Леви-Брюль, Л. Первобытное мышление. Сверхъестественное в первобытном мышлении | Adverbum.org
Книга: Леви-Брюль, Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении / Л. Леви-Брюль. — М.: Педагогика-Пресс, 1994. — 608 с.
Характеристика: Французский антрополог Люсьен Леви-Брюль является автором ряда работ, в которых он пытался реконструировать особенности мышления первобытного человека. Книга «Сверхъестественное в первобытном мышлении» (1994) является сборником и содержит две работы исследователя. Первая из них — «Первобытное мышление», вторая — собственно «Сверхъестественное в первобытном мышлении». На данном сайте уже размещена книга Л. Леви-Брюля 1937 года издания с таким же названием. Содержание обеих книг, хотя и названных одинаково, различается. Общим является то, что обе книги являются сборниками и включают работу Леви-Брюля «Сверхъестественное в первобытном мышлении». Книги отличаются по второму произведению: в данном издании (1994) это «Первобытное мышление», а в издании 1937 г. — «Первобытная мифология».
Формат: Pdf.
Размер: 4,4 MB.
Спампаваць кнігу/Скачать книгу.
Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников. Сайт Adverbum.org не содержит файлов книг, а предлагает ссылки на них. Ссылки на книги по истории предоставляются исключительно в ознакомительных целях. Если ссылка не работает, пожалуйста, сообщите об этом в комментариях либо через форму связи.
ОГЛАВЛЕНИЕЧасть первая. ПЕРВОБЫТНОЕ МЫШЛЕНИЕПредисловие автора к русскому изданиюВведениеГлава I. Коллективные представления в сознании первобытных людей и их мистический характерГлава II. Закон партиципации (сопричастия)Глава III. Операции и приёмы пралогического мышленияГлава IV. Мышление первобытных людей в отношении к их языкамГлава V. Пралогическое мышление в его отношении к счислениюГлава VI. Религиозно-магические институты низших обществ, основанные на коллективных представлениях, управляемых законом сопричастияГлава VII. Безразличие первобытного мышления в отношении естественных причинГлава VIII. Мистические и невидимые силы (потусторонний мир)Глава IX. Основные черты первобытного сознанияГлава X. Переход к высшим типам мышления
Часть вторая. СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОЕ В ПЕРВОБЫТНОМ МЫШЛЕНИИВведение. Аффективная категория сверхъестественного1. Во власти невидимых сил2. «Мы не верим, мы боимся»3. Разрозненность представлений о невидимых силах4. Эмоциональная основа представлений о сверхъестественном5. Диффузность представлений о мире природы и мире сверхъестественном
Глава I. Удача и несчастье1. Амулеты и колдовские средства2. Мистическая сила амулетов3. Знамения и предсказания4. Предметы, приносящие счастье и несчастье5. Люди, приносящие счастье и несчастье6. Несчастные случаи как знамения
Глава II. «Расположение» существ и предметов1. Дурное влияние ссоры, недовольства и гнева2. Дурное влияние отказа, противоречия и неисполненного желания3. Таитянский отшельник4. Физическое воздействие на «расположение» людей и предметов5. Несостоятельность анимистической схемы6. Магические процедуры7. Магические посредники8. Воздействие на «расположение» неодушевленных предметов
Глава III. Церемонии и пляски1. Магическое умилостивление2. «Интичиума» австралийцев3. Церемония «хориому» у папуасов4. Магически-умилостивительные пляски6. Мистическое значение масок и инсценировок в тайных церемониях
Глава IV. Культ предков и покойников1. Мир покойников и мир живых2. Иерархия покойников3. Сфера действия покойников4. Значение благорасположения покойников
Глава V. Колдовство1. Вмешательство невидимых сил в мир природы2. Смерть, болезнь, несчастье как проявление колдовства3. Главные аспекты колдовства4. Вредоносное начало и его проводники5. Колдовство как вмешательство невидимых сил
Глава VI. Осквернение и очищение1. Опасность осквернения2. Мистический характер осквернения и очищения3. Многообразие «чистоты» и «скверны»4. Нечистота как состояние беззащитности5 Смысл аскетических обрядов6. Очищение как средство увеличить эффективность невидимых сил
Глава VII. Кровь, её мистические свойства1. Магическое применение крови и красной охры2. Кровь как очистительное средство3. Вредоносность пролитой крови4. Очищение воинов и охотников
Глава VIII. Некоторые методы очищения1. Стадии и средства очищения2. Исповедь как необходимое условие очищения3. Вредоносность тайны4. Новое и неизвестное требует очищения5. Козёл отпущения
Литература, использованная Л. Леви-БрюлемЛюсьен Леви-Брюль и проблемы исторического развития мышленияКомментарииОсновные труды Л. Леви-БрюляИменной указатель
adverbum.org
Сверхъестественное в первобытном мышлении. Содержание - Глава IX. Основные черты первобытного сознания
Когда мы описываем опыт, среди которого действует первобытное мышление, как отличный от нашего, то речь идет о мире, складывающемся из их коллективных представлений. С точки зрения действия первобытные люди перемещаются в пространстве, подобно нам (и животным), они достигают своих целей при помощи орудий, употребление которых предполагает действительную связь между причинами и следствиями, и если бы туземцы не сообразовались с объективной связью, подобно нам (и животным), они тотчас же погибли бы. Но как раз людьми их делает то, что общественная группа не удовлетворяется тем, что действует для того, чтобы жить. Всякий индивид имеет о той реальности, среди которой он живет или действует, представление, тесно связанное со структурой данной группы. И действительно, умы направлены здесь главным образом в сторону чего-то отличного от объективных связей, на которых основывается практическая деятельность.
Таким образом, в первобытном мышлении, насквозь мистическом и пра-логическом, не только данные, но и сами рамки опыта не совпадают с нашими. Знаменитая теория Бергсона, согласно которой мы мыслим время как однородную величину, из-за смешения конкретной длительности с пространством, которое действительно является однородной величиной, по-видимому, неприложима к первобытному мышлению. Лишь в развитых обществах, когда мистические предассоциации ослабевают и проявляют тенденцию к распаду, когда укрепляется привычка обращать внимание на связи между вторичными (естественными) причинами и их следствиями, пространство в представлениях становится однородным, а время начинает также делаться таковым. Рамки нашего опыта, таким образом, мало-помалу вырисовываются, утверждаются и закрепляются. Гораздо позже, когда самосознание дает нам возможность схватывать их в нашем собственном уме, мы испытываем искушение думать, будто они являются конститутивными, врожденными, как говорили когда-то философы, элементами нашего сознания. Наблюдение и анализ коллективных представлений в низших обществах отнюдь не подтверждают этой гипотезы.
Глава IX. Основные черты первобытного сознания
1
Из данного выше анализа фактов, который легко мог бы быть подтвержден многими другими фактами, вытекает, что первобытное мышление — мистическое по своему существу. Этот основной характер первобытной психики определяет всю манеру мышления, чувствования и поведения первобытного человека. Отсюда также рождается крайняя трудность понимания первобытной психики и усвоения ее процессов. От чувственных впечатлений, которые похожи у первобытного человека и у нас, она делает резкий поворот и устремляется по путям, по которым мы не идем. Мы быстро оказываемся без дороги, когда пытаемся проследить психическую деятельность первобытного человека. Когда мы стремимся угадать, почему первобытные люди поступают (не поступают) так или иначе, каким соображениям они подчиняются в том или ином случае, какие мотивы побуждают их соблюдать тот или иной обычай, мы всегда рискуем ошибиться. Мы можем найти «объяснение», которое будет более или менее правдоподобно, но в девяти случаях из десяти окажется ложным.
Пример этого — африканские ордалии. Истолковывать их как процедуру, имеющую целью обнаружить преступников, видеть в них своего рода судебное действо по аналогии со средневековым судом божьим или даже ордалиями античной Греции, — значит, обречь себя на их полное непонимание и на выспреннее разглагольствование, подобно миссионерам из Западной или Южной Африки, насчет безмерной нелепости поведения несчастных негров. Если, однако, усвоить манеру мышления и чувствования туземцев, если добраться до коллективных представлений и чувствований, из которых вытекает их поведение, то оно уже не покажется нелепым. Напротив, оно вполне последовательно. С их точки зрения ордалия своего рода реактив, который только и способен обнаружить зловредную силу, воплотившуюся якобы в одном или нескольких членах общественной группы. Лишь это испытание обладает необходимой мистической способностью для разрушения указанной силы или по крайней мере для обезвреживания ее. Из страха перед всевозможными бедствиями и несчастьями туземцы не могут ни за какую цену отказаться от ордалии, и все доводы и возражения белых кажутся им столь же неуместными и нелепыми, сколь нелепой кажется белым манера поведения первобытных людей.
Менее трагическим, но не менее характерным выглядит рассмотренное нами недоразумение по поводу лечебных приемов, применяемых к первобытным людям европейцами. Для того чтобы вскрыть и понять это недоразумение, следует ясно усвоить и выявить представление, которое существует у туземцев о болезни и лечении, о лекарствах и режиме, предписываемых белыми докторами, о последствиях, которых первобытный человек ожидает от выполнения предписаний белого врача, и т. д. Причина недоразумения становится очевидной, когда в корне этих представлений, столь отличных от наших, обнаруживается чисто мистическая концепция сопричастности и причинности, лежащая в основе всего первобытного мышления.
Если бы недоразумения подобного рода, которые должны были случаться очень часто, тщательно вскрывались и устранялись первыми белыми людьми, входившими в соприкосновение с туземцами, мы нашли бы драгоценные данные для того исследования, которое попытались провести. Однако этого не случилось, и много ценнейших возможностей безвозвратно потеряно. Европейцы, которые первыми вступили в более или менее постоянные сношения с первобытными племенами, имели совершенно иные заботы, чем наблюдение мышления и чувствований туземцев, а также точное сообщение и описание попадавшегося им материала. Даже если некоторые из них брали на себя эту длительную, тонкую и сложную задачу, то большинство европейцев были не в состоянии осуществить ее как следует. Для успеха в подобных делах требуется точное знание языка туземцев. Недостаточно усвоить язык настолько, чтобы без труда общаться с ними в повседневной жизни, передавать им желание или приказание, получать от них полезные сведения, касающиеся быта. Необходима также и совершенно другая вещь: первобытные языки часто отличают поразительная грамматическая сложность и удивительное богатство словаря, они принадлежат к типу, весьма отличному от индоевропейского или семитского, к которым привыкли мы. Для того чтобы уловить оттенки представлений туземцев, подчас озадачивающих нас, проследить, как эти представления связываются между собой в мифах, сказках, обрядах, необходимо овладеть духом и подробностями языка. Но во множестве случаев это условие выполнялось лишь приблизительно.
«В наших сношениях с туземцами, — говорит один английский администратор по поводу папуасов Новой Гвинеи, никогда ранее не видевших европейцев, — величайшая трудность заключается в том, чтобы заставить их понять точный смысл того, что им говорят, и уловить точный смысл того, что они говорят». Столь чужды друг другу сталкивающиеся в данном случае типы мышления, столь несходны привычки обеих сторон, столь различны манеры выражения! Европеец пользуется абстракцией, почти не задумываясь над этим, а простые логические операции настолько облегчены для него языком, что не требуют усилия. У первобытных людей мысль, язык имеют почти исключительно конкретный характер. «Метод рассуждения эскимосов, — говорит один хороший наблюдатель, — производит на нас впечатление весьма поверхностного, ибо они даже в малейшей степени не привыкли проделывать то, что мы называем законченным рядом рассуждений, и держаться какого-нибудь единого объекта. Другими словами, их мышление не поднимается до абстракций и логических формул, оно придерживается воспринятых образов и положений, следующих друг за другом по законам, которые с трудом улавливаются нами». Одним словом, наше мышление прежде всего концептуально, т. е. построено на понятиях, первобытное мышление совершенно не таково. Оно крайне трудно, если не недоступно, для европейца даже тогда, когда последний пытается к нему примениться, даже когда он владеет языком туземцев: европейцу крайне трудно, если не невозможно, мыслить как туземцы, даже если он как будто говорит подобно им.
www.booklot.ru
Первобытное сознание - Книга учета мыслей
Вот это вот интервью в "Коммерсанте" с женой убивавшего Кашина, показывает просто максимальную глубину обесценивания любой человеческой жизни в путенской Эрэфии.Даже в 90-е такого не было.Просто буквально за миску похлебки.Вот так же и на Донбасс едут военные.И все ж у них логично, сами то люди вроде как приличные, но работа, ипотека, туды-сюды. Понимать украинцы должны.Никакого морального ограничения, никакой ценности человеческой жизни в голове.
А вы говорите еще, что с Западом творится, почему он так тормозят? Да они там психологически не способны понять степень падения россиян и Путена, т.к. живут в эпохе ценности именно человеческого капитала годов эдак с середины 50-х. Это просто две разных абсолютно этики, настолько противоположные, что им просчитать невозможно это уродство, им не придет даже в голову строить те логические связи и думать, как Путен и большая часть эрэфийцев.
Когда начинают писать, что мол Запад что-то делал намеренно, загонял Путена поглубже в ловушку, просто смешно. Ну как покажите мне хотя бы одного чиновника или политика на Западе, который в таком признается на людях, даже среди своих и будет с кем-то строить такие коварные планы с тысячами человеческих жертв? Хотя бы одного! Это все равно, что покакать публично. Самоубийство социальное и политическое.
Вот Путен, кстакти, именно наконец обкакался на людях, когда в Австралии Меркель предложение делал. Вот тут до нее дошло наконец и она от него брезгливо шарахнулась. И все отвернулись тогда, ну потому, что он реально дикий изгой весь в г. А он до сих пор этого не понял и продолжает строить коварные планы и предлагать Западу какую-то дикую игру. да он для них прокаженный уже, просто поймите это наконец. Все!
Просто слишком много они проецировали своей этики в мозги этому обычному эрэфийскому среднестатестическому уроду, ставшему президентом. Не могли воспринять с какой дикой сущностью дело имеют.
И вы, когда строите эти конспирологичные версии за Запад, уж извините, но живете тоже в тех же рамках своей такой же сдвинутой этики. Не просчитываете вы их, а чисто проецируете.
И еще хочу добавить, что за рамки этой дикой этики у нас не выходит увы никто. И когда вы тут в ленте постите радостно грязь, которую после себя оставляют сирийские беженцы, и важно рассуждаете, что вот мол мусор - это главное, вы такие же как Путен, реально и не понимаете, что вы видите в первую очередь мусор, а европейцы - людей. Вот в этом между вами и Европой бездна. А не в чем-то еще.
И вчера в моем рассказе никто из вас не увидел мой ужас от того, что людей забивать дубинками нельзя. Пришли дикари и начали рассуждать в рамках своего искривленного сознания, что раз реформа была нужна, то нормально гасить людей дубинками. Это ж для пользы дела, чо!
efa2007.livejournal.com
Владимир Кабо. Круг и крест 18
На главную страницу сайта Статьи
Оглавление Библиография
Часть III
Первобытное сознание как система
Структура первобытного сознания
Расчленяя духовную жизнь первобытного общества, анализируя отдельные ее формы, не следует забывать о том, что мы имеем дело с явлением, представляющим собою в действительности нечто цельное, находящееся лишь в самом начале процесса расслоения на отдельные сферы общественного сознания – формирующуюся науку, этику, искусство, наконец, религию. Изучение отдельных граней этого многогранного феномена, конечно, необходимый этап, условие его научного познания. Однако адекватное понимание духовной жизни первобытного общества нуждается не только в анализе, но и в синтезе, который показал бы ее как единую и цельную систему.
Сложность первобытного общественного сознания как объекта исследования и вместе с тем его специфика во многом связаны с присущим ему синкретизмом. Во введении к этой книге я уже писал о том, что под синкретизмом первобытного общественного сознания я понимаю взаимопереплетение различных его форм, их органическую связь с жизнью общества во всех ее проявлениях. Характерная особенность первобытного общественного сознания состоит в теснейшей связи религии с другими его формами, в том, что религия пронизывает собою все мировоззрение эпохи, являясь как бы его оживотворяющим центром.
Понятие первобытного синкретизма не ново, им давно пользуются, но в него не всегда вкладывается одно и то же содержание. Так, следуя А.Н.Веселовскому, под синкретизмом первобытного искусства обычно понимают слитность, нерасчлененность основных форм художественного творчества – изобразительного искусства, драмы, музыки и т. д. Мне уже приходилось, рассматривая первобытное искусство, пользоваться этим понятием в более широком его понимании, стремясь обнаружить органическую связь первобытного художественного творчества с жизнью общества, его трудовой и обрядово-религиозной деятельностью, социальную обусловленность и социальную функцию первобытного искусства. То же относится и к другим формам первобытного общественного сознания.
Эволюция культуры, подобно эволюции в природе, – при всей условности этой аналогии, ибо процессы в природе и обществе далеко не однозначны, – в известной мере сводится к дифференциации, расчленению первоначально интегрированных форм, или, по выражению К.А.Тимирязева, "синтетических типов", совмещающих в себе свойства и функции, обособившиеся в ходе эволюции.
Понятию первобытного синкретизма близко понятие интегрированности первобытной культуры, введенное А.Кребером. Наиболее яркое проявление этого феномена он видел в культуре аборигенов Австралии. При этом он высказал предположение, что это свойство культуры находится в обратной связи с развитием материальной оснащенности общества. Чем более развито общество в материально-техническом отношении, тем менее интегрирована его культура. Степень интегрированности культуры, полагал Кребер, является объективным показателем относительного развития общества. Следовало бы только говорить не о материальной вооруженности общества, а о развитии производительных сил в целом.
Значительно ранее о взаимосвязи и взаимозависимости различных аспектов первобытной культуры писал Ф.Шомло. Уже он обратил внимание на то, что "одна из отличительных особенностей примитивной культуры – отсутствие дифференциации" культурных явлений и что "на этом уровне развития нет ничего, что было бы только правом или только обычаем, только религией или только хозяйством". Здесь все тесно переплетено; хозяйство и общественная жизнь пронизаны религиозными обрядами и верованиями настолько, что первые почти невозможно отделить от последних, и Шомло показывает это на многих примерах.
По словам А.Хокарта, меланезийское празднество "не является ни религиозным, ни мирским, ни общественным, ни личным, ни экономическим, ни эстетическим, потому что все эти специализированные явления и виды деятельности еще не выделились из нерасчлененной жизни племени".
В изучении первобытного общества особенно необходим принцип целостности, без него невозможно адекватное понимание первобытной культуры. Вслед за М.Моссом, который ввел понятие "целостного социального факта", мы можем говорить о "целостном этнологическом факте", наделенном одновременно социальным, религиозно-магическим и экономическим, утилитарным и эмоциональным содержанием. Синкретизм форм общественного сознания – не механическое их соединение, а органическое единство, следовательно, особое качественное их состояние. Здесь целое не сводимо к сумме своих частей. Религия, искусство, этика, протонаука выступают как различные стороны недифференцированного или слабо дифференцированного целостного явления.
Олицетворением целостного, синкретического сознания, воплощением многообразных функций, связанных с высшими проявлениями духовной жизни, выступает Орфей, мифический поэт, музыкант, мистагог (учредитель мистерий), истолкователь воли богов и жрец. Его насильственная смерть и воскресение вносят в его образ черты древнего пророка и шамана, причастного архаическим ритуалам, магии смерти и возрождения природы – не случайно он зачаровывал животных звуками своей лиры.
Было бы неверно полагать, что культурный синкретизм присущ лишь первобытному обществу. Он сохраняется в известной мере и на более поздних этапах общественного и культурного развития, когда идет все более интенсивный процесс кристаллизации в насыщенном растворе целостной культуры отдельных форм общественного сознания. Он существовал в античной древности и в средние века, на Западе и на Востоке. Необходимость принципа целостности для изучения культуры средневековья отметил А.Я.Гуревич. Если в средневековой культуре "математические символы суть вместе с тем символы богословские", а число является "сакральным символом", – не уводит ли это в глубь времен, не только к Пифагору, но еще дальше, в ту первобытную эпоху, где наука еще не отделилась от религии? В средневековой культуре "членение мира на природный космос и космос социальный... условно, во многих же обществах его, по существу, и вовсе невозможно обнаружить: космос антропоморфен, и вместе с тем мир человека не отделен или слабо отделен от мира природы". Но ведь то же, и в еще большей степени, относится к первобытной культуре и первобытному сознанию. Не подтверждают ли сказанное тотемическое мировоззрение и первобытная мифология, пронизанные идеей единства социального и природного миров, антропоморфизмом природного космоса и натурализмом социального? Свою относительно замкнутую в себе, социально и экономически автономную общность первобытный человек видел как бы в центре социальной вселенной, а самого себя – стоящим как бы в центре природного универсума. Он не отделял себя от мира. В эту эпоху человек был поистине "мерой всех вещей". Его мировоззрение было цельным или, по выражению С.Дайамонда, холистичным.
Представление о единстве человека и вселенной, о взаимопроникновении различных форм существования уходит корнями в первобытное синкретическое миропонимание. Многие космологии признавали, что человеческое тело (микрокосм) подобно вселенной (макрокосму). Вплоть до К.Линнея минералы рассматривались как живые существа, утратившие способность двигаться, но способные воспроизводиться и преобразовываться. Историю культуры можно рассматривать как постепенное преодоление древнего антропоморфизма, как отделение микрокосма от макрокосма, как разрыв первоначального единства человека и вселенной.
В чем же отличие первобытного синкретизма от культурного синкретизма позднейших эпох? Прежде всего, в степени: первый "более синкретичен". Здесь мы находимся как бы у корней дерева культуры со всем изобилием его ветвей. Первобытная культура содержит в себе в цельной, нерасчлененной форме, в потенции бесконечное многообразие будущего духовного мира человека, как семя содержит в себе будущее растение. Не менее важно и то, что первобытная духовная культура, как уже сказано, органически связана с жизнью общества во всей ее полноте. Такой тесной и многосторонней связи духовной культуры с общественной жизнью уже не будет позднее.
Каждая форма первобытного общественного сознания выполняет свою, присущую ей социальную или иную функцию, в основе каждой заложены свойственные только ей глубинные социально-психологические импульсы – познавательные, эстетические, религиозные. Специфика первобытной культуры состоит в том, что эти формы переплетены здесь значительно теснее, чем на более высоких уровнях развития. Становление и развитие первобытной религии – это становление религии как относительно самостоятельной сферы общественного сознания. Однако переплетение первобытной религии, протонауки, этики, искусства не отрицает, а подразумевает их объективную самосущность. Это как бы струи разных источников, слившиеся в едином потоке, но все еще различимые и по мере своего движения, по мере развития и усложнения культуры, все более дифференцирующиеся. Феномен синкретизма историчен, он меняется в ходе истории.
Глубоко синкретично и само явление, изучаемое нами. В той сложной системе идей, верований, ритуалов, общественных учреждений, устного, художественного и песенно-музыкального творчества, которую мы называем первобытной религией, эти элементы порою так тесно переплетены, что нелегко отделить какое-либо одно из них и рассматривать его в "чистом виде". Можно, например, выделить из этого комплекса терапевтические ритуалы и изучать их как рациональные формы терапии, как "психотерапию", как примитивную или народную медицину. В самом деле, эта медицина использует довольно эффективные приемы лечения, основанные на эмпирически добытом рациональном знании свойств и особенностей человеческого организма, отношении между нервной системой и болезненными состояниями человеческого тела – всего того, чего не отрицает и что изучает и современная наука и что издавна с успехом применяют многочисленные околонаучные школы и методы. Никакой серьезный наблюдатель, однако, не скажет, что это "только медицина", никто не станет отрицать, что собственно медицина переплетена здесь с религиозными обрядами и верованиями, рациональное с иррациональным, что лечением занимаются знахари и шаманы, широко применяющие магические приемы воздействия на человека и природу. Правильно ли отделять первобытную науку от первобытной религии, если в действительной жизни они не отделены, более того, так тесно связаны, что образуют в сущности нечто третье? И все же попытки вычленить из этого комплекса собственно религию и собственно формирующуюся науку оправданы, и оправданы они прежде всего тем, что в перспективе каждая из них станет самостоятельным и мощным явлением культуры.
Первобытный синкретизм в сфере общественного сознания тесно связан с нерасчлененностью социально-экономических институтов и отношений. Ни на одной другой стадии общественного развития мы не встретим такого непосредственного вплетения экономики в ткань общественной жизни, такой органической взаимосвязи экономики, социальных отношений и идеологии, связи, порожденной самой первобытной общественной структурой. Ярким выражением первобытного синкретизма была сама первобытная община. И этот синкретический характер института, который являлся базисом социальной структуры, был – и остается в некоторых современных обществах – одним из главных условий синкретизма в сфере общественного сознания.
Другая характерная особенность первобытного общества состоит в том, что индивидуальная специализация в тех или иных видах деятельности здесь еще только намечается. В этом – одно из коренных отличий первобытного общества от тех обществ, где уже существует развитое разделение труда, где имеются люди, всецело посвятившие себя деятельности в области духовного творчества. Для первобытного общества характерно, во-первых, внутригрупповое, естественное разделение труда, основанное на физиологических различиях между мужчинами и женщинами и людьми разных возрастов, и, во-вторых, межгрупповое, географическое разделение труда, основанное на природно-географических различиях между регионами или на географически и исторически сложившихся традициях. Индивидуальная специализация в области духовного творчества здесь еще слабо выражена. Первыми по времени появления профессионалами в области духовной деятельности были, вероятно, знахари и шаманы. Относительно раннее возникновение этого типа специализации было связано с той жизненно важной – с точки зрения первобытного коллектива – синкретической функцией, которую они в нем выполняли .
Третье важное условие первобытного синкретизма в сфере общественного сознания находится в самом характере познания и моделирования окружающего мира первобытным человеком. Особенности первобытного общественного сознания объясняются не только объективными общественно-историческими условиями, но и некоторыми органически присущими ему свойствами.
Онтогенез, как известно, повторяет филогенез, это называют биогенетическим законом, и он в какой-то мере помогает понять особенности первобытного сознания. Мышление ребенка в чем-то воспроизводит синкретическое мышление первобытного человека. Л.С.Выготский выделяет в развитии детского мышления раннюю стадию неорганизованных, диффузных, синкретических понятий. "Синкретизм, – пишет другой исследователь детской психологии, – противопоставляется анализу и синтезу, представляющим собой две взаимодополняющие операции... Синкретизм ребенка остается чужд этому двойному движению расчленения и воссоединения... Ему часто кажется, что все находится во всем, что он может переходить от чего угодно к чему угодно... Ребенок живет в своего рода неопределенной и постоянной метаморфозе".
В то же время между детским и первобытным мышлением имеются и существенные различия. Ребенок живет в мире взрослых и, взрослея сам, он начинает мыслить так же, как они. Синкретизм ребенка индивидуален. Первобытный синкретизм характеризует прежде всего сферу коллективных представлений, которые, в свою очередь, детерминируют мышление индивида. Первобытный синкретизм над-индивидуален. Мышление первобытного человека принципиально не отличается от нашего. Оно характеризуется не иной психической структурой, не иными свойствами и механизмами умственной деятельности, а иным содержанием. А последнее является продуктом культуры как общественного феномена, созданием не только нынешнего, но и предшествующих поколений. Оно отражает их исторический опыт. Оно многослойно – под коллективным опытом недавнего прошлого залегают пласты, возраст которых насчитывает многие тысячелетия, но и они принимают участие в формировании сознания современного человека.
В процессе воспитания, социализации первобытный ребенок воспринимает культуру своего общества в готовом виде, в ее параметрах формируется его мировосприятие, и оно определяет в дальнейшем его мышление и поведение как члена общества. Будучи перенесен в иную социальную среду, получив иное, например европейское воспитание и образование, он успешно осваивает основы новой для него культуры. Его умственные способности не уступают способностям его европейских сверстников. Факты, подтверждающие сказанное, достаточно многочисленны. Они показывают, что к какой бы общественной формации человек не принадлежал, ум его потенциально подготовлен к восприятию и усвоению не только логического аппарата, но и многообразного и специфического содержания любой более высокой культуры. Так, психологические исследования показали, что умственное развитие аборигенов Австралии не является качественно иным в сравнении с развитием европейцев или представителей других народов. Анатомия ума на всех уровнях исторического развития одинакова. Когда И.М.Сеченов писал, что "основные черты мыслительной деятельности человека и его способность чувствовать остаются неизменными в различные эпохи его исторического существования", он имел в виду прежде всего психофизиологическую сторону мышления человека.
"Как по мере развития ребенка, так и по мере перехода от одной общественно-исторической формации (или уклада) к другой, меняется не только содержание сознания, но и его строение", "люди, живущие в условиях различных исторических укладов, различаются... структурой основных форм сознательной деятельности", – пишет психолог А.Р.Лурия. Эти утверждения представляются весьма спорными по существу, к тому же несут явные признаки вульгарного социологизма. Мышление ребенка формируется "от нуля", оно как бы проходит в своем индивидуальном развитии основные стадии формирования человеческого сознания. Мышление взрослого представителя любой общественно-исторической формации – это мышление Человека разумного. На любой ступени общественно-исторического развития его сознательная деятельность функционирует в основном по одним и тем законам. Когда мы говорим о синкретизме первобытного сознания, речь идет об общественном по своему происхождению явлении, даже когда оно преломляется в индивидуальном мышлении, когда оно накладывает глубокую печать на сознание отдельного человека. Речь и здесь идет о содержании сознания, а не о различных формах сознательной деятельности.
Стремясь доказать, что разным стадиям социально-исторического развития соответствуют и различные по своей структуре формы сознательной деятельности, А.Р.Лурия приводит результаты своих исследований в кишлаках Средней Азии. У его испытуемых, по его словам, возникали главным образом конкретно-действенные, практические связи, а не отвлеченные, категориальные. Из этого делается вывод, что на ранних стадиях общественного развития "доминирующую роль в познавательных процессах играет личный практический опыт". Думается, что дело здесь не в различии структур сознательной деятельности, а в различии структур общественного сознания – а это не одно и то же. А.Р.Лурия сам пишет о том, что характер мышления молодых людей из тех же кишлаков, окончивших один-два класса, уже совершенно иной. Но ведь за один-два года учебы в школе характер их мышления не мог коренным образом измениться. Они восприняли иную культуру, иную систему понятий. А культура является, в свою очередь, социально-исторической категорией. Общественное сознание наследуется не биологически, а социально. По мысли В.И.Вернадского, разум есть сложная социальная структура, построенная как для человека нашего времени, так и для человека эпохи палеолита на одном и том же физиологическом субстрате, но при разной социальной обстановке, слагающейся исторически.
"Жители Огненной Земли считаются одними из низших варваров, – пишет Ч.Дарвин; – между тем я должен был постоянно удивляться трем из этих туземцев, которые были взяты на борт корабля "Бигль", прожили несколько лет в Англии и говорили немного по-английски, – до такой степени они походили на нас по характеру и большинству наших умственных особенностей". Подобно молодым людям из среднеазиатских кишлаков, подобно аборигенам Австралии, эти огнеземельцы по своим умственным способностям, по характеру свойственных им психических процессов были вполне подготовлены к усвоению чуждой им системы общественного сознания.
А.Н.Леонтьев, говоря об историческом развитии сознания, подобно Лурия и некоторым другим психологам, тоже настаивает на том, что в ходе развития наблюдается изменение качественных особенностей психики человека и что "при коренном изменении производственных отношений людей их сознание также коренным образом изменяется, становится качественно иным". Очевидно и он полагает, что при переходе от одной общественной формации к другой человеческое сознание качественно меняется. О полном незнании того, о чем он пишет, свидетельствует утверждение Леонтьева, что круг сознаваемого в эпоху первобытности ограничивался отношениями процесса материального производства. Вся культура первобытного общества противоречит этому.
За системой идей, выразителями которой являются Лурия и Леонтьев, да и не только они, скрывается утопическая мечта советских коммунистов о возможности коренной ломки сознания людей, сопровождающей социальную революцию, смену общественных формаций и построение коммунистического общества, о создании "нового человека". Мечте этой, как известно, так и не суждено было осуществиться.
В принципиальном единстве человеческой психики на всех ступенях исторического развития был глубоко убежден один из крупнейших этнографов нового времени – Ф.Боас. По его мнению, ум первобытного человека функционирует так же, как и ум человека цивилизованного. Различие между мышлением того и другого "в значительной степени заключается в различном характере того традиционного материала, с которым ассоциируется новое восприятие". Способность к логическому мышлению, – писал Боас, – одно из фундаментальных свойств человеческого рода, наряду с членораздельной речью и употреблением орудий.
aboriginals.narod.ru
Первобытное сознание - Психология - Статьи - Каталог статей
В зарубежной психологической литературе понятию первобытного сознания (чаще говорят: мышления) незаконно придается весьма широкое и недостаточно определенное значение. Первобытным, или примитивным, называют всякое сознание, отличающееся от сознания людей, принадлежащих к так называемым цивилизованным обществам (Леви-Брюль и др.). Этим создается в корне ложное противопоставление друг другу двух типов психики — «низшего» и «высшего», противопоставление, обосновывающее реакционные, колонизаторские «учения» о якобы психической недостаточности целых народов.
Говоря о первобытном сознании, мы имеем в виду другое — мы имеем в виду сознание людей на первоначальных этапах развития общества, когда люди, уже владевшие примитивными орудиями, вели совместную борьбу с природой; когда они имели общий труд, общую собственность на средства производства и общую собственность на его продукт; когда, следовательно, не существовало еще общественного разделения труда и отношений частной собственности, не существовало эксплуатации человека человеком; короче говоря, мы имеем в виду сознание людей на ранних этапах развития первобытнообщинного строя.
Чем же психологически характеризовалось строение сознания человека на этих ранних исторических этапах?
Его характеристика вытекает из тех главных особенностей, которые присущи деятельности человека в рассматриваемых условиях. Первая из них состоит в том, что новое, общественное по своей природе строение деятельности первоначально не охватывало всех видов ее.
Круг сознаваемого ограничивался лишь отношениями индивида, которые непосредственно являлись отношениями процесса материального производства. «Производство идей, представлений, сознания первоначально непосредственно вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей...» — говорит Маркс. Поэтому, например, сфера половых отношений вовсе не была представлена в примитивных языковых значениях, о чем ясно свидетельствует тот факт, что все сексуальные термины первоначально были асексуальными. По этой же причине названия домашних животных появились раньше, чем диких; то же и с названиями растений.
Иначе говоря, на заре развития человека сфера языковых значений еще сосуществовала с гораздо более широкой сферой инстинктивных, биологических смыслов, так же как еще сосуществовали наряду с общественно опосредствованными отношениями людей к природе и их еще многочисленные инстинктивные связи с ней. Это во-первых.
Другая черта, характеризующая сознание в эту самую раннюю пору его развития, состоит в том, что даже в узких пределах сознаваемого не было еще полноты его.
Таким образом, развитие сознания происходило вовсе не так, как если бы прежде темное внутреннее поле восприятия вдруг равномерно осветилось «светом сознания», сначала тусклым, едва мерцающим, а потом все усиливающимся, позволяющим все более правильно и точно различать выступающее в нем содержание. Первоначально сознаваемое было узко ограничено.
Наконец, мы находим ту черту первобытного сознания, которая определяет собой его общее строение, как бы общую формацию его, сохраняющуюся на всем протяжении существования первобытной общины.
Первоначально люди вовсе не сознают своих отношений к коллективу. Появляется лишь начало сознания того, что человек вообще живет в обществе. «...Начало это, — говорит Маркс, — носит столь же животный характер, как и сама общественная жизнь на этой ступени; это — чисто стадное сознание, и человек отличается здесь от барана лишь тем, что сознание заменяет ему инстинкт, или же, — что его инстинкт осознан».
На дальнейших этапах, когда сознание людей, как мы увидим, делает важные шаги в своем развитии, языковые значения, формирующиеся в совместной трудовой деятельности людей, отражают уже не только их отношения к природе, а также и друг к другу. Но так как отношения отдельных участников коллективного труда к условиям и средствам производства остаются в общем одинаковыми, мир одинаково отражается как в системе языковых значений, образующей сознание коллектива, так и в сознании отдельных индивидов — в форме этих же значений.
Психологически это связано с тем, что смысл сознаваемого явления для отдельного человека и его смысл для коллектива в целом, фиксированный в языковых значениях, совпадают между собой. Такая нерасчлененность в сознании смыслов и значений возможна потому, что круг сознаваемого еще долго остается ограниченным теми отношениями людей, которые непосредственно являются и отношениями всего коллектива, а с другой стороны, потому, что сами языковые значения являются недостаточно расчлененными.
Совпадение смыслов и значений составляет главную особенность первобытного сознания. Хотя распад этого совпадения подготавливается еще внутри первобытнообщинного строя, он происходит лишь вместе с распадом этого строя.
Условие, которое подготавливает расчленение смыслов и значений, состоит со стороны развития самого сознания в расширении круга сознаваемого, к чему необходимо приводит развитие труда — его орудий, форм и трудовых связей участников производства.
Первое важное изменение, происходящее в направлении расширения круга сознаваемого, вызывается фактом усложнения трудовых операций и самих орудий труда. Производство все более требует от каждого участника труда целой системы соподчиненных действий, а следовательно, и целой системы сознаваемых целей, которые вместе с тем входят в единый процесс, в единое сложное действие. Психологически такое сливание в единое действие отдельных частных действий представляет собой превращение последних в операции. При этом то содержание, которое прежде занимало структурное место сознаваемых целей этих частных действий, занимает в строении сложного действия структурное место условий его выполнения. А это значит, что теперь и операции, и условия действия также могут входить в круг сознаваемого. Только они входят в него существенно иначе, чем собственно действия и их цели.
Современные исследования показывают, что всякая деятельность физиологически представляет собой динамическую функциональную систему, управляемую сложными и многообразными сигналами, поступающими как со стороны внешней среды, так и со стороны самого организма. Эти сигналы, поступающие в разные взаимосвязанные нервные центры, в том числе проприоцептивные, синтезируются. Участие тех или иных нервных центров и характеризует структуру деятельности с неврологической ее стороны. Деятельность может протекать на разных этажах нервной системы, при участии различных ее «уровней». Эти уровни, однако, неравноправны. Один из них является ведущим, в то время как другие играют роль фона («фоновые уровни», по терминологии Н. А. Бернштейн). При этом замечательно, что, как это специально подчеркивает Бернштейн, сознаваемыми всегда являются чувствительные сигналы наиболее высокого, ведущего уровня. Это сознаваемое содержание и управляет деятельностью, строение которой может быть различно. Сам же ведущий уровень ее определялся тем, что Н. А. Бернштейн называет задачей, т. е. как раз тем, что по нашей терминологии должно быть названо целью (задачей мы называем несколько другое, это цель, данная в определенных условиях).
Хотя описанные отношения установлены для вполне развитого сознания, они позволяют понять также и историческое происхождение возможности осознания не только содержания, занимающего в деятельности структурное место цели, но также и способов деятельности и условий, в которых она протекает.
Необходимость осознания операций создается уже переходом к изготовлению дифференцированных орудий, особенно составных. Самые ранние орудия, как об этом свидетельствуют археологические находки, могли еще быть результатом простого «прилаживания» естественных предметов к условиям трудового действия (например, «естественная ретушь» универсальных каменных орудий в процессе самого употребления их).
Другое дело — производство специализированных орудий. Их изготовление необходимо требует выделения и осознания операций. Ведь производство такого орудия имеет в качестве своей цели именно трудовую операцию, ту, которая овеществлена в данном орудии.
Итак, трудовые операции, первоначально формировавшиеся в ходе простого приспособления к наличным внешним условиям, приобретают в связи с их усложнением другой генезис: когда цель действия входит в другое действие как условие его выполнения, то первое действие превращается в способ осуществления второго, в сознательную операцию. Это и создает огромное расширение сферы сознаваемого. Легко понять все значение этого факта для дальнейшего развития человеческой деятельности.
Со стороны строения сознания человека формирование сознательных операций обозначает собой новый шаг в его развитии. Этот шаг состоит в возникновении наряду с презентированным в нем содержанием также содержания «сознательно контролируемого» и переходов одного в другое. Чтобы избежать здесь недоразумения, следует только отметить, что описываемое отношение сознания сохраняется, как мы видели, и в развитых его формах; оно, однако, не схватывается сразу нашим самонаблюдением. Когда, например, человек читает, то ему кажется, что и выраженные в книге мысли, и внешняя графическая форма их выражения, т. е. самый текст, одинаково сознаются — как то, так и другое. В действительности же это не вполне так; в действительности презентированным в сознании являются только мысли, их выражение, внешняя же сторона текста может лишь оказаться сознаваемой, что обычно и бывает при пропусках, грубых опечатках и т. п. Однако если читающий спрашивает себя, сознает ли он также и внешнюю сторону текста, и этим смещает цель с содержания текста на эту именно его сторону, то он, конечно, ясно сознает ее. Такого рода незамечаемые превращения операций в действие — в данном примере превращение восприятия текста как способа чтения в восприятие его как самостоятельного, целенаправленного внутреннего действия — и создают иллюзию бесструктурности «поля» сознания.
Расширение круга сознавания путем включения в него предметных условий, средств и способов действия не исчерпывает этого процесса.
Имеет место еще одно существенное изменение деятельности, которое приводит к тому, что сознаваемой становится не только сфера непосредственного производства, но и других отношений людей.
Необходимость этого изменения создается появлением относительно устойчивого технического разделения труда, которое выражается в том, что отдельные люди приобретают фиксированные производственные функции, т. е. постоянно занимаются выполнением определенного круга действий. Естественное следствие этого (опять-таки уже описанное в старой психологии) состоит в том, что происходит как бы сдвиг мотива на цель этих действий. Действие теперь тоже преобразуется, но уже превращаясь не в операцию, как мы видели это выше, а в деятельность, теперь имеющую самостоятельный мотив. Благодаря этому мотивы также вступают в круг сознаваемого.
Подобные сдвиги мотивов постоянно наблюдаются и на высших ступенях развития. Это те обычные случаи, когда человек под влиянием определенного мотива принимается за выполнение каких-либо действий, а затем выполняет их ради них самих, в силу того что мотив как бы сместился на их цель.
А это значит, что данные действия превратились в деятельность. Мотивы деятельности, имеющие такое происхождение, являются сознательными мотивами. Их осознавание совершается, однако, не само собой, не автоматически. Оно требует некоторой специальной активности, некоторого специального акта. Это акт отражения отношения мотива данной конкретной деятельности к мотиву деятельности более широкой, осуществляющей более широкое, более общее жизненное отношение, в которое включена данная конкретная деятельность.
Первоначально возникая в результате фактически происходящего сдвига мотивов на сознательные цели, процесс осознания мотивов становится далее как бы общим механизмом сознания. Поэтому и те мотивы, которые соответствуют первичным биологическим отношениям, могут также сознаваться, могут входить в круг сознаваемого.
Этот факт имеет двоякое значение.
Во-первых, он делает психологически понятным, как может на известном этапе общественно-исторического развития становиться сознательным не только отражение сферы, непосредственно материального производства, но также и сферы других человеческих отношений.
Так, например, на заре развития общества половые отношения людей, ничем еще не ограниченные, лежали в сфере чисто инстинктивных отношений. Однако начавшееся постепенное сужение круга возможных отношений брачной общности между полами говорит о том, что и эти отношения вступают затем в сферу сознаваемых отношений. Уже тот факт, что некоторые из них становятся запретными, предполагает возможность сознавания отношений родства.
Во-вторых, факт сдвига мотивов на цели действий делает психологически понятным, как могут возникать новые потребности и как меняется самый тип их развития.
Предпосылкой всякой деятельности является та или иная потребность. Сама по себе потребность, однако, не может определить конкретную направленность деятельности. Потребность получает свою определенность только в предмете деятельности: она должна как бы найти себя в нем. Поскольку потребность находит в предмете свою определенность («опредмечивается» в нем), данный предмет становится мотивом деятельности, тем, что побуждает ее.
В деятельности животных круг возможных мотивов строго ограничен наличными природными предметами, отвечающими их биологическим потребностям, а всякий шаг в развитии самих потребностей обусловлен изменением их физической организации.
Иначе обстоит дело в условиях общественного производства людьми предметов, служащих средствами удовлетворения их потребностей. Производство не только доставляет потребности материал, говорит Маркс, но оно доставляет и материалу потребность.
Что это, однако, значит психологически? Сам по себе факт удовлетворения потребности посредством новых предметов — средств потребления — может привести лишь к тому, что данные предметы приобретут соответствующий биологический смысл и их восприятие будет в дальнейшем побуждать деятельность, направленную на овладение ими. Речь же идет о производстве предметов, служащих средствами удовлетворения потребности. А для этого требуется, чтобы потребление — в какой бы форме оно ни происходило — вело к отражению средств потребления как тоги что должно быть произведено. Психологически это и значит, что предметы — средства удовлетворения потребностей — должны сознаваться как мотивы, т. е. должны выступить в сознании как внутренний образ, как потребность, как побуждение и как цель.
Связь между сознанием мотивов и развитием потребностей, конечно, не исчерпывается фактом сознания мотивов, отвечающих естественным потребностям. Решающий психологический факт состоит в сдвиге мотивов как раз на такие цели действия, которые непосредственно не отвечают естественным, биологическим потребностям. Таковы, например, возникающие в дальнейшем познавательные мотивы. Познание, как сознательная цель действия, может побуждаться и мотивом, отвечающим естественной потребности в чем-либо. Превращение же этой цели в мотив есть также и рождение новой потребности, в данном примере — потребности познания.
Рождение новых высших мотивов и формирование соответствующих им новых специфических человеческих потребностей представляет собой весьма сложный процесс. Этот процесс и происходит в форме сдвига мотивов на цели и их осознания.
Итак, уже в условиях первобытного общества развитие процесса материального производства и складывающихся в этом процессе взаимных отношений людей друг к другу создает необходимость полного расширения сферы сознаваемого. По мере того как все большее число сторон и отношений человеческой жизни начинают определяться общественно, т. е. становятся общественными по своей природе, создание все более приобретает характер всеобщей формы психического отражения человеком действительности. Это, конечно, не значит, что вся действительность фактически входит теперь в сферу сознаваемого: это значит только, что все может входить в эту сферу.
Мы не имеем возможности проследить в кратком очерке те конкретные зависимости, которые связывают между собой последовательные этапы расширения сферы сознаваемого с историческими ступенями развития первобытного общества. Это требует специального обширного исследования. Мы можем только отметить, что факты, характеризующие уровень развития производства, взаимных отношений людей и их языка, бесспорно, свидетельствуют о том, что процесс расширения сферы сознаваемого является завершенным еще на ступени первобытно-общинного строя.
Описанные этапы расширения сферы сознаваемого выражают развитие сознания лишь с функциональной его стороны, со стороны развития процесса осознания. Как бы наслаиваясь друг на друга, эти этапы и образуют функциональное строение сознания. Оно характеризуется тем, что процесс осознания содержания, занимающего различное место в структуре деятельности, происходит в психологически различной конкретной форме.
Так, содержание, занимающее в действии структурное место цели, всегда презентировано, т. е. всегда сознается актуально. Иначе сознается, как мы видели, то содержание, которое входит в структуру деятельности как условия действия и как отвечающие этим условиям операции. Наконец, еще иначе сознаются мотивы деятельности. Таким образом, уже с этой функциональной и описательной своей стороны сознание выступает перед нами отнюдь не как бескачественное и однородное «психическое пространство», ограниченное только своим «объемом» и ясностью своего «свечения», но как характеризующееся определенными соотношениями, определенной исторически сформировавшейся структурой. Формирование этой функциональной структуры сознания и составляет главное содержание развития сознания человека, которое происходит в пределах общего первобытного его типа.
Этот общий тип сознания характеризуется, как мы уже говорили, совпадением значений и смыслов. Их совпадение первоначально является психологическим выражением одинаковости отношения людей к средствам и продуктам труда — этим первым предметам, входящим в круг сознаваемого.
Однако развитие средств и отношений производства и происходящее на этой основе расширение сферы сознаваемых явлений неизбежно должны были привести к расхождению между собой того, как отражаются эти явления в головах отдельных людей, и того, как они обобщаются в языковых значениях, в форме которых только и может происходить их осознание. Это расхождение в эпоху первобытного общества выражается в том, что смысл явлений действительности для человека осознается в ограниченном круге значений. Последние приобретают зато способность переходить из одного круга явлений действительности, которые они отражают, на явления другого круга.
Книга: Леви-Брюль, Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении / Л. Леви-Брюль. — М.: Педагогика-Пресс, 1994. — 608 с.
