Гостевой этикет в допетровской Руси. Этикет древней руси
Гостевой этикет в допетровской Руси
Гостевой этикет на Руси учитывал возраст и происхождение. К равному гости въезжали во двор, а затем подъезжали к крыльцу; к более высокому лицу шли через двор пешком; не было принято старшим ездить к младшим. Важного человека приглашал сам хозяин или его родня, менее важных – родня или слуги; знатного гостя встречали у крыльца или устраивали три встречи (слуги у ворот, родня во дворе и хозяин у крыльца), равного – в сенях, младшего – в комнате.Палка (или трость) оставалась в сенях, в комнату входили без шапки, несли ее с платком внутри перед собой в руке, троекратно крестились на образа, клали три поясных поклона до земли, затем кланялись хозяину (кивком, в пояс, касаясь земли рукой, на коленях, касаясь лбом пола), равные протягивали друг другу руки; друзья и родные раскрывали объятия, целовали гостя в голову, прижимали к груди. В гостях нельзя было кашлять и сморкаться; хозяин корил себя в специальных словесных формулах, гостю говорил особые комплименты, называя его кормильцем и благодетелем; у светских людей спрашивали про здоровье, у духовных особ – о спасении. При прощании троекратно крестились на образа, кланялись им, целовались с хозяином, один раз крестились, и хозяин провожал гостя до сеней или крыльца, по его знатности. Знаком высшего доверия к гостю был выход жены с чаркой; жена меняла наряды перед угощением каждого гостя, избранного мужем, потом они ее целовали. В случае приглашения гостя на обед жена обедала на своей половине.
Положение женщины в допетровской Руси
Относительная свобода славянской женщины в 10-13 веках постепенно сменилась ее ограничением во всех слоях общества, но особенно у самых родовитых и состоятельных. До замужества девушка находилась в полном подчинении у отца, после свадьбы – у мужа. Никогда и ни при каких обстоятельствах порядочная женщина не показывалась без сопровождающих, из дому выходила редко, обычно только в церковь. При разговоре с посторонними считалось приличным закрывать лицо рукавом. В домашнем кругу женщину с детства окружали многочисленные кормилицы-<мамки>, нянюшки, сенные девушки, зачастую бедные родственницы и приживалки. Выйдя замуж и став хозяйкой, женщина должна была следить за повседневной жизнью всех многочисленных домочадцев, вставать раньше всех, а ложиться – позже. Круг общения женщины был крайне ограничен. За расходами следил обычно хозяин, уход за детьми передавался доверенным слугам, хозяйка заботилась об одежде и утвари, раздавала <уроки>, то есть работу, которую все домочадцы должны были сделать за день. Достойным занятием считалось рукоделие, которому обучали с малых лет. Грамоте обучали весьма немногих. Женской в России отчасти была и профессия ювелира. Заботилась хозяйка и о душе своих подопечных – учила их молитвам, следила за нравственностью. Утрата девственности была позором для самой девушки и всего дома: в городах таких согрешивших постригали в монастырь, в селах их позорили, мазали дегтем ворота, но на не слишком выгодное замужество они все же могли рассчитывать. В семье хозяин, чтобы не подвергнуться всеобщему осуждению, должен был держать в страхе жену и всех домочадцев. Провинности наказывались плетью (плеть-<дурак> висела на поясе у мужа). Подробная роспись наказаний содержится в знаменитом <Домострое>, чье составление приписывается сподвижнику Ивана Грозного священнику Сильвестру. В имущественном отношении русская женщина и в то время была защищена законом: за ней сохранялись права на приданое, вдова получала не менее седьмой части имущества мужа, если не было завещания в ее пользу, жена и дети осужденного преступника сохраняли права на его имущество.
Еда в допетровской Руси
Соблюдению постных дней придавалось огромное значение. Росписи блюд составлялись чуть ли не на год. У хорошего хозяина всегда имелись в большом количестве съестные припасы. На рынке покупали продукты только самые бедные люди. Хозяину полагалось настойчиво угощать гостя, который не имел права отказываться от угощения. Часто еда с пира посылалась тем приглашенным, которые почему-либо не пришли. Чем больше повар следовал традициям, тем выше ценилось его искусство.
Одежда в допетровской Руси
Одежда у мужчин и женщин имела одинаковые линии, никогда не подгонялась по фигуре, состояла из нескольких слоев: исподнего – домашнего, среднего и верхнего. На рубаху у женщин надевался летник, затем опашень (или сарафан, душегрея, телогрея), мантия (приволока), или шуба, а у мужчин – кафтан, ферязь, опашень, шуба (ходить без пояса не полагалось). Названия мужской и женской одежды были схожи, но была и <летняя шуба> (без меха) у одних женщин. Женщины чаще, чем мужчины, ходили в сапогах (башмаках, чеботах) на высоких каблуках; девицы обязательно показывали волосы из-под венцов (или головных повязок), замужние женщины прятали их под волосник, на который надевали убрус (платок), кику или кокошник. Выходить на улицу без румян, сурьмы, белил женщине было неприлично. Одно время следовали восточной моде чернить зубы. Нарядная одежда (в том числе дорогая), хранящаяся помногу лет, была почти в каждой семье, а на различия в общественном положении указывал головной убор. Серьги, ожерелья, перстни, одновременно несколько образков и крестов на шее носили и женщины и мужчины. Одежда обшивалась часто жемчугом, полудрагоценными камнями и драгоценными нитями (золотыми и серебряными). Женщинам полагалось держать платок в руках, мужчины носили платок не в кармане, а в шапке.
etiquette.all-talks.info
Литературный этикет древней Руси - PDF
Транскрипт
1 ИССЛЕДОВАНИЯ
2 А К А Д Е М И Я Н А У К С С С Р ТРУДЫ ОТДЕЛА ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ИНСТИТУТА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XVII Д. С. ЛИХАЧЕВ Литературный этикет древней Руси (к проблеме изучения) Сообщение ' мое посвящено одному весьма важному для развития русской литературы и русского литературного языка явлению, до сих пор не обращавшему на себя должного внимания литературоведов и языковедов. Явление это я условно предлагаю назвать литературным этикетом. Феодализм времени своего возникновения и расцвета с его крайне сложной лестницей отношений вассалитета-сюзеренитета создал чрезвычайно развитую обрядность: церковную и светскую. Взаимоотношения людей между собой и их отношения к богу подчинялись этикету, традиции, обычаю, церемонии, до такой степени развитым и деспотичным, что они пронизывали собой и в известной мере овладевали мировоззрением и мышлением человека. Из общественной жизни склонность к этикету проникает в искусство. Изображения святых в живописи в какой-то степени подчиняются этикету: иконописные подлинники предписывают изображение каждого святого в строго определенных положениях со всеми присущими ему атрибутами; то же касалось и изображения событий из их жизни или событий священной истории. Как известно, этикет феодального двора в широкой степени повлиял на иконографические сюжеты. «В своем исследовании L'Empereur dans l'art byzantin" (Paris, 1936) проф. A. H. Грабар, пишет В. Н. Лазарев, убедительно показал, насколько тесно византийская иконография была связана с позднеантичным культом императора. Римский придворный ритуал, впитавший в себя множество восточных элементов, несомненно повлиял на процесс сложения основных иконографических типов. Так, образ восседающего на троне императора оказался претворенным в христианской иконографии в образ восседающего на троне Христа; изображение императорского трона легло в основу Этимассии; сцена посвящения императором чиновника в сан сделалась исходной точкой для таких сюжетов, как коронование Христом святого, либо передача Христом закона апостолу Петру; сцена поклонения императору была переработана в сцену поклонения апостолов Христу, а позднее в Деисус" и в Страшный суд"; сцена принесения варварами даров императору в сцену поклонения волхвов; сцена триумфального шествия императора в сцену входа в Иерусалим; сцена освобождения императором народа, города либо провинции в сцену освобождения Христом из ада Адама 1 В сокращении доклад был прочитан на Международной конференции по поэтике в Варшаве в августе 1960 г.
3 6 Д. С. ЛИХАЧЕВ и т. д. Прославление Христа как властителя мира и победителя смерти способствовало широкому усвоению христианским искусством императорской" иконографии и символики, особенно ее триумфальных" вариантов. На ранних этапах развития императорская" иконография и христианская иконография вели раздельное существование. Позднее они сливаются. По мере укрепления византийского придворного церемониала и его распространения на периферии его воздействие на религиозное искусство должно было становиться все более сильным. На этой почве и сложились те образы Марии и Христа, в которых они приравниваются к царице и царю». 2 Помимо живописи этикет может быть вскрыт в строительном искусстве средневековья и в прикладном, в одежде и в теологии, в отношении к природе и в политической жизни. Это была одна из основных форм идеологического принуждения в средние века. Если мы обратимся к литературе и литературному языку эпохи раннего и развитого феодализма, то и тут обнаружим ту же склонность к этикету. Литературный этикет и выработанные им литературные каноны наиболее типичная средневековая условно-нормативная связь содержания с формой. Поясню. В. О. Ключевский подобрал довольно много формул, якобы специально присущих житийному жанру. 3 А. С. Орлов сделал то же самое для жанра воинской повести. 4 Нет нужды перечислять эти формулы; они хорошо известны каждому специалисту: «за руки ся емлюще сечаху», «по удолиям кровь течаше яко река», «стук и шум страшен бысть, аки гром», «бьяшеся крепко и нещадно, яко и земли постонати», «и поидоше полци, аки борове» и т. д. Однако ни А. С. Орлов, ни В. О. Ключевский не обратили внимания на то обстоятельство, что и «житийные формулы», и «воинские формулы» постоянно встречаются вне житий и вне воинских повестей, например в летописи, в хронографе, в исторических повестях, даже в ораторских произведениях и в посланиях. И это весьма важно, ибо нг жанр произведения определяет собой выбор выражений, выбор «формул», а предмет, о котором идет речь. Именно предмет, о котором идет речь, является сигналом для несложного подбора требуемых литературным этикетом трафаретных формул. Раз речь заходит о святом житийные формулы обязательны, будет ли о нем говориться в житии, в летописи или в хронографе. Эти формулы подбираются в зависимости от того, что говорится о святом, о каком роде событий повествует автор. Точно так же обязательны воинские формулы, когда рассказывается о военных событиях в воинской повести или в летописи, в проповеди или в житии. Есть формулы, применяемые к выступлению в поход своего князя, другие в отношении врага, формулы, определяющие различные моменты битвы, победу, поражение, возвращение в свой город и т. д. Воинские формулы могут встречаться в житии, житийные формулы в воинской повести, те и другие в летописи или в поучении. Легко убедиться в этом, пересмотрев любую летопись: Ипатьевскую, Лаврентьевскую, одну из новгородских и др. Один и тот же летописец не только применяет 2 В. Н. Л а з а р е в. Ковалевская роспись и проблема южнославянских связей в русской живописи XIV века. Ежегодник Института истории искусства М., 1957, стр. 255, ср. стр В. О. Ключевский. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., А. С. Орлов. 1) Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.). ЧОИДР, 1902, кн. IV, стр. 1 50; 2) О некоторых особенностях стиля великорусской исторической беллетристики XVI XVIII вв. ИОРЯС, т. XIII, 1908, кн. 4, и др.
4 ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЭТИКЕТ ДРЕВНЕЙ РУСИ 7 различные «формулы» житийные, воинские, некрологические и т. д., но по нескольку раз меняет всю манеру, стиль своего изложения в зависимости от того, пишет ли он о сражении князя или о его смерти, передает ли содержание его договора или рассказывает о его женитьбе. Меняется и самый язык, которым автор пишет. Легко заметить различия в языке одного и того же писателя: философствуя и размышляя о бренности человеческого существования, он прибегает к церковнославянизмам, рассказывая о бытовых делах к народноруссизмам. Литературный язык отнюдь не один. В этом нетрудно убедиться, перечитав «Поучение» Мономаха: язык этого произведения «трехслоен» в нем есть и церковнославянская стихия, и деловая, и народно-поэтическая (последняя, впрочем, в меньших размерах, чем первые две). Если бы мы судили об авторстве этого произведения только по стилю, то могло бы случиться, что мы приписали бы его трем авторам. Но дело в том, что каждая манера, каждый из стилей литературного языка и даже каждый из языков (ибо Мономах пишет и по-церковнославянски, и по-русски) употреблен им, со средневековой точки зрения, вполне уместно, в зависимости от того, касается ли Мономах церковных сюжетов (в широком смысле), своих походов или душевного состояния своей молодой снохи. Для вопроса об этикете чрезвычайно важно положение Л. П. Якубинского, что «церковнославянский язык Киевской Руси X XI вв. был отграничен, отличался от древнерусского народного языка не только в действительности..., но и в сознании людей». 5 Действительно, наряду с бессознательным стремлением к ассимиляции церковнославянского и древнерусского языка следует^ отметить и противоположную тенденцию к диссимиляции. Именно] этим объясняется то обстоятельство, что церковнославянский язык, несмотря на все ассимиляционные процессы, дожил до XX в. Церковнославянский язык постоянно воспринимался как язык высокий, книжный и церковный. Выбор писателем церковнославянского языка или церковнославянских слов и форм для одних случаев, древнерусского для других, а народно-поэтической речи для третьих был выбором всегда сознательным и подчинялся определенному литературному этикету. Церковнославянский язык неотделим от церковного содержания, народнопоэтическая речь от народно-поэтических сюжетов, деловая речь от деловых. Церковнославянский язык постоянно отделялся в сознании писателей и читателей от народного и от делового. Именно благодаря сознанию, что церковнославянский язык язык «особый», могло сохраняться и самое различие между церковнославянским языком и народным. Любопытно, однако, что при всей устойчивости сознания «особности» церковнославянского языка содержание этого сознания менялось. До XVII в. церковнославянский язык был прежде всего языком церковным, но в XVIII и XIX вв. отдельные церковнославянизмы «секуляризировались», они стали признаком высокого, поэтического языка вообще. До XVIII в. всякий торжественный стиль был до известной степени окрашен церковностью. Поэтому даже светские торжественные сюжеты, изложенные церковнославянским языком, приобретали этот церковный характер. В XVIII в. церковнославянский язык мог уже употребляться для чисто светских сюжетов, не окрашивая их церковностью. Точно так же менялось представление об «особности» делового языка. Было бы чрезвычайно важно изучить в будущем историческую изменяемость содержания этого сознания «особности» того или иного языка. 6 Л. П Якубинский. История древнерусского языка. М., 1953, стр
5 8 Д. С. ЛИХАЧЕВ Для нас важно, однако, следующее: употребление церковнославянского языка явно подчинялось в средние века этикету, церковные сюжеты требовали церковного языка. Этот средневековой этикет в употреблении соответствующего языка или стиля языка наблюдался не только на Руси. Он еще значительнее в средневековых литературах многих других стр_ан. Вот почему нам, вслед за Л. П. Якубинским, представляется совершенно неправильным следующее положение А. А. Шахматова, занимающее центральное место в его концепции происхождения и развития русского литературного языка, что церковнославянский язык «с первых же лет своего существования на русской почве стал неудержимо ассимилироваться народному языку, ибо говорившие на нем русские люди не могли разграничить в своей речи ни свое произношение, ни свое словоупотребление и словоизменение от усвоенного ими церковного языка». 6 Нет нужды приводить примеры сознательного стремления к разграничению церковнославянского и русского языка, церковнославянских и русских форм. В основе этих разграничений лежат требования литературной обрядности, подчиняющие себе соображения стилистического порядка. * Итак, требования литературного этикета порождают стремление к разграничению употребления церковнославянского языка и русского во всех его разновидностях; эти же требования вызывают появление различных формул воинских, житийных и пр. Однако литературный этикет не может быть ограничен явлениями словесного выражения. В самом деле, не все из того, что было отмечено А. С. Орловым в качестве словесных формул, является действительно явлением только словесным. Так, например, среди различных «воинских формул» А. С. Орлов упоминает «помощь небесной силы» русскому войску, эта помощь может осуществляться по-разному: враги то «гоними гневом божиим», то «гневом божиим и святой богородицы»; иногда бог влагает страх в сердца врагов; иногда враги бывают гонимы «невидимою силою», а иногда ангелами и т. д. 7 Это трафарет ситуации, а не словесного ее выражения. Словесное выражение этого^^графарета может быть различным, точно так же как и различных других трафаретов ситуации в описании собирания, выступления войска и нападения, в описании жизни святого его рождения от благочестивых родителей, удаления в пустыню, подвигов, основания монастыря, благочестивой смерти и посмертных чудес. Дело, следовательно, не только в том, что определенные выражения и определенный стиль изложения подбираются к соответствующим ситуациям, но и в том, что самые эти ситуации создаются писателями именно такими, какие необходимы по этикетным требованиям: князь молится перед выступлением в поход, его дружина обычно малочисленна, тогда как войско противника громадно и враг выступает «в силе тяжце», «пыхая духом ратным» и т. д. Литературные каноны ситуаций могут быть продемонстрированы хотя бы на «Чтении о жигии и о погублеиии Бориса и Глеба». Как и большинство литературных произведений средневековья, «Чтение» от на- 6 А. А. Ш э х м а т о в. Очерк современного русского литературного языка. М., 1941, стр. 61. (Разрядка моя, Д. Л.). 7 А. С. Орлов. Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая, XVII в.), стр
6 ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЭТИКЕТ ДРЕВНЕЙ РУСИ 9 чала и до конца пронизано обостренным чувством этикета. Описывая жизнь Бориса и Глеба, автор стремится заставить их вести себя так, как надлежит вести себя святым. Он вкладывает в их уста пространные выражения кротости и благочестия, описывает их покорность старшему брату Святополку, их отказ от сопротивления убийцам, объясняет те из их поступков, которые несколько расходятся с общепризнанным представлением о святости (например, женитьбу Бориса). Распределяя роли своим действующим лицам, автор озабочен подысканием шаблона: Владимир второй Константин, Борис Иосиф Прекрасный, Глеб Давид, Святополк Каин, и т. д. Киевляне при крещении ведут себя совершенно «прилично». Все идут креститься и «ни поне единому супротивлящуся; но аки издавьна научены, тако течаху, радующеся, к крещению». 8 Эти слова знаменательны: люди ведут себя как «издавна» наученные благовоспитанность ведь дается именно научением и воспитанием. Они «радуются» этого также требует благовоспитанность. Борис, как только становится «в разуме», ищет образцов для подражания. Он обращается к богу с молитвой: «Владыко мой, Исусе Христе, сподоби мя, яко единого от тех святых, и даруй ми по стопам их ходити». 9 Это молитва об этикете, и она вложена в уста Бориса также по этикету житийному. Этикетна, следовательно, даже сама просьба о соблюдении этикета. Откуда берется этот этикет ситуаций? Здесь предстоит произвести многие разыскания: часть этикетных правил взята из жизненного обихода, из реальной обрядности, часть создалась в литературе. Примеры жизненно-реального этикета многочисленны. Здесь в основном этикет церковный и княжеский (верхов феодального общества). Так, например, в цитированном уже нами «Чтении о житии и о погублении Бориса и Глеба», когда Владимир посылает Бориса против печенегов, Борис прощается с отцом по этикету своего времени: «Блаженый же пад поклонися отцю своему и облобыза честней нозе его, и пакы въстав, обуим выю его, целоваше с слезами». 10 Агиограф конца XI в. не был свидетелем этого прощания и не мог найти описания его в предшествующих устных и письменных материалах: он сочинил эту сцену, исходя из представлений о том, как она должна была бы совершиться, принимая во внимание благовоспитанность и идеальность обоих действующих лиц. Большинство «распространений» предшествующих редакций именно этого рода. Характерный пример: появление описания похорон Евпатия Коловрата в одной из редакций XVI в. Повести о Николе Заразском. Этого описания не было в первых редакциях, оно создано на основе обряда и обычая в XVI в., когда в силу ряда причин явилась потребность почтить главного героя Повести пышными похоронами." Характерно, что взятым из жизни, из реальных обычаев этикетным нормам подчинялось только поведение идеальных героев. Поведение же злодеев, отрицательных действующих лиц этому этикету не подчинялось. Оно подчинялось только этикету ситуации чисто литературному по своему происхождению. Поэтому поведение злодеев не поддавалось этикетной конкретизации в той же мере, как и поведение идеальных героев. Поведение злодеев более отвлеченно, в их уста реже вкладываются вымышленные речи. Злодеи идут рыкающе, «акы зверие дивии, поглотити 8 Д. И. Абрамович. Жития св. мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пгр., стр Там же. 10 Там же, стр Д. С. Лихачев. Повести о Николе Заразском. ТОДРЛ, т. VII. М. Л., стр. 33S.
7 10 Д. С. ЛИХАЧЕВ хотяще праведьнаго». 12 Они сравниваются со зверями и, как звери, не подчиняются реальному этикету, но само сравнение их со зверями литературный канон, это повторяющаяся литературная формула. Здесь литературный этикет целиком рождается в литературе и не заимствуется из реального быта. Стремлением подчинять изложение этикету, создавать литературные каноны можно объяснить и обычный в средневековой литературе перенос отдельных описаний, речей, формул из одного произведения в другое. В этих переносах нет сознательного стремления обмануть читателя, выдать за исторический факт то, что на самом деле взято из другого литературного произведения. Дело просто в том, что из произведения з произведение переносилось в первую очередь то, что имело отношение к этикету: речи, которые должны были бы произнестись в данной ситуации, поступки, которые должны были бы быть совершены действующими лицами при данных обстоятельствах, авторская интерпретация происходящего, приличествующая случаю, и т. д. Писатель считает, что этикетом целиком определялось поведение идеального героя, и он воссоздает это поведение по аналогии. Так оправдываются, например, заимствования в Житии Довмонта из Жития Александра Невского. Заимствования эти идут в первую очередь по линии соблюдения этикета. Сборы на врагов этикетный момент, и Довмонт выступает в поход так же, как и Александр Невский. Довмонт падает на колено перед алтарем, как Александр; молится, как Александр; получает благословение от игумена, подобно тому как Александр получает его от архиепископа; идет на врагов «с малою дружиною», как и Александр. Есть разные формы идеализации в литературе. Определяя художественный метод древнерусской литературы, недостаточно сказать, что он клонился к идеализации. Идеализация средневековая в значительной степени подчинена этикету. Этикет в ней становится формой и существом идеализации. Этикет же объясняет заимствования из одного произведения в другое, устойчивость формул и ситуаций, способы образования ^распространенных» редакций произведений, отчасти интерпретацию тех фактов, которые легли в основу произведений, и мн. др. Древнерусский писатель с непобедимой уверенностью влагал все исторически происшедшее в соответствующие церемониальные формы, создавал разнообразные литературные каноны. Житийные, воинские и прочие формулы, этикетные саморекомендации авторов, этикетные формулы интродукции героев, приличествующие случаю молитвы, речи, размышления, формулы некрологических характеристик и многочисленные требуемые этикетом поступки и ситуации повторяются из произведения в произведение. Авторы стремятся все ввести в известные нормы, все классифицировать, сопоставить с известными случаями из священной истории, снабдить соответствующими цитатами из священного писания и т. д. Средневековый писатель ищет прецедентов в прошлом, озабочен образцами, формулами, аналогиями, подбирает цитаты, подчиняет события, поступки, думы, чувства и речи действующих лиц и свой собственный язык заранее установленному «чину». Если писатель описывает поступки князя он подчиняет их княжеским идеалам поведения; если перо его живописует святого он следует этикету церкви; если он описывает поход врага Руси он и его подчиняет представлениям своего времени о роаге Руси. Воинские эпизоды он подчиняет воинским пред- 12 Д. И. Абрамович. Житил св. мучеников Бориса и Глеба и службы им, стр. 10.
8 ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЭТИКЕТ ДРЕВНЕЙ РУСИ 11 ставлениям, житийные житийным, эпизоды мирной жизни князя этикету его двора и т. д. Писатель жаждет ввести свое творчество в рамки литературных канонов, стремится писать обо всем «как подобает», стремится подчинить литературным канонам все то, о чем он пишет, но заимствует эти этикетные нормы из разных областей: из церковных представлений, из представлений дружинника-воина, из представлений придворного, из представлений теолога и т. д. Единства этикета в древней русской литературе нет, как нет и требований единства стиля. Все подчиняется своей точке зрения. Воинские эпизоды описываются писателем согласно представлениям воина об идеальном воине, житийные согласно представлениям агиографа. Он может переходить от одних представлений к другим, всюду стремясь писать согласно «приличествующим случаю» представлениям, в «приличествующих случаю» словах. Из чего слагается этот литературный этикет средневекового писателя? Он слагается: 1) из представлений о том, как должен был совершаться тот или иной ход событий, 2) из представлений о том, как должно было вести себя действующее лицо сообразно своему положению, и 3) из представлений о том, какими словами должен описывать писатель совершающееся. Перед нами, следовательно, этикет миропорядка, этикет поведения и этикет словесный. Все вместе сливается в единую нормативную систему, как бы предустановленную, стоящую над автором и не отличающуюся внутренней целостностью, поскольку она определяется извне предметами изображения, а не внутренними требованиями литературного произведения. Было бы неправильным усматривать в литературном этикете русского средневековья только совокупность механически повторяющихся шаблонов и трафаретов. Все дело в том, что все эти словесные формулы, стилистические особенности, определенные, повторяющиеся ситуации и т. д. применяются средневековыми писателями вовсе не механически, а именно там, где они требуются. Писатель выбирает, размышляет, озабочен общей «благообразностью» изложения. Самые литературные каноны варьируются им, меняются в зависимости от его представлений о «литературном приличии». Именно эти представления и являются главными в его творчестве. Вот почему мы предпочитаем говорить о «литературном этикете», а не просто о литературных трафаретах и шаблонах, которые, кстати сказать, могут не только творчески меняться, но и вовсе отсутствовать в повествовании о том или ином сложном событии. Шаблон и трафарет, воинская формула или шаблонная ситуация это только часть литературного этикета, при этом иногда не самая даже главная. Перед нами творчество, а не механический подбор трафаретов, творчество, в котором писатель стремится выразить свои представления о должном и приличествующем. Литературный этикет русского средневековья нуждается в своем изучении прежде всего как явления идеологии, мировоззрения, идеализирующих представлений о мире и обществе. Если мы станем изучать литературные каноны все эти воинские формулы, формулы житийные, этикетные положения и т. д. вне охватывающего их литературного этикета и мировоззрения, мы не уйдем дальше элементарного составления картотеки литературных канонов и не поймем претерпеваемых этими литературными канонами изменений, не поймем мы и эстетической ценности литературы, с ними связанной. Итак, изучение литературных канонов русского средневековья, начатое трудами В. О. Ключевского и А. С. Орлова, должно быть, во-первых, -значительно расширено (помимо словесных формул следует изучать
9 12 Д. С. ЛИХАЧЕВ нормы выбора языка и стиля, литературные каноны в построении сюжета, отдельных ситуаций, характера действующих лиц и т. д.), а, во-вторых, самые литературные каноны необходимо рассматривать как следствие этикетности средневекового мировоззрения и объяснять их в связи со средневековыми представлениями о должном. * Система литературного этикета и связанных с нею литературных канонов продержалась в древней русской литературе несколько веков. В конце концов эта система тормозила развитие литературы, вела к некоторой косности литературного творчества, хотя никогда не подчиняла его окончательно. В частности, так называемые элементы реалистичности в древней русской литературе, наличие которых усматривается в ряде древнерусских повестей о феодальных преступлениях (в рассказах об ослеплении Василька Теребовльского, убийстве Игоря Ольговича, преступлении Владимирки Галицкого, убийстве Андрея Боголюбского, смерти Владимира Васильевича Волынского, ослеплении Василия II Дмитриевича, смерти Дмитрия Красного и т. д.), 13 являются нарушением литературных канонов. Эти нарушения постепенно нарастают. В литературе исподволь развиваются силы, которые боролись с литературным этикетом, с литературными канонами, вели к их разрушению. Как произошло падение системы литературных канонов? Процесс этот очень интересен. С образованием Русского централизованного государства литературный этикет, казалось бы, не только не ослабевает, но, напротив, становится необыкновенно пышным. Возьмем, например, воинские формулы «Казанской истории», «Летописца начала царствования», «Степенной книги» или «Повести о взятии Пскова Стефаном Баторием». Они значительно пространнее и вычурнее, чем в Ипатьевской летописи. Авторы не довольствуются их краткой устойчивой формой. Они вводят различного рода «распространения», стремятся к соединению пышности с наглядностью и т. д. Но в результате такого рода разрастания литературных канонов теряется их устойчивость. Разрушение литературных канонов совершилось одновременнос пышным развитием этикета в реальной жизни. Изучение зависимости разрушения литературных канонов от іподъема этикета в государственной практике представляет очень большой интерес для литературоведения. В самом деле, обрядовая сторона жизни Русского государства достигла очень большой степени развития в XVI в. Литература вынуждена была воспроизводить содержание разрядных книг, чина венчания на царство, описывать сложные церемонии. Литературе как искусству угрожала серьезная опасность. Одновременно писатели стремятся поэтому оживить церемониальную сторону своих описаний реально наблюденными подробностями. Усложнение этикета встречается с ростом реалистических элементов в литературе, о причинах которого не место говорить в данном сообщении. Это парадоксальное сочетание усложнения литературного этикета с усилением элементов реалистичности отчетливо заметно, например, в «Казанской истории». Вот как описывается в ней открытие заседания боярской думы. Бояре садятся на свои места (согласно местническим тра- " Об элементах реалистичности и их происхождения я говорю в статье «Об одной особенности реализма» (Вопросы литературы, 1960, 3).
10 ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЭТИКЕТ ДРЕВНЕЙ РУСИ 13 дициям) и произносят подобающие случаю речи. Перед выступлением русских войск устраивается их смотр, воины являются «изодевшеся в пресветлая своя одеяния и со всеми отроки своими, тако же и дробрыя своя коня во утварех красных ведуще» и особо подчеркивается, что все было именно так, «яко достоит быти на ратех воеводам», 14 т. е. что все совершилось согласно этикету. Но вот то обстоятельство, что собранного в Москву войска было так много, что в городе не было места ни по улицам, ни «по домам людским» и приходилось размещаться около посадов «по полю и по лугом в шатрех своих», а царь наблюдал за прохождением войска, стоя «на полатных своих лествицах», 15 это уже детали, жизненно наблюденные и никаким этикетом не предусмотренные. Точно так же происходит столкновение развития этикета с развитием склонности конкретизировать изложение в прямой речи. Речь Грозного к своим воеводам в «Казанской истории» в точности воспроизводит отдельные формулы из обращения русских князей к дружинникам перед битвами, но, в отличие от кратких княжеских ободрений XII XIII вв., речь Грозного пышна и пространна, отдельные формулы конкретизированы, сравнения развиты, им придана наглядность, смысл их разъяснен. 16 Этим же путем идет и подновление этикетных формул. Так, например, формула «яко по удолиям крови тещи» приобретает зрительно представимые черты: «яко великия лужи дождевныя воды, кровь стояше по ниским местом и очерленеваше землю». 17 Обобщая, можно сказать, что явления литературного этикета стремятся в XVI XVII вв. к увеличению, к возрастанию и тем самым от состояния организации и дифференциации переходят в состояние смешения и слияния с окружающими формами. Устойчивый и компактный вначале, этикет становится затем все более пышным и одновременно расплывчатым и постепенно растворяется в новых литературных явлениях XVI и XVII вв. И это отнюдь не вследствие «внутренних законов» развития литературы и литературного языка. Происходит крушение этикетности вообще, связанное с изменениями существа порождающего ее феодализма. Дело в том, что с образованием централизованного государства пышность этикета возрастает, однако этикет перестает быть жизненно необходимой для феодализма формой идеологического принуждения: в централизованном государстве формы принуждения достаточно разнообразны и надежны. Нужна пышность этикета, но не очень необходима его принудительность. Из явления п р и н уж д е и и я этикет стал явлением о ф о р м- ления государственного быта. Процесс падения литературного этикета совершается поэтому и другим путем: этикетный обряд существует, но он отрывается от ситуации, его требующей; этикетные правила, этикетные формулы остаются и даже разрастаются, но соблюдаются они крайне неумело, употребляются «не к месту», не в тех случаях, когда это нужно. Этикетные формулы применяются без того строгого разбора, который был характерен д\я предшествовавших веков. Формулы, описывающие действия врагов, применяются к русским, а формулы, предназначенные для русских, к врагам. Расшатывается и этикет ситуации. Русские и враги ведут себя одинаково, произносят одинаковые речи, одинаково описываются действия тех и других, их душевные переживания. 14 Казанская история. Подготовка текста, вступительная статья и примечания Г. Н. Моисеевой. М. Л., 1954, стр Там же. 16 Там же, стр Там же, стр. 156.
11 14 Д. С. ЛИХАЧЕВ Яркие примеры этих смешений литературного этикета дает одно из лучших литературных произведений XVI в. «Казанская история». Разительное нарушение литературного этикета представляет собой в «Казанской истории» описание выступления русского войска из Коломны. Автор «Казанской истории» говорит о русском войске в образах, которые раньше можно было применить только к войску врага: русских воинов было так много, как у вавилонского царя, когда он наступал на Иерусалим: «яко же о приходе вавилонского царя ко Иерусалиму и пророчествова Иеремея: от яждения бо, рече, громов колесниц его, и от ступаяия коней и слонов его потрясеся эемля, сице бысть зде. И поиде царь князь великий чистым полем великим х Казани со многими языцы реченными, служащими ему, с Русью, и с татары, и с черкасы, и с мордвою, и со фряги, и с немцы, и ляхи, в силе велице и тяжце зело, треми пути, на колесницах и на конех, четвертым же путем реками, в лодиях, водя с собою воя шире Казанский земли». 18 Перед нами описание выступления врага Русской земли с «двунадесятьми языками», но отнюдь не великого князя русского с русским войском. Элементы этого описания взяты из описания нахождения Батыя на Киев в Ипатьевской летописи. 19 Царь Иван Грозный подступает к Казани «не хуждеше Антиоха явленнаго егда прииде Иерусалим пленовати». 20 Правда, автор «Казанской истории» делает оговорку: «но он (Антиох, Д. Л.) неверен и поган, и хотяше закон жидовский потребити, и церков божию осквернити и разсрити, се же (Иван Грозный, Д. Л.) верный и на неверных и за беззаконие к нему и за злодеяние их прииде погубити их», 21 но оговорка эта не спасает неловкости, и дальнейшее описание прихода русских войск под Казань прямо напоминает обычные подступы вражеского войска на Русь: «И наполни (Грозный, Д. Л.) всю Казанскую землю воями своими, конники и пешцы; и покрышася ратью поля и горы и подолия, и разлетешася аки птица по всей земли той, и воеваху, и пленяху Казанскую землю и область всюде, невозбранно ходяще и на вся страны около Казани и до конец ея. И быша убиение человеческая велика, и кровми полияся варварьская земля; блата и дебри, и езера и реки намостишася черемискими костми. Земля бо бе Казанская реками, и езерами, и блаты велми наводнена. За согрешение же к богу казанских людей лета того ни едина капля дождя с інебеси на землю не паде: от солнечнаго бо жара непроходныя тыя места, дебри, и блата, и речица вся преизхоша; и полцы рустии ио всей земле непроходными пути, безнужно яздяху, кои любо камо хотяше, и стадо скотия предугоняху». 22 Этот своеобразный плач по Казанской земле представляет собой неслыханное нарушение этикета, и нарушение это не единственное; подобные нарушения встречаются на каждом шагу: воинские формулы сохранены, но применяются они и к своим, и к врагу без особого разбора. Литературная «воспитанность» автора «Казанской истории» ограничивается немногими оговорками, подчеркивающими его сочувствие русским, и только. Сходство Ивана Грозного с врагом увеличивается от того, что, подступив к Казани, Иван дивится ее красоте, так же как Меньгу-хан дивился 18 Там же, стр Ср. в Ипатьевской летописи под 1240 г. (ПСРЛ, т. II. СПб., 1908, стлб. 784): «и не бе слышати от гласа скрипания телег его, множества ревения вельблуд его, и рьжания от- гласа стад конь его. И бе исполнена земля руская ратных» 20 Казанская история, стр Там же. 22 Там же.
12 ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЭТИКЕТ ДРЕВНЕЙ РУСИ 15 красоте Киева: «и смотряше стенныя высоты и мест приступных, и увидев, и удивися необычной красоте стен и крепости града». 23 Как в «Повести о разорении Рязани Батыем», казанцы бьются на вылазках против русских «един бо казанец бияшеся со сто русинов, и два же 24 со двема сты». Описание приступа русских войск к Казани напоминает описание осады Рязани Батыем: русские приступают к Казани день и ночь 40 суток «не дающи от труда поспати казанцем, и многи козни стенобитныя замышляющй, и много трудяшеся, аіво тако, ово инако, инии же что успеша и чем же град вредиша; но яко великая гора каменная, тверда стояху град и недвижимо никуда же, от силнаго биения пушечного ни шатаяся, ни позыбаяся. И недомышляхуся стенобитнии бойцы, что сотворити граду». Речи казанцев необычны для врагов. Они исполнены воинской доблести и мужества, верности родине, ее обычаям и религии. Казанцы говорят друг другу, укрепляя себя на брань: «Не убоимся, о храбрыя казанцы, страха и прещения московскаго угауби (так!) и многия его силы руския, аки моря биющагося о камень волнами и аки великаго леса шумяща напрасно, селик имуще град наш тверд и велик, ему же стены высокия и врата железная и люди в нем удалы велми, и запас мног и доволен стати на десять лет в прекормление нам. Да не будем отметницы добрыя веры нашия срацынския и не пощадим пролити крови своея, да ведбми не пойдем в плен работати иноверным за чюжей земли, християном, по роду меншим нас и украдшим благословение». 26 В уста казанцев вкладываются формулы плача Ингваря Ингоревича 27 из «Повести о разорении Рязани Батыем». Отчаяние казанцев описывается так, как раньше описывалось бы только отчаяние русских. Казанцы говорят: «где есть ныне сокрыемся от злыя Руси. Приидоша бо к нам гости немилыя и наливают нам пити горькую чашу смертную». Правда, неловкость такого лирического отношения к душевным переживаниям врагов смягчается последующими словами о «горькой чаше», которую в свою очередь казанцы заставляли когда-то пить «злую Русь»: «ею же (т. е. чашей этою) мы иногда часто черпахом им, от них же ныне сами тая же горькия пития смертныя неволею испиваем». Нарушения этикета простираются до такой степени, что враги Руси молятся православному богу 29 и видят божественные видения, 30 а русские совершают злодеяния, как враги и отступники Там же. Ср. в Ипатьевской летописи под 1237 г. (ПСРЛ, т. II, стлб. 782): «видив град (Киев, Д. Л.) удивися красоте его и величеству его». 24 Там же, стр Ср. в «Повести о разорении Рязани Батыем»: «Един (рязанец, Д. Л.) бьяшеся с тысящей, а два со тмою» (ТОДРЛ, т. VII. М. Л., 1949, стр. 290). 25 Там же, стр Ср. в «Повести о разорении Рязани Батыем»: «И обьступиша (Батый, А. Л.) град (Рязань, Д. Л.) и начата битися неотступно пять дней. Батыево бо войско пременишася, а гражане непремено бьяшеся. И многих гражан побита, а инех уазвиша, а инии от великих трудов изнемогша» (ТОДРЛ, т. VII, стр.292). 26 Там же, стр «Угауби» по-видимому переданные тайнописью бранное выражение. 27 Там же, стр Ср. отдельные выражения с плачем Ингваря Ингоревича (ТОДРЛ, т. VII, стр ). 28 Там же. стр Там же, стр Там же, стр Там же, стр
13 16 Д. С. ЛИХАЧЕВ Эти странные нарушения этикета можно было бы попытаться объяснить тем, что автор «Казанской истории» был пленником в Казани и, может быть, даже тайным сторонником казанцев, но уместно напомнить, что автор «Повести о взятии Царьграда» XV в. Нестор Искандер был также пленником у турок, но ни одного случая нарушения литературного этикета у последнего наблюсти невозможно. Сочувствие же автора «Казанской истории» русским и Грозному не вызывает сомнений. 32 Да и самое количество списков «Казанской истории», обращавшихся среди русских читателей, свидетельствует о том, что перед нами произведение, отнюдь не враждебное русским. Нарушения литературного этикета в «Казанской истории» имеют сходство с нарушениями единства точки зрения на действующих лиц в Хронографе 1617 г. Автор «Казанской истории» смешивает этикет в отношении русских и их врагов, подобно тому как автор Хронографа 1617 г. совмещает дурные и хорошие качества в характеризуемых им лицах. 33 И тут и там разрушается примитивно морализующее отношение к объекту повествования, с тем только различием, что в Хронографе 1617 г. это разрушение проведено глубже и последовательнее. Итак, разрушение системы литературного этикета началось еще в XVI в., но целиком эта система не была разрушена ни в XVI, ни в XVII в., а в XVIII в. частично заменена другой. Особо отметим, что разрушение этикета совершалось прежде всего в светской части литературы. В сфере церковной литературный этикет был нужнее, и здесь он сохранялся дольше, хотя Аввакум и устраивает против него настоящий бунт, впрочем больше похожий на самосожжение, ибо литературный эффект этого бунта против этикета мог существовать только до той поры, пока продолжал еще существовать и сам литературный этикет, питавший в этом отношении его творчество. * Литературный этикет древней Руси и связанные с ним литературные каноны нуждаются во внимательном изучении. Многие вопросы литературной формы смогут быть объяснены в результате исследования этого специфического для средневековья явления. В данном сообщении мы ограничились самой предварительной постановкой вопроса, отнюдь не исчерпав всех тех проблем, которые возникают в связи с данной темой. Предстоит еще произвести много частных и общих исследований, прежде чем вопрос этот станет более или менее ясным как предмет изучения. В частности, чрезвычайно важно внимательно изучить и противоборствующие литературному этикету явления, разрушающие литературные каноны, ибо художественные методы средневековья чрезвычайно разнообразны и не могут быть сведены только к идеализации, только к нормативным требованиям, а тем более к литературному этикету и литературным канонам. Всякого рода категорические и ограничивающие суждения были бы здесь только вредны. Следует стремиться видеть явления литературного этикета и литературных канонов во всей широте, разнообразии, но и не преувеличивать их значения в средневековой литературе. 32 Г. Н. Моисеева. Автор «Казанской истории». ТОДРЛ, т. IX. М. Л., стр Д. Лихачев. Человек в литературе древней Руси. М. Л., 1958, стр
docplayer.ru
Формирование правил светского этикета в России
В Древней Руси в начале XII века было широко известно «Поучение к детям» князя Владимира II Мономаха (1053-1125). В «Поучении» излагались нормы, в соответствии с которыми надлежало поступать детям князей и дружинников. Призывая сыновей прежде всего укреплять единство Руси, Владимир Мономах дал некоторые наставления и по части хорошего тона: «При старших молчать, мудрых слушать, старшим повиноваться, с равными себе и младшими в любви пребывать без лукавого смысла беседуя, а побольше вдумываться, не неистовствовать словом, не осуждать речью, не много смеяться…»
Первым официальным сводом правил поведения в России был знаменитый «Домострой». Его авторство связывают с именем священника Сильвестра, ближайшего сподвижника и духовного наставника Ивана IV Грозного (1530-1584). Изложенные в «Домострое» правила охватывали главные стороны жизни горожан — домоводство, различные бытовые обряды, воспитание детей, ведение торговых дел, обхождение с гостями и т.д. В «Домострое» утверждалась беспрекословная, неограниченная личная власть главы дома (отца) над своими домочадцами и слугами: он и суд семейный вершил, и наказывал провинившихся — порол плёткой лукавую жену, «сокрушал рёбра» сыну за непослушание. Предложенным в нём правилам этикета следовали все слои русского общества: власть главы семьи была отражением такой же неограниченной власти по восходящей линии — боярина, наместника, царя.
Жёсткие установления «Домостроя» официально бытовали на Руси до Петра I (1672-1725), который был активным сторонником европейских манер и начал вводить, прежде всего в боярский и купеческий быт, различные западноевропейские обычаи, не останавливаясь не только перед «сокрушением» рёбер, по старым домостроевским правилам, но и перед «усекновением голов» неповинующимся.
Пётр I позаботился о том, чтобы правила нового этикета стали достоянием подрастающего поколения. В 1717 году по его специальному указу была издана книга под названием «Юности честное зерцало»96. Это были сведённые воедино выдержки из различных западноевропейских руководств по светскому этикету в переводе на русский язык. Многие рекомендации «Юности честного зерцала» свидетельствуют о том, что их западноевропейские авторы чувствовали настоятельную необходимость научить свою аудиторию самым элементарным, по нашим понятиям, вещам. Вот некоторые из тех рекомендаций: в круг (то есть вокруг себя) не плевать, громко не сморкаться и не чихать, перстом носа не чистить, не жри как свинья и не дуй в душное (то есть ешь бесшумно и не остужай супа, дуя на него), не сопи, ягда яси (то есть во время еды) и т.п. Есть основания полагать, что при составлении этой книги была проявлена известная забота о сохранении тех норм сложившегося русского этикета, которые диктовались целесообразностью и специфическими условиями России и являлись национальной гордостью русского народа97.
Наряду с такими разумными советами рекомендовалось не общаться со слугами, обращаться к ним повелительным тоном «смирять» неугодливых, разговаривать между собой при них на иностранном языке, чтобы не быть понятыми ими.
Одновременно на русском и голландском языках в количестве 100 экземпляров была издана работа Эразма Роттердамского (1469-1536)98 «О правилах хорошего тона».
Введённые Петром I изменения коснулись преимущественно придворных кругов и крупного столичного купечества. Жизненный уклад и обычаи остальных слоев населения видимых изменений не претерпели.
После Петра I, придерживавшегося преимущественно обычаев, распространённых в германских землях, при дворе и среди дворянства постепенно, особенно со второй половины XVIII века, стало усиливаться влияние французского этикета. Правилами хорошего тона считалось умение модно одеваться, кланяться, манерно улыбаться. Карьера молодых дворян во многом зависела от степени овладения искусством светского общения. Шлифование хороших манер проходило в институтах благородных девиц, кадетских и пажеских корпусах, где немалую часть времени тратили на изучение этикета. Вот, например, образцы светской позы для юношей: стоять со скрещенными на груди руками, или с опущенными вниз кистями, или держа руки за спиной. Если надет был фрак, а он был непременным костюмом на приёмах и балах, то принято было одной рукой держаться за лацкан, а большой палец другой опустить в нижний карман жилета. К фраку полагался цилиндр. Ещё до 70-х годов XIX века цилиндры были цветными, позднее — только чёрными, на белой атласной подкладе.
Существовали особые правила, предписывающие, как надевать и снимать этот мужской головной убор. Непременным атрибутом костюма знатного мужчины была трость. Правилами также рекомендовалось держать трость в руках особым образом.
Увлечение дворянства и богатого купечества всем французам принимало нередко уродливые формы и было объектом едких сатир и гневных статей многих русских писателей и публицистов. В высших кругах французский язык стал почти официальным, на нём, в частности, а не на родном, русском языке, велась деловая переписка русских послов и посланников со своими ведомствами. После Отечественной войны 1812 года французское влияние в этикете, моде, жизненном обиходе высших кругов несколько ослабло, уступая место английскому. Соответственно при дворе, а затем и вообще среди дворянства вошли в обычай некоторые элементы английского этикета.
Популярной в XIX веке была книга по этикету Германа Tonne (1836 — 1885)99 «Хороший тон», изданная в Санкт-Петербурге в 1881 году. Многие правила из этой книги звучат вполне современно. К ним можно было бы отнести следующее: безусловное владение собой, соблюдение чести в любой жизненной ситуации, неукоснительную оплату любого долга, внимание, почтительность, предупредительность по отношению к женщине.
Крестьянство продолжало руководствоваться своими, неписаными, но очень крепкими, живучими правилами поведения, которые веками складывались в быту и находили своё выражение в сказках, песнях и особенно в пословицах и поговорках. Эти правила несложны, но глубоки, мудры, как основные правила всех народов: уважение к «отцу-батюшке», к «родной матушке», вообще к старшим по возрасту, бережное, любовное отношение к «красным девицам» и взаимное чувство уважения девиц к «добрым молодцам», гостеприимство, честность, трудолюбие, скромность.
www.my-ref.net
Этикет Древней Руси (интерактивная викторина)
Сценарий внеклассного мероприятия по русскому языку "Интерактивная театрализованная викторина" в рамках проекта "Союз театра и уроков литературы"
Этикет Древней Руси
Кудимова Наталия Николаевна,
учитель русского языка и литературы
ГБОУ СОШ № 495 Московского района Санкт-Петербурга
Задачи:
- знакомство с особенностями быта зажиточных горожан Древней Руси
- закрепление полученных знаний в результате экспресс-опроса по архаизмам
- обучение работать в команде
Подготовка:
- подготовка раздела интерактивной игры с сопровождением иллюстрациями соответствующих архаизмов (в сценарии – выделенные слова)
- репетиционный период в с детьми, участвующими в мини-спектакле
- подготовка карточек с архаизмами для проведения опроса с целью рефлексии
- изготовление жетонов, вручаемых за каждый правильный ответ по окончании сценки
- оформление доски в русском стиле
Работа в группах. В каждой группе капитаном назначаются ответственные за запись архаизмов, пословиц и поговорок, работу со словарём, интерактивную иллюстрацию устаревших
слов.
Действующие лица:
Хозяин, купец (гость), жена хозяина, Настасья (дочь на выданье), Марфушка, сын Ферапонт
Хозяин встречает гостя на крыльце, кланяются друг другу
Х. Доброму гостю – особая честь. Милости просим. Нежданный гость лучше жданных двух.
К. (поднимаясь) Добрый хозяин, хоромы-то у тебя знатные. Сразу видно: ель да сосёнка – брёвнышко к брёвнышку
Х. Спасибо на добром слове, приходи в горницу, устал, поди, с дороги-то. Сейчас прикажу рыбник подать да взвар из ледника принести. А мазюня-то у нас завсегда имеется.
Проходят в сени.
Ах, Стешка, раззява, опять вёдра в сенях раскидала. Эй, Стешка, проси хозяйку вниз спускаться да не забудь Марфушку из светлицы выкрикнуть – хватит ей там кокошники примерять.
С гостем добрым поздороваться надобно.
Стешка. Что, хозяин к столу подать велите? Каша да кисель овсяный уж подоспели. И уха грибная на славу удалась.
Купец. (причмокивая). Ох, уха с забелой . Аж аппетит разыгрался!
Хозяин (Стешке) Да ты бы гостю с дороги умыться подала.
Купец. Хорошо бы кафтан мой почистить, запылился в дороге. Да и козырь, признаться, порядком шею натёр.
Стешка. Не беспокойтесь, государь, почищу ваше платье и на стол соберу. (Стешка уходит, входят хозяйка и дети)
Хозяин. А вот и семейство моё в сборе.
Купец. Чай, семья-то у тебя большая?
Хозяин(представляет семью). Бог миловал, все при доме. Жена моя Настасья, дочка вот заневестилась, Марфушка, душенька моя. А это Феропонтушка, скоро грамотеем станет. Будет
отцу подмога.
Хозяйка. Ты бы, Феропонтик, показал гостю, как у тебя получается по Часослову, да по Псалтырю, да по письму
Феропонт (начинает ныть) Ну, оставьте, матушка, до этого ли гостю нашему. Ему поспать бы с дороги да отдохнуть.
Марфушка. (поддерживает брата). Да и пастелье отведать хочется. А вы, маменька с учением этим.
Хозяйка. А ты, Марфушка, чем матери перечить, лучше бы мою кику починила, а то вот-вот жемчуг рассыпется.
Марфушка. Не извольте беспокоиться, матушка, кику вам подлажу. Да и телогрея ваша уже мехом подбита.
Хозяйка. Вот, послал Бог в утешение доченьку-рукодельницу. От женихов отбоя не будет.
Купец. (расхваливая) Ай да умница, сердце радуется.. Девица в терему – словно яблочко в раю.
Хозяйка(заботливо, подходя к мужу). А ты бы, мой супруг верный, поберёг бы ферязь-то свой, чай из бархату шили, парчой расшивали.
Хозяин (извиняясь). Ну что ты, Настасья, ей-Богу перед гостем совестно… А и правда дома по-простому привыкли.
Купец.(обращаясь к Феропонту). А как учение-то, отрок? Как говорится: «Аз, буки, веди страшой что медведи». Много бересты извёл, чтобы грамоте выучиться?
Феропонт. Да порядком пришлось потрудиться. Не одно писало затупилось. Но я парень- горазд, быстро выучился. Учитель первому мне дал восковую дощечку.
Хозяйка. Да, уж всякое бывало, учитель даже розгой потчевал..а нынче сынок как уставом напишет – залюбуешься. Смотри, Феропонтушка, перницу завтра не забудь. Не то учитель
осерчает.
Хозяин. Ну, что-то мы замешкались и гостя уморили. Прошу за стол отведать рыбничка да киселя, взвара холодного да пастелье фруктовой. Для гостя дорогого ничего не жаль.
Артисты кланяются зрителям.
Рефлексия. Ведущий показывает карточки со словами-архаизмами (20 слов), прозвучавшими в сценке и проиллюстрированными на экране. За каждое правильное толкование – жетон.
Каждая команда представляет жюри иллюстрации (оценка количества и качества). Орфографическая комиссия в составе жюри оценивает грамотную запись устаревших слов и архаизмов.
В конце общей игры – подведение итогов с учётом результата по рефлексии.
