поляно-славянской концепции начала Руси

Проблема Нестора – приписывание всего одному человек

Политические центры по-разному описывали одни и те же события

3. Русская историография хп - первой половины XV в.

Поднятие городской культуры приводит к расширению летописного искусства за пределами Новгорода и Киева (С-В Русь – Владимир, Суздаль, Ростов; на юге – Чернигов, Переяславль).

Использование поздних сводов – Ипатьевская, Лаврентьевская, Новгородских и др.

Изменение стиля в 12 веке – большей пространности летописных текстов, обстоятельности, а иногда и слитности изложения.

Преобладание интереса к местным делам (внутренние проблемы княжества, неурожаи, бедствия)

В новгородских летописях проявляется демократизм (защита черного люда от бояр), также оставалась идея общности русской земли.

Существенная особенность 12 в – появление княжеских летописцев – произведений, описывающих полит. биографию отдельного князя, его воен. походов, дип. переговоров, события семейной жизни. (Слово о полку Игореве, летописец Даниила Галицкого, Юрия Долгорукого).

Во Владимирском своде 1177 г. говориться о переносе полит. центра из Киева.

При описание внутренних побед одного князя над другим сохраняется общерусский патриотизм, который наблюдается при описание иноземных вторжений.

В 14- пер. пол. 15 вв. патриотизм усиливается. Также идет восстановление летописного дела после разорение русских земель. (1305 г. – общерусский летописный свод в Твери).

Отмечается борьба за титул “великого князя всея Руси”. (со вт. пол. 14 в. проводится мысль о главенстве московского князя вне зависимости от старшинства по возрасту и степени). – Тенденция к единодержавию.

Троицкая летопись 15 века пыталась также составить общероссийскую летопись как восточных, так и западных земель. (Митрополит Киприан за усиление общерусских тенденций)

- Донской в плохих тонах

- Стремление подчинение Новгорода

studfiles.net

Лекция 4. Историография киевской руси. «повесть временных лет»

Такую схему развития древнерусского летописания наметил выдающийся исследователь А. А. Шахматов в конце XIX — начале XX в. Он попытался определить время и место возникновения летописных сводов XI в. и выдвинул гипотезу, согласно которой древнейший киевский свод составлялся с 1039 г. в связи с образованием в Киеве митрополии. Однако эта датировка начала летописного дела на Руси вызвала сомнения у многих последующих исследователей. М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин и другие историки сочли возможным отодвинуть его к X в., а Б. А. Рыбаков даже к IX в. Некоторые их доводы позволяют считать вероятным существование в X в. исторических повестей о крещении Руси и о других крупных событиях, но, чтобы говорить о существовании летописей в X в., требуются дополнительные изыскания.

В результате сдвигов в социально-экономической структуре феодального общества, заключавшихся в развитии городского хозяйства и его перерастании в хозяйство раннекапиталистиче-ское, возникает новая культура. Эта культура уже в XIV в. проявляется в Италии, а во второй половине XV—XVI вв. распространяется на другие страны Европы. В своеобразной форме и в относительно слабой степени она наблюдалась и в России. Поскольку для деятелей новой культуры характерен повышенный интерес к античности, которую они противопоставляли средневековью, эпоха получила наименование Возрождения, хотя новая идеология и культура отнюдь не ограничивались возрождением античных традиций.

Возрождение было связано с развитием городов и возникновением капиталистического уклада. Однако, новая культура обслуживала не только бюргерство и нарождавшийся класс буржуазии, но и феодальную верхушку общества. Здесь следует отметить, что эпоха Возрождения породила и ранний утопический социализм Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы, идеи которых отражали интересы угнетенных народных масс. Таким образом, по своей социальной направленности идеология Возрождения была сложной и не вполне однородной.

Новая идеология проникала в различные области общественной жизни: право, этику, политику, естественные и общественные науки, в частности историографию, литературу и искусства. В разной степени они были обусловлены классовыми интересами. Если в правовой сфере классовые интересы проявлялись особенно интенсивно, то в искусстве и точных науках — сравнительно слабо, хотя борьба с теологическими концепциями и здесь приобрела социальный смысл. Это обстоятельство необходимо учитывать, чтобы понять, почему те или иные идеи Возрождения могли отвечать интересам разных классов.

При несомненных различиях в степени революционности представителей Возрождения они произвели переворот, который Ф. Энгельс назвал величайшим прогрессивным переворотом «из всех пережитых до того времени человечеством». Была сломлена духовная диктатура церкви, и вместо господствовавшей в эпоху средневековья теоцентристской картины мира была выдвинута новая — антропоцентристская. Не бог, а человек был поставлен в центр мироздания. От латинского homo (человек) и studia humana (светские науки) новое мировоззрение получает наименование — гуманизм.

В XV—XVI вв. Англия, Франция и Испания становятся едиными государствами, в сущности основанными на национала ности. Италия и Германия еще долго будут оставаться раз* дробленными, но стремление к преодолению феодальной раздробленности, усилившееся по сравнению с прошедшей эпохой, стремление к сильной власти, способной преодолеть внутренние междоусобицы и защитить государство от иноземных нашествий, эти стремления были характерны и для итальянских, и для немецких гуманистов. Развитие современных европейских наций, складывание современных национальных литературных языков и развитие национального сознания — вот существенные особенности политической жизни эпохи Возрождения. Существенной особенностью политических и правовых воззрений эпохи Возрождения была защита свободной частной собственности и использование в целях этой защиты римского права.

Мораль гуманистов была глубоко чужда средневековой проповеди аскетизма. Они провозглашали идеал свободной, всесторонне развитой личности и настаивали на ее ценности. Выдающийся итальянский гуманист XV в. Лоренцо Валла выступил с трактатом «О наслаждении», в котором доказывает, что истинное благо — это наслаждение. Валла считает недопустимым противопоставление греховных земных благ истинному небесному благу и решительно восстает против христианского аскетизма.4 Этические идеи Лоренцо Баллы не во всем совпадали с идеями других гуманистов, но чуждое аскетизму признание за человеком права наслаждаться земной любовью, красотой природы и искусства, научным творчеством и общением с себе подобными характерно для этики Возрождения. Великий французский писатель первой половины XVI в. Рабле, в соответствии с передовыми идеями своего времени, говорил, что каждый человек вправе быть человеком, как его создала природа, и не должен убивать в себе человеческое естество.

Глубоким интересом к человеку характеризуется литература и искусство эпохи Возрождения. Говоря о произошедшем в это время перевороте в живописи, Анатоль Франс вывел в своем остро сатирическом «Острове пингвинов» благочестивого художкика средневековья, который задохся от одного предчувствия, как будут изображать святых новые художники Возрождения: Они придадут изображениям пагубные сходства с живым существом, оденут их плотью. У святых появятся тела, под одеждой будут чувствоваться человеческие формы. У святой Магдалины будут женские груди, у святой Марфы — живот, у святой Варвары — бедра, у святой Агнесы — ягодицы... Апостолы, проповедники, ученые-богословы и сам бог отец предстанут в образах непотребных стариков, словно мы, грешные...»

В области естественных наук Возрождение ознаменовалось утверждением эмпирического познания вместо схоластики. Напомним гелиоцентрическую систему, выдвинутую Николаем Коперником (1473—1543 гг.) и развитую Джордано Бруно (1548— і600 гг.). А Галилео Галилей (1564—І642 гг.), который кроме огромного вклада в астрономию заложил основы современной динамики... Вместе с другими великими учеными своего времени, эти гиганты мысли и подвижники науки разрушали религиозные мифы о мироздании. «Можно сказать,— писал Ф. Энгельс о Возрождении,— что собственно систематическая экспериментальная наука стала возможной лишь с этого времени».

Эмпиризм и отказ от религиозной схоластики в естествознании должны были дать толчок изучению реальной жизни И отказу от религиозных фантазий в области исторического познания. Подобно ученым античного мира, гуманисты полагали, что•история — учитель жизни и с этой точки зрения особенно необходима государям и военачальникам. При этом гуманисты пошли гораздо дальше ученых античного мира в деле анализа и обобщения исторических фактов и в деле извлечения из этих фактов политических уроков.

Важнейшим достижением гуманистов в области историографии является их отход от провиденциализма, возвращение к принципам античного прагматизма и дальнейшее развитие этих принципов. Античные историки усматривали причины исторических событий в человеческой природе, в свойствах, характерах и стремлениях людей, хотя богам и особенно судьбе они отводили немалую роль. Великим достижением историографии эпохи Возрождения было то, что промысел господек переставал трактоваться как источник исторических событий, а вера в судьбу или в слепой случай была поколеблена.

Гуманизм в историографии проявлялся и в том, что события прошлого (как и настоящего) начгли оцениваться с точки зрения земных, а не небесных интересов. Если средневековое церковное мировоззрение считало человеческую историю странствием по темной долине к полному света и жизни духовному миру будущей жизни, если аскетическая идея сверхчувственного царства божия была основой средневековой культуры, если земную жизнь вместе с браком, семьей, богатством и имением, наукой и искусством средневековое мировоззрение считало более или менее греховным, а отрицание земных благ провозглашалось высшей добродетелью, то гуманизм, наоборот, оценивал исторические события с точки зрения их соответствия интересам и благу людей.

Гуманисты отбросили периодизацию истории по четырем монархиям и идею «вечного Рима», которая была использована в целях возвеличивания Германской империи или Московского государства.

Историки-гуманисты заботливо устраняют из своего повествования мифы, легенды, чудеса, все, что не поддается рациональному объяснению. Отсюда критицизм, отразившийся на подходе к историческому источнику. Говоря о развитии гуманистами исторического источниковедения, нужно прежде всего остановиться на уже упомянутом Лоренцо Валла, который подверг уничтожающей критике один из основополагающих документов папства — «Донацию» (Дар) Константина. Документ этот извещал о крещении императора Константина после его мнимого исцеления от проказы папой Сильвестром І. В благодарность богу и его представителю на земле — папе Константин передает последнему власть в Риме, в Италии и западных провинциях, а сам переносит свою столицу в Византию.

В период борьбы неаполитанского короля с папой Лоренцо Валла написал свой памфлет «О подложном даре Константина». В нем он доказывает невероятность такого дарения с точки зрения психологии государей, готовых пойти на любое преступление, чтобы сохранить и расширить свою власть. Валла обращается к латинским и греческим историкам времени Константина и убеждается в том, что в их произведениях нет никаких упоминаний о даре. Далее, Валла доказывает, что «Константинов дар», документ, якобы данный византийским императором Константином,— фальшивка, составленная через несколько столетий после смерти Константина. При этом используются данные филологии (язык документа поздний) и данные палеографии и археологии (в частности, отсутствие папских монет). Валла изобличает составителей подложного документа в незнании эпохи Константина и в нагромождении нелепостей и несообразностей, в тексте документа.

Памфлет Лоренцо Баллы сыграл крупную роль в борьбе с папством. Он даже понудил Римскую церковь отказаться от «Константинова дара» для обоснования своих претензий на светскую власть. Памфлет представляет собой и выдающийся научный историографический интерес, ибо является первым зрелым памятником источниковедческой критики.9 Доказывая подложность «Константинова дара», Лоренцо Валла пользуется и такими приемами, которые никак не входят в арсенал современного источниковедения, но типичны для историков-гуманистов XV в. Если бы, что, впрочем, невероятно, Константин и задумал подарить папе Рим, его сыновья, близкие и друзья обратились бы к нему со словами: «Неужели ты, который прежде был столь любящим отцом, теперь лишишь своих сыновей наследства, разоришь и отвергнешь их?» И включив в свое произведение мнимую речь родных Константина, Лоренцо Валла затем 'ставит вопрос: «Неужели Константин, если только не считать, что он был вовсе лишен человечности, не был бы тронут этой речью?» Далее приводится такая же вымышленная речь оратора, которого призвали бы сенат и римский народ, чтобы убедить императора в недопустимости дара.10

Включение в историческое повествование правдоподобных, но вымышленных речей было результатом характерного для многих гуманистов XV в. увлечения риторикой (ораторским искусством, красноречием). Увлечение это приводило поборников риторики к включению в историческое повествование напыщенных речей и красивых фраз. Риторика была распространена задолго до XV в., но в эпоху Возрождения она получила такое распространение, что автор ценного курса «Историография средних веков» Е. А. Косминский, говоря о гуманистической историографии в Италии, выделил специальный раздел для риторической школы, противопоставив ей политическую школу.' '

Самым выдающимся политическим историком эпохи Возрождения был Никколб Макьявелли (1469—1527 гг.). Его перу принадлежит «История Флоренции», «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» (труд этого римского историка был разбит на декады), «Государь» и др.

Макьявелли бичевал господствующий класс феодального общества: «Дворянами называются люди, праздно живущие обильными доходами с своих владений, не имея нужды заниматься земледелием или вообще трудиться, чтобы жить. Люди эти вредны во всякой республике и во всякой стране». Решительно выступая против «непомерного честолюбия и разврата дворянства», Макьявели считал, что обуздать это дворянство могут монархи. Тут отразилась надежда на абсолютного государя, которая была характерна для молодой, поднимающейся, но еще не способной на борьбу за полное уничтожение феодализма буржуазии.

Макьявелли резко порицает римско-католическую церковь, являвшуюся оплотом феодализма. «Наша религия, если и желает нам силы, то не на подвиги, а на терпение. Это учение обессилило мир и предало его в жертву мерзавцам. Когда люди ради рая предпочитают переносить всякие обиды, чем мстить, для мерзавцев открывается обширное и безопасное поприще».

Макьявелли не считал, что необходимо отвергнуть религиозные верования. Более того, он говорил о том, «как необходимо сохранять значение религии» для удержания в государстве согласия и доброго порядка. Сам он не был правоверным христианином, однако полагал, что правители государств «должны поощрять и поддерживать все, что благоприятствует религии, хотя бы считали все это обманом и ложью». Более того, мудрые люди поддерживают веру в чудеса, которые почитаются во всех религиях. Признавая полезными баснословные рассказы о чудесах, Макьявелли сам обходится без них, когда выступает как историк, и в этом отношении, как и в трактовке исторических событий в духе прагматизма, следует традициям самых передовых историков античного мира. Римских пап Макьявелли порицает прежде всего за то, что они препятствовали созданию единого национального государства в Италии. Не будучи в состоянии объединить страну собственными силами, церковь в то же время не позволяла это сделать и другим. Таким образом, отсутствию государственного единства и связанными с этим отсутствием иноземным завоеваниям «итальянцы обязаны никому другому, как церкви».

Макьявелли доказывал, что в своих делах люди «почти всегда идут по проторенной уже дороге и действуют, подражая кому-либо или чему-либо». Им никогда не удается сравниться с теми, кому они подражают, и точно следовать по избранному пути. Но необходимо, чтобы благоразумный человек шел путями великих людей и воспроизводил в своих действиях их «дух и направление». Особенно важны исторические знания для государей и военачальников, которые должны «упражнять свой военный дух... чтением истории: при таком чтении они должны особенно изучать образ действий великих завоевателей», чтобы воспользоваться их опытностью и в то же время избежать их ошибок. На первый взгляд может показаться, что эти высказывания Макьявелли лишь повторяют то определение истории, которое было дано еще в античности — «historia est magistra vitae». Однако, продолжая мысль античных историков, Макьявелли не был только их последователем и подражателем. Прежде всего были значительно расширены временные рамки исторических событий, на которых великий гуманист учил своих читателей. Наряду с древней историей он обращался к урокам средневековья и современной ему эпохи.

Но дело не только в том, что в XVI в. материал истории был шире, чем в начале нашей эры или до нашей эры. Суть, нам представляется, заключалась в том, что никто до Макьявелли не давал такого глубокого политического анализа событий прошлого. Именно в этом смысле можно согласиться с автором «Государя», утверждавшим, что путь, им выбранный, не посещался до него никем.

В книге «Государь» Макьявелли использует опыт истории, чтобы рекомендовать, «как должен действовать государь, чтобы заслужить хорошую репутацию», «какой образ действий должен быть принят государем в отношении войск», «каким образом в государствах всякого рода можно определять степень своей силы» и т. д. Отвечая на вопрос, почему король Неаполитанский, герцог Миланский и другие итальянские государи потеряли свои владения, Макьявелли прежде всего упрекает их в общей ошибке, заключающейся «в неимении достаточного числа войска», а затем в том, что «они навлекли на себя ненависть народа» или «не сумели обезопасить себя от честолюбия своих вельмож». «Пусть итальянские государи, которые после продолжительного владычества потеряли свои государства, не обвиняют свою судьбу, а пеняют на собственное ничтожество. Подобно большинству людей, во время затишья они не думали о буре и в спокойное время не предполагали, что обстоятельства могут перемениться».1 7

Наиболее глубокий для своего времени анализ причин внутриполитических и внешнеполитических успехов и неудач выдвинули Макьявелли в ранг крупнейшего представителя политической школы гуманистической историографии. Уроки истории, которые он преподносит правителям республик и монархий, не имеют ничего общего с морализированием средневековых историков, видевших в неудачах наказание за грехи, а в успехах — поощрение за благочестие.

Уроки истории, преподносимые Макьявелли, представлялись особенно поучительными, потому что основывались на учении о единстве и неизменности человеческой природы. Природа людей, по убеждению Макьявелли, столь же мало меняется во времени, как небо, солнце и стихии. Вот несколько его высказываний на этот счет. «Люди живут и умирают всегда сообразно одним и тем же законам». «Размышляя об историческом ходе событий, я прихожу к выводу, что в нем всегда одинаково много добра и зла». Правда, древние государства изменялись вследствие перемены нравов, «но мир сам по себе всегда оставался один и тот же». «Чтобы знать, что случится, достаточно проследить, что было». «Все человеческие дела делаются людьми, которые имели и всегда будут иметь одни и те же страсти, поэтому они неизбежно должны давать одинаковые результаты».

Рассматривая историю как результат сознательной деятельности людей и их свободного волеизъявления, Макьявелли не отрицает и роли судьбы. Он признает, что многие великие события происходят «как бы наперекор всяким человеческим соображениям». Весьма возможно, «что судьба управляет половиною наших действий» и «оставляет по крайней мере другую половину на наш произвол». Но человек способен сопротивляться превратностям судьбы, которая сравнивается с половодьем: оно тем страшнее и опустошительнее, чем меньше человек создает против нее плотин, насыпей и других сооружений. Как видим, у Макьявелли судьбе и слепому счастью отводится меньшее место, чем у античных историков. Он не соглашается с Плутархом, уверявшим, что «распространению римского могущества более способствовало счастье, чем достоинства римской нации». Тит Ливии, по-видимому, разделял мнение Плутарха. Макьявелли же решительно возражает древним историкам и настаивает на первостепенном значении римских учреждений, приспособленных для завоеваний, а также на храбрости войск и политике. «Достоинства гораздо больше, чем счастие, помогли римлянам достигнуть владычества».

Огромную роль в истории Макьявелли, подобно античным историкам, отводит личным качествам правителей. «Единственная прочная и верная защита для государя та, которая зависит от него самого и проистекает из его личной доблести». Однако, продолжая традиции античных историков, Макьявелли и в трактовке роли личности продвигается вперед. Нам представляется, что своеобразие великого гуманиста, по сравнению с крупнейшими древними историками, заключается в том, что корни успеха политических деятелей он видит не столько в их смелости, решительности, терпеливости и осмотрительности, сколько в их умении приводить свой образ действий в соответствие с особенностями обстановки и в способности быстро и решительно менять образ действий при изменившихся обстоятельствах. «Одно и то же обстоятельство,— писал Макьявелли,— может иногда спасти, а иногда погубить государство». Одной из причин гибели государей являлось то, что они не умели согласовать свои поступки «с требованием времени». Опыт истории показывает, что человек осмотрительный, не способный быть отважным; когда это необходимо, сам становится причиной своей гибели. «Если же мы сумеем изменить наш образ действий сообразно со временем и обстоятельствами, то счастие нам не изменит».20

Отмечая изменчивость исторической обстановки и необходимость учитывать ее, Макьявелли делал свои выводы из событий прошлого более глубокими и поучительным. Стремление Макьявелли учитывать особенности и изменчивость исторического момента позволяет ему избегать догматизма и усваивать элементы диалектического подхода к урокам истории.

Наряду с индивидуальными свойствами и политическим искусством исторической личности у Макьявелли, как и у историков античного мира, существенную роль играют государственные учреждения, военный строй, а временами и характер и острота классовых противоречий. В трактовке последних Макьявелли сделал серьезный шаг вперед. В «Истории Флоренции» он пишет о специфических, по существу классовых, интересах грандов, среднего сословия и низов или о противоречиях нобилей и по-поланов. При этом вражда между знатью и народом рассматривается как «естественным образом существующая в каждом государстве». Вражда эта основывается на стремлении народа жить по законам и противоположном стремлении знати повелевать. Поэтому, заключает Макьявелли, согласие между знатью и народом невозможно. В другом месте он даже признавал, что народные волнения могут играть положительную роль. Так, в Римской республике в результате смут были установлены «законы и порядки для пользы общественной свободы» и для укрепления могущества Рима. Но завоевание власти народом не признавалось Макьявелли прогрессом. Он считал, что народовластие ведет к полной распущенности; при народовластии «ни частные, ни общественные люди не внушали никому никакого почтения», и все наносили друг другу тысячи обид. Поэтому народовластие не могло быть долговечным и сменялось монархией. Смену монархических аристократических и демократических форм правления автор «Государя» вслед за Полибием и другими древними рассматривал как «круг, в котором вращались и вращаются правления всех республик».

В трактовке цикличности исторического развития у Макьявелли есть известное своеобразие: в республиках"«редко сохраняется столько силы, чтобы пройти, не погибнув, несколько раз этот круг. Обыкновенно бывает, что среди этих переворотов республика, лишенная силы и руководства, делается добычей соседнего государства, которое управляется лучше, чем она».

Таким образом, завоевание власти эксплуатируемым большинством Макьявелли не считал показателем прогрессивного развития общества. Зло тирании происходило в Риме, как и в других государствах «от излишнего желания народа быть свободным и от излишнего желания аристократии властвовать».

Мы здесь не имеем возможности разбирать систему и развитие политических воззрений Макьявелли. Заметим только, что эти воззрения не были всегда однозначными. Во всяком случае, только что приведенные высказывания об «излишнем» желании народа быть свободным сочетались у великого флорентинца XVI в. с приверженностью к республиканскому строю и к свободе. «Опыт показывает,— писал он,— что государства приобретают могущество и богатство только в свободном состоянии. Действительно, нельзя не удивляться, какого величия достигли Афины в течение ста лет после освобождения от тирании Пизистрата. Но еще удивительнее величие Рима по освобождении от власти царей. Причины понятны, потому что величие государств основывается не на частной выгоде, а на общем благосостоянии. Между тем общая польза, без сомнения, соблюдается только в республиках». Когда же вместо свободы воцаряется тирания, государство «всегда не только не идет вперед, но даже падает». В. И. Рутенбург справедливо замечает, что «республиканско-сеньориальное управление было идеалом Макьявелли», который в то же время был убежден и в необходимости твердой власти в хорошо организованной республике.

Выясняя, как действовали умные правители, чтобы укрепить свою власть, Макьявелли писал, что «государь, желающий удержаться, может и не быть добродетельным, но непременно должен приобрести умение казаться или не казаться таковым, смотря по обстоятельствам». «Можно заметить,— писал Макьявелли в другом месте,— что при управлении людьми их необходимо или ласкать или угнетать; мстят люди обыкновенно только за легкие обиды и оскорбления, сильный гнет лишает их возможности мести; поэтому, если уже приходится подданых угнетать, то делать это следует таким образом, чтобы отнимать у них всякую возможность отмщения».

Самый лучший и наиболее безопасный способ удержать покоренные страны, которые до покорения пользовались собственными законами и свободными учреждениями — это разорить их.

В «Государе» мы читаем, что «всякий завоеватель, не разоривший завоеванного им государства, привыкшего к свободным учреждениям, должен впоследствии ожидать себе от него погибели». В специальной советской литературе отмечается, что Макьявелли не был проповедником этих и подобных аморальных поступков, а был только «беспощадным по своей откровенности исследователем методов и сущности единовластия».Но нельзя яе видеть, что самая форма, в которую облечено у Макьявелли исследование единовластия, нередко переходит в прямые советы, а советы эти подчас строятся по принципу: «хорошая цель оправдывает дурные средства». Под макьявеллизмом принято как раз понимать политику, беспринципно и цинично использующую любые средства для достижения цели.

Вне зависимости от того, сколь прогрессивны были политические цели самого Макьявелли, принцип «цель оправдывает средства» особенно недопустим, потому что под самые гнусные средства нетрудно было подвести благородные цели. Но этого мало: люди и правительства, обращавшиеся к гнусным средствам для достижения великой цели легко перерождались. Средства, которые они применяли, не могли долго сосуществовать с великими целями, и цели эти отодвигались или исчезали, а гнусные средства все больше служили целям Личных честолюбий, личных обогащений, личных произволов. «...Цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель»,— писал молодой К. Маркс.

Из плеяды западноевропейских историков-гуманистов мы коротко остановимся еще на одном. Французский гуманист Жан Воден (1530—1596 гг.) довершил гуманистическую критику феодально-церковной периодизации истории по четырем монархиям л доказал, что число исторических империй намного превосходит четыре, а империя Карла Великого не имеет ничего общего с Римской империей и не связана с ней преемственностью.

Заимствуя идею циклического развития, которой вслед за древними держался Макьявелли, Воден говорил, что «природа, кажется подчиненной закону вечного возвращения, так что все вещи как бы вращаются в круге». Так, за античной цивили зацией последовало возвращение к варварству, которое вновь сменилось эпохой цивилизации. Поскольку Воден признает новую цивилизацию более высокой, чем была античная, он намечает выход из непрестанного круговорота, изображая его, скорее, как движение яо спирали.

По мнению Бодена, большую роль в истории народов играет климат: темперамент, нравы и склонности разных народов зависят от особенностей их крови и желчи. В свою очередь эти особенности определяются свойствами потребляемой пищи. Пища же зависит от климата в районе обитания народа. Но как бы ни было велико влияние климата на исторические судьбы народов, оно не является чем-то фатально необходимым. Мудрые законы, как и сила религии, могут преобразить нравы, которые сложились под воздействием климата.

readbookz.net

ИСТОРИОГРАФИЯ КИЕВСКОЙ РУСИ. «ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ»

ТОП 10:

Основным жанром русской средневековой исторической литературы являлось летописание. О времени его возникновения в науке нет единого мнения, хотя все исследователи признают, что дошедшие до нас летописи являются сводами, в состав которых вошли более ранние летописные своды. Начальную часть Лаврентьевской, Ипатьевской и ряда других летописей XIV в. и следующих веков образует «Повесть временных лет» начала XII в. Ее первая редакция, вероятно, принадлежала монаху Киево-Печерского монастыря Нестору и была им доведена до 1113 г. В 1113г. умер князь Святополк и Киевский стол занял Владимир Мономах, по инициативе которого игуменом Киевского Выдубицкого монастыря Сильвестром была составлена вторая редакция «Повести», доведенная до 1116 г. Автор третьей редакции, доведенной до 1118 г., неизвестен нам по имени. Уже первая редакция «Повести временных лет» не являлась произведением одного автора — это летописный свод, в который входят киевские и новгородские летописные своды XI в. Такую схему развития древнерусского летописания наметил выдающийся исследователь А. А. Шахматов в конце XIX — начале XX в. Он попытался определить время и место возникновения летописных сводов XI в. и выдвинул гипотезу, согласно которой древнейший киевский свод составлялся с 1039 г. в связи с образованием в Киеве митрополии. Однако эта датировка начала летописного дела на Руси вызвала сомнения у многих последующих исследователей. М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин и другие историки сочли возможным отодвинуть его к X в., а Б. А. Рыбаков даже к IX в. Некоторые их доводы позволяют считать вероятным существование в X в. исторических повестей о крещении Руси и о других крупных событиях, но, чтобы говорить о существовании летописей в X в., требуются дополнительные изыскания. Пока можно говорить о вероятности существования в X в. письменных исторических повестей, включенных в летописные своды XI в., причем самый ранний из них был составлен в Киеве не позднее первой половины XI в., а во второй половине XI в. за ним последовали другие (возможно, в Киево-Печерском монастыре в 1070-х годах свод составлял монах Никон, а в 1090-х годах — игумен Иван). В числе источников «Повести временных лет» должны быть отмечены византийские хроники, и, прежде всего, Хроника Георгия Амартола («мниха Георгия»), доведенная до второй половины IX в., и ее продолжение, доведенное до середины X в. Этим и другими памятниками византийской письменности, а также южнославянским «Сказанием об обретении грамоты словенской» русские летописцы воспользовались, чтобы нарисовать картину расселения народов после вавилонского столпотворения и картину их географического размещения. Таким образом, во-первых, устанавливалась связь между древнейшей историей славян и библейской версией происхождения человечества, а во-вторых, представлялась в корне отличная от античной картина разделения народов. В представлении греческих и римских историков мир делился на эллинов и римлян, с одной стороны, и варваров — с другой. В летописи же славяне рассматривались как равноправные потомки Иафета, сына Ноя, и являлись такими же историческими народами, как жители Босфора или Пелопоннеса. Для характеристики исторических судеб древнерусской народности летописцы обращались к фольклору. Мы уже упоминали родоплеменные сказания о происхождении радимичей и вятичей, расселении других восточнославянских племен, об основании Киева. Говорили и об исторических преданиях: смерти князя Олега, мести княгини Ольги, относящихся к периоду раннего государства. Эти устные или записанные в X в. предания восходили к языческим временам и противоречили христианским воззрениям летописца. Так, в предании о смерти Олега волхвы предсказали гибель князя от коня. Таким образом, языческим волхвам дано было знать то, чего не могли знать простые люди. Подобное чародейство требовалось объяснить, и летописец ссылается на бесовские чудеса, которые творил волхв в Риме, Византии и Антиохии. Они явились следствием попущения божия, бесовским творением. Так старинное языческое предание получало новую религиозную трактовку и могло благодаря ей сохраниться в летописи. Добавим еще, что летописец, располагавший иногда разными вариантами преданий, выбирал наиболее соответствующие его собственным представлениям. Так, рассказав, что некоторые считали Кия перевозчиком через Днепр, он называет их людьми несведущими, сам же принимает версию о Кие, «княжаше в роде своем». В летописи упоминаются и народные поговорки, отражающие события прошлого (например, посвященная поражению авар в VI в.: «погибоша аки Объре»). Влияние фольклора на летописи нельзя сводить только к прямым заимствованиям сюжетов. Памятники устного народного творчества, которые не вошли непосредственно в летописи, также оказали на нее значительное влияние: в них летописцам Киевской Руси и позднейшего времени были близки проникновенное чувство любви к своей земле, народу, стремление прославить тех, кто сражался с иноземными завоевателями. Фольклор являлся и питательной средой, помогавшей выработке сжатого выразительного языка и стиля, характеризующего «Повесть временных лет». Летописцы имели доступ к княжеским архивам, и им было разрешено включать в свое повествование такие государственные документы, как договоры Олега и Игоря с греками. Хорошая осведомленность о церковных делах, дипломатических переговорах князей и их военных походах достигалась благодаря устным рассказам непосредственных участников событий. Так, летописец упоминал об информации, полученной от Яна Вышатича, воеводы князя Святослава Ярославича. Различные произведения религиозного содержания, в их числе жития святых, были хорошо известны летописцам и использовались ими в качестве исторических источников, но доминирующую роль все же играли источники нерелигиозного содержания. Господствующие религиозные воззрения эпохи, конечно, определяли философско-исторические представления летописцев. Представлениям этим были присущи дуалистические верования в Бога и в дьявола, уверенность в реальности чудес и предзнаменований. Мы уже знаем, что исторические воззрения средневековых авторов определялись не только их религиозными верованиями. Это в полной мере относится и к русским летописцам, которых, прежде всего, занимали как раз земные дела и события политической истории. Происхождение своего народа и государства, борьба с иноземными врагами и междукняжеские отношения, отношения князей и дружины, а иногда и события народной жизни — таково содержание древнейших русских летописных сводов. «Се повести времяньных лет (минувших времен.- А.Ш.), откуда есть пошла Руская земля, кто в Кыеве нача первее княжити и откуда Руская земля стала есть» - один из вариантов заглавия «Повести». В других вариантах упоминается составитель первой редакции «Повести», которым считался печерский монах Нестор. Но центральная тема всех вариантов заголовка - происхождение государства, русской народности и династии киевских князей. Летописец был убежден, что добрые исторические события происходят потому, что Бог их хочет («хотяще быти им»). Летопись опирается на библейских пророков, доказывая, что Бог дает власть кому хочет и ставит праведных князей и цесарей именно в те страны, которые ему угодны. Провиденциализм летописцев проявлялся и в их рассказах о посылке Богом ангела, чтобы помочь свершению добрых дел. Так, во время битвы, описанной под 1111 г., «падаху половци пред полком Володимеровым, невидимо бьеми ангелом Божественным промыслом в «Повести» объясняются даже успехи и возвышение нехристианских царств. Бог, говорится там, прислал Александру Македонское своего ангела, чтобы приводить под его власть великих царей и множество людей. Однако тема божественного предначертания звучала в летописи более настойчиво в пересказе ветхозаветных и новозаветных притчей, а при изложении событий русской истории промысел божий упоминал сравнительно редко. Даже ранние исследователи «Повести временных лет» обращали внимание на ее сдержанность в отношении фантастики и баснословия. А. Шлецер писал, что «Повесть» более скупа на баснословие, чем современные ей западноевропейские хроники. Эпизод с ангелом, помогавшим русским воина на поле боя в 1111 г., исключителен, как и прямое вмешательство Бога в события русской истории. Посмотрим, как в «Повести временных лет» решался один из труднейших вопросов средневеково идеологии — о соотношении провиденциализма и свободы воли. По Августину, свободная воля была, как бы запрограммирована Богом, и то, что представлялось результатом свободных волевых решений людей, в действительности оказывалось следствием божественно! промысла. У летописцев доминирует иное объяснение волевых решений людей. Их историческая жизнь является как бы ареной борьбы божественного и дьявольского, а свобода воли выражается в возможности выборабора между добром и злом. Причиной временных успехов дьявола всегда были сомнения «нетвердых верою и их нежелание «ходити путем» господним. Так объяснял бедствия и зло на земле автор «Слова о ведре казнях божиих». Ответственность людей за беса, них вселившегося, доказывалась утверждением, что крепким в вере людям доступ сатане закрыт. В ряде мест летописец рассуждал о том, как Бог заботится о возвращении своего стада на путь истинный и как он наказывает за то, что люди поддаются дьявольским соблазнам. Под 1024 г. поясняется, что «Бог наводит по грехом на куюждо землю гладом, или мором, ли ведром, ли иною казнью». В связи с поражением русских князей в 1068 г. на р. Альте летописец добавляет, что иноплеменников Бог тоже наводит «по гневу» своему, чтобы, пережив такое горе, люди вспомнили о Боге. А под 1093 г., когда русские князья снова потерпели поражение от половцев, летописец вносит такое пояснение: «Се бо на ны Бог попусти поганыя, не яко милуя их, но нас кажа, да быхом ся востягнули от злых дел. Сим казнить ны нахоженьем поганых; се бо есть батог его, да негли втягнувшеся вспомянемъся от злаго пути своего». (Это ведь Бог напустил на нас поганых, не их милуя, а нас наказывая, чтобы мы воздержались от скверных дел. Так он наказывает нас нашествием поганых; это ведь батог его, чтобы мы, опомнившись, воздержались от дурного пути своего). Религиозный характер рассуждений о карах божиих совершенно очевиден. Однако этим не исчерпывается содержание подобных рассуждений. Говоря о грехах, за которые Бог насылает на людей кары, летописец далеко не всегда ограничивается общими словами о злых делах и о забвении Бога. Чаще осуждение грехов и нравоучения летописца носят конкретный характер и основаны не на противопоставлении царства божия суетным и греховным делам, а на противопоставлении добрых земных дел земным же злым делам. И тут мы переходим от религиозно-философских представлений летописца об истории к его историко-политическим воззрениям. Вспоминая тех, кого летописец особенно резко осуждает, остановимся, прежде всего, на Святополке, затеявшем братоубийственную войну и повинном в гибели князей Бориса и Глеба. Летописец именует Святополка окаянным и так описывает его конец: «К вечеру же одоле Ярослав, а Святополк бежа. И бежащю ему, нападе на нь бес, и раслабеша кости его...». Преследуемый страхами, князь бежал через всю Польскую землю и «испроверже зле живот свой» (кончил свою бесчестную жизнь) в пустынном месте на границе Польши и Чехии. После смерти Святополк терпел вечные муки. Изяслав киевский нарушил крестное целование и бросил Всеслава полоцкого в тюрьму. Когда в результате киевского восстания 1068 г. последний был освобожден и посажен на киевский стол, он сказал, что освободил его от ямы и покарал Изяслава крест честной. «Понеже велика есть сила крестная: крестомь бо побежени бывають силы бесовьскыя, крест бо князем в бранех пособить...». Под 1073 г. говорится о распре между братьями Ярославичами, возбужденной дьяволом. Автор соответствующего летописного текста (видимо, Никон) обвиняет Святослава в том, что тот стал инициатором изгнания Изяслава из Киева и тем самым преступил завет отца и нарушил божеский завет. Междоусобия князей, козни и клятвопреступления во взаимоотношениях между ними осуждаются в летописи предметно и с указанием виновных в грехе людей. При этом летописец напоминал, что дьявол радуется злому убийству и кровопролитию и потому возбуждает ссоры, зависть, братоненавистничество и клевету. Бориса, мученически погибшего от руки Святополка, летописец славил за то, что он был врагом смуты и отказался от борьбы за власть, и за то, что после смерти отца почитал старшего брата «в отца место». Очень высокую оценку летописец дал Владимиру Мономаху не только потому, что тот был исполнен любви и уважения к попам и монахам, но и за то, что много сделал для прекращения внутрикняжеских усобиц и объединения сил для борьбы с половцами. Призывы к преодолению внутренних политических смут и борьбе с иноземными нашествиями выступают лейтмотивом большинства нравоучений «Повести». Летописцу близка задача обороны Русской земли от иноземцев, и, прежде всего, от степняков-кочевников. Подобным патриотическим стремлением «Повесть временных лет» проникнута так же, как героический былинный эпос или «Слово о полку Игореве». В процессе и после расселения восточнославянских племен в бассейнах Днепра, Волхова и Оки, в результате смешения этих племен между собой и с финским и балтским населением формировалась древнерусская народность. Передвижения, вызванные хозяйственными нуждами и крупными военно-политическими предприятиями (например, походами на Византию и на Каспий), способствовали слиянию племен. А этот этногенетический процесс привел к тому, что славянское и ославянившееся население постепенно начинало осознавать себя как единую русскую народность — Русскую землю. Интересно, что в X в., а иногда и XI в. и даже XII в. этим именем назывались Киевская, Черниговская и Преяславская области, тогда как Новгородская, Ростовская и Галицкая области в нее не входили. Но уже в текстах, относящихся к концу XI и к началу XII в., прослеживается широкое понимание Руси как земли всех восточных славян как синонима древнерусской народности. Нельзя сказать, что до конца XI в. сознание общности русской народности не сделало никаких успехов. Но в XI — XII вв. оно утверждалось еще прочнее. Распространение православия и общий ущерб от набегов иноверцев-кочевников способствовали укоренению данного сознания. Когда же сознание этнической и религиозной общности Русской земли окрепло, о государственном единстве не могло быть речи, поскольку при тогдашнем уровне экономического развития ни один князь не располагал средствами, чтобы безраздельно подчинить себе войско и управленческий аппарат Русской земли. Войско и администрация были нераздельны с землевладением, и землевладельцы могли объединяться только на основе вассальных отношений и более или менее добровольных соглашений. Понимая, что княжеские междоусобицы затрудняют оборону и разоряют страну, авторы «Повести» не могли возвыситься до идеи единого государства и централизованной власти. Летописец сочувственно излагал завещание умирающего Ярослава и его обращение к детям «Аще будете в любви межю собою, Бог будеть в вас, и покорить вы противныя под вы... аще ли будете ненавидно живуще, в распрях... то погибнете сами и погубите землю отець своих и дед своих, юже налезоша трудомь своимь великым». И древнерусские князья, и летописцы убеждали в необходимости не политического единства русской земли, а единения владетельных князей под верховенством князя Киевского. Ярослав говорил своим сыновьям: «Се же поручаю в собе место стол старейшему сыну моему и брату вашему Изяславу Кыев; сего послушайте, якоже послушаете мене, да той вы будеть в мене место. А Святославу даю Чернигов, а Все­володу Переяславль, а Игорю Володимерь, а Вячеславу Смоленск». Из этого завещания видно отличие единства земли с одним государем от единения со многими государями, которые должны держать старшего «в отца место». Сейчас для нас важно отметить, что непрочное единение лежало не только в основе политического строительства Киевской Руси, но и в основе политических воззрений историков-летописцев. И позднее идея государственного единства под властью одного князя оставалась чуждой сознанию правящих верхов и сознанию летописцев. С этой точки зрения характерны слова, которые, по летописи, произнес Юрий Долгорукий: «Тако ли мне части нетоу в Роуской земли и моим детем!». Претендующий на старейшинство князь в то же время убежден, что его дети, как и другие Рюриковичи, имеют право на свою часть в Русской земле. Идея единения, о которой говорил еще А. Е. Пресняков, несомненно, была жива на всем протяжении периода феодальной раздробленности. Характеризуя роль литературы в Киевской Руси, Д. С. Лихачев высказал предположение, что при слабости экономических связей и еще большей слабости военного положения страны, раздираемой усобицами, главной сдерживающей силой, противостоящей возрастанию опасности феодальной раздробленности, явилась сила моральная, сила патриотизма, сила церковной проповеди верности. Князья постоянно целовали крест, обещая помогать и не изменять друг другу. В условиях, когда единство государства не могло существовать без интенсивного развития личных патриотических качеств, нужны были произведения, которые активно выступали бы против раздоров князей. Связь литературы с жизнью, конечно, была двусторонней. Литература учила жить. В то же время она отражала жизнь и учила только тому, что ей подсказывала жизнь. Характер призывов, с которыми летописцы обращались к князьям, определялся не необходимостью восполнить то, чего не было в политической жизни страны, а тем, что в ней было. Нам представляется, что связи между литературой (в частности, летописью) и экономическим и военно-политическим положением страны являлись не столько обратными, сколько прямыми. Моральные и религиозные доводы, которые литература приводила против междоусобиц, соответствовали степени формирования древнерусской народности и задачам ее обороны. В то же время характер этих доводов определялся социально-экономической и военно-политической обстановкой эпохи. Именно поэтому летописцы выступали не за единство государства, а за единение князей, владельческие права каждого из которых литература XII в. не ставила под сомнение. Для политических воззрений древнерусских летописцев характерно не только убеждение во владельческих правах занимавших столы князей Рюрикова дома. Авторы летописей доказывали также монопольное право на столы за князьями Рюриковичами. Недаром летописец приписывает Олегу такое обращение к Аскольду и Диру, княжившим в Киеве: «Вы неста князя, ни рода княжа, но аз есмь роду княжа». И вынесоша Игоря: „А се есть сын Рюриков"». В другом месте он говорит, что Аскольд и Дир были не родичами, а боярами Рюрика. Этим обстоятельством оправдывается и лишение их киевского престола, и гибель от руки Олега. О взаимосвязи Олега с Рюриком и Игорем в древнерусской литературе имеются разные версии. Автор «Повести временных лет» избрал ту из них, в которой Олег представляется родственником Рюрика и как бы регентом на время малолетства Игоря. Летописец резко осуждает неверность народа князьям и народные восстания. В его рассказе о восстании 1068 г. киевляне сами признают, что они «зло створили, князя своего прогнавше». А в тексте о восстании 1113 г. киевляне говорят, что «много зло уздвигнеться», если князь Владимир Мономах не поторопится в мятежный Киев. Это зло усматривается в угрозе разграбления двора княгини — вдовы Святополка, бояр и монастырей. Неверность бояр князю летописец также считает большим злом. Воевода Ярополка Святославича Блуд изменил своему князю и способствовал его убийству. «О злая лесть (ложь.— А. Ш.) человеческа!» — восклицает по этому поводу летописец. И далее: «То суть неистовии, иже приемше от князя или от господина своего честь ли дары, ти мыслять о главе князя своего на погубленье, горьше суть бесов таковии». Человек, изменивший господину и способствовавший его гибели, хуже беса! В то же время князь должен заботиться о дружине и опираться на нее. В доказательство этого тезиса под 996 г. в «Повести» приводится назидательный рассказ о том, как созванные пировать на княжеский двор дружинники возроптали на то, что они едят не серебряными, а деревянными ложками. Владимир тотчас же велел «исковати лжице серебрены», сказав при этом: «Сребром и златом не имам налести дружины (не найду себе дружины.— А. Ш.), а дружиною налезу сребро и злато». Этот текст А. А. Шахматов отнес к древнейшему летописному своду первой половины XI в. Но и в сводах второй половины века мы встречаем доказательства предпочтительности для князя иметь больше дружинников, чем богатства. Дружинная точка зрения проявляется в постоянных известиях о совещании князей с дружинниками и о воинской доблести дружинников в сражениях. Сопоставляя тексты, входившие в своды первой и второй половины XI в., мы можем заметить, как менялись взгляды летописцев в связи с эволюцией социальных отношений на Руси и характера военного и дружинного быта. Во времена Олега, Игоря и Святослава основные средства существования и обогащения дружинники добывали путем сбора дани и полюдья, а также путем неустанных, иногда весьма отдаленных походов. Воспользовавшись таким отдаленным походом Святослава на Дунай, печенеги напали на Русь. В этой связи автор Древнейшего летописного свода, относящегося к первой половине XI в., сообщал, что киевляне послали к своему князю гонцов с упреками: «Ты, княже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабив (а свою покинул. - А. Ш.)». Услышав это, Святослав «вборзе вседе на коне с дружиною своею» и прогнал печенегов13. Древнейший летописец явно не одобрял Святослава, отдавшего предпочтение дальнему походу, а не обороне своей отчизны. А предположительный составитель свода начала 1090-х годов Иван рассуждает уже иначе. В пример новым правителям он ставит древних князей и мужей, которые обороняли Русскую землю, принимали под свою власть иные страны, а не собирали «многая имения» и не наклады­вали на людей неправедных вир и продаж. Тогда дружина «кормяхуся, воюючи иныя страны», и «не кладяху на свои жены златых обручей, но хожаху жены их в сребре. И расплодили были землю Рускую». Разумеется, речь здесь шла не об отрицании эксплуатации народа превращавшимися в феодалов дружинниками, а о злоупотреблениях, которых не было при первых князьях. Те далекие времена, когда дружина кормилась, «воюючи иныя страны», представлялись в конце XI в. благодатными по сравнению с новыми, когда оседавшие князья с дружинами собирали «многия имения» с собственного народа и порабощали его. Изменилась оценка первых князей: летописец конца XI в. превозносил их за то, что они обороняли Русскую землю, забыв, что предшественник порицал их именно за то, что они недостаточно ее обороняли. Для летописи первой половины века виры, продажи и расхищение имений соотечественников не казались еще чем-то тяжелым, видимо, потому, что они действительно не были так тяжелы. А во второй половине XI в. эти формы угнетения, сопутствовавшие развитию феодализма, рассматривались как большое зло. Так социально-политическое развитие страны влияло на развитие исторических взглядов и оценок летописцев. Сдвиги, происходившие в социально-политической жизни, влияли и на характер изображения человека в древнерусском летописании. Характеристика первых киевских князей определялась фольклорным материалом. Отмечая это обстоятельство, Д. С. Лихачев условно именует стиль, характерный для изображения первых киевских князей, эпическим. Первые князья, действительно, выступают в летопи­си как люди богатырского подвига. Однако летописные характеристики Олега, Игоря и Святослава отличались от характеристик богатырей в героическом эпосе. И отличие это, прежде всего, заключалось в том, что летописному описанию людей в гораздо меньшей степени, чем эпосу, присущ сюжетный вымысел. Конечно, легенды (например, о смерти Олега или мести Ольги) в этих характеристиках оставались, но в основном они строились на фактах, которые подтверждаются, когда их можно сопоставить с показаниями других, и в частности иностранных источников. Источником летописных характеристик первых князей является не героический эпос, а исторические предания, быть может, и древнейшие исторические записи. В какой мере это обстоятельство сказывалось на литературном стиле, не беремся судить, но на воспроизведение исторического портрета оно влияло, несомненно. Для историка особенно важно, что, рисуя образы первых князей, летописец руководствовался не столько эпическими трафаретами, сколько жизненными фактами и ситуациями. Вопреки мнению И. П. Еремина, говорить о стилистических трафаретах в характеристиках ранних киевских князей не приходится. У каждого князя свое обличье, характер. Каждый раз летописец находит осо­бые, не повторяющиеся в других описаниях, слова. Так Олег, и не только он, именуется Вещим. Княгиня Ольга, «мудрейшая из жен», «переклюкала» византийского императора (обманула его и отстранилась от бракосочетания с ним). Князь Святослав рисуется как мужественный предводитель, не изнеженный дворцовой роскошью и действующий в духе рыцарской чести и доблести. Вспомним только знаменитую характеристику «Повести временных лет»: «И легъко ходя, аки пардус (леопард. - А. Ш.), войны многи творяше. Ходя воз по собе не вожаше, ни котьла, ни мяс варя, но, по гонку изрезав конину ли, зверину ли, или говядину, на углех испек ядяше, ни шатра имяше, но подъ-клад постлав (постелив потник.— А. Ш.) и седло в головах ...И посылаше к странам, глаголя: „Хочу на вы ити"». Замечательно не только то, что в этой характеристике нет штампов, но и то, что характеристика, которую дал греческий писатель Лев Диакон, воочию видевший Святослава, не противоречит летописной, в сущности, близка к ней. Владимира Святославича летописец характеризует такими словами: «Просвещен сам, и сынове его, и земля его». Автор слова «О законе и благодати» митрополит Иларион (XI в.) характеризовал Владимира как человека глубокого ума и самостоятельных решений. Он писал, что Владимир принял христианство и крестил Русь, никем и ничем не призываемый, «токмо от благого смысла и остроумия разумел», что истинный Бог — это Бог христианский». Одна из характеристик Ярослава Владимировича: «...книгам прилежа, и почитае е часто в нощи и в дне» (к книгам проявлял усердие, часто читая их ночью и днем). Утверждение и развитие феодальных отношений и связанное с ними завоевание христианской религией господствующих позиций в идеологии оказали огромное влияние на трактовку человека в летописании XI—XIII вв. Такие биографические сведения, как рождение, женитьба и смерть, приводятся только о князьях. Проведение походов или дипломатических переговоров приписываются одним князьям. Князей в период феодальной раздробленности было великое множество, и их характеристики становятся все более однотипными и трафаретными. Вот несколько взятых наудачу летописных оценок ординарных князей. Лев, внук Романа Галицкого, «князь доумен и хоробор и крепок на рати, не мало бо показа моужьство свое во многых ратех». В 1292 г. умер Пинский князь Юрий Владимирович, «кроткыи, смиреныи, правдивые, и плакася по нем княгини его и сынове его, и брат его... и вси людье плакахоуся по нем плачем велики. Toe же зимы преставися Степаньскии князь Иван сын Глебов. Плакахоуся по нем вси людье от мала и до велика». По мере утверждения и развития сословного разграничения и иерархичности строя вырабатывались и устойчивые представления об идеальных образах князей, представителей черного и белого духовенства, дружинников и бояр, городского и сельского населения. Средневековые теоретики и историки выработали осно­ванные на житейской практике черты, которые должны быть присущи каждой из этих категорий. Положительных героев летописец наделял полным набором идеальных черт. Отрицательные же герои, наоборот, оказывались полностью лишенными их. Так складывались трафареты изображения, различные для разных категорий населения и общие для представителей одной и той же категории. К идеальным чертам князя относятся бесстрашие, мужество, щедрость. Хорошие князья выступали «страдальцами» за Русскую землю и были «страшны поганым». Хороший князь обязательно христолюбив, нищелюбив, покровительствует убогим, вдовам и сиротам и, прежде всего, заботится о мире в княжеской среде и об отсутствии междоусобиц. Вот летописная оценка действительно выдающегося русского князя Владимира Мономаха: «Преставися благоверный (и благородный) князь христолюбивый великыи князь всея Руси Володимерь Мономах, иже просвети Рускую землю акы солнце луча пущая. Его же слух произиде по всим странам, наипаче же бе страшен поганым, братолюбець и нищелюбець и добрый страдалець за Рускую землю... весь народ и вси людие по немь плакахуся, якоже дети по отцю или по матери». Подобные панегирические характеристики высоко-ценимых хронистом князей не были особенностью русского летописания. Вот, например, оценка императора Генриха VII, данная Иоанном Винтертурским: «Он был мерилом правосудия, воплощением закона, светочем церкви [государем], принуждавшим наглость к молчанию, поборником улучшения, выдающимся бойцом за правду» и носителем других добродетелей, среди которых — и защита бедных, и приверженность евангельскому учению. Христианское вероучение прославлялось не только в признании благочестия непременным качеством всех положительных персонажей летописи. Под воздействием провиденциализма и аскетической церковной идеологии вырабатывалось небрежение к личным психологическим мотивам действия людей. Благодаря этой идеологии в летописях описываются действия и поступки, но не психологические причины, их вызвавшие. «Летописец оценивает не психологию князя, а его поведение, политическое в первую очередь. Его интересуют поступки князя, а не их психологическая мотивировка». Летописец никогда не входит в психологическое объяснение поступков князей и других героев своего повествования. В соответствии с провиденциалистскими воззрениями причины событий следует искать не в человеческих стремлениях и помыслах, а в божественном предначертании. Типичное для средневековых жизнеописаний отсутствие интереса к индивидуальной психологии и особенностям человеческого характера приводило к тому, что биографы не умели изобразить характер в его развитии, движении. Изображаемые святые или вообще добрые люди были воплощением абсолютной добродетели; они и рождались, и умирали святыми. То же самое можно сказать о людях, которые являлись антиподами святых — о злодеях. И их характеры не менялись и не развивались: они рождаются и умирают злодеями, не совершив в жизни ни единого доброго поступка. И. П. Еремин писал, что летописные святые обращают на себя внимание «принципиальной» алогичностью своих речей и поступков. Князю Борису была весть о том, что брат хочет его погубить. Но он ничего не сделал, чтобы предупредить преступление; при виде же своих убийц «нача пети псалтырь» и молиться. Но действуя не так, как все, действуя, с их точки зрения, алогично, Борис поступал в соответствии с аскетическим идеалом средневековья, с идеалом святого «страстотерпца». Пренебрежение к психологическим мотивам человеческих поступков и плотским интересам людей распространялось и на их внешнее описание. Летописец редко описывает внешность даже самых славных князей. Он использует характеристики, полностью соответствующие благочестивому и добродетельному внутреннему облику героя. Это не лицо, а лик. Вот, например, портрет добродетельного князя Мстислава Владимировича: «...бе же Мстислав дебел теломь (дороден.- А.Ш.), чермен лицем (румян. - А.Ш/.), великыма очима, храборь на рати, милостив, любяше дружину по велику, именья не щадяше, ни питья, ни еденья браняше». Вытекавшее из провиденциализма и аскетизма небрежение к психологическим характеристикам, к изображению людских характеров в развитии, к индивидуальным особенностям свидетельствовало, как мы уже отмечали, о шаге назад, сделанном средневековой провиденциалистской историографией по сравнению с античным прагматизмом. Однако преувеличивать значение этого попятного движения не следует. Вспомним, что к поступкам, выражавшимся в политической борьбе, наши летописцы были очень внимательны. Читатель черпал свои представления о князьях и других официальных лицах, попадавших в летопись, не по выспренным трафаретным характеристикам, которые приурочивались к моменту смерти и носили характер некрологов, а по многочисленным погодным сообщениям об их поступках. Степень внимания летописца к светской, прежде всего политической, жизни, степень достоверности летописных известий о ней имеют для современного историка первостепенное значение. В отечественной литературе шли споры об облике летописцев, о степени их отрешенности от политических интересов, об их беспристрастности. А. А. Шахматов, например, считал, что «рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы». При этом он основывался главным образом на пристрастиях летописцев к тому или иному центру (Киеву, Новгороду, Твери, Москве и т. д.). Д. С. Лихачев взглянул на дело шире, отметив, что в летописи отражена не только идеология разных феодальных центров, но и идеология определенного общественного класса». А, по мнению М. Д. Приселкова, авторы «Повести временных лет» перерабатывали предыдущие своды в угоду своим политическим воззрениям; некоторые известия исключали из них, другие — переделывали (в частности, для того чтобы доказать, что никто, кроме династии Рюриковичей, никогда не пользовался на Руси законной княжеской властью). М. Д. Приселков даже высказал предположение, что текст 997 г. о белгородском вече, принявшем поспешное (и оказавшееся неверным) решение сдать город печенегам, был включен Нестором в «Повесть», «чтобы показать неповоротливость и непригодность вечевого строя в критические моменты». Приселков говорил об откликах на современность, спрятанных Нестором «в повествовании о древнейших временах», об умышленном нежелании автора Древнейшего летописного свода рассказать «о действительном ходе событий, приведшем к крещению Владимира»26. Несогласованности и противоречия, которые имелись в древнем летописании, Приселков склонен был приписать изменениям, которые позднейшие летописцы вносили под влиянием своих политических воззрений и в угоду тем или иным князьям. По мнению И. П. Еремина, действительный летописец, каким он рисуется на основе реально дошедшей «Повести временных лет», не так обуреваем политическими страстями и не так хитер, как в этом пытаются нас уверить. Летописец не переставляет события и не извращает их действительный порядок. Как считал исследователь, летописец находился, «вопреки общепринятому мнению, гораздо ближе к пушкинскому Пимену; не мудрствуя лукаво, правдиво описывал он все, что знал, что считал необходимым рассказать». Еремин полагал, что авторы «Повести» стояли в стороне от междукняжеских распрей и осуждали их, занимая независимую позицию. Они выступали скорее в качестве моралистов, чем политиков, и выражали общественное мнение земли Русской. 

infopedia.su

Древняя Русь глазами московских историков

На Украине опубликованы «Очерки по истории России» на украинском языке. Работа, как анонсируется в предисловии её редактором, академиком РАН А.А.Чубарьяном, выполнена в рамках проекта совместной российско-украинской комиссии историков.

Научный редактор перевода с украинской стороны - доктор исторических наук С.В.Кульчицкий.

Труд этот предложен вниманию украинских читателей, и можно лишь сожалеть о том, что взгляды на историю Древней Руси в нём субъективно-облегчённые. По существу, московские авторы (М.Н.Данилевский и В.Д.Назаров) предложили не историю Древней Руси в событийной последовательности, а историософское её видение. В очерках присутствует такое количество вопросов и сомнений, что не очень сведущий читатель может прийти к печальному выводу о достаточно скромных успехах отечественных историков в постижении древнерусского прошлого.

Оказывается, для авторов тайна за семью печатями - вопрос о том, можно ли считать Киевскую Русь государством? Пытаясь сформулировать ответ, они долго рассуждают о том, что такое вообще государство? Им импонирует определение, предложенное западным исследователем Робертом Полом Вольфом, который обозначил государство как руководящую группу людей, которая издаёт законы, управляет социальными процессами, вырабатывает правила для социальных групп на определённых территориях и в пределах определённых границ. «Кем бы ни был тот, кто издаёт законы, командует и вынуждает подчиняться, - утверждает Вольф, - он и есть государство».

Трудно сказать, почему авторы вдохновились именно этим определением. В конце концов, авторы соглашаются, что при очень большом желании (не уточняют, правда, чьём) Киевскую Русь с натяжкой можно называть государством. Но при одном непременном условии: «Если придерживаться "мягкого" определения государства и не настаивать на том, что для признания его существования необходима чёткая классовая структура общества, единые границы, язык, культура, этнос, экономическое и правовое пространство».

Настаивать и вправду не следует. Но различать понятия всё-таки надо. Нельзя смешивать государство как юридически правовой институт и государство как административно-территориальную структуру. Первое - без единых границ, экономического и правового пространства - просто немыслимо. Второе же - без единых этноса, языка и культуры - существовать может. История знает множество примеров, когда государства интегрировали в свою территориально-административную структуру разные этносы, а следовательно, разные языки и культуры. Другое дело, что в процессе государственного общежития эти разные этносы подвергались воздействию господствовавших в стране культурных ценностей.

Сомневаясь в государственном статусе Киевской Руси, авторы ссылаются на авторитет известного историка XIX века В. Сергеевича. Он утверждал, что наша древность не знала целостного государства, но «имела дело» с множеством небольших государств. Это далеко не безспорное утверждение подвигло авторов на рассуждения о том, что право князя или веча (надо полагать, киевских) не распространялось на всю территорию. Она распадалась на ряд небольших территорий, в каждой из которых могли действовать свои законы и свои «аппараты насилия».

Что касается законов, то, наверное, могли. Если бы создавались в каждой из этих небольших территорий. Но авторы должны же знать, что в Киевской Руси, во всех её землях, действовала «Русская Правда», которая создавалась и совершенствовалась в продолжение всей древнерусской истории как единый общерусский юридический свод законов. Зачем же от реальности уходить в область абстрактных предположений? «Аппараты насилия» действительно были в каждой земле свои, но это не особенность только русской действительности, а характерная черта всех государств Средневековья.

Получается парадоксальная ситуация. Для единого государства на Руси не было соответствующих экономических, правовых и других условий, а для «множества» небольших государств - были. Авторы не озаботились даже ссылкой на так называемое «мягкое» определение государства.

Чтобы окончательно убедить читателя в своих выводах, они приводят ещё два, как им кажется, неотразимых аргумента. Первый связан с виртуальным вопрошанием жителя Киева или Новгорода, который будто бы «несказанно удивился бы, если бы вдруг узнал, что он - подданный Древнерусского государства». Я лично в этом не уверен. Смотря кем бы оказался этот житель. Если летописцем Нестором, то никакого удивления он не выказал бы. Наоборот, объяснил бы авторам то, что написал о Руси как о едином государстве в «Повести временных лет». Не удивился бы и митрополит Иларион, заявивший, что первые русские князья «не в худой и неведомой земле владычествовали, но в Русской, о которой знают и слышали во всех четырёх концах земли».

Второй аргумент авторов сводится к тому, что на Руси вплоть до XV века (точнее, до 1431 года) вообще не знали такого понятия, как «государство». Но отсутствие термина вовсе не означает, что не было самого явления. Термины, как известно, не предшествуют явлениям, а вытекают из их содержания. А во-вторых, авторы должны бы знать, что термин этот был известен уже во времена Древней Руси. Его приводит, в частности, летописец Моисей в своей знаменитой похвале великому киевскому князю Рюрику Ростиславовичу.

Не подозревая, что учёные потомки поставят факт существования древнерусского государства под сомнение, оно жило своей естественной жизнью.

Административно и экономически обустраивало огромное восточнославянское пространство - от новгородского севера до киевского юга, от Карпат до Волго-Ок-ского междуречья. Распространяло на всю эту территорию политическую власть единого княжеского рода и единое законодательство. В продолжение всей своей домонгольской истории защищало границы и приращивало новые территории. Поддерживало дипломатические отношения с соседними и отдалёнными странами. Имело единую Православную Церковь, являвшуюся составной его частью и надёжным гарантом единства всей страны. И, конечно же, было институтом, регулировавшим отношения господства и подчинения своих подданных. По существу, древнерусское государство ничем не отличалось от тех стран, с которыми находилось в постоянном взаимодействии, чей государственный статус у наших историков не вызывает сомнения.

Казалось бы, если для авторов не было государства, то о каком его «характере» можно говорить? Но они не заметили этого курьёзного противоречия и пустились в новые рассуждения. Походя бросили тень на крупнейшего историка Киевской Руси Б.Д.Грекова, который будто бы при определении феодального содержания древнерусской государственности смотрел на портрет Сталина и думал о том, что понравится вождю. Неизвестно, на какой портрет смотрели они, но сформулировать своё мнение на этот счёт вообще не смогли. Ограничились отсылкой читателя к выводам И.Фроянова, утверждающего, что на Руси сосуществовали рабовладельческие и феодальные отношения.

Ещё «круче» разобрались авторы с проблемой этнического развития Руси. Им откуда-то стало «совершенно понятно, что в этническом плане население Древней Руси невозможно представить как единую древнерусскую народность». Оно, по их мнению, достаточно чётко делилось на несколько этнических групп, которые различались внешним видом, языком, материальной и духовной культурой. Какие это были группы, где проживали, какие имели антропологические отличия, на каких языках разговаривали, какими культурными особенностями отличались, какую различную духовность имели - об этом в очерках ни слова.

Не поделились авторы с читателями и аргументами, которые привели их к столь неожиданному выводу, позволили напрочь пренебречь историографией по этой теме. Не поделились, видимо, потому, что делиться нечем. Есть элементарное неприятие выводов советской исторической науки, которая признавала существование древнерусской народности. Это своеобразная реакция на прошлое единомыслие. Но такая реакция совершенно несостоятельная. Ни один исследователь советского времени, будь то историк, археолог, этнолог или лингвист, не утверждал абсолютную монолитность народности X - XIII вв.

И культурное развитие, конечно, имело определённые региональные особенности, но в целом, как свидетельствует археология, было удивительно едино. Не знай мы, что те или иные вещи были найдены в Киеве или Новгороде, могли бы свободно отнести их к находкам из Полоцка, Смоленска, Суздаля или Чернигова.

Ещё меньше оснований для утверждения о региональных различиях в духовной культуре. Об этом даже как-то неловко говорить, зная, что после принятия христианства эта сфера жизни русского человека оказалась если не целиком, то в определяющей мере в компетенции Русской Православной Церкви.

Вывод авторов об этнической неоднородности населения Древней Руси невозможно подтвердить ни археологическими, ни письменными свидетельствами. И вообще непонятно, откуда она, эта неоднородность, могла появиться в X - XIII вв., если её не было в предгосударственный период. Исследования древностей третьей четверти I тысячелетия показывают их культурную близость практически на всей территории расселения восточных славян. То же самое можно сказать и об их языке, который был если и не единым для всех летописных «племён», то достаточно близким. Не случайно именно он послужил тем основным признаком, который позволил летописцу очертить восточнославянскую общность предгосударственного периода и отличить её от иноязычных соседей. «А се суть иныи языцы», - подытожил свой рассказ летописец.

Стоит ли доказывать, что в условиях государственного быта консолидация восточных славян обрела значительное ускорение. Если раньше она стимулировалась этническим родством племен и совершалась на стихийной основе, то с образованием государства получила ещё и, если можно так выразиться, административно-принудительную обязательность.

Посланные в земли князья не оставались там навечно, но перемещались из города в город по принципу старшинства. Вместе с ними перемещалось и их многочисленное окружение - дружинники, бояре, администрация, челядь. Если прибавить к этому множество междукняжеских браков, то станет очевидным, что княжеский «круговорот» являлся одним из существенных консолидирующих элементов этносоциальной общности на Руси.

Огромной этнообъединяющей силой была также Русская Православная Церковь с единым церковнославянским языком богослужения, сонмом святых, в том числе и русских, храмовой архитектурой, централизованной структурой церковного управления.

Перечисление элементов историко-культурной и этнической общности древнерусских людей можно продолжить, но и приведённых достаточно, чтобы убедиться в некорректности безапелляционных утверждений авторов книги. В среде украинских националистов сей труд вызвал восторг.

Не обошли авторы своим вниманием и теорию норманизма. Разумеется, пожурили советских историков, возражавших против «важной роли варягов в создании и ранней истории древнерусского государства». Сами они полагают, что до тех пор, пока у восточных славян не было единого государства, норманнские искатели славы и наживы оставались силой, способной навязать древнерусскому обществу свою власть. Похвалили петербургского исследователя А.Хлевова, который пришёл к выводу, что «сегодня истина заключается в признании факта, что Скандинавия и Русь представляли исторически удачный и чрезвычайно жизнеспособный симбиоз» в пределах балтийской цивилизации.

Из летописи подобная истина вовсе не следует. Рюрик и его братья, пришедшие на Русь, не строили города, но утвердились в уже существующих. Аскольд и Дир не основали Киев, а воспользовались наследием славянского князя Кия. Олег по пути из Новгорода в Киев не учреждал в русских городах политическую власть, но лишь менял старую администрацию на новую, свою.

Разумеется, никакого симбиоза Скандинавии и Руси не было. Тем более в пределах балтийской цивилизации. Конечно, варяги были участниками процессов государственного строительства, но отнюдь не главными, а тем более не единственными. Княжеская династия Руси, северная по своему происхождению, очень быстро ославянилась и, по существу, не мыслила себя вне интересов того государственного образования, во главе которого стояла. Письменные источники свидетельствуют, что процесс привлечения варяжских дружин на Русь строго контролировался, их проживание в среде восточных славян имело свою регламентацию. Всякий раз, как только задачи, в решении которых нужна была их помощь, оказывались выполненными, киевские князья пытались избавиться от наёмников-варягов. При этом не только не одаривали их за службу со щедростью родственников, но нередко не платили даже оговорённые денежные суммы.

Ещё меньше оснований утверждать, что этот «симбиоз» распространялся на сферу древнерусской культуры, которая, особенно после принятия Русью православного христианства, конечно же, находилась под сильным влиянием византийской и болгарской культур.

Не отличаются оригинальностью авторы и в толковании термина «Русь». Заявив, что «происхождение названия "Русь"», как и «двести лет назад, остаётся загадкой», они затем повторили давний вывод ленинградских археологов, что оно возникло в Новгородской земле как результат славяно-финно-скандинавского языкового взаимодействия. В этом регионе, по их мнению, сосредоточено большое число топонимов с корнем «русь», которых нет на юге. Утверждение совершенно безосновательное. На юге восточнославянского мира такие топонимы имеются: Рось, Россава, Роставица, Ростовец, Рославичи.

К сожалению, не большей чёткостью отличается и глава, посвящённая удельной Руси. Она также без истории, если не считать 14-страничное жизнеописание князя Андрея Боголюбского и такое же по объёму описание битвы на Калке. Оба представляют собой самостоятельные исследования, вставленные в «Очерки» по случаю. Методологически авторы целиком следуют той самой официальной советской концепции, от которой словесно пытаются отмежеваться. Киевская Русь, согласно им, как государственное образование, которое и до этого являлось «эфемерной конструкцией», перестало существовать уже после второй четверти XII в.

Правда, относительно того, что пришло ей на смену, у авторов определённого мнения нет. Девять княжеств, утверждают они, оказались закреплены за наследниками того или иного Ярославича, а четыре оставались общединастическим наследием. Среди них Киев и Новгород, которые авторы называют «сакральными столицами Руси». Не странно ли - государства нет, а столицы есть? Что касается Новгорода, то его сакральность была не большей, чем у Чернигова, Переяславля или любого другого города Руси. Киев, действительно, сохраняя столичный политический статус, являлся также и общерусским духовным средоточием - митрополией «всея Руси». И, конечно же, как вынужденно признаются авторы, «значение этого факта для древнерусского общества трудно переоценить».

В конце своих очерков авторы поделились с читателями двумя удивлениями, которые, по существу, ставят под сомнение их предыдущие рассуждения. Первое: «Ни у наших предков, ни у наших современников, судя по всему, не возникает никаких сомнений, что Русь как единое целое даже в "лоскутном" состоянии как-то может существовать». Второе: «Именно в период "раздробленности" процессы этнической и культурной консолидации набрали такие обороты, что в ХШ - XIV вв. наблюдается постепенное нивелирование диалектных особенностей севера и юга русских земель».

Но если это так, тогда, может, не стоит так упоённо рассуждать о прогрессирующем распаде древнерусского государства?

Пётр Петрович ТОЛОЧКО,

Академик Украинской академии наук

http://www.russdom.ru/node/3143

ruskline.ru

Историография Киевской Руси — контрольная работа

В 90-е годы прошлого века был издан обобщающий труд Б.А. Рыбакова «Киевская Русь и русские княжества XII-ХIII вв.»2, в котором величайший исследователь подвел итог своей полувековой научной работы. Историк рассмотрел длительный исторический путь восточного славянства, приведшего его к созданию государственности. Во многом Б.А. Рыбаков являлся продолжателем направления в исследовании, предложенного Б.Д. Грековым: ключом к пониманию ранней русской государственности объявляются процессы, происходившие в экономической сфере жизни общества. При этом в отличие от Л.В. Черепнина и его последователей, он отмечал основное содержание феодализации в землевладении князей и бояр в 1Х-Х вв. В политическом плане, по мнению Рыбакова, Киевская Русь представляла собой раннефеодальную монархию.

2 Рыбаков Б.А.  Киевская Русь и русские княжества ХII-ХIII вв. - М., 1993.

Л. В. Черепнин – специалист в области российской истории эпохи феодализма, историографии, источниковедения. Он первым среди советских историков в послевоенное время выдвинул новые положения в Концепцию о  складывании Древнерусского государства с момента объединения Киева и Новгорода под властью Олега.

Одну из самых ранних дат начала русского летописания  предложил Л.В. Черепнин. Сопоставив текст Повести с Памятью и  похвалой князю Владимиру Иакова Мниха, он пришел к выводу, что в основе последней лежал свод 996 г. Этот текст, как считает Л.В. Черепнин, опирался на краткие летописные заметки, которые велись при Десятинной церкви в Киеве. Было также высказано предположение, что к составлению свода Десятинной церкви причастен Анастас Корсунянин3.

3  Данилевский И.Н. Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории. М., 1998. (Часть 2: Источники российской истории. Раздел 1: Исторические источники XI—XVII вв.)

Историк-исследователь  выдвигает идею о государственной феодальной собственности и государственной эксплуатации в эпоху Киевской Руси. Его тезис о том, что изначальной формой феодальной собственности является государственная собственность, и что Киевский князь, олицетворяющий государственную власть, выступает верховным собственником всей земли, привели к пересмотру ряда положений, касающихся генезиса феодальных отношений на территории Древней Руси4.

Учитывая тесную взаимосвязь между эволюцией  государственных институтов и развитием  феодальных отношений, наблюдение JI.B. Черепнина, пользующееся в настоящее время поддержкой большинства историков, представляется очень важным.

4 Черепнин Л.В.  Основные этапы развития феодальной  собственности на Руси (до XVII века) // ВИ - 1953. № 4. С. 38-64.

В 1965 году Л.В. Черепнин  выпускает книгу «Древнерусское государство и его международное значение»5. Историк отмечает, что сам факт представительства варягов в русском посольстве указывает на устойчивую дипломатическую традицию, существовавшую, возможно, до конца X в. Привлечение варягов на службу в Киеве было вызвано потребностями внутреннего развития страны, складыванием древнерусского государства, совершенствованием его внешнеполитических функций. Этим же потребностям служило так называемое призвание князя.

5  Черепнин  Л В. Древнерусское государство  и его международное значение (в соавторстве с А. П. Новосельцевым, В. Т. Пашуто и Я. Н. Щаповым) - М., 1965

Так же среди  работ современных историков  следует выделить монографию Н.Ф. Котляра6. Фактически это первый труд целиком посвященный изучению государственного строя Древней Руси и его эволюции. Опираясь на новейшие исторические данные, Котляр проводит глубокий анализ становления и развития государственных институтов Киевской Руси.

6 Котляр Н.Ф.  Древнерусская государственность. - СПб., 1998.

Ценные сведения о догосударственных общностях  славян содержатся в классической работе В.В. Седова7. В работе рассматриваются происхождение и ранняя история славян, упор делается на междисциплинарный подход. Изложение ведётся на основе материалов археологии и истории.

7 Седов В.В.  Славяне. - М„ 2002.

II.3. Версии исследователей новейшего времени И.Н. Данилевского, В.И. Буганова

Игорь Николаевич Данилевский (род. 1953) - исследователь памятников древнерусской литературы, доктор исторических наук, профессор, член диссертационного совета РГГУ, заместитель директора Института всеобщей истории РАН.

Данилевский И.Н. детально описал вопрос о вероятном источнике рассказа ПВЛ, подчеркнул его важность и пришел к выводу: «Чтобы понять мотивы составителя «Повести», избравшего именно такой «сценарий» раздела земли сыновьями Ноя, необходимо было найти непосредственный источник летописного рассказа. Но установить его до сих пор не удается»8.

8 Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков  (XII – XIV вв.). М., 1999. С.32.

Повесть временных лет, как известно, открывается кратким  библейским введением, связанным с  ранней истории славян. При этом непосредственной точкой отсчета для  автора стало не Сотворение мира, а  Потоп, точнее его последствия: "Се начнем повесть сию. По потопе трие сынове Ноеви разделиша землю, Сим, Хам, Афет"(1) (ср.: Быт. 10). В историографии и литературоведении довольно подробно рассмотрен вопрос об источниках рассказа о разделении земли между сыновьями Ноя.  Вместе с тем, пока не нашло объяснения, почему свое повествование летописец ведет именно от Потопа, а не от Адама.

Начальный рассказ Повести  временных лет, по мнению исследователя, повествует об истории человечества  вполне определенных хронологических  рамках: между двумя концами мира. Первый из них, уже состоялся в прошлом: Потоп стал концом старого человечества. За ним последовало появление "новых людей" христиан.

Вся дальнейшая история, рассказанная летописцем, в принципе сводится к уточнению  границ земли  Обетованной. От земли, доставшейся в удел Иафету, повествование переходит к земле славян, просвещенной крещением. Центральным сюжетом в этой части Повести становится Сказание о переложении книг на славянский язык. Финал повествования должен быть определен известием о конце света9.

9 Данилевский  И.Н. Замысел и название Повести временных лет // Отечественная история. 1995. № 5.

В таком случае, начало изложения с Потопа представляется достаточно логичным, более того, - пожалуй, единственно возможным. Отправная  точка рассказа связана с определением истоков, из которых "Руская земля стала есть", - именно так может быть истолковано выражение: "откуду есть пошла Руская земля". В ходе повествования летописец объясняет, как Царьград уже в начале IX в. теряет свое высокое предназначение центра обновленного мира10.

10 Данилевский И.Н. Потоп и Русская земля: К вопросу об исторических взглядах древнерусского летописца //От Бытия к Исходу: Отражение библейских сюжетов в славянской и еврейской народной культуре. Вып. 2. М., 1998.

Легенды, связанные с зарождением государства, есть у многих народов Европы и Азии. Предание о Рюрике едва ли не дословно совпадает, например, с рассказом Видукинда Корвейского о приглашении саксов бриттами. Такое совпадение любопытно, потому что автор „Повести временных лет“ скорее всего не знал о труде Видукинда. Естественно, и сам Видукинд не мог пользоваться повестью, так как писал „Деяния“ почти на столетие раньше. Но не случайно же это! Скорее всего, есть какой-то общий литературный источник11.

11 Данилевский И.Н. Повесть временных лет. Герменевтические основы изучения летописных текстов. - М.: Аспект-Пресс, 2004.

Буквальное  понимание известия о призвании  варягов привело некоторых историков  к своеобразным выводам, в частности, к выводу, что государственность  была привнесена на Русь извне. Так возникла в историографии „норманнская проблема“. И спор между „норманистами“ и „антинорманистами“, то затихая, то вновь обостряясь, продолжается свыше двух столетий.

И.Н. Данилевский отмечает, что следует согласиться и  заменить фиктивную — в научном плане — „норманнскую проблему“ на вполне реальные и существеннейшие вопросы: происхождение и значение самого слова „Русь“; этническая принадлежность первых русских князей; роль „варяжского элемента“ в ранних государственных структурах Древней Руси и, наконец, происхождение государства у восточных славян12.

• 12  Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX—XII вв.). М., 1998; 2-е изд. — М., 2001.

Его исследования посвящены разработке и апробации  принципиально нового подхода к изучению летописных текстов, основанного на сочетании последних достижений текстологии и герменевтики. Новый подход  позволяет предложить не только новые трактовки летописных сюжетов, но и сформулировать гипотезу о целях, которые преследовали летописцы, и социальных функциях древнерусского летописания. Игорь Николаевич автор более 150 работ.

Буганов Виктор Иванович (1928—96), историк, член-корреспондент  РАН (1994), автор трудов по социально-политической истории России XI—XVIII вв.,  по проблемам источниковедения и историографии, по вопросам издания летописей и разрядных книг.

В. И. Буганову, ученику  М. Н. Тихомирова, принадлежит наиболее обстоятельный историографический обзор советских работ по летописанию.  Книга построена как обзор содержания работ по летописанию и откликов на них, разбитых по этапам летописания (начальное летописание, летописание периода феодальной раздробленности, летописание конца XV – XVII вв., хронографы, обобщающие труды) и по периодам его изучения (1918 – середина 1930-х гг.; советская историография середины 1930-х – середины 1950-х гг.; советская историография середины 1950-х – начала 1970-х гг.). Такое построение предполагало, что автор не ставил целью рассматривать отдельные научные направления.

Дореволюционные исследования выходили за рамки исследования, но В. И. Буганов написал о них  в предисловии и во введении. В. Н. Татищев, по его мнению, положил  начало критическому анализу списков, так как отмечал в них противоречия и недостоверные известия.

В. И. Буганов придавал, вслед за своим учителем М. Н. Тихомировым, особенное значение работам И. И. Срезневского. Сильной стороной К. Н. Бестужева-Рюмина Тихомиров полагал  «разработку вопроса о расслоении, разложении летописных текстов на составные части».

Таким образом, В. И. Буганов  хвалил Бестужева-Рюмина как раз  за то, за что его метод отвергал Я. С. Лурье. И, конечно, по мнению В. И. Буганова «шахматовский» период нельзя отрывать от «дошахматовского». Кроме того,  методологию Шахматова В. И. Буганов называл «глубоко ошибочной» из-за игнорирования классового подхода. Он отметил у Шахматова «приоритет формально-текстологического анализа над историческим», написав, что борьба против такого направления «проходила на первом этапе развития науки» (1918 – 1930-е гг.) и «завершилась на втором ее этапе» (т.е. в 1930-х – 1950-х гг.).

Несмотря на гипотетичность построений, схема Шахматова, по Буганову,  – широкое и смелое научное построение, а сущность его метода заключалась в соединении текстологического анализа летописных списков с логически-смысловым, историческим анализом текста летописей.

Таким образом, В. И. Буганов  оценил А. А. Шахматова за то, что  он не все выводы делал на основе сравнительного анализа, то есть, за то, за что другие авторы (в основном, филологи) – его критиковали. Противопоставление внутренней критики как «дошахматовского метода» сравнительному методу, характерное для Я. С. Лурье, В. И. Буганов назвал «несколько искусственным».

М. Д. Приселкова В. И. Буганов  охарактеризовал как продолжателя дела Шахматова, но оспорил его тезис  о бедности содержания  составляемых после «Повести временных лет» летописей и об их придворном характере. Тем не менее, курс  «Истории летописания» М. Д. Приселкова, по мнению В. И. Буганова, был значительным вкладом в науку. 

В. И. Буганов впервые  разобрал содержание работ Е. Ю. Перфецкого, высоко ценимого его учителем М. Н. Тихомировым. Из других исследователей летописания  он высоко ставил труды А. Н. Насонова, Я. С. Лурье и К. Н. Сербиной.

В. И. Буганов не обратил  внимания на то, что работы двух последних  исследователей и по выводам, и по методу противоположны. Что касается  М. Н. Тихомирова и Л. В. Черепнина, то В. И. Буганов особенно подчеркивал, что они оба  стремились решить вопрос о начале летописании с использованием новых материалов.

После выхода книги В. И. Буганова долгое время не появлялось работ по историографии летописания, кроме уже отмеченных статей Я. С. Лурье. В основном, выходили историографические очерки по отдельным сюжетам истории летописания. Несколько лет назад появилась статья С. Н. Кистерева, вернувшая внимание к общей оценке всего периода исследования летописей. В значительной мере она была построена как развернутый комментарий к высказываниям различных ученых об истории изучении летописания.

Заключение.

Прошло целое  тысячелетие, а открытие Руси продолжается и сегодня. Это естественно. Столь крупное и многомерное историческое явление, каким являлась Киевская Русь, привлекло к себе внимание многих поколений историков. И каждое из них вносит в дело его постижения свою посильную лепту. В целом исследователи воссоздали достаточно полный и объективный образ государства восточных славян, возникшего в результате их длительной политической и социально-экономической эволюции, обогащенной достижениями соседних народов. Киевская Русь развивалась в рамках общих закономерностей историко-культурного процесса средневековой Европы, в котором каждый народ принимал участие, прежде всего, собственными культурными традициями. Древнерусский народ создал яркую и самобытную культуру, выступил фактически соавтором многих достижений мировой цивилизации.

myunivercity.ru

Социально-экономическая история Древней Руси

Периоду Древней Руси посвящена обширная отечественная и зарубежная историография. При этом дискуссионными остаются практически все базовые, основные характеристики древнерусского общества. В отечественной историографии выделяются три традиции, отличающиеся различными интерпретациями истории Древней Руси: дореволюционная историография и продолжающая ее традиции “ленинградская” (петербургская) школа, представленная работами И.Я. Фроянова и др.; сложившиеся в советской историографии школа В.Д. Грекова и школа Л.В. Черепнина.

Определяющим является вопрос о характере древнерусского общества: первая школа оценивает его как общество переходное от родоплеменного к классовому, т.е. дофеодальное, последние - как феодальное или раннефеодальное. Отсюда - и все остальные разногласия. В данной лекции отражены концепции и выводы дореволюционной историографии (В.О.Ключевский, С.Ф.Платонов, А.Е.Пресняков и др.) и близкой к ней “ленинградской” школы.

В истории Древнерусского государства выделяются два крупных периода:

1. IX -XI вв. - существование единого государства, объединенного властью Киева;

2. XI - нач. XIII вв. - номинально великий киевский (с XII в. - владимирский) князь оставался главой государства. Киевская Русь не распадается, а преобразуется в своеобразную федерацию самостоятельных русских земель и княжеств, число которых постоянно увеличивалось: в середине XII в. их было 15, накануне монголо-татарского завоевания - уже около 50. Наиболее крупными и развитыми были Новгородская, Киевская, Галицко-Волынская, Полоцкая, Смоленская, Муромо-Рязанская, Владимиро-Суздальская, Черниговская и Северская земли. Отношения между князьями регулировались соглашениями и обычаями, экономическая же, культурная, религиозная общность всей территории сохранялась. Период политической раздробленности (удельный период), ослабивший Древнюю Русь и сделавший ее уязвимой для внешней опасности, продолжался вплоть до создания Московского государства в конце XV - нач. XVI вв.

Социально-экономический и политический строй, общественные отношения Древнерусского государства необходимо рассматривать в динамике: в молодом государстве, особенно в IX - XI вв., сохранялись многие родоплеменные черты, но постепенно (на втором этапе) развивались и феодальные элементы, что и позволяет определять его характер как переходного от доклассового к феодальному, т.е. дофеодального.

Центральным в экономической истории аграрного общества является вопрос о землевладении. Первые княжеские вотчины появляются не ранее X в., в XI в. - боярские и церковные. Их возникновение знаменовало наступление новых порядков, основанных на зарождении частной земельной собственности и появлении зависимых людей, живущих и работающих на земле, принадлежащей господину. Но становление вотчинного и, позже, поместного землевладения, происходило в течение длительного исторического периода (примерно XI - XV вв.), господствующее же положение в экономике Руси XI - XIII вв. занимало общинное землевладение. Община - вервь скреплялась поземельными и родственными связями, коллективным владением землей, коллективным трудом и ответственностью. Свободный, платящий дань лишь государству крестьянин-общинник был главной фигурой Киевского государства.

При господстве натурального хозяйства экономика носила потребительский характер. Связи между внутренними территориями, особенно в IX - XI вв., носили нерегулярный и ограниченный характер. В этих условиях господствовала внешняя торговля, “гостьба”, которая и была для древнерусской знати источником богатства. В то же время, при сравнительно малочисленном населении (2 - 4 млн. человек) на огромных пространствах лежало много неподеленных, никем не занятых земель.

В XII - XIII вв. в результате роста населения, падения значения международных торговых путей, улучшения коммуникаций, развития городов и ремесел повышается роль внутренней торговли, носившей в основном характер обмена между городом и деревней. В этот период число вотчин увеличивается, но все же они были островками в море общинного землевладения.

В вотчинах использовался труд рабов и полузависимого населения, то есть сочетались рабский и полуфеодальный компоненты. В источниках упоминаются различные категории зависимого населения (интерпретация И.Я. Фроянова).

Челядь - рабы, причем только иноплеменники, они не имели никаких прав, основным источником их пополнения была война, плен. Холопы (упоминаются в документах с 986 г.) - тоже рабы, но, видимо, местного происхождения. Данники - население, с которого дань взимали силой, под угрозой оружия, то есть завоеванные и покоренные племена. Свободное население даннического тягла не несло, оно платило “полюдье”.

Смерды (впервые упоминаются в 1006 г.) –видимо, это покоренные племена неславянского происхождения, главная обязанность которых - плата дани. Они имели собственное хозяйство, поставляли лошадей, использовались для защиты границ. Закупы - полностью лишенные средств производства, но сохранявшие личную свободу люди. Закупничество заключалось на определенный срок, ими делались “пище ради” выпавшие из общины, деклассированные люди. Рядовичи - мелкие управители князя или боярина, поступившие в услужение к нему через “ряд” - договор.

Но следует подчеркнуть, что зависимые категории населения не являлись многочисленными, особенно в IX - XI вв. Рядовые свободные граждане: земледельцы - общинники и горожане (называемые в источниках - “люди”, “людие”) - решительно преобладали в домонгольской Руси.

Об архаичности древнерусского общества свидетельствует и форма семьи. По летописи древляне, радимичи, вятичи, северяне брака не имели, а “умыкиваху у воды девица”, имели по две - три жены. У Владимира Святого было 6 жен, да еще в Вышгороде, Белгороде, Берестове он содержал 800 наложниц, “бе же Володимер побежден похотью женской”. После принятия христианства церковь повела борьбу с языческими формами семьи, но они оказались очень живучими. В церковном Уставе Ярослава (XI в.) перечисляются наказания, “аще кто имеет две жены ...”, “аще муж оженится иною женою, а с старой не распустився...” В XII в. митрополит Иоанн гневно обличает тех, “кто без стыда и срама две жене имеет”. Кроме того в древнерусском обществе даже в конце XI в. сохранялась кровная месть.

biofile.ru

Смотрите также

• 
  Ценности древнего рима
• 
  Астрономия древней индии
• 
  Имена древние мальчиков
• 
  Природа китая древнего
• 
  Химия древнего мира
• 
  История древней ассирии
• 
  Эссе древний египет
• 
  Древний греческий язык
• 
  Греческий язык древний
• 
  Традиции древних народов
• 
  Вывод древний рим