Военные историки редко уделяют много места обсуждению причин возникновения войн. Но эта тема, помимо истории, изучается также и другими гуманитарными дисциплинами. Дебаты о происхождении войны и мира на протяжении нескольких последних сотен лет разворачивались в основном вокруг одного-единственного вопроса. Выглядит он так: является ли война результатом присущего человеческой природе инстинкта хищничества или следствием принципов, усвоенных в процессе воспитания?
Социал-дарвинизм и его критика
Базовые представления по обоим вариантам ответа восходят к концепциям философов Нового времени – англичанина Т. Гоббса и француза Ж. Ж. Руссо. В соответствии с концепцией Гоббса, война является результатом присущей человеку природной агрессивности, которая преодолевается в результате заключения общественного договора. Согласно идеям Руссо, человек по своей природе добр, война и агрессия являются поздним изобретением и возникают лишь с появлением современной цивилизации. Эти представления сохраняли своё значение ещё во второй половине XIX в.
Современный этап этих дебатов начался в 1859 г. с публикации работы Дарвина «Происхождение видов путём естественного отбора». В ней жизнь на Земле была представлена как конкурентный процесс, в котором выживали наиболее приспособленные особи. Концепция социал-дарвинизма, получившая самое широкое распространение на рубеже XIX–XX вв., рассматривала войну как продолжение естественной конкуренции, которую мы наблюдаем в живой природе.
Группа шимпанзе патрулирует территорию
Критики этого направления отмечали, что война является коллективным процессом, в котором друг против друга действуют отдельные группы и общности, в то время как в природе этот процесс идёт на уровне отдельных индивидов. Причём наиболее жестокая конкуренция разворачивалась среди ближайших соседей, которые занимали одну экологическую нишу, ели одну пищу и претендовали на одних и тех же самок. Так что сходство здесь могло быть чисто внешнее.
С другой стороны, если следовать логике культурных антропологов второй половины ХХ в., видевших в войне только плохую привычку и результат неподходящей системы воспитания, непонятно, почему эта привычка столь плохо поддаётся исправлению. Война по-прежнему является характерным элементом современной жизни, и этот печальный факт стимулирует новые исследования проблемы её происхождения.
На сегодняшний день основные результаты в этой сфере принесло развитие этологического подхода. Согласно ему, различные образцы человеческой деятельности, включая агрессию, рассматриваются как генетически обусловленные программы. Каждая из этих программ возникла и развилась на определённом этапе эволюции, поскольку способствовала успешному разрешению таких разнообразных проблем, как поиск и распределение пищи, сексуальное поведение, коммуникация или реакция на угрозу.
Особенность этологического подхода в сравнении с более ранними направлениями состоит в том, что здесь человеческое поведение рассматривается не как результат раз и навсегда заложенного инстинкта, а как своего рода предрасположенность, которая в зависимости от той или иной ситуации может реализовываться или нет. Этот подход отчасти позволяет объяснить ту вариативность воинственного поведения, которую мы наблюдаем в природе и в истории.
Этологический подход
С точки зрения этологии война является коалиционной внутривидовой агрессией, которая связана с организованными и зачастую смертельными конфликтами между двумя группами одного итого же вида. Её не следует отождествлять ни с агрессией как таковой, которая имеет сугубо индивидуальное измерение и повсеместно присутствует в животном мире, ни с хищничеством, направленным против представителей другого вида. Война, хотя и является традиционно мужским занятием, всё же не должна отождествляться с такой деятельностью, как соперничество из-за самок, которое по определению является индивидуальным поведением. Подлинная коалиционная агрессия очень редко встречается в мире животных. Как особая форма поведения она развилась только у двух групп животных: у муравьёв и у приматов.
Согласно теории Дарвина, естественный отбор поощряет поведенческие стратегии, усиливающие выживание определённого набора генов, который передаётся от одного поколения потомков общего предка другому. Это условие накладывает естественное ограничение на размер социальной группы, поскольку с каждым новым поколением этот набор будет изменяться всё сильнее. Однако насекомым удалось сломать это ограничение и создать родственные группы огромных размеров.
В тропическом муравейнике живет до 20 млн насекомых, при этом все они являются родными братьями и сестрами. Муравьиная колония ведёт себя как единый организм. Муравьи сражаются с соседними сообществами за территорию, продовольствие и рабов. Часто их войны заканчиваются поголовным истреблением одного из противников. Аналогии с человеческим поведением здесь очевидны. Но у людей формы обществ, напоминающие муравейник – с многочисленным постоянным, компактно проживающим населением, строго организованным по территориальному принципу, – возникли сравнительно поздно, лишь с появлением первых аграрных цивилизаций около 5 000 лет назад.
И даже после этого становление и развитие цивилизованных сообществ происходило чрезвычайно медленными темпами и сопровождалось центробежными процессами, мало напоминающими жёсткую солидарность муравьёв. Соответственно, расширение наших знаний о насекомых, прежде всего о муравьях, всё же не в состоянии объяснить происхождение коалиционной агрессии на наиболее ранних стадиях развития человека.
Война у приматов
Человекообразные обезьяны, такие как гориллы и шимпанзе, являются ближайшими родственниками человека. При этом на протяжении длительного времени результаты их наблюдения практически никак не использовались для объяснения происхождения коалиционной агрессии у людей. Тому было две причины.
Во-первых, они рассматривались как чрезвычайно миролюбивые животные, живущие в гармонии с природой и с самими собой. В таких отношениях просто не было места конфликту, который выходил бы за рамки традиционного соперничества самцов из-за самок или пищи. Во-вторых, человекообразных обезьян считали строгими вегетарианцами, употребляющими в пищу лишь зелень и фрукты, в то время как предки людей являлись специализированными охотниками на крупную дичь.
Только в 1970-х гг. было доказано, что шимпанзе гораздо более всядны, чем считалось раньше. Оказалось, что кроме плодов они иногда едят птиц и пойманных ими мелких животных, в том числе, других обезьян. Также выяснилось, что они активно конфликтуют друг с другом и, что самое поразительное, осуществляют групповые набеги на территории, занимаемые соседними группами.
В этой деятельности, по словам одного из исследователей, просматривается что-то устрашающе человеческое. Участниками набегов являются только мужские особи, хотя самки шимпанзе активно принимают участие в охоте и внутригрупповых конфликтах. Эти группы молодых самцов выдвигаются на приграничную территорию и патрулируют периметр своих владений. Обнаружив присутствие единичных чужих особей, как правило, также самцов, шимпанзе начинают их преследовать, демонстрируя при этом достаточно высокий уровень коллективного взаимодействия. Загнав жертву в угол, они набрасываются на неё и разрывают на части.
Результаты этих наблюдений показались исследователям настолько невероятными, что в академической среде разгорелась целая дискуссия относительно возможности шимпанзе убивать себе подобных. Противники этой точки зрения настаивали на том, что эти беспрецедентные формы поведения являлись результатом искусственно созданной ситуации в заповеднике Гомбе-Стрим. Они утверждали, что подкармливание шимпанзе бананами повлекло обострение конкуренции и борьбы за ресурсы между ними.
Однако последующие наблюдения, целенаправленно проводившиеся в 18 сообществах шимпанзе и 4 сообществах бонобо, всё же подтвердили способность шимпанзе убивать своих сородичей в природной среде. Также было доказано, что такие формы поведения не являются результатом человеческого присутствия и отмечались среди прочего там, где воздействие человека на среду обитания шимпанзе было минимальным или вовсе отсутствовало.
Исследователи зафиксировали 152 убийства (58 непосредственно наблюдавшихся, 41 определённое по останкам и 53 предполагаемых). Было отмечено, что коллективная агрессия у шимпанзе является сознательным актом, в 66% случаев направленным против чужих особей. Наконец, речь идёт именно о групповом действии, когда силы нападающих и жертв не равны (в среднем наблюдалось соотношение сил 8:1), так что риск убийц в этом случае был минимален.
Это исследование также способствовало разрушению ещё одного мифа о человекообразных обезьянах, а именно о якобы лишённых агрессивности бонобо. Оказалось, что бонобо, так же как и их более крупные родственники, способны проявлять агрессию, в том числе и в её летальных формах.
Почему же они воюют?
Антропологи в процессе исследования выделили три фактора, которые объединяют шимпанзе с предками людей и которые, потенциально, ответственны за появление коалиционной агрессии в обоих случаях. Во-первых, шимпанзе, как и люди, являются одним из немногих видов приматов, у которых самцы после взросления остаются в своей натальной группе, а самки оказываются вынуждены её покидать. Соответственно, ядро группы у шимпанзе образуется родственными друг другу самцами, а самки приходят со стороны. У большинства других приматов ситуация обстоит прямо противоположным образом.
Во-вторых, шимпанзе – умеренные многоженцы. Они живут в ранговом обществе, в котором самцы обычно конкурируют друг с другом из-за самок, но в то же время борьбы не на жизнь, а на смерть среди них нет. Иногда доминанты стремятся ограничивать доступ к самкам для низкоранговых особей. Иногда шимпанзе образуют пары в течение длительного времени.
В-третьих, у шимпанзе слабо выражен половой диморфизм. Самцы приблизительно на четверть крупнее самок, примерно так же, как у людей. Гориллы и орангутанги, в отличие от шимпанзе, являются ярко выраженными многоженцами. У этих видов человекообразных между самцами ведется жестокая борьба за самок, которые меньше их практически вдвое. Более крупные размеры и большие клыки отдельных самцов горилл являются серьёзным преимуществом в борьбе с соперником. Победитель монополизирует за собой всех самок в группе, изгоняя проигравшего соперника за её пределы. У шимпанзе нет такого внутривидового полиморфизма и преимущества над соперниками. Поэтому им, как и людям, легче кооперироваться друг с другом в пределах своей группы, чтобы конкурировать с самцами других групп, защищая от их посягательств на свою территорию и своих самок.
Важно также то, что человекообразные обезьяны, и особенно шимпанзе, наделены достаточно сложным мозгом. Он даёт им возможность проявлять эмпатию, понимать смысл действий других животных, приписывая им определённые намерения. Эти способности делают возможным с их стороны настоящее коллективное действие в подобном человеческому смысле.
Группа шимпанзе убивает чужака
Важнейшей предпосылкой последнего является наличие способностей адекватно воспринимать намерения других, трезво оценивать их возможности и планировать долговременные стратегии взаимодействия. Есть и другие виды обезьян, у которых, как у шимпанзе, самцы координируют действия друг с другом. Однако без соответствующих качеств мозга они не способны поддерживать подобное взаимодействие на протяжении длительного срока.
Большая часть того, что сегодня известно о шимпанзе, актуально также в отношении наших с ними общих предков, существовавших примерно 6 млн лет назад. Вероятно, это были довольно развитые и умные приматы, жившие в закрытом, устойчивом сообществе, с высокими возможностями для мужского коалиционного поведения.
На протяжении двух последних десятилетий был опубликован целый ряд больших работ, доказывающих, что чувство альтруизма, лежащее в основании способности людей создавать устойчивые коалиции, закладывалось в тесной связи с развитием парохиализма. Иначе говоря, ненависть к чужому является оборотной стороной любви к своим, а воинственность является неизбежным спутником дружелюбия. В свете полученных приматологами данных можно полагать, что некое подобие парохиализма присутствует и у шимпанзе, последний общий предок с людьми которых жил всего 6 млн лет назад.
Продолжение
Литература
Казанков А. А. Агрессия в архаических обществах / А. А. Казанков. – М.: Институт Африки РАН, 2002. – 208 с.
Марков А. Эволюция человека. В 2 книгах. Книга 1. Обезьяны, кости и гены. М.: Corpus, 2012. 496 с.
Шнирельман В. А. У истоков войны и мира. Война и мир в ранней истории человечества / В. А. Шнирельман. – М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 1994. – c. 9–176.
Dawson D. The First Armies / D. Dawson. – London, 2001. – 124p.
Wilson M. L., Wrangham, R. W. Intergroup relations in chimpanzees. // Annual Review of Anthropology 2003, vol. 32, p.363–392.
Wilson M. L. et al. Lethal aggression in Pan is better explained by adaptive strategies than human impacts // Nature 2014, vol.513, p.413–419.
warspot.ru
Война и мир в первобытном обществе
Корякские воины в доспехах
«…понимание особенностей военного дела у эскимосов требует учета их отношения к смерти. Так, повсюду у них наблюдалась вера в то, что умершие насильственной смертью удостаивались счастливой потусторонней жизни. Вот почему страх смерти не оказывал сколько-нибудь сильного влияния на их поведение, особенно, в конфликтной ситуации. И вот почему в Центральной Арктике престарелые отцы сами просили сыновей заколоть их копьем (Malaurie, 1974. P. 5)».
«У индейцев Северо-Западного побережья, как и многих других популяций, поведение на войне диктовалось двойным моральным стандартом: то, что допускалось по отношению к врагу, было непозволительным во взаимоотношениям между родственниками. Известно множество случаев, когда родственники щадили друг друга, старались избегать друг друга при вооруженных стычках, если оказывались в противоположных враждебных лагерях. В особенности, стремились оберегать от нападения семьи своих матерей или жен.
Поэтому вожди пытались отговаривать своих людей от нападения на группы, в которые входили последние (Swadesh, 1948. Р. 81, 92; Drucker, 1951. Р. 338, 339). Иногда, как это ни покажется парадоксальным, исходом такой коллизии являлось нападение на своих же союзников. Так, когда однажды отряд нутка отправился в мстительный набег, один из участвующих в этом вождей вспомнил, что у него имелись родственники в поселке, на который планировалось напасть, и отказался плыть дальше. Посовещавшись, воины нашли выход в том, что напали на одну из лодок, которая присоединилась к ним для участия в походе, убили всех, кто в ней находился, и отрезали им головы (Boas, 1966. Р. 118)».
«О том, что родству здесь придавали гораздо большее значение, чем этнической принадлежности, свидетельствует такой факт. Однажды группа квакиутлей напала на беллабелла, убила и ограбила их. Позднее за убийство им отомстили другие квакиутли, которые находились в родстве с убитыми (Boas, 1966. Р. 115). Родственники всегда спешили оповестить друг друга о военной опасности, и поэтому те люди, на которых возлагались обязанности лазутчиков, не всегда оказывались надежными. В особенности, это касалось жен, которые, несомненно, принимали сторону своих родичей, и поэтому мужья стремились утаивать от них свои военные планы. По этой же причине, если в стычке участвовали группы, находившиеся в брачных отношениях друг с другом, женщины забирали детей и бежали из общин мужей в общины своих сородичей (Drucker, 1951. Р. 334, 342, 343; de Laguna, 1972. Pt. 2. P. 583; Olson, 1967. P. 70).
Схема укреплений поселка у сибирских народов
Вместе с тем, если их родичам ничего не угрожало, то жены должны были позаботиться о безопасности мужей,[119] ушедших в поход. Для этого они могли соблюдать пищевые табу или исполнять какие-либо ритуалы (Boas, 1966. Р. 108; Drucker, 1951. Р. 341; Olson, 1967. Р. 19)».
«Оценка характера и интенсивности вооруженных действий у индейцев Северо-Западного побережья вызывает различные суждения. В свое время Ф. Боас не считал квакиутлей сколько-нибудь воинственными (Boas, 1966. P. 19), а Х. Кодер писала, что войны у них имеют, в основном, ритуальный характер и связаны, главным образом, с охотой за головами (Codere, 1950. Р. 106, 107). С другой стороны, выше уже упоминалось, что, исходя из уровня развития военной техники, Терни-Хай квалифицировал местные вооруженные стычки как «настоящие войны», что подтверждается и нашим анализом. Вслед за Терни-Хаем Ф. Дракер описывал войны у нутка как «весьма эффективные» (Drucker, 1951. Р. 335, 336, 340, 341), а Б. Фергюсон распространил это заключение на все Северо-Западное побережье в целом (Ferguson, 1983; 1984b).
У нас есть основания согласиться с последним в принципе. Однако было бы желательным в подтверждение этого иметь статистические данные о военных потерях. К сожалению, сейчас таких материалов крайне мало. По Кодер (Codere, 1950. Р. 98), потери у квакиутлей были весьма незначительны, однако, по данным ряда других авторов, войны могли вести к истреблению целых групп (Drucker, 1951. Р. 5, 6; Collinson, 1915. Р. 308, 309; Swadesh, 1948. Р. 86). Сейчас имеются все основания считать вслед за ФДракером (Drucker, 1965. Р. 75, 76), что войны в северных районах происходили чаще и велись более жестокими методами, чем это отмечалось южнее.
Исследованиями последних лет было установлено, что интенсивность войн на Северо-Западном побережье с рубежа XVIII – XIX вв. значительно возросла не без стимулирующего влияния торговли европейскими товарами. Обнаруживаются интересные связи между развитием этой торговли, ростом роли пушной охоты и распространением рабовладельческих отношений (Donald, 1984; Mitchell, 1984). При этом роль рабства не ограничивалась какими-либо вспомогательными работами или престижностью, но со временем охватила важнейшую хозяйственную сферу, связанную с [120] рыболовством (Mitchell, Donald, 1985). Как показывают данные, скрупулезно собранные Д. Митчелом, наивысших пределов развитие рабства достигло в наиболее северных и наиболее южных районах Северо-Западного побережья (Mitchell, 1985). А так как наш обзор охватывал лишь центральную и северную части побережья, то выводы о наибольшей интенсивности войны на севере хорошо согласуются с данными о распространении рабовладельческих отношений на побережье в течение XIX века и свидетельствуют о влиянии европейской колонизации на развитие местного военного дела.
Другим подтверждением этого вывода служат приведенные Л. Дональдом факты о резком расширении географических рамок военных набегов после 1845 года (Donald, 1987. Р. 168). Следовательно, до этого времени войны имели более локальный характер и, возможно, были менее кровопролитными. А ведь почти все этнографические данные о местных войнах относятся к периоду не ранее второй половины XIX века. Означает ли это, что описанная выше военная практика полностью является инновацией?
Бой при Ситке 1 октября 1804 г., заключительный эпизод восстания тлинкитов (колошей) против Русско-Американской-компании (с 1802). См. подробней про её отношения с аборигенами, в т.ч. военные конфликты.
Эпизод битвы при Ситке – обходной манёвр колошей во главе с Катлианом, вождём клана Киксади (Лягушки-Ворона), которого можно узнать по вороньему шлему на голове и кузнечному молоту в руке. Картина Льюиса Гланцмана
Археологические данные, полученные в последние годы, заставляют ответить на этот вопрос отрицательно. Ведь на побережье Британской Колумбии и во внутренних районах Плато были обнаружены каменные и костяные дубинки, остатки доспехов, черепа с характерными повреждениями и скелеты с отчлененными черепами, датированные тыс. до н. э. К этой же эпохе относятся богатые погребения с боевыми булавами и остатки доспехов, свидетельствующие, что уже тогда эти аксессуары были атрибутами знати. Позднее, но все еще в период, предшествовавший колонизации, в рассматриваемом регионе стали возводить деревянные крепости (Fladmark, 1986. Р. 71, 83, 116, 118, 140). Так, одна из древнейших крепостей в районе расселения нутка датируется 1245 годом (McMillan, 1980, 1981. Р. 91).
Тем самым, признавая, что по своей интенсивности войны XIX века превосходили те, что наблюдались ранее, все же представляется возможным трактовать их как естественное развитие прежней практики, во многом сохранившее ее основные характеристики.
Если предположить, что общей тенденцией в XIX веке было нарастание экономических причин вооруженных [121] действий, то для реконструкций, связанных с более ранним временем, особое значение приобретают данные об их ритуальной стороне. Известно, что почти повсюду на Северо-Западном побережье одним из важнейших видов военных трофеев являлись вражеские головы или скальпы, которые выставлялись на видном месте и использовались в церемониях. Вернуться без таких трофеев было едва ли ни позором для воина (Boas, 1966. Р. 105, 106, 117; Codere, 1950. Р. 106; Collinson, 1915. P. 88, 199; Olson, 1967. P. 72, 74; de Laguna, 1972. Pt. 2. P. 583, 584).
«Нивхи не различали между намеренным и случайным убийством и мстили даже за того, кто умирал в гостях от обжорства. Месть являлась самоцелью и не сопровождалась ни грабежом, ни захватом территории. Последнему препятствовали сверхъестественные санкции, ибо вода и пища, происходившие с территории врага, считались опасными для жизни, и поэтому мстители всегда брали с собой в поход провизию».Читать далее
Войны неолита. Часть 1 | Взгляд на прошлое из-за бугра
Neolithic Warfare
Как воевал доисторический человек? Сражался ли он организованными группами или его войны были в большей степени лишь стычками, которые и теперь можно встретить в примитивных сообществах? Был доисторический человек в целом агрессивным, или он жил в идиллическом, миролюбивом обществе, как некоторым хочется верить? Стала ли организованная война порождением цивилизованного человека, дьявольским побочным продуктом появления цивилизации в Древнем Ближнем Востоке? Эти и многие другие вопросы поднимались всегда, и некоторые авторитетные учёные до сих пор считают их открытыми и нерешёнными, однако археологические открытия двадцатого века предлагают большое количество разумных однозначных ответов.
Теперь можно без обиняков сказать о человеческой агрессивной натуре. В доисторические времена человек был охотником и убийцей большого числа людей. Инстинкт убийцы в доисторическом человеке ярко подмечен археологами: укрепления, оружие, наскальная живопись, остатки скелетов. Вопрос о том, являются эти “инстинкты” биологическими или приобретёнными в процессе жизни в социуме, по-прежнему является спорным, но в конце доисторических времён человек был воином, который был способен вести организованную войну, основываясь на том опыте, что он приобрёл в ещё более ранние времена.
Ранние цивилизации, расселённые вдоль Нила и в Месопотамии, стали свидетелями вспышки войн, которые становились ярче из-за возрастающей силы новых государств с организованными войсками, которые были готовы платить высокую цену за войну. Однако организованная война не была чем-то новым, она практиковалась на протяжении столетий в доисторические времена. Когда человек впервые научился писать, он уже мог описать большое количество войн.
К сожалению, пока до недавнего времени археологами и историками, изучающими доисторические времена, игнорировалась важность войны в человеческой культуре. Может, это связано с тем, что эти историки были пацифистами, или с тем, что они были больше заинтересованы в других аспектах человеческой культуры. Так или иначе, они очень часто даже отрицали тот факт, что древний и примитивный человек был боеспособным.
Школьникам, Студентам, Профессионалам: обучение за границей. Большой выбор программ для обучения за рубежом.
Однако у последних поколений учёных произошла разительная перемена. Теперь как минимум некоторые антропологи начинают понимать, что война – это практически универсальная социальная активность, столь же важная, как и политическая, экономическая и религиозная системы, которые они изучали. Р. Брайан Фергюсон в книге “Война, культура и окружающая среда” предполагает чёткое определение войны: “организованная, целенаправленная активная группа, направленная против другой группы, которая может быть специально предназначенной или непредназначенной для аналогичных действий, включая реальное или потенциальное применение сил вплоть до убийства”.
Будучи военным историком, я не могу не устоять, чтобы расставить акценты в любом определении: война должна вестись организованно. Когда генерал Шерман сказал, что война – это ад, он не предлагал возвести высказывание в ранг определения. Война – это командная работа. Она требует изучения и может вестись эффективным образом только после каждодневной муштры, которую часто сопровождает твёрдая, иногда дикая, дисциплина. Потенциально это опасно больше, чем охота и куда более опасно, нежели политическая, религиозная или экономическая деятельность (кроме тех случаев, когда они ведут к гражданской войне или мятежу). К счастью, война может появляться только от случая к случаю и не может стать постоянным условием для жизни общества. Даже если так, в некоторых исторических сообществах (древняя Спарта или Рим, например), нужда в защите (или нападении) была так велика, что большинство свободных мужчин были вынуждены находиться в постоянной готовности к войне. И, хотя Спарта и Рим являются крайними примерами, большинство обществ, без сомнения, и доисторических, содержали организованные структуры, готовые для ведения военных действий, даже во время относительного мира.
Возможно, главное отличие между доисторической и древней войной в том, что во многих случаях доисторическое население не имело общей границы со своими соседями. Это была ничья земля между поселениями, и большинство военных конфликтов, как правило, начинались там. Вероятно, это было справедливо по отношению к большинству конфликтов палеолита. Во времена неолита, с развитием оборонительных укреплений, стало более популярным вести войну непосредственно на территории одного из врагов. Ещё одна точка зрения, разъяснение по этому поводу. Доисторические времена не во всех уголках земли закончились одновременно. В восточной части Средиземноморья доисторические времена подошли к концу около 3500 года до нашей эры с появлением цивилизации и письменности в низовьях Нила, Тигра и Евфрата. С другой стороны, в Северной Европе и в других странах мира доисторические условия иногда преобладали на протяжении столетий после появления цивилизации Древних египтян и шумеров, разбросанных внутри плодородного треугольника.
Несмотря на этот факт, который говорит о возможности, что условия неолита после 3500 года до нашей эры территории вне Восточного Средиземноморья серьёзно повлияли на культурное взаимопроникновение Египта или Месопотамии, я больше сосредоточусь на доказательствах, собранных ранее этой даты. По этой же причине опыт войны, полученный благодаря новым примитивным сообществам – это не совсем точное доказательство, что точно также всё было в доисторические времена. Примитивные способы ведения войны, которые так или иначе применялись цивилизованными обществами (например, начало применения лошадей в Северной Америке Испанией), не должна путаться с доисторической войной.
В последних антропологических изысканиях, посвящённых войне, акцент делался на причинах доисторической и примитивной войны и на отношении войны к появлению ранних государств. И хотя часть этих работ были выдающимися, очень малая часть была посвящена тому, как доисторический человек на самом деле готовился к войне, как его оружие определяло тактику ведения битвы, какой тип тренировок и дисциплины использовался наиболее широко, в какой степени доисторические войны были наступательными или оборонительными, каковы были особенности логистической поддержки, возможные размеры армий, и, наконец, насколько развитой была стратегия и тактика в организованной войне человека с человеком.
Одно из самых распространённых заблуждений о доисторической войне – это то, что населения было так мало, что о войне на современном, историческом уровне не могло быть и речи. На самом деле, это абсолютно неверно. Очень большое количество писателей сегодня склонны полагать, что война – это событие, в которое включены многомиллионные армии, но только в двадцатом веке это стало общим правилом. В битве при Ватерлоо как Веллингтон, так и Наполеон имели армии, в которых насчитывалось менее 100 000 человек, и полвека спустя битва при Геттисберге не собрала больше этих армий. Во время войны за Новый Орлеан на поле боя было 9 000 британцев и 4 000 американцев. На самом деле, на протяжении большей части новейшей истории армии были меньше, чем большинство людей может себе представить.
В 1567-м году герцог Альба пошёл на подавление восстания в Нидерландах, имея лишь 10 000 человек. Во время войны французских гугенотов армии численностью от 10 до 15 тысяч человек считались сильными. В 1643-м году при Рокруа французская армия в 22 000 человек разбила Испанскую империю. Достаточно сказать, что армии от 5 до 15 тысяч человек достаточно велики, чтобы представлять крупные военные ударные силы в большинстве периодов истории.
Точную численность населения в доисторические времена в Средиземноморском регионе, как известно, определить непросто, однако есть достаточно точные оценки, которые заслуживают доверия, которые мы должны увидеть. Отличительной особенностью Нового Света, присущей коренному населению до контакта с европейцами, были впечатляющие для таких мест, как Гавайские острова, большие доисторические армии. Даже некоторые индейские племена северо-западного побережья, такие как Тлингит и Квакуитл, достигали численностью 10 тысяч человек. На восточном Средиземноморье ещё в седьмом тысячелетии до Новой эры от пяти до шести тысяч человек могли проживать в Чатал Хойук (Catal Hoyuk) на месте современной Турции. А население Иерихона примерно в восьмом тысячелетии до нашей эры оценивалось в две тысячи человек, из которых, вероятно, участвовали в оборонительных действиях от 500 до 600 человек. В начале неолита на Ближнем Востоке некоторые армии достигали численностью тысячи человек или около того, а к концу этого периода в некоторых местах – 5-10 тысяч человек. Армии, чей размер вполне сопоставим с войсками более поздних исторических эпох. Если рассматривать только численность, доисторические армии были очень трудно управляемыми машинами. На самом деле, можно эффективно организовать группу людей до 500 человек.
Нет никаких следов, которые бы указывали на методы ведения войны до позднего палеолита (35 000 – 12 000 до нашей эры). Небольшое количество оружия уже использовалось ранее. Камни и дубины, искусственно изготовленный каменный колун, а также копья были доступны на протяжении сотен тысяч лет назад, возможно, миллионов лет. Их точно использовали для охоты и, вероятно, для атаки человека человеком, но точных доказательств этому нет. Знаменитые наскальные рисунки времён палеолита в пещерах Франции и Испании, датируемые 30 000-20 000 лет назад, показывают чёткие сцены, где человек убивает человека. Главным образом, на них изображаются животные, несколько тысяч. Лишь около 130 изображений идентифицированы как предположительно человеческие, и многие из них достаточно сомнительны.
Несмотря на это, подавляющее большинство из 130 изображений показывают мирные сцены. Некоторое количество картинок изображают людей, умирающих от ран, нанесённых копьями и стрелами, но они так плохо прорисованы, что ни на одной нельзя точно определить раненого или мёртвого человека.
By Arther Ferrill
Часть 2 >>Часть 3 >>
thiswas.ru
Глава I. Человек в первобытном и древнем бою
Человек не идет в бой для борьбы, но для победы. Он делает все зависящее от него, чтобы упразднить первую и обеспечить вторую.Война между дикими народами, часть и в наше время, есть война засад небольшими группами людей, из коих каждый, в момент неожиданного нападения, выбирает себе не противника, но жертву, и убивает ее.Это потому, что оружие с обеих сторон одинаковое, и единственный способ приобрести шанс для себя заключается в нечаянном нападении. Человек, застигнутый врасплох, должен иметь минуту, чтобы оглядеться и принять оборонительное положение; в течение этого мгновения он гибнет, если не спасается бегством.Застигнутый врасплох противник не защищается — он старается бежать; и бой лицом к лицу, один-на-один, при помощи первобытного оружия, топора или ножа, столь страшного для неприкрытых врагов (т.е. неимеющих предохранительного оружия), крайне редко встречается: он может происходить только между врагами, внезапно напавшими друг на друга, причем для обоих победа есть единственное спасение. И то... в случае подобного нечаянного нападения, спасение возможно еще при отступлении, бегстве того или другого; и к этому прибегают не редко. Приведем пример, который, хотя и не относится к диким, но к современным солдатам, все же не менее значителен он был наблюдаем человеком военного склада, который рассказал виденное им собственными глазами, будучи невольным зрителем, когда полученная рана удерживала его на земле.В Крымскую войну, во времена большого дела, на повороте одной из многочисленных земляных насыпей, несколько солдат из войск А и Б, встретившись неожиданно лицом к лицу, в 10 шагах, остановились пораженные... затем как бы забыв о своих ружьях, стали бросать друг в друга камнями, и наконец отошли назад. Ни у одной из обеих групп не было смелого начальника; который повел бы их вперед, и ни одна из обеих не решилась стрелять первой, из опасения, как бы противная не взяла одновременно на изготовку они находились слишком близко друг от друга, чтобы надеяться ускользнуть, по крайней мере так это казалось, потому что в действительности обоюдное прицеливание на столь близком расстоянии почти всегда бывает слишком высоким; — но... человек, который выстрелит, уже представляет себя убитым немедленным ответным выстрелом; он бросает камни и не особенно сильно, чтобы отвлечься от своего собственного ружья, заставить противника забыть о нем, занять время, до тех пор, пока отступление даст ему несколько шансов избежать выстрела в упор. Это неприятное положение длилось не долго может быть одну минуту; появление отряда В., на одном из флангов, решило бегство А., и тогда противостоявшая группа начала стрелять.Надо признаться, что положение было комическое и смешное.Однако взглянем еще на следующее; в роще, на просторе, лев и тигр, на повороте одной тропинки, встречаются лицом к лицу; они останавливаются как вкопанные, осаживают на задние лапы, готовясь сделать прыжок: они смеривают друг друга глазами, рыча и вытянув когти, ощетинившись и ударяя хвостом о землю; с вытянутой шеей, с прижатыми ушами, они оскаливают огромные зубы, придающие страшное выражение угрозы и... страха, характеризующих кошачью природу. Будучи невидимым зрителем, я трепещу. Как для льва, так и для тигра положение не веселое; одно движение вперед — и смерть грозит одному из зверей; которому? Может быть обоим.Медленно, очень медленно, согнутая для прыжка нога, еще более пригибается и отставляется немного назад; медленно, медленно тому же следует передняя нога; после непродолжительной приостановки, остальные ноги делают тоже самое, и оба зверя, бессознательно, мало помалу и все время лицом к лицу, удаляются, — удаляются, пока взаимное отступление образует между ними интервал более значительный, нежели нужный для прыжка; тогда лев и тигр медленно поворачиваются спиной, но не переставая друг друга наблюдать, удаляются смелее, без торопливости, переходя к натуральному аллюру с тем царственным достоинством, которое свойственно столь великим владыкам. Я перестаю трепетать, но не смеюсь.Смеяться и над человеком нельзя, ибо он имеет в руках оружие более страшное, нежели когти и зубы льва и тигра — ружье, которое моментально, не давая возможности защищаться, отнимает жизнь.Поэтому понятно, что никто не спешит на близком расстоянии, зарядить свое ружье, вместе с тем зарядить и то, которое должно его убить; никто не спешить зажечь фитиль, который должен взорвать врага и вместе с ним и его самого.Когда общества становятся многочисленные и когда нечаянное нападение целого населения, занимающего обширное пространство, оказывается уже невозможным, то тогда заранее предупреждают друг друга, объявляют друг другу войну. Нечаянное нападение уже не есть самая война; но оно остается всегда одним из средств ее, наилучшим и ныне.Итак, человек уже не может убивать своего врага без защиты, потому что он предупредил его заранее; он должен ожидать встретить его готовым и многочисленным. Надо сражаться, т.е. победить при наименьшем риске; и идут с окованной палицей против кола, со стрелами против палицы, со щитом против стрел, со щитом и кирасою против одного щита, с длинными копьями против коротких, со стальными мечами против железных, с вооруженными колесницами против пешего человека и т.д. Человек ухищряется убивать, избегая быть убитым. Его храбрость есть сознание его силы, и она не абсолютна — перед сильнейшим он, не стыдясь, бежит. Естественное чувство самосохранения столь могущественно, что он, не стыдясь, подчиняется ему. Однако, благодаря предохранительному оружию, существует близкий бой; как решить иначе? надо же ощупать друг друга, чтобы узнать, кто сильнее.Индивидуальная сила и доблесть играют преобладающую роль в первобытных боях, и до такой степени, что если доблестнейший ее представитель сражен, то и нация побеждена; что часто, по общему и безмолвному согласию, сражающиеся останавливаются, чтобы сосредоточенным и тревожным взором смотреть на состязание двух доблестных врагов; что часто также когда нравственный уровень человека возвысится до самопожертвования, народы предают свою судьбу в руки доблестных, которые принимают ее и одни сражаются. Понятно, что руководит этим интерес, так как никто не может устоять перед доблестным.Но ум не повинуется силе; никто не может устоять перед каким-нибудь Ахиллесом, но ни один Ахиллес не устоит перед десятью врагами, которые, соединяя свои усилия, станут действовать согласно. Отсюда порождается тактика, которая заблаговременно указывает средства организации и действия, дающая единство усилиям и дисциплину, обеспечивающую единодушие против слабостей сражающихся.До настоящего времени мы видели человека, сражающегося против человека, каждый сам за себя, подобно диким зверям, ища кого убить и убегая от могущего его убить. Теперь дисциплина, тактика, ясно формулированные, предписывают солидарность начальника и солдата, солидарность солдат между собою. Кроме умственного прогресса, тут есть нравственный прогресс. Указывать необходимость солидарности в бою, принимать тактические меры для ее практического осуществления, значит принимать в расчет самопожертвование всех, значит возвысить всех бойцов до уровня доблестных воинов первобытных боев. Появляется чувство чести, бегство считается позорным, ибо в бою действует уже не один против сильнейшего, а целый легион, и кто бежит, тот покидает и начальников своих и товарищей. Во всех отношениях боец уже больше стоит.Таким образом размышление заставило понять значение разумно согласованных усилий; дисциплина сделала их возможными.Придется ли при этом нам присутствовать при ужасных обоюдоистребительных боях? — Нет. Коллективный человек в дисциплинированном войске, подчиненном тактикой боевому порядку, делается непобедимым для войск недисциплинированных; но против также дисциплинированных войск он делается первобытным человеком, который бежал перед более разрушительной силой, когда он испытал ее или предвидит ее.В сердце человека ничего не изменилось. Дисциплина удерживает врагов лицом к лицу немного долее; но инстинкт самосохранения сохраняет свое могущество, а вместе с ним и чувство страха!Есть начальники, есть солдаты, не знакомые с этим чувством; это люди редкого склада. Масса трепещет, — ибо плоть нельзя уничтожить; — и этот трепет, под опасением ошибки, должен входить, как существенная данная, в соображения о всякой организации, дисциплине, распоряжениях, движениях, маневрах, образе действий, во все что имеет конечной целью ослабить это чувство, обмануть, отклонить его от себя и усилить в неприятеле. Если изучить роль этого трепета в древних боях, то увидим, что между народами, наиболее искусными в военном деле, самыми сильными были те, которые не только лучше поняли общее ведение ее, но которые более всего принимали в расчет человеческую слабость и приняли против нее наилучшие меры. Замечается, что самые воинственные народы не всегда те, у которых военные учреждения и способ ведения войны лучшие, а наиболее разумно обдуманы. И действительно, у воинственных народов мало тщеславия. Их тактика принимает в расчет только храбрость; они как будто не хотят предвидеть ослабления.Галл, будучи бешенным воином, имеет варварскую тактику, которая, после первого нечаянного нападения, всегда приводит его к поражению, и его бьют и греки, и римляне.Грек — воин, но также и политик, имеет тактику, превосходящую тактику галлов и азиатов.Римлянин — прежде всего политик, для которого война только средство; он желает средства совершенного; не делает себе иллюзии, принимает в расчет человеческую слабость и изобретает легион.
simposium.ru
Первобытные люди - Первобытные люди
... зверей.
Всё же первобытные люди были слабы и беспомощны перед силами природы.
Сверкающая молния ударяла с оглушительным грохотом в жилище людей. У первобытного человека не было от неё никакой защиты. ...
... бы в своем историческом развитии эту ступень. Прошли ее и предки всех народов СССР.
1. Первобытные люди.
Первые люди появились в нашей стране в глубокой древности - 700-600 тысяч лет назад. Климат ...
... Больше половины людей не доживало даже до 20 лет: одни погибали в когтях хищников, другие - от болезней и голода.
Если бы первобытные люди жили в одиночку, они не добыли бы себе еды и не сумели бы поддерживать ...
... труда из камня и дерева.
Первобытные люди продолжали изготовлять орудия труда из камня, кости и дерева. Люди заметили, что согнутые гибкие прутья распрямляются с большой силой, и начали изготовлять из ...
Первобытнообщинный строй на территории нашей страны - заключение
Сотни тысяч лет на территории нашей страны существовал первобытнообщинный строй. В своем развитии, как и в других странах, он прошел ...
Поселения родовых общин
1. Зарождение родового строя.
Шли тысячелетия. Постепенно совершенствовались орудия труда: стали употреблять каменные остроконечники, скребла. Изменялось, и общественное устройство ...
... или ушли далеко на юг.
Первобытные люди благодаря огню и орудиям труда приспособились к новым условиям жизни.
2. Улучшение орудий труда.
Хотя орудия труда первобытных людей изменялись очень медленно, ...
СЧЁТ ЛЕТ В ИСТОРИИ
1. Как считали время в древности.
Первобытные земледельцы знали, что через равные промежутки времени наступает весна, а за ней - лето. Они считали, сколько проходит времени от одного ...
1. Что такое история.
История нашей страны и других стран началась сотни тысяч лет назад.
В те далёкие от нас времена не было на Земле ни городов, ни сёл, ни возделанных полей. Среди рощ и зарослей ...
Группа шимпанзе патрулирует территорию 
Шимпанзе поедают убитую обезьяну — красноголового колобуса 
Группа шимпанзе убивает чужака 
Как воевал доисторический человек? Сражался ли он организованными группами или его войны были в большей степени лишь стычками, которые и теперь можно встретить в примитивных сообществах? Был доисторический человек в целом агрессивным, или он жил в идиллическом, миролюбивом обществе, как некоторым хочется верить? Стала ли организованная война порождением цивилизованного человека, дьявольским побочным продуктом появления цивилизации в Древнем Ближнем Востоке? Эти и многие другие вопросы поднимались всегда, и некоторые авторитетные учёные до сих пор считают их открытыми и нерешёнными, однако археологические открытия двадцатого века предлагают большое количество разумных однозначных ответов.
