Государственная академия сферы быта и услуг. Первобытная машина

2. Первобытная территориальная машина

Понятие территориальности только кажется двусмысленным. Если под ним понимать принцип постоянного географического местопребывания или распределения, то очевидно, что первобытная общественная машина не является территориальной. Территориальным в таком смысле будет только аппарат государства, который, согласно формуле Энгельса, «разделяет не народ, а территорию» и заменяет родовую организацию географической. Однако именно там, где, как кажется, родство главенствует над землей, достаточно легко показать важность локальных связей. Дело в том, что первобытная машина разделяет народ, но делает это на неделимой земле, на которой записываются коннективные, дизъюнктивные или конъюнктивные отношения каждого сегмента с другими (таковы, например, сосуществование или комплементарность главы сегмента и хранителя земли). Когда же деление распространяется на саму землю под воздействием административной, поместной и жилищной организации, в этом процессе уже нельзя усматривать развитие территориальности, поскольку он представляет собой, напротив, следствие первого серьезного шага в сторону детерриторизации первичных сообществ. Имманентное единство земли как неподвижного двигателя уступает место трансцендентному единству совсем иной природы, единству Государства; полное тело — это уже не тело земли, а тело Деспота, Нерожденного, который отныне отвечает за плодородие почвы и за дождь, падающий с небес, за общее присвоение всех производительных сил. Итак, первобытный дикий социус был единственной территориальной машиной в строгом смысле слова. А функционирование этой машины состоит в следующем: в склонении союза [alliance] и происхождения [filiation], в склонении разных линий родства на теле земли до появления государства.

Эта машина является машиной склонения именно потому, что невозможно просто дедуцировать союзы из происхождения или союзы из линий происхождения. Ошибкой было бы наделять союз лишь способностью индивидуировать лица, принадлежащие к определенной генеалогической линии; скорее, он создает обобщенную различимость. Лич приводит случаи весьма различных матримониальных режимов, из которых, однако, невозможно вывести различие в происхождении соответствующих групп. Во многих исследованиях «акцент ставится на внутренние связи сплоченной однолинейной группы или же на связи между различными группами, имеющими общее происхождение. Структурные связи, которые образуются в результате брака [mariage] членов различных групп, часто игнорировались или же уподоблялись универсальному понятию происхождения. Так, Форте, признавая за союзными связями такую же значимость, как и за связями происхождения, скрывает первые, используя выражение „дополнительное родство“. Это понятие, которое напоминает римское различие агнации и когнации133, по существу, предполагает, что каждый индивид связан с родителями своего отца и своей матери, поскольку он является потомком отца и матери, а не потому, что они женаты… (Однако) перпендикулярные связи, которые латерально объединяют различные отцовские линии, не воспринимаются самими туземцами в качестве связей происхождения. Непрерывность во времени вертикальной структуры адекватно выражается агнатической передачей имени отцовской линии. Но непрерывность латеральной структуры не выражается подобным образом. Скорее, она поддерживается цепочкой экономических отношений между должником и кредитором…. Именно существование этих непогашенных долгов демонстрирует непрерывность отношений союзного типа»134. Происхождение является административным и иерархическим, а союз — политическим и экономическим, он выражает власть, которая смешивается с иерархией и не выводится из нее, и экономику, которая не смешивается с управлением. Происхождение и союз представляются двумя формами первобытного капитала, постоянного капитала или запаса происхождения и оборотного капитала или движимых пакетов долга. Им соответствуют две памяти — одна био-родовая и другая — память союзов и слов. Если производство регистрируется на социусе в сети дизъюнкций происхождения, то все равно необходимо, чтобы коннекции труда отделялись от производительного процесса и переходили в эту стихию регистрации, которая присваивает их, представляясь квазипричиной. Но она не может это сделать, не принимая, в свою очередь, этот коннективный режим в форме определенной союзной связи или некоего спряжения лиц, совместимого с дизъюнкциями происхождения. Именно в этом смысле экономика работает союзами. В производстве детей ребенок записывается по отношению к дизъюнктивным линиям своего отца и своей матери, но и эти линии, в свою очередь, вписывают его только посредством коннекции, представленной браком его отца и его матери. Следовательно, ни в один момент союз не может быть выведен из происхождения, поскольку и происхождение, и союз составляют по своей сущности открытый цикл, в котором социус воздействует на производство и в котором одновременно производство реагирует на социус. Марксисты правы, когда напоминают, что если родство и господствует в первобытном обществе, то оно в самом своем господстве детерминировано экономическими и политическими факторами. И если происхождение выражает то, что является господствующим, оставаясь детерминированным, — союз выражает то, что является детерминантом, или, скорее, выражает возвращение детерминанта в детерминированную систему господства. Вот почему важно изучить, как именно союзы сопрягаются с линиями происхождения на данной территориальной поверхности. Лич достаточно точно определил инстанциюлокальных линий родства, которые отличаются от линий происхождения и действуют на уровне небольших сегментов, — это группы людей, живущих в одном и том же месте или в соседних местах, эти группы составляют браки и формируют конкретную реальность в гораздо большей степени, нежели абстрактные системы родства и матримониальные классы. Система родства является не структурой, а практикой, праксисом, методом и даже стратегией. Луис Берт, анализируя отношение союза и иерархии, показывает, что деревня выступает в качестве третьего члена, разрешающего матримониальные связи между элементами, которые были бы запрещены дизъюнкцией двух половин деревни, если подходить только с точки зрения структуры: «третий термин должен поэтому интерпретироваться скорее как метод, а не как действительный структурный элемент»135. Каждый раз, когда отношения родства в первобытном сообществе интерпретируются в зависимости от некоей структуры, которая якобы развертывается ментально, происходит соскальзывание к идеологии крупных сегментов, которая ставит союз в зависимость от больших линий происхождения, но при этом разоблачаетсяпрактикой. «Нужно задаться вопросом, действительно ли в системах асимметричного союза существует фундаментальная тенденция обобщенного обмена, то есть тенденция завершения цикла. У народа мру я не смог найти ничего подобного… Каждый ведет себя так, словно бы ему была неизвестна та компенсация, которая возникнет в результате завершения цикла, каждый подчеркивает асимметрию отношения, настаивая на отношениях кредитора — должника»136. Система родства представляется закрытой только в той мере, в какой она отделяется от экономических и политических оснований, которые поддерживают ее в открытом состоянии и делают из союза нечто отличное от простой комбинаторики матримониальных классов и линий происхождения. Здесь разыгрывается вся логика кодирования потоков. Как обеспечить взаимное приспособление и подгонку друг к другу означающей цепочки и потока производства? Великий охотник-кочевник следует за потоками, быстро истощает их и смещается вместе с ними. В ускоренном режиме он воспроизводит всю свою линию происхождения, присваивает ее в том самом месте, которое поддерживает его в непосредственном отношении с предком или богом. Пьер Кластр описывает одинокого охотника, который составляет единое целое со своей силой и своей судьбой, который выкрикивает свою песню на языке, все более ускоряющемся и искаженном: Я, я, я — «я могучая природа, я возбужденная и агрессивная природа!»137. Таковы два характера охотника, великого параноика саванны или леса — реальное смещение с потоками, прямое происхождение от бога. Дело в том, что в пространстве кочевника полное тело социуса представляется просто прилагающимся к производству, оно еще не накладывается на производство. Пространство стоянки остается прилагающимся к пространству леса, оно постоянно воспроизводится в процессе производства, но оно еще не присвоило этот процесс. Объективно мнимое движение записи не подавило реальное движение кочевничества. Но не существует чистого кочевника, всегда и уже есть стоянка, где нужно хранить припасы, как бы малы они ни были, записывать и распределять, жениться и кормиться (Кластр хорошо показывает, как у гуаяки138на сменуконнекции охотников и живых животных приходит дизъюнкция мертвых животных и охотников, дизъюнкция, подобная инцесту, поскольку охотник не может потреблять свою собственную добычу). Короче говоря, как мы увидим и на примере других случаев, всегда имеется извращенец, приходящий на смену параноику или сопровождающий его, — иногда это один и тот же человек в двух разных ситуациях: параноик саванны и извращенец деревни. Ведь, как только социус фиксируется, накладывается на производительные силы, приписывает их себе, проблема кодирования уже не может решаться за счет мгновенности перемещения (с точки зрения потока) и ускоренного воспроизводства (с точки зрения цепочки). Необходимо, чтобы потоки стали объектом выборок, которые создают минимальный запас, и чтобы означающая цепочка стала объектом отделений, которые создают минимум опосредовании. Поток кодируется настолько, насколько отделения цепочки и выборки потоков действуют в соответствии друг с другом, охватывают друг друга и вступают в союз. В этом-то и заключается в высшей степени извращенная деятельность локальных групп, которые заключают браки на первичной территориальности, — это нормальная или непатологическая извращенность, как говорил Анри Эй [Henry Еу], обсуждая иные случаи, в которых проявляется «психическая работа по выбору, уточнению, подсчету». И так происходит с самого начала, поскольку не существует чистого кочевника, который мог бы довольствоваться гонкой за потоками и воспеванием своего непосредственного родства, всегда существует социус, который ожидает собственного проецирования, уже занимаясь выборкой и отделением.

Выборки потоков создают запас происхождения в означающей цепочке; но и, наоборот, отделения цепочки создают движимые долги союза, которые ориентируют и направляют потоки. На полотне как семейном запасе обмениваются брачными камнями или каури139. Существует большой цикл потоков производства и цепочек записи и более узкий цикл между запасами происхождения, которые сцепляют или сжимают потоки, и массивами союзов, которые заставляют цепочки течь. Происхождение от предков — это одновременно поток производства и цепочка записи, запас происхождения и флюксия союза. Все происходит так, словно бы запас создавал поверхностную энергию записи или регистрации, потенциальную энергию мнимого движения, однако долг — это актуальное направление этого движения, кинетическая энергия, определенная открытым в обе стороны путем даров и ответных даров, проложенным на этой поверхности. В «кула»140циркуляция ожерелий и колье останавливается в определенных местах, в определенных обстоятельствах, чтобы образовать запас.

Не существует производительных коннекций без дизъюнкций происхождения, которые их себе присваивают, так же как нет дизъюнкций происхождения, которые не воссоздавали бы латеральные коннекций при помощи союзов и супружеств отдельных лиц. Не только потоки и цепочки, но и постоянные запасы и движимые пакеты, поскольку они сами предполагают двусторонние отношения между цепочками и потоками, находятся в состоянии постоянной относительности: их элементы изменяются — женщины, потребительские блага, ритуальные предметы, права, престижи и статусы. Если постулировать, что где-то здесь мы так или иначе найдем ценовое равновесие, тогда мы будем вынуждены усмотреть в очевидном неравновесии отношений некое патологические следствие, которое объясняется тем, что предположительно закрытая система расширяется в каком-то направлении и раскрывается по мере того, как обязательства становятся все более неясными и сложными. Но подобная концепция находится в противоречии с первобытной «холодной экономикой», не располагающей точным значением инвестиций, монетой и рынком, рыночным отношением всеобщего обмена. Напротив, пружина подобной экономики состоит в действительной прибавочной стоимости кода: каждый отрыв цепочки производит, с той или другой стороны потоков производства, феномены избытка или недостатка, нехватки или накопления, которые компенсируются необмениваемыми элементами — например, приобретаемым престижем или же распределенным потреблением («Глава превращает преходящие ценности в непреходящий престиж при помощи показательных празднеств; таким образом, потребители благ оказываются в конце исходными производителями»)141. Прибавочная стоимость кода является первичной формой прибавочной стоимости, поскольку отвечает знаменитой формуле Мосса: [это] дух дарованной вещи или сила вещей, которая делает так, что дары должны быть возвращены с процентом, будучи территориальными знаками желания и власти, принципами изобилия и умножения благ. Неравновесие, не будучи ни в коем случае патологическим следствием, является принципиальным и функциональным. Ни в коем случае не будучи расширением некоей исходно закрытой системы, открытие идет первым шагом, основывается на гетерогенности элементов, которые составляют возмещения и компенсируют неравновесие, смещая его. Короче говоря, отделения означающей цепочки в согласии с союзными отношениями порождают прибавочные стоимости кода на уровне потоков, из которых проистекают различия линий происхождения (например, высокий или низкий ранг дарителей и получателей женщин). Прибавочная стоимость кода осуществляет различные действия первобытной территориальной машины, отделяет сегменты цепочки, организует выборки потоков, распределяет доли, приходящиеся каждому.

Мысль, что первобытные общества не имеют истории, что они управляются архетипами и их повторением, является весьма слабой и неадекватной. Эта идея родилась не у этнологов, а, скорее, у идеологов, преданных трагическому иудеохристианскому сознанию, которое они хотели представить в качестве «изобретателя» истории. Если историей называть динамическую и открытую реальность общества, находящегося в состоянии функционального неравновесия или колеблющегося, нестабильного и все время компенсируемого равновесия, включающего не только институциализированные конфликты, но и конфликты, порождающие изменения, восстания, разрывы и расколы, тогда первобытные общества наполнены историей, они весьма далеки от стабильности или же от гармонии, которой их хотят наделить во имя главенства некой единогласной группы. Присутствие истории в любой общественной машине проявляется со всей очевидностью в разногласиях, в которых, как говорит Леви-Строс, «открывается мета события, которую невозможно не признать»142. Верно то, что существует много способов интерпретации этих разногласий — их можно интерпретировать идеально, то есть через разницу реальной институции и ее предполагаемой идеальной модели; морально, то есть привлекая структурную связь закона и его нарушения; физически, то есть как если бы речь шла о явлении износа, в результате которого общественная машина оказывается неспособной обрабатывать собственный материал. Но здесь снова выясняется, что прежде всего следует дать актуальную и функциональную интерпретацию —чтобы вообще функционировать, общественная машина не должна функционировать хорошо. Этот тезис можно было бы доказать на примере сегментарной системы, постоянно призываемой к самовосстановлению на своих собственных обломках; точно так же обстоит дело с организацией политической функции в этих системах, которая эффективно осуществляется только посредством указания на собственное бессилие143. Этнологи постоянно говорят, что правила родства не применяются, да и не могут применяться в реальных браках — но не потому, что эти правила идеальны, а — напротив — потому, что они определяют критические точки, в которых весь аппарат начинает действовать при условии собственной блокировки и по необходимости оказывается в негативном отношении с группой. Именно здесь обнаруживается тождество общественной машины и желающей — ее пределом является не износ, а сбой; она функционирует только со скрипом, постоянно ломаясь, раскалываясь маленькими взрывами, поскольку все эти дисфункции являются частью самого ее функционирования, и это не самый незначительный аспект системы жестокости. Никогда разногласие или дисфункция не означали смерти общественной машины, которая, напротив, имеет привычку питаться вызываемыми ею противоречиями, провоцируемыми ею кризисами,порождаемыми ею тревогами и адскими поступками, которые ее укрепляют, — капитализм научил нас этому и перестал сомневаться в себе, тогда как даже социалисты отказались верить в возможность естественной смерти в результате износа. Никто никогда не умирает от противоречий. Чем больше поломок, чем больше шизофрении, тем лучше все работает, по-американски.

Но уже с этой точки зрения, хотя не в том же ракурсе, следует рассматривать первобытный социус, территориальную машину склонения союзов и происхождений. Эта машина — Сегментарная машина, поскольку посредством своего двойного, племенного и родового, аппарата она выпускает сегменты переменной длины: генеалогические родовые единицы крупных, средних и минимальных потомственных линий, наделенные своей иерархией, соответствующими старейшинами, старшими хранителями запаса и организаторами браков; территориальные племенные единицы первичных, вторичных и третичных разделов с их линиями господства и их союзами. «Точка разделения между племенными разделами становится точкой расхождения клановой структуры линий родства, привязанных к каждому из разделов; кланы и их линии родства не являются когерентными различными группами, они воплощены в локальные сообщества, внутри которых они функционируют структурно»144. Две системы пересекаются друг с другом, поскольку каждый сегмент связан с потоками и цепочками, с запасами потока и с проходными потоками, с выборками кода и с отделениями цепочек (некоторые виды производительного труда осуществляются в рамках племенной системы, а другие — в рамках системы родства). Между неотчуждаемым происхождения и движимостью союза имеются всевозможные промежуточные состояния, которые происходят из изменчивости и относительности сегментов. Дело в том, что каждый сегмент оценивает свою длину и существует в качестве сегмента лишь в противопоставлении с другими сегментами в последовательности инстанций, упорядоченных друг по отношению к другу, — сегментарная машина возбуждает соревнования, конфликты и разрывы в вариациях происхождения и флуктуациях союза. Вся система эволюционирует между двух полюсов — полюсом слияния, противостоящего другим группам, и полюсом раскола, возникающего из-за постоянного формирования новых линий родства, стремящихся к независимости попутно с капитализацией союзов и происхождения. На всем пространстве от одного полюса к другому все сбои и провалы производятся в системе, которая постоянно возрождается из своих собственных разногласий. Что хочет сказать Жанна Фавре [Jeanne Favret], когда она, наряду с другими этнологами, показывает, что «устойчивость сегментарной организации парадоксальным образом требует, чтобы ее механизмы были достаточно неэффективны, чтобы страх оставался двигателем всего целого»? Какой страх? Можно было бы сказать, что общественные формации предчувствуют — предчувствуют мрачно и меланхолически — то, что с ними случится, хотя то, что с ними случается, всегда приходит к ним извне и устремляется в их открытое устье. Быть может, даже именно по этой причине случающееся с ними приходит к ним извне; они душат внутреннюю потенциальность этого случающегося внешнего ценой тех дисфункций, которые сразу же становятся интегрирующим моментом функционирования их системы.

Сегментарная территориальная машина устраняет слияние посредством раскола и мешает концентрации власти, поддерживая органы совета вождя в бессильном отношении к группе — как будто бы дикари сами предчувствовали восхождение имперского Варвара, который, впрочем, придет извне и перекодирует все их коды. Но самой большой опасностью было бы все равно рассеяние — такой раскол, что все возможности кода были бы в нем подавлены: раскодированные потоки, текущие по слепому и немому, детерриторизованному социусу — вот кошмар, который первобытная общественная машина всеми силами, всеми своими сегментарными артикуляциями отгоняет от себя. Первобытная машина не то что не знает об обмене, торговле и промышленности, она их отгоняет, локализует их, разбивает на части, заключает в границы, удерживает торговца и кузнеца в подчиненном положении, лишь бы только потоки обмена и производства не разбили коды в пользу собственных абстрактных или фиктивных количеств. А разве не является тем же самым и Эдип, страх инцеста — боязнью раскодированного потока? Если капитализм и является универсальной истиной, то только в том смысле, в каком он является негативом всех общественных формаций — он есть сама вещь, неименуемое, обобщенное раскодирование потоков, которое позволяет понять a contrario 145тайну всех этих формаций, которая заключается в том, что нужно кодировать потоки и даже перекодировать их до того, как что-то успеет ускользнуть от кодирования.

Не первобытные общества находятся вне истории, а капитализм — в конце ее, именно он является результатом длинной истории случайностей и катастроф, именно его пришествие совпадает с этим концом. Нельзя сказать, что предыдущие формации не предвидели этого — эту Вещь, которая пришла извне только потому, что поднималась изнутри, и которой нельзя помешать подниматься. Отсюда возможность ретроспективного прочтения всей истории с опорой на капитализм. Признаки классов можно искать уже в докапиталистических обществах. Однако этнологи отмечают, насколько сложно разделить эти протоклассы, касты, организованные имперской машиной, и ранги, распределяемые первобытной сегментарной машиной. Критерии, разделяющие классы, касты и ранги, не должны обнаруживаться в качествах относительного постоянства или проницаемости, закрытости или открытости; подобные критерии каждый раз оказываются обманчивыми и явно ошибочными. Однако ранги неотделимы от первобытного территориального кодирования, тогда как касты неотделимы от имперского государственного перекодирования, а классы относятся к процессу рыночного промышленного производства, раскодированного в условиях капитализма. Следовательно, всю историю можно прочесть под знаком классов, но при условии соблюдения обозначенных Марксом правил, и в той мере, в какой классы являются «негативом» каст и рангов. Ведь, несомненно, режим раскодирования означает не отсутствие организации, а лишь самую мрачную организацию, самую тяжкую отчетность, аксиоматику, замещающую коды и включающую их в себя — всегда a contrario.

studfiles.net

2. Первобытная территориальная машина. Капитализм и шизофрения. Книга 1. Анти-Эдип

2. Первобытная территориальная машина

Понятие территориальности только кажется двусмысленным. Если под ним понимать принцип постоянного географического местопребывания или распределения, то очевидно, что первобытная общественная машина не является территориальной. Территориальным в таком смысле будет только аппарат государства, который, согласно формуле Энгельса, «разделяет не народ, а территорию» и заменяет родовую организацию географической. Однако именно там, где, как кажется, родство главенствует над землей, достаточно легко показать важность локальных связей. Дело в том, что первобытная машина разделяет народ, но делает это на неделимой земле, на которой записываются коннективные, дизъюнктивные или конъюнктивные отношения каждого сегмента с другими (таковы, например, сосуществование или комплементарность главы сегмента и хранителя земли). Когда же деление распространяется на саму землю под воздействием административной, поместной и жилищной организации, в этом процессе уже нельзя усматривать развитие территориальности, поскольку он представляет собой, напротив, следствие первого серьезного шага в сторону детерриторизации первичных сообществ. Имманентное единство земли как неподвижного двигателя уступает место трансцендентному единству совсем иной природы, единству Государства; полное тело — это уже не тело земли, а тело Деспота, Нерожденного, который отныне отвечает за плодородие почвы и за дождь, падающий с небес, за общее присвоение всех производительных сил. Итак, первобытный дикий социус был единственной территориальной машиной в строгом смысле слова. А функционирование этой машины состоит в следующем: в склонении союза [alliance] и происхождения [filiation], в склонении разных линий родства на теле земли до появления государства.

Эта машина является машиной склонения именно потому, что невозможно просто дедуцировать союзы из происхождения или союзы из линий происхождения. Ошибкой было бы наделять союз лишь способностью индивидуировать лица, принадлежащие к определенной генеалогической линии; скорее, он создает обобщенную различимость. Лич приводит случаи весьма различных матримониальных режимов, из которых, однако, невозможно вывести различие в происхождении соответствующих групп. Во многих исследованиях «акцент ставится на внутренние связи сплоченной однолинейной группы или же на связи между различными группами, имеющими общее происхождение. Структурные связи, которые образуются в результате брака [mariage] членов различных групп, часто игнорировались или же уподоблялись универсальному понятию происхождения. Так, Форте, признавая за союзными связями такую же значимость, как и за связями происхождения, скрывает первые, используя выражение „дополнительное родство“. Это понятие, которое напоминает римское различие агнации и когнации[133], по существу, предполагает, что каждый индивид связан с родителями своего отца и своей матери, поскольку он является потомком отца и матери, а не потому, что они женаты… (Однако) перпендикулярные связи, которые латерально объединяют различные отцовские линии, не воспринимаются самими туземцами в качестве связей происхождения. Непрерывность во времени вертикальной структуры адекватно выражается агнатической передачей имени отцовской линии. Но непрерывность латеральной структуры не выражается подобным образом. Скорее, она поддерживается цепочкой экономических отношений между должником и кредитором…. Именно существование этих непогашенных долгов демонстрирует непрерывность отношений союзного типа»[134]. Происхождение является административным и иерархическим, а союз — политическим и экономическим, он выражает власть, которая смешивается с иерархией и не выводится из нее, и экономику, которая не смешивается с управлением. Происхождение и союз представляются двумя формами первобытного капитала, постоянного капитала или запаса происхождения и оборотного капитала или движимых пакетов долга. Им соответствуют две памяти — одна био-родовая и другая — память союзов и слов. Если производство регистрируется на социусе в сети дизъюнкций происхождения, то все равно необходимо, чтобы коннекции труда отделялись от производительного процесса и переходили в эту стихию регистрации, которая присваивает их, представляясь квазипричиной. Но она не может это сделать, не принимая, в свою очередь, этот коннективный режим в форме определенной союзной связи или некоего спряжения лиц, совместимого с дизъюнкциями происхождения. Именно в этом смысле экономика работает союзами. В производстве детей ребенок записывается по отношению к дизъюнктивным линиям своего отца и своей матери, но и эти линии, в свою очередь, вписывают его только посредством коннекции, представленной браком его отца и его матери. Следовательно, ни в один момент союз не может быть выведен из происхождения, поскольку и происхождение, и союз составляют по своей сущности открытый цикл, в котором социус воздействует на производство и в котором одновременно производство реагирует на социус. Марксисты правы, когда напоминают, что если родство и господствует в первобытном обществе, то оно в самом своем господстве детерминировано экономическими и политическими факторами. И если происхождение выражает то, что является господствующим, оставаясь детерминированным, — союз выражает то, что является детерминантом, или, скорее, выражает возвращение детерминанта в детерминированную систему господства. Вот почему важно изучить, как именно союзы сопрягаются с линиями происхождения на данной территориальной поверхности. Лич достаточно точно определил инстанцию локальных линий родства, которые отличаются от линий происхождения и действуют на уровне небольших сегментов, — это группы людей, живущих в одном и том же месте или в соседних местах, эти группы составляют браки и формируют конкретную реальность в гораздо большей степени, нежели абстрактные системы родства и матримониальные классы. Система родства является не структурой, а практикой, праксисом, методом и даже стратегией. Луис Берт, анализируя отношение союза и иерархии, показывает, что деревня выступает в качестве третьего члена, разрешающего матримониальные связи между элементами, которые были бы запрещены дизъюнкцией двух половин деревни, если подходить только с точки зрения структуры: «третий термин должен поэтому интерпретироваться скорее как метод, а не как действительный структурный элемент»[135]. Каждый раз, когда отношения родства в первобытном сообществе интерпретируются в зависимости от некоей структуры, которая якобы развертывается ментально, происходит соскальзывание к идеологии крупных сегментов, которая ставит союз в зависимость от больших линий происхождения, но при этом разоблачается практикой. «Нужно задаться вопросом, действительно ли в системах асимметричного союза существует фундаментальная тенденция обобщенного обмена, то есть тенденция завершения цикла. У народа мру я не смог найти ничего подобного… Каждый ведет себя так, словно бы ему была неизвестна та компенсация, которая возникнет в результате завершения цикла, каждый подчеркивает асимметрию отношения, настаивая на отношениях кредитора — должника»[136]. Система родства представляется закрытой только в той мере, в какой она отделяется от экономических и политических оснований, которые поддерживают ее в открытом состоянии и делают из союза нечто отличное от простой комбинаторики матримониальных классов и линий происхождения. Здесь разыгрывается вся логика кодирования потоков. Как обеспечить взаимное приспособление и подгонку друг к другу означающей цепочки и потока производства? Великий охотник-кочевник следует за потоками, быстро истощает их и смещается вместе с ними. В ускоренном режиме он воспроизводит всю свою линию происхождения, присваивает ее в том самом месте, которое поддерживает его в непосредственном отношении с предком или богом. Пьер Кластр описывает одинокого охотника, который составляет единое целое со своей силой и своей судьбой, который выкрикивает свою песню на языке, все более ускоряющемся и искаженном: Я, я, я — «я могучая природа, я возбужденная и агрессивная природа!»[137]. Таковы два характера охотника, великого параноика саванны или леса — реальное смещение с потоками, прямое происхождение от бога. Дело в том, что в пространстве кочевника полное тело социуса представляется просто прилагающимся к производству, оно еще не накладывается на производство. Пространство стоянки остается прилагающимся к пространству леса, оно постоянно воспроизводится в процессе производства, но оно еще не присвоило этот процесс. Объективно мнимое движение записи не подавило реальное движение кочевничества. Но не существует чистого кочевника, всегда и уже есть стоянка, где нужно хранить припасы, как бы малы они ни были, записывать и распределять, жениться и кормиться (Кластр хорошо показывает, как у гуаяки[138] на смену коннекции охотников и живых животных приходит дизъюнкция мертвых животных и охотников, дизъюнкция, подобная инцесту, поскольку охотник не может потреблять свою собственную добычу). Короче говоря, как мы увидим и на примере других случаев, всегда имеется извращенец, приходящий на смену параноику или сопровождающий его, — иногда это один и тот же человек в двух разных ситуациях: параноик саванны и извращенец деревни. Ведь, как только социус фиксируется, накладывается на производительные силы, приписывает их себе, проблема кодирования уже не может решаться за счет мгновенности перемещения (с точки зрения потока) и ускоренного воспроизводства (с точки зрения цепочки). Необходимо, чтобы потоки стали объектом выборок, которые создают минимальный запас, и чтобы означающая цепочка стала объектом отделений, которые создают минимум опосредовании. Поток кодируется настолько, насколько отделения цепочки и выборки потоков действуют в соответствии друг с другом, охватывают друг друга и вступают в союз. В этом-то и заключается в высшей степени извращенная деятельность локальных групп, которые заключают браки на первичной территориальности, — это нормальная или непатологическая извращенность, как говорил Анри Эй [Henry Еу], обсуждая иные случаи, в которых проявляется «психическая работа по выбору, уточнению, подсчету». И так происходит с самого начала, поскольку не существует чистого кочевника, который мог бы довольствоваться гонкой за потоками и воспеванием своего непосредственного родства, всегда существует социус, который ожидает собственного проецирования, уже занимаясь выборкой и отделением.

Выборки потоков создают запас происхождения в означающей цепочке; но и, наоборот, отделения цепочки создают движимые долги союза, которые ориентируют и направляют потоки. На полотне как семейном запасе обмениваются брачными камнями или каури[139]. Существует большой цикл потоков производства и цепочек записи и более узкий цикл между запасами происхождения, которые сцепляют или сжимают потоки, и массивами союзов, которые заставляют цепочки течь. Происхождение от предков — это одновременно поток производства и цепочка записи, запас происхождения и флюксия союза. Все происходит так, словно бы запас создавал поверхностную энергию записи или регистрации, потенциальную энергию мнимого движения, однако долг — это актуальное направление этого движения, кинетическая энергия, определенная открытым в обе стороны путем даров и ответных даров, проложенным на этой поверхности. В «кула»[140] циркуляция ожерелий и колье останавливается в определенных местах, в определенных обстоятельствах, чтобы образовать запас.

Не существует производительных коннекций без дизъюнкций происхождения, которые их себе присваивают, так же как нет дизъюнкций происхождения, которые не воссоздавали бы латеральные коннекций при помощи союзов и супружеств отдельных лиц. Не только потоки и цепочки, но и постоянные запасы и движимые пакеты, поскольку они сами предполагают двусторонние отношения между цепочками и потоками, находятся в состоянии постоянной относительности: их элементы изменяются — женщины, потребительские блага, ритуальные предметы, права, престижи и статусы. Если постулировать, что где-то здесь мы так или иначе найдем ценовое равновесие, тогда мы будем вынуждены усмотреть в очевидном неравновесии отношений некое патологические следствие, которое объясняется тем, что предположительно закрытая система расширяется в каком-то направлении и раскрывается по мере того, как обязательства становятся все более неясными и сложными. Но подобная концепция находится в противоречии с первобытной «холодной экономикой», не располагающей точным значением инвестиций, монетой и рынком, рыночным отношением всеобщего обмена. Напротив, пружина подобной экономики состоит в действительной прибавочной стоимости кода: каждый отрыв цепочки производит, с той или другой стороны потоков производства, феномены избытка или недостатка, нехватки или накопления, которые компенсируются необмениваемыми элементами — например, приобретаемым престижем или же распределенным потреблением («Глава превращает преходящие ценности в непреходящий престиж при помощи показательных празднеств; таким образом, потребители благ оказываются в конце исходными производителями»)[141]. Прибавочная стоимость кода является первичной формой прибавочной стоимости, поскольку отвечает знаменитой формуле Мосса: [это] дух дарованной вещи или сила вещей, которая делает так, что дары должны быть возвращены с процентом, будучи территориальными знаками желания и власти, принципами изобилия и умножения благ. Неравновесие, не будучи ни в коем случае патологическим следствием, является принципиальным и функциональным. Ни в коем случае не будучи расширением некоей исходно закрытой системы, открытие идет первым шагом, основывается на гетерогенности элементов, которые составляют возмещения и компенсируют неравновесие, смещая его. Короче говоря, отделения означающей цепочки в согласии с союзными отношениями порождают прибавочные стоимости кода на уровне потоков, из которых проистекают различия линий происхождения (например, высокий или низкий ранг дарителей и получателей женщин). Прибавочная стоимость кода осуществляет различные действия первобытной территориальной машины, отделяет сегменты цепочки, организует выборки потоков, распределяет доли, приходящиеся каждому.

Мысль, что первобытные общества не имеют истории, что они управляются архетипами и их повторением, является весьма слабой и неадекватной. Эта идея родилась не у этнологов, а, скорее, у идеологов, преданных трагическому иудеохристианскому сознанию, которое они хотели представить в качестве «изобретателя» истории. Если историей называть динамическую и открытую реальность общества, находящегося в состоянии функционального неравновесия или колеблющегося, нестабильного и все время компенсируемого равновесия, включающего не только институциализированные конфликты, но и конфликты, порождающие изменения, восстания, разрывы и расколы, тогда первобытные общества наполнены историей, они весьма далеки от стабильности или же от гармонии, которой их хотят наделить во имя главенства некой единогласной группы. Присутствие истории в любой общественной машине проявляется со всей очевидностью в разногласиях, в которых, как говорит Леви-Строс, «открывается мета события, которую невозможно не признать»[142]. Верно то, что существует много способов интерпретации этих разногласий — их можно интерпретировать идеально, то есть через разницу реальной институции и ее предполагаемой идеальной модели; морально, то есть привлекая структурную связь закона и его нарушения; физически, то есть как если бы речь шла о явлении износа, в результате которого общественная машина оказывается неспособной обрабатывать собственный материал. Но здесь снова выясняется, что прежде всего следует дать актуальную и функциональную интерпретацию — чтобы вообще функционировать, общественная машина не должна функционировать хорошо. Этот тезис можно было бы доказать на примере сегментарной системы, постоянно призываемой к самовосстановлению на своих собственных обломках; точно так же обстоит дело с организацией политической функции в этих системах, которая эффективно осуществляется только посредством указания на собственное бессилие[143]. Этнологи постоянно говорят, что правила родства не применяются, да и не могут применяться в реальных браках — но не потому, что эти правила идеальны, а — напротив — потому, что они определяют критические точки, в которых весь аппарат начинает действовать при условии собственной блокировки и по необходимости оказывается в негативном отношении с группой. Именно здесь обнаруживается тождество общественной машины и желающей — ее пределом является не износ, а сбой; она функционирует только со скрипом, постоянно ломаясь, раскалываясь маленькими взрывами, поскольку все эти дисфункции являются частью самого ее функционирования, и это не самый незначительный аспект системы жестокости. Никогда разногласие или дисфункция не означали смерти общественной машины, которая, напротив, имеет привычку питаться вызываемыми ею противоречиями, провоцируемыми ею кризисами, порождаемыми ею тревогами и адскими поступками, которые ее укрепляют, — капитализм научил нас этому и перестал сомневаться в себе, тогда как даже социалисты отказались верить в возможность естественной смерти в результате износа. Никто никогда не умирает от противоречий. Чем больше поломок, чем больше шизофрении, тем лучше все работает, по-американски.

Но уже с этой точки зрения, хотя не в том же ракурсе, следует рассматривать первобытный социус, территориальную машину склонения союзов и происхождений. Эта машина — Сегментарная машина, поскольку посредством своего двойного, племенного и родового, аппарата она выпускает сегменты переменной длины: генеалогические родовые единицы крупных, средних и минимальных потомственных линий, наделенные своей иерархией, соответствующими старейшинами, старшими хранителями запаса и организаторами браков; территориальные племенные единицы первичных, вторичных и третичных разделов с их линиями господства и их союзами. «Точка разделения между племенными разделами становится точкой расхождения клановой структуры линий родства, привязанных к каждому из разделов; кланы и их линии родства не являются когерентными различными группами, они воплощены в локальные сообщества, внутри которых они функционируют структурно»[144]. Две системы пересекаются друг с другом, поскольку каждый сегмент связан с потоками и цепочками, с запасами потока и с проходными потоками, с выборками кода и с отделениями цепочек (некоторые виды производительного труда осуществляются в рамках племенной системы, а другие — в рамках системы родства). Между неотчуждаемым происхождения и движимостью союза имеются всевозможные промежуточные состояния, которые происходят из изменчивости и относительности сегментов. Дело в том, что каждый сегмент оценивает свою длину и существует в качестве сегмента лишь в противопоставлении с другими сегментами в последовательности инстанций, упорядоченных друг по отношению к другу, — сегментарная машина возбуждает соревнования, конфликты и разрывы в вариациях происхождения и флуктуациях союза. Вся система эволюционирует между двух полюсов — полюсом слияния, противостоящего другим группам, и полюсом раскола, возникающего из-за постоянного формирования новых линий родства, стремящихся к независимости попутно с капитализацией союзов и происхождения. На всем пространстве от одного полюса к другому все сбои и провалы производятся в системе, которая постоянно возрождается из своих собственных разногласий. Что хочет сказать Жанна Фавре [Jeanne Favret], когда она, наряду с другими этнологами, показывает, что «устойчивость сегментарной организации парадоксальным образом требует, чтобы ее механизмы были достаточно неэффективны, чтобы страх оставался двигателем всего целого»? Какой страх? Можно было бы сказать, что общественные формации предчувствуют — предчувствуют мрачно и меланхолически — то, что с ними случится, хотя то, что с ними случается, всегда приходит к ним извне и устремляется в их открытое устье. Быть может, даже именно по этой причине случающееся с ними приходит к ним извне; они душат внутреннюю потенциальность этого случающегося внешнего ценой тех дисфункций, которые сразу же становятся интегрирующим моментом функционирования их системы.

Сегментарная территориальная машина устраняет слияние посредством раскола и мешает концентрации власти, поддерживая органы совета вождя в бессильном отношении к группе — как будто бы дикари сами предчувствовали восхождение имперского Варвара, который, впрочем, придет извне и перекодирует все их коды. Но самой большой опасностью было бы все равно рассеяние — такой раскол, что все возможности кода были бы в нем подавлены: раскодированные потоки, текущие по слепому и немому, детерриторизованному социусу — вот кошмар, который первобытная общественная машина всеми силами, всеми своими сегментарными артикуляциями отгоняет от себя. Первобытная машина не то что не знает об обмене, торговле и промышленности, она их отгоняет, локализует их, разбивает на части, заключает в границы, удерживает торговца и кузнеца в подчиненном положении, лишь бы только потоки обмена и производства не разбили коды в пользу собственных абстрактных или фиктивных количеств. А разве не является тем же самым и Эдип, страх инцеста — боязнью раскодированного потока? Если капитализм и является универсальной истиной, то только в том смысле, в каком он является негативом всех общественных формаций — он есть сама вещь, неименуемое, обобщенное раскодирование потоков, которое позволяет понять a contrario[145] тайну всех этих формаций, которая заключается в том, что нужно кодировать потоки и даже перекодировать их до того, как что-то успеет ускользнуть от кодирования.

Не первобытные общества находятся вне истории, а капитализм — в конце ее, именно он является результатом длинной истории случайностей и катастроф, именно его пришествие совпадает с этим концом. Нельзя сказать, что предыдущие формации не предвидели этого — эту Вещь, которая пришла извне только потому, что поднималась изнутри, и которой нельзя помешать подниматься. Отсюда возможность ретроспективного прочтения всей истории с опорой на капитализм. Признаки классов можно искать уже в докапиталистических обществах. Однако этнологи отмечают, насколько сложно разделить эти протоклассы, касты, организованные имперской машиной, и ранги, распределяемые первобытной сегментарной машиной. Критерии, разделяющие классы, касты и ранги, не должны обнаруживаться в качествах относительного постоянства или проницаемости, закрытости или открытости; подобные критерии каждый раз оказываются обманчивыми и явно ошибочными. Однако ранги неотделимы от первобытного территориального кодирования, тогда как касты неотделимы от имперского государственного перекодирования, а классы относятся к процессу рыночного промышленного производства, раскодированного в условиях капитализма. Следовательно, всю историю можно прочесть под знаком классов, но при условии соблюдения обозначенных Марксом правил, и в той мере, в какой классы являются «негативом» каст и рангов. Ведь, несомненно, режим раскодирования означает не отсутствие организации, а лишь самую мрачную организацию, самую тяжкую отчетность, аксиоматику, замещающую коды и включающую их в себя — всегда a contrario.

Следующая глава >

fil.wikireading.ru

История колеса, его создания и развития

Казалось бы, такое простое достижение — изобретение колеса, и все же оно великое. Первые древнейшие колеса найдены в Месопотамии, Венгрии, Средней Азии и в степях Дона и Днепра.

История создания колеса: начало

Очень любопытно, что колесо изобрели не тогда, когда люди еще скитались. При кочевом образе жизни они весь свой скарб носили на себе. Колесо было изобретено, когда они уже осели на определенном месте. Оседлые люди стали разводить хозяйство: засевать поля, разводить домашний скот, строить малые, а затем и большие поселения и города.

Стала развиваться торговля зерном, камнем, лесом и пр. А это огромные расстояния, которые нужно преодолевать с большим и тяжелым грузом. Вот тут и появилась эта простая идея.

Каким образом в древности эта идея пришла в голову? История колеса довольно любопытна.

Люди, постоянно работая с вырубленными и поваленными бревнами, обнаружили, что их можно катить, немного подталкивая.

Идея создания рычага

И в то время кроманьонцы изобрели еще и рычаг. С этого момента началась история изобретения колеса.

Как это случилось? Благодаря нажатию на подложенную палку под бревно, оно стало катиться. После повторного нажатия оно покатилось еще дальше. Тогда стали использовать еще больше подобных рычагов, благодаря которым уже можно было передвигать одновременно несколько бревен.

Потом пришла прекрасная идея - положить на катящиеся бревна наискосок другое бревно, и оно покатилось вместе с ними.

Таким образом, пришла очередная мысль, что бревна транспортируемые уже сами могли бы быть в качестве "транспорта", если поперек сверху еще положить бревна. В Древнем Египте таким образом передвигали немыслимой величины каменные статуи. История происхождения колеса продолжала пополняться любопытными фактами.

Дальнейшее усовершенствование техники передвижения грузов

Тот метод с рычагами был не очень удобным: ближние к рычагам бревна периодически высвобождались из-под груза, и их постоянно приходилось с помощью рук переносить вперед и класть рядом с еще находящимися под верхними бревнами. Появилась необходимость их зафиксировать.

В итоге получилось что-то вроде подобия повозки. Она была грубоватая и неказистая. Но положенный на нее сверху груз двигался. Оставалось только сильно нажимать на рычаги. На такой более совершенной повозке возили и другие грузы: мешки с зернами, камни и др.

Это сооружение могло катиться только по ровной поверхности. Любое препятствие в виде камня на пути могло легко разрушить эту конструкцию. И тут появилась идея закрепить бревна между собой (штук 10), внизу прикрепить еще по две пары гладко обтесанных бревен, а между этими еще и третье — гладкое, большего диаметра и свободное.

Так появилась повозка, вернее каток. Он очень хорошо двигался, и не приходилось его толкать рычагами, для этого было достаточно усилия рук. Таким был прообраз колеса.

История развития колеса довольно длинная. До изобретения настоящего колеса решалось много промежуточных проблем.

Совершенствование транспорта для перевозок грузов

Сначала с повозки убрали обе пары бревен, оставив только два катка. Затем их закрепили к повозке скобами медными, но так, чтобы они вращались. Был важный недостаток: разная толщина на разных краях бревна приводила к поворачиванию повозки в сторону.

Потом было обращено внимание на то, что та повозка, под которой каток был тоньше в центре, чем по краям, передвигается равномернее. Такую повозку и заносит в сторону меньше. Тогда изобретатель катка оставил только два валика по сторонам из целого бревна, а между ними - тонкую жердь. А потом, отделив эти валики от жерди, получил колесо.

История возникновения колеса как уже готового технического сооружения для передвижения и перетаскивания грузов началась практически с этого момента.

Первое колесо было очень тяжелым. Даже была найдена повозка с цельными колесами, вырезанными из ствола большого дерева (древнейший индийский город Мохенджо-Даро).

Вскоре для повозок стали использовать животных в упряжке. Этот момент явился переломным и решающим в истории развития и усовершенствования транспорта. Пополняется различными интересными преобразованиями история колеса. Телеги тоже претерпевают существенные изменения.

Усовершенствование конструкции телеги

В древние времена были изделия двух видов: круг гончарный и колесо для телеги. Первый — предок шкивов, шестеренок механизма часов, водяных колес и др.Самые первые телеги представляли собой простые сани, поставленные на колеса. Последние, в свою очередь, были скреплены осями. Колеса и сама ось составляли единое целое. Однако когда телега поворачивала с такими колесами, внешнее ехало намного дольше, чем внутреннее. В связи с этим колесо всегда скользило или буксовало.

Позже появились конструкции, двигающиеся свободнее, так как ось крепилась к экипажу. Это позволило ехать быстрее и поворачивать легче.

Самыми первыми были крестьянские телеги, катафалки царские, священные повозки богов и военные колесницы.

Первые телеги были и двух-, и четырехколесными. Однако последние были непрактичными. Почему? Задняя и передняя оси прикреплялись к корпусу. Такой экипаж не мог совершать крутые повороты.

2000 лет назад была изобретена передняя подвижная ось, которая позволяла экипажу поворачиваться в любую сторону.

Уже во втором тысячелетии до н. э. в Юго-Западной Азии изобрели колеса со спицами.

Древние изображения колеса

Первое древнейшее наскальное изображение (3000 лет до н. э.) саней с колесами найдено в г. Уроке Шумерской провинции.

Образ колеса на Востоке слился с образом Солнца и власти. В различных мифологиях многих государств стали упоминаться образы колеса. Колесо с Солнцем ассоциировалось так: Солнце — возвышенное и круглое, колесо — тоже круглое, еще оно позволяет человеку быстро передвигаться. Все это - преимущество и господство.

Имеют место слухи, что первое древнее колесо появилось все же не в Месопотамии, а в Турции на востоке, а возможно, и на севере Ирана. Затем они появились и в северных краях.

Виды древних колес

Уже в 3 тысячелетии до н.э. колеса обматывались кожей, а во 2 тысячелетии приколачивали в колеса гвозди, торчащие острием наружу. Это делалось для того, чтобы увеличилось их сцепление с поверхностью земли. Причем они могли быть сплошными, но уже не из цельного ствола, а составленные и сколоченные из трех частей.

К тому времени были приручены лошади, и появились повозки, которые стали разделяться на боевые колесницы (быстрые) и экипажи для царя. Были и телеги специально для хозяйства (с волом).

История колеса, на первый взгляд такого простого предмета, показывает, что каждый народ вносил какие-то полезные изменения в его конструкцию, благодаря чему она совершенствовалась быстро.

Так и докатилась повозка на Восток, до Китая (эпоха царства Инь). Уже в 2000 г до н. э. колесо было со спицами и ободом.

Колесо в Европе

Дальнейшая история колеса и его развития связана исключительно именно с кельтскими племенами. Они начали “обувать” обод колеса металлом (1500 год до н. э.), а всего лишь через пару веков (во времена Троянской войны) колеса были практически целиком металлические.

На таких и сражались гомеровские герои. Про такие колесницы восхищенно писал библейский пророк Наум. Они сильно разбивали дорогу, поэтому в 50 году до н. э. был создан и принят самый первый закон, который ограничивал нагрузку на каждое колесо до 250 кг.

За 3000 лет древнее колесо изменило жизнь почти всей Европы. А вот до Африки (территории южнее Сахары), Азии (Юго-Восточной) и Австралии так и не доехало.

Истинная история колеса до конца не изучена. Есть и такая гипотеза создания колеса. Горшки люди лепили (хоть и кособокие) еще раньше — 6000 лет до н. э. Но с появлением гончарного круга и вид посуды намного улучшился. А круг гончарный - и есть колесо, только положенное набок. Так кто же позаимствовал идею? Может, все-таки возница у гончара?

fb.ru

Транспорт в древности | Интересник

Среди того, что нам оставили великие цивилизации прошлого, находятся ключи к тому, что мы изобрели только сегодня. Оказывается, основа современного транспорта была заложена тысячи лет назад.

Открыв тайны древнего мира, мы навсегда изменили свои представления о том, откуда появились самолеты, поезда и автомобили. Как далеко мы можем раздвинуть границы машиностроения? Или мы просто дорабатываем то, что придумали древние? Если мы всего лишь верхушка айсберга, который создал древний мир, какие еще изобретения нам предстоит обнаружить, чтобы переписать историю?

Первая железная дорога

Изобретение автоматизированного транспорта – это не сегодняшняя реальность – люди задумывались об этом еще в древности. Две с половиной тысячи лет назад древние греки переживали расцвет своего могущества, их идеи, вещи, язык и культура доминировали везде – от древнего Карфагена на западе до современной Турции на востоке.

Но у греческой цивилизации была трудноразрешимая задача: как избежать необходимости плыть тысячи километров по морю, если можно преодолеть 4 мили по суше?

Допустим, вы едете из Афин на Сицилию. Садитесь на корабль и плывете через Пелопоннес. Вам мешают течения, ветры, 200-метровые горы – идеальные условия для пиратов, которые обитали на полуострове, сбрасывали за борт моряков и захватывали корабль. Плавать этой дорогой было опасно.

Навигационный кошмар заставил греков начать в 19 веке эпохальную стройку. Сегодня мы видим плоды их труда. Это одно из чудес современной Греции – Коринфский канал. Он глубоко вдается в отвесные скалы и имеет ширину 25 метров. Это триумф инженерной мысли. Но он был закончен в 1893 году, на 2 тысячи лет позднее, чем хотели древние греки. Как древнегреческие инженеры собирались справиться с этой невыполнимой миссией?

Первым человеком, которому пришла в голову мысль о переправке кораблей через диолк, был тиран Периандр, правивший в 6 веке до н.э. Он понял, что построив дорогу, он сможет улучшить транспортное движение, перетаскивая корабли с одной стороны на другую.

Сейчас мы считаем, что эта простая дорога из известняка – ключ к гениальному изобретению греков. Древние греки использовали один из первых тягачей в истории – древний кран, чтобы поднимать супер корабли из воды.

С помощью сложной системы блоков суда затаскивали на тележки орды рабов и быков. Тележки двигались по установленным рельсам – это первая древняя железная дорога.

Речь идет не о машине, у которой две оси и четыре колеса – там было много осей и множество колес. Переправляясь по диолку, нужно было строго попадать в углубления, иначе корабль мог перевернуться.

Более 1300 лет благодаря диолку процветала эта торговая империя в центральном Средиземноморье. Но все же греки упустили величайшую возможность в истории.

В 1 веке блестящий изобретатель Герон Александрийский придумал первый в мире паровой шар. Если бы он пошел чуть дальше, возможно, у нас уже тогда была бы автоматизированная железная дорога.

Прототип современного автомобиля

Но ни одно из этих изобретений не было бы возможным, если бы не было простейшего понятия – колеса. За 5-тысячелетнюю историю колесо полностью изменило наше представление о путешествиях. Как мы прошли пусть от простого круга до сегодняшних машин?

Ответ начнем и величайших строителей дорог и изготовителей колесниц – римлян. Они построили сеть дорог с точностью, достойной нейрохирурга. Но мы лишь начинаем узнавать, насколько передовыми были их средства передвижения.

Машина называется комука домитория – это слово фактически означает современную машину. Это показывает, насколько важными были технологии древних римлян.

Самое удивительное, что дизайн древних машин, построенных 2 тысячи лет назад, напоминал дизайн первых автомобилей. Основание колеса можно реконструировать по следам на римских дорогах, мы знаем, какой ширины были эти машины во времена римлян.

Две тысячи лет назад римские машины ездили по таким дорогам, что деревянные средства передвижения не выдерживали. Как же машины сносили такую тряску?

Поразительно, но древние придумали основную часть современной машины – систему подвесок. Карета раскачивалась на кожаных ремнях и с одной стороны была подвешена на металлических кольцах, а с другой – на декоративных и в то же время функциональных элементах, изображающих богиню Викторию.

Эта технология сделала машину и средства передвижения неотъемлемой частью жизни римлян. Древние пользовались автомобилем, как и мы сегодня. Но мы только начинаем постигать, насколько машина вошла в жизнь древних.

Регион Эврос на севере Греции. Археологи нашли здесь настоящий клад с древними артефактами. Разглядывая колеса колесниц, найденные на этом месте, ученые сделали вывод, что они были достаточно передовыми изобретениями. В сельской местности этим дизайном пользовались до 60-х годов 20 века.

Дело принято другой оборот, когда команда нашла древние артефакты, которые римляне хоронили вместе с мертвыми. Обычно артефакты делали из стекла, меди, иногда из золота. От колесниц сохранились медные украшения и функциональные части из железа и меди.

В Эвросе сделали удивительную находку: транспорт был не только важной частью древнего мира, но его также предусмотрительно брали в загробную жизнь. Сокровища, погребенные вместе с телегами, показывают, насколько древние ценили свои средства передвижения, так же, как многие люди ценят свои автомобили. Транспорт был очень важным аспектом жизни в античные времена, и древние постоянно стремились к его усовершенствованию.

Машина для инвалидов

В машинах 21 века используются высокие технологии, позволяющие им развивать скорость до 250 км/ч. Мало кто сейчас понимает, что гоночные машины «Формулы-1» стоимостью в миллионы долларов никогда не появились бы, если бы не смекалка первых изготовителей машин.

И Италии в 15 веке итальянский доктор по имени Джованни Фонтана придумал машину для инвалидов, которая изменили историю. Он написал манускрипт, который озаглавил «Де Ребус Перцис», поскольку он был врачом. В нем он описал странное средство, на котором могли передвигаться инвалиды, как в современной инвалидной коляске. Он использовал веревки и блоки, которые позже превратились у него в оси.

Используя оригинальную конструкцию Фонтана, мы может собрать машину, которая позволит нам передвигаться за счет собственной энергии. Человек тянет за веревку, пропущенную через блок, и поворачивает колеса. Человек помогает передвигаться сам себе, но использование блоков дает множество других преимуществ.

В своей конструкции Джованни предусмотрел ряд шестеренок, которые вращались, когда человек дергал за веревку. Отчасти – ручная передача, отчасти – машина, отчасти – кресло седана. Это удивительное изобретение ознаменовало начало новой эры, когда человек смог передвигаться на машинах.

Танк и машина на пружинах Леонардо да Винчи

Ученый, изобретатель, художник, инженер Леонардо да Винчи бы одним из самых выдающихся умов в истории. В его записях были дизайны невероятных машин, которые могли нанести непоправимые разрушения на полях сражений.

Одно из изобретений Леонардо, которое привлекает большое внимание – это танк. Он имеет коническую крышу с обзорной щелью наверху. Он сделан из толстых досок, а по краям есть ряд орудий, которые могут стрелять во всех направлениях.

Внутри есть два рычага, с помощью которых управляют колесами. Леонардо предусмотрел, чтобы из него стреляли во все стороны для того, чтобы защитить тех, кто внутри, убивать врагов и вызывать панику.

Точные спецификации ружей историкам до сих пор неизвестны, но, судя по всему, там использовали пушки, которые стреляли 300-фунтовыми ядрами в бегущих в ужасе врагов.

Хотя нет доказательств, что по этим рисункам были сделаны танки, Леонардо создал эти невероятные конструкции за 400 лет до того, как первые танки появились на полях сражений Первой Мировой войны.

Особенно поражает еще одно изобретение Леонардо – полностью автоматический автомобиль на пружинах. Он изучал, как средства передвижения могут ездить на источнике двигательной энергии. Это его знаменитый проект машины на пружинах.

Леонардо, придумавший первую машину, объединил раннюю робототехнику с механикой. Спустя 500 лет после его изобретения современные инженеры выяснили, как она могла работать.

Леонардо хотел использовать сильные пружины, которые можно регулировать, чтобы они не слишком быстро тратили энергию, т.е. были автономными. При желании машина могла затормозить, а если нажать акселератор, она могла поехать.

Уникальная машина Леонардо двигалась с помощью пружин, которые накапливали энергию и передавали ее колесам посредством сложной системы шестеренок, которые соединялись с регулятором. Особая система шестеренок позволяла машине двигаться вперед с постоянной скоростью: сначала быстро, потом, когда пружина разматывалась – медленнее.

Так же, как современные машины работают на бензине, автомобиль Леонардо работал на энергии мощной пружины. Используя технологию часового механизма, он придумал первую в истории самоходную машину.

Ее пробег был ограничен из-за пружины, но ее можно было отрегулировать, и она заработала бы как бензиновый двигатель – если нет бензина, он все равно работает.

Хотя Леонардо был человеком своей эпохи, он придумал сложные автоматические машины, которые появились только во время промышленной революции.

Машина Леонардо расширила границы транспортных технологий и заложила основу для создания сегодняшних автомобилей и поездов.

Ракетная машина на пороховом топливе

В 15 веке венецианский инженер Джованни Фонтана представил миру ракетную машину с одним блестящим изобретением – пороховым топливом.

Пороховое топливо – это взрывчатый порох, горение которого можно контролировать, как взрыв бомбы можно отсрочить на определенный период времени.

Сейчас это невинное изобретение, но 600 лет назад оно было грозным оружием. Нужно помнить, что в таких устройствах используется зажигающее средство – его можно было поджечь и направить на врага. От нескольких подобных устройств эффект был бы устрашающим.

Древние летающие машины

Человечество постоянно расширяет границы своих возможностей: от железных дорог до танков и ракет. Но одна область осталась непокоренной – полет человека.

Тысячи лет люди мечтали о том дне, когда они отправятся в главное путешествие – в полет к небесам.

Первые изобретатели из Китая и Европы эпохи Возрождения придумали невероятные летающие машины. Но, как гласит история, сам полет оставался далекой фантазией вплоть до изобретения братьев Райт в 1903 году.

Теперь новые свидетельства могут полностью переписать историю о том, ка человечество училось летать.

По всей Южной Америке – от пустынных равнин Перу до джунглей Амазонки – коренные жители веками изображали природу. Мы узнаем секреты их культуры благодаря поразительным фрескам, посуде и артефактам.

В 1965 году в глубине колумбийских дождевых лесов группа исследователей сделала любопытную находку: почти тысячу лет назад древние люди квимбоян изготавливали прекрасные украшения из золота и медных сплавов.

На первый взгляд – это небольшое крылатое насекомое. После второго взгляда вы понимаете, что в этих предметах есть нечто странное: они непохожи ни на одно летающее существо из дикой природы. Например, ни у одного из животных нет плавников, они встречаются только у рыб.

После внимательного рассмотрения ученые натолкнулись еще на одну загадку: у всех насекомых крылья расположены в верхней части туловища, а на древних блошках – внизу, что присуще только современным реактивным самолетам. Но и это еще не все: как и у реактивных самолетов, на брошках дельтовидные крылья. На них четко виден руль, совершенно удивительные элероны! Все эти характеристики встречаются у современных космических шаттлов!

Подобная золотая вещица таит странную загадку: может это модель существовавшего самолета?

Умели ли древние квимбоян летать за тысячу лет до первого полета?

Было найдено 20 подобных артефактов, они все похожей формы. Это интересно, но мы не знаем, каково их настоящее назначение.

interesnik.net

Государственная академия сферы быта и услуг

Кафедра культурологии

Реферат по культурологии на тему

Культура первобытного общества

студента IV курса

специальности 2301-02

“Информационный сервис”

шифр 2794-001

Володченко Е. В.

ГАСБУ 1998

Содержание :

1. Введение.

2. Духовная жизнь первобытного общества.

3. Искусство первобытного общества.

4. Первобытные машины и изобретения.

1. Введение.

Первобытнообщинная формация была самой длительной в истории человечества. Ее нижняя грань по новейшим данным—от примерно 2 млн. лет назад, верхняя грань колеблется в пределах последних 5 тысяч лет: в Азии и Африке первые цивилизации возникли на рубеже 4—3 тысячелетий до н. э., в Европе — в 1 тысячелетии до н. э., в Америке—в 1 тысячелетии н. э. в других областях ойкумены — еще позднее.

Широко распространена археологическая периодизация, основанная на различиях в материале и технике изготовления орудий труда; это деление истории человечества на три века—каменный, бронзовый и железный. Каменный делится на древний каменный век, или палеолит , и новый каменный век, или неолит Между палеолитом и неолитом выделяют переходную эпоху—мезолит. В палеолите различают ранний (нижний, древний) палеолит (приблизительно 2000—40 тысяч лет назад) и поздний (верхний) палеолит (40—12 тысяч лет назад). Иногда выделяют в особый период средний палеолит (100—40 тысяч лет назад). Мезолит датируется приблизительно 12 - 5 тысячелетиями до н. э. Неравномерность развития культуры на разных территориях, наметившаяся в позднем палеолите, еще более усилилась в неолите. Большая часть неолитических памятников Европы и Азии датируется 5—3 тысячелетиями до н. э. конец эпохи неолита, когда появились первые орудия из меди, называют энеолитом, или халколитом .

Археологические эпохи могут быть синхронизированы с геологическими периодами истории Земли. Времени существования человека приблизительно соответствует четвертичный период. Его делят на две эпохи: 1) предледниковую и ледниковую, называемую плейстоцен, и 2) послеледниковую - голоцен. В археологической периодизации плейстоцен соответствует эпохам палеолита и в значительной части, а может быть и полностью - мезолита . Неолит относиться уже к послеледниковой эпохе - голоцену.

Истории человечества известен ряд последовательно сменяющих друг друга общественно экономических формаций: первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая... Предмет изучения первобытной истории составляет первая из них, охватывающая весь огромный период времени от появления на земле человека до возникновения классовых обществ и государств. История первобытного общества изучает происхождение человека, зарождение и общественной деятельности, возникновение и первые шаги его материальной и духовной культуры. Важнейшей задачей истории первобытного общества является установление основных особенностей первобытнообщинного строя, выявление общих закономерностей его становления, развития и распада, изучение условий и форм его превращения в классовое общество .

Для первобытнообщинного строя характерен крайне низкий уровень развития производительных сил. Почти на всем его протяжении главным материалом для выделки орудий оставался камень, из которого можно было изготовлять лишь самые примитивные, с трудом поддающиеся усовершенствованию орудия производства. Очень несовершенными были также трудовые навыки и производственный опыт первобытных людей. Плохо оснащенный технически, плохо знавший свои собственные силы, первобытный человек в одиночку был беззащитен перед лицом природы. Отсюда вытекала неизбежность особенно тесного объединения первобытных людей для совместной борьбы за существование, необходимость коллективного труда и коллективной собственности на средства и продукты труда. Первобытное общество не знало частной собственности, эксплуатации человека человеком и отделенной от народа принудительной власти. Оно было доклассовым, догосударственным.

studfiles.net

Военные машины Древнего мира | Интересник

Скорострельная катапульта

Скорострельность ракетных установок – 10 очередей в секунду, они считаются современным оружием. Но исследователи нашли загадочные упоминания о ракетных установках Древнего мира, стрелявших с почти такой же скоростью. Им почти 2 тысячи лет.

В древнекитайских текстах есть смутные намеки на сложные катапульты, которые стреляли огнем со скоростью 8 очередей в секунду. Могли ли древние китайцы изобрести оружие, сравнимое с современными ракетными установками?

В 200-м году нашей эры в древнем Китае шла междоусобная война. Правители прилагали огромные усилия, чтобы защититься от нападений. Китайцы всегда хорошо умели строить укрепленные города, по этой причине они тратили огромные средства на разработку способов уничтожения и захвата крепостей.

В древности осада была тактикой изматывания врага. Чтобы зарядить большую катапульту, требовалось 20 минут. Как древние придумали ускорить этот процесс, чтобы повысить скорострельность?

В тексте древнего изобретателя Маджонга, написанного в 232 году нашей эры, говорится о прототипе катапульты с самой высокой скорострельностью для того времени.

Согласно историческим документам, если привести в движение огромное деревянное маховое колесо, из-за центробежной силы с каждой веревки будут вылетать снаряды. Когда снаряд окажется в высшей точке колеса, лезвие перережет веревку, и снаряд свободно полетит вперед.

Китайцы скрупулезно вели записи о подобных изобретениях. Сохранилось множество военных справочников, начиная с 11 века, в которых есть рисунки разных катапульт.

Древний огнемет

Исследователи случайно нашли упоминание о древнем оружии, таком же мощном, как и современное. Одно из них сделали древние греки. Они описывают инновационную машину, которая внушала людям буквально первобытный страх.

Огонь – одна из главных систем оружия даже в 21 веке. Если на человеке вспыхивала одежда, его товарищи заставляли его кататься по земле, чтобы сбить огонь и уберечь его от ожогов.

Первые машины, в которых стали использовать смертоносный огонь, появились более 2 тысяч лет назад. Их использовали не только против военных, но и против целых городов.

В 424 году до н.э. беотийцы максимально использовали эту мощь. Они осадили город Делиум в центральной Греции, чтобы отвоевать его у афинян. Оборонявшиеся таскали деревья, корни и другие материалы, чтобы укрепить земляные валы.

Деревья около афинских стен подсказали беотийцам, какое выбрать оружие: они придумали огромный огнемет. Сработала ли эта система оружия? Удалось ли им победить афинян?

Об этом пишет древний автор Фукидид – афинский генерал и государственный деятель, которого разжаловали в середине Пелопоннесской войны. Как и большинство разжалованных генералов, он хотел доказать, что с ним обошлись несправедливо, и поэтому он написал книгу.

Эта книга – первое серьезное политическое исследование феномена войны. Не той, о которой слагают легенды, а той, в которой участвую реальные люди. Это важный текст, который мы читаем и по сей день.

Они разрезали вдоль большое бревно, выбрали сердцевину от одного конца до другого, затем вновь аккуратно соединили половинки, подвесив к ним с одного конца на цепях закрытый котел. Потом бревно покрыли железом и железной же трубой соединили с котлом. Все это они привезли на телегах издалека к той части стены, которая построена была в основном из лозы и бревен. А когда подошли близко, то присоединили к концу бревна большие мехи и стали ими дуть.

Сильная струя воздуха, попадая внутрь закрытого котла, который был заполнен зажженными углями, серой и смолой, произвела громадный жар и подожгла стену. Защитники не выдержали и бежали.

Это была очень простая конструкция: большие мехи, длинная трубка и огонь. Мехи раздували так же, как кузнечные.

Деревянные стены Делиума не спасли оборонявшиеся войска. По словам Фукидида, беотийцы использовали это оружие, чтобы придать огню Делиум и выгнать афинян.

Только 200 афинян погибли, остальным позволили бежать. Используя эту технологию, опередившую свое время, беотийцы победили афинян – благодаря силе инженерной мысли.

Но несмотря на это, Афины стали одним из самых могущественных городов Древнего мира. Этот город и по сей день является столицей Греции – 3 тысячи лет спустя.

Торсионная катапульта

На основе использования скорострельной катапульты и благодаря хитроумному использованию огня через тысячу лет военные придумали самое устрашающее и мощное оружие, какое можно представить.

Но эти изобретения были только началом. Современные авианосцы не смогли бы работать без важного элемента, которому две тысячи лет.

В древнеегипетских текстах рассказывается о том, как благодаря лишь силе воздуха работало смертельное оружие.

Современные авианосцы – совершеннейшее оружие. Они используют технологию, которую придумали в древнем Египте свыше 2 тысяч лет назад. Как такое возможно?

В Древнем мире катапульта была техническим лидером гонки вооружений. Она могла накапливать и выпускать больше энергии, чем человек. Накапливаемая энергия называется потенциальной энергией.

Почти все метательные устройства работают по одному принципу: они преобразуют потенциальную энергию в кинетическую. А потенциальная энергия накапливается в эластичном жгуте, который привязан к катапульте. Катапульта накапливает энергию в силе тяжести, когда груз подвешен высоко. И когда вы освобождаете потенциальную энергию, она превращается в кинетическую и выстреливает как ракета.

Стандартной катапультой Древнего мира была торсионная катапульта. Она работает с помощью скрученного жгута, который удерживает энергию. Механизм находится под наклоном, рычаг катапульты соединен со жгутом. Когда она срабатывает, жгут раскручивается, и вся энергия осовобождается.

Жгуты делали из жил животных, пеньки и растянутой кожи. В обычной торсионной катапульте римской армии, в которой использовались органические материалы, освобождалось 2,5 МДж потенциальной энергии. Этого хватало, чтобы метнуть снаряд весом 300 фунтов на 3 мили!.

Поршневая катапульта

В 28-м году до нашей эры в городе Александрия на побережье Египта зародилась новая наука, которая изменила мир.

Железо – не бренный материал, он более надежный, чем жилы, пенька и подобные вещи, которые быстро изнашиваются и портятся. Научившись обрабатывать металлы, люди смогли герметизировать пневматические системы.

Мы сейчас воспринимаем пневматику как данность: в автобусах и машинах используются пневматические тормоза.

В древнеегипетских текстах находятся намеки на то, как эту силу использовали во время войны. Сама идея использовать пневматику в огнеметах была передовой для того времени.

Современные ученые сконструировали по древним текстам модель машины, которая увидела свет 2 тысячи лет назад. Это конструкция первого поршня в истории.

Поршень, использованный Ктесибием – первый пример плунжера. Он представляет собой цилиндр, открытый с одной стороны. Когда вы двигаете поршень, воздух внутри сжимается. Когда газ сжимается, молекулы воздуха становятся ближе друг к другу, давление возрастает, им хочется оторваться друг от друга. Это создает силу, которая возвращает поршень в начальное положение.

Но могли ли первые поршни метнуть снаряд? Такая катапульта могла метать 14-дюймовые деревянные стрелы с железным наконечником.

Но почему поршневая катапульта исчезла из исторических книг сотни лет назад? Скорее всего они не прижились, потому что была проблема с герметизацией, это очень важный момент. Они были ненадежными на поле боя, и солдатам было тяжело таскать такое орудие.

Катапульта авианосца

Если бы они усовершенствовали герметизацию, поршневая катапульта могла бы стать элитным оружием Древнего мира, способным метать снаряды весом несколько тонн, подвиг, который совершает ее потомок – современная поршневая катапульта.

На авианосцах, чтобы запустить истребитель, использую паровую пушку, которая буквально выстреливает самолет в воздух, т.е. в современном мире эта идея была доведена до совершенства.

Она обладает способностью придавать ускорение самолетам весом 55 тысяч фунтов от 0 до 165 узлов на расстояние свыше 300 футов меньше, чем за 2,5 секунды!

Этот принцип, открытый Ктесибием, ежедневно спасает множество жизней. Передняя часть катапульты называется батареей, здесь самолет крепится к шаттлу, соединенному с катапультой. В двигателе находится механизированные цилиндры, которые работают по всей длине катапульты. В цилиндрах расположены поршни, соединенные с шаттлом, находящимся радом с самолетом.

Во время запуска открывается запрограммированный клапан, который выпускает пар в цилиндры. Поршни выталкиваются, и на другом конце от мощного удара вылетает самолет.

Лошадь-торпеда

В древних текстах встречается странный рисунок лошади. Лошадь была одним из самых мощных видов оружия в истории. Веками ничто не внушало солдатам такого страха, как атака вражеской кавалерии.

У кого-то возникал идея прикрепить к лошадям две 20-футовые пики. Так лошадь превратилась в торпеду, сеявшую ужас на поле боя. Это сработало, хотя живая копия древнего оружия ставит военных историков в тупик. Как их использовали? Был ли это успех или провал?

Чтобы это проверить, исследователи обратились к оригинальным текстам, написанным изобретателем этого оружия.

В публичной библиотеке в Сиене хранятся сотни страниц планов и пометок средневековых военных инженеров. Одного из них звали Таккола.

Мариано Таккола родился в 1382 году. В то время в Италии шла нескончаемая война. Многие рисунки Такколы были гениальными изобретениями, например, дыхательный аппарат и тормозящий киль. По некоторым рисункам можно судить о воображении Такколы и о его способностях художника.

Но у нас другой вопрос: были ли рисунок лошади-торпеды гениальным оружием, или всего лишь очередным рисунком в портфолио Такколы?

Когда ученые нашли информацию о потенциальном оружии, то понятия не имели, использовали его или нет. Им пришлось проявить фантазию и представить, как это выглядело на практике. Возможно, рассказчик наблюдал это воочию.

Итак, есть 400-килограммовая лошадь, всадник и доспехи, и того — оружие весом полтонны, движущееся со скоростью 35 миль/час. Если оно в вас врежется, вы не встанете.

Лошадь наводила ужас на солдат до тех пор, пока человечество воевало верхом. Но в случае с пиками у лошади перед носом – барьер, чтобы заставить лошадь двигаться вперед на врага, нужно каленое железо.

На поле боя лошади полагаются только на зрение. Оружие Такколы загораживает лошади обзор. А если лошадь ничего не видит, она просто останавливается. Единственный способ заставить это оружие работать – это пожертвовать лошадью. В то время не было антибиотиков, и любая лошадь, раненая на поле боя, погибала от инфекции. Значит, они использовали уже ненужные лошадей. Поэтому, пристегивая к лошади горящие пики, они могли превратить ее в оружие.

Яд как оружие против кавалерии

Похоже, лошади были эффективным оружием без дополнительных аксессуаров. В Древнем мире самым страшным для врага была несущаяся кавалерия. Страх мог обуять целую армию.

Со временем изобретателям пришлось придумывать более новые и более совершенные средства, чтобы останавливать кавалерию.

Юлий Африкан, военный стратег и историк, родившийся в Иерусалиме в 180 году н.э., написал трактат о тактике римского императора Александра Севера, которую тот применил в войне с персами в 232 году н.э.

Он описал смертельное оружие, от которого лошади приходили в бешенство: им прыскали в морду яд. Они слепли, носы жгло, кожа горела, лошади становились неуправляемыми, и армия теряла свою эффективность.

Африкан пишет, что яд превосходил все другие способы атаки, он был даже эффективнее стрел. Он не уточняет, какой яд использовали.

Историки предполагают, что скорее всего его делали из растения, которое называется молочай. Однако, практические исследования для выяснения этого не проводились. До сегодняшнего дня.

В Кью, Британия, находится мировой центр растительной токсикологии. Профессор Моник Симмонс считает, что активный токсичный ингредиент содержится в соке этого растения. Он известен как латекс. Если латекс попадет в глаза, будет очень больно.

Латекс – это млечный сок, который есть у многих растений, например, у одуванчиков. Не все виды латекса ядовиты, однако, сок молочая опасен.

Чтобы испытать токсины, полученные из молочая, Моник приготовит образец этого ингредиента. Полученное соединение можно будет проверить в масс-спектрометре. Это машина, которая помогает отделять вещества и показывает, какие в них присутствуют компоненты.

Моник ищет образец высокотоксичного вещества, сложного эфира. Эфир – это сложное органическое соединение, встречающееся во многих токсинах, например, в яде моллюсков.

Прибор показывает, что в образце могут быть эфиры, связанные с токсичными веществами. Если это распылить перед мордой лошади, у нее будет страшное раздражение.

Как же молочай попадал на морду лошади?

Историки считают, что использовался прибор, известный как сифоновый насос. Из текста Юлия Африкана известно, что это оружие использовали воины, которые шли в авангарде. Они распыляли его перед мордой лошади, когда враг находился прямо перед ними. Лошади начинали беситься и сбрасывали седоков в тяжелых доспехах, которых легко брали в плен или убивали.

Итак, доказано, что молочай содержит токсичное вещество и его можно распылить на расстоянии 20-30 футов от себя. Самое сложное с ядовитым оружием то, что если ветер резко изменится, может пострадать сам распыляющий, это нужно принимать в расчет.

В умелых руках при благоприятном ветре можно было распылить яд перед целым ядом греческих кавалеристов.

Как Ганнибал свернул гору

Но представления древних о химии дало еще более поразительный результат в еще больших масштабах. Более 2 тысяч лет назад генерал Ганнибал провел армию вместе с лошадьми и слонами через самые высокие в мире горы. Там, где горы были непроходимыми, он использовал забытую формулу, способную растворить камни.

Армия, состоявшая из 80 тысяч человек и животных, перешла через горы высотой 15 тысяч футов. В Древнем мире и до наших дней самым лучшим способом установить размеры своей страны было обозначение четких географических границ.

Люди полагались на природные границы, считавшиеся безопасными, зная, что ни один здравомыслящий генерал не поведет войска через эти непроходимые пики. Через горный хребет трудно перейти: большая высота, холод, множество опасностей – это действительно важный стратегический барьер на пути большой армии.

В 218 году нашей эры Ганнибал провел через Альпы 80 тысяч человек, 10 тысяч лошадей и 38 боевых слонов. Его целью был заклятый враг – Рим. Для вторжения в Италия было множество других способов помимо Альп, это был самый неправдоподобный вариант.

В 218 году в Древнем мире было всего две военные силы: на севере – могучая Римская империя, на юге – великая Карфагенская империя, протянувшаяся через северную Африку.

Война шла десятилетиями. Обе супердержавы хотели контролировать торговые пути через Средиземное море.

Чтобы раз и навсегда уничтожить Рим, Ганнибал и карфагеняне придумали дерзкий план: он хотел напасть с севера, проведя армию через самые высокие горы в мире.

Альпы таят опасность, даже если вы имеете современное оборудование и современную экипировку. Тут есть пропасти, если оступишься – можно свалиться с высоты тысячи футов и разбиться насмерть. Дорогу могут перекрыть обвалы. Это страшное место.

Как Ганнибалу удалось пересечь заснеженные пики? Мы не знаем точно, какое оборудование было у карфагенян, но у римлян есть множество упоминаний об оборудовании, имевшемся в то время.

Исследователям пришлось поломать голову. Маловероятно, что у римлян было то, о чем не знали карфагеняне: мы можем предположить, что их оборудование было во многом схожим.

В 700-х милях южнее в Риме находится Колизей, Ватикан и тысячи древних зданий и памятников. На одном из памятников – арке Константина – ученые нашли крошечное доказательство: на не изображено снаряжение, привязанное к ноге солдата, оно напоминает современные «кошки».

«Кошки» — это устройства с шипами, которые крепятся к ботинкам и позволяют современным скалолазам ходить по снегу, льду и камням. Это свидетельствует о том, что древние тоже об этом знали.

Ботинки вроде римских походных сандалий были снабжены гвоздями, чтобы в них можно было ходить по камням и скалам, и они не слишком быстро изнашивались. Такие «кошки» и изображены на арке Константина. В римских летописях их называют шпионскими сандалиями. Возможно, такие сандалии были и у солдат Ганнибала, когда они переходили через горы.

Однако, некоторые перевалы были непроходимыми. В древних текстах говорится, что когда Ганнибал спускался со стороны Рима, перед ним возник перевал, который он не мог перейти. Атака могла сорваться. Но его инженеры предложили замечательный выход: они уничтожат каменную гору с помощью удивительной химической формулы.

В химических лабораториях 21 века делают насколько сложные соединения, что потребуется целый час, чтобы перечислить все их составляющие. Но есть доказательства древнего автора Ливия о том, что в древности военные лучше разбирались в химии, чем нам кажется, и применяли ее в гораздо больших масштабах, чем мы сегодня – к целой горе.

В 232 году н.э. карфагенский генерал Ганнибал успешно провел свою армию через горы высотой 15 тысяч футов, используя снаряжение как у современных скалолазов. Но возникло препятствие.

Ганнибал увидел, что путь преградил огромный камень, обойти который было невозможно. Назад пути не было: армия умерла бы от голода.

Современные историки считают, что дорогу преградил либо перевал Клапьер, либо перевал Траверсет – оба высотой более 8 тысяч футов.

Ливий пишет, что из-за обвала это труднопроходимое место перекрыл камень около 300 футов шириной. Из-за известнякового камня переход стал невозможен. Первой мыслью Ганнибала было повернуть назад, но, по словам Ливия, дорога превратилась в ледяное поле, которое животные не смогли бы перейти. Ганнибалу пришлось идти вперед.

Сегодня инженеры используют динамит, чтобы взрывать тропы, и мегамашины, чтобы расчищать препятствия. Ганнибал использовал тепло и хитрость.

Камень твердый. При нагревании он расширяется, при охлаждении сжимается. Из-за расширения и сжатия он начинает крошиться и ломаться. Если его резко нагреть и остудить, он становится хрупким, более мягким, его можно раздробить.

Ливий ясно пишет, что Ганнибал использовал уксус, а не воду. Уксус – заправка для салата, вроде бы ничего опасного. Но создается впечатление, что Ливий уверен в том, что пишет.

Возможно, древние понимали секреты химических реакций лучше, чем современные ученые. Есть одна причина, по которой он использовал уксус, а не воду: известняк – это щелочь, а уксус – кислота. Все дело в химии и физике.

Если разобраться, то основные компоненты реакции – это кислота и основание. В данном случае основание – это камень, т.е. известняк, карбонат кальция, а кислота – это уксус, уксусная кислота. Это подпадает под общую реакцию, известную как кислая реакция. Если их соединить, то мы увидим, как кислота выделяет ионы водорода, которые соединяются с кислородом и водородом с основания и образуют h3O, т.е. воду. Остальные компоненты соединяются и образуют соль.

Вся реакция – экзотермическая, выделяется много тепла. Если взглянуть на нее более масштабно, то видно, что вода нагревается и получается пар. Если есть углерод, то выделяются и другие газы, например, двуокись углерода, из-за которой образуются пузырьки. В целом камень уничтожили соль и вода, при прикосновении он ломается.

Но для Ганнибала это бы не химический опыт, а вопрос жизни и смерти. Он оказался в тупике: ночью температура понижается, его солдаты могли замерзнуть и умереть, не добравшись до плодородных равнин. Он должен был перейти через этот камень. Они развели костер, нагрели камень и облили его уксусом.

Там был не только камень шириной 300 футов, но и опасный обрыв. Костер, наверняка, был огромным: людям Ганнибала надо было расчистить проход, освободив дорогу для животных.

Судя по размерам камня, потребовалось около 20 тысяч галлонов уксуса. Оно откуда они взяли такое огромное количество уксуса?

Воины Ганнибала ежедневно выпивали по полпинты кислого вина. Армия была численностью 80 тысяч человек, т.е. у них был 21 тысяча галлонов винного уксуса.

Люди Ганнибала использовали ледорубы, чтобы раскрошить известняк. Они проделали зигзагообразное отверстие, чтобы пусть был более пологим, и могли пройти лошади и слоны. Через 4 дня армия была бы на грани голодной смерти. Но Ганнибалу удалось проложить дорогу через Альпы.

Считается, что горы свернуть невозможно. Ганнибалу это удалось: с помощью веток, заправки для салата, тяжелого труда и хитрости.

Ганнибал прошел через северную Италию и добрался до Рима, нанеся самый огромный ущерб римской армии за всю ее историю.

Но хотя переход через Альпы застал противника врасплох, он же стал и причиной падения Ганнибала. По иронии судьбы Ганнибал использовал лучшую технологию, позволившую ему выполнить невероятную задачу и перевести армию через горы. Но у него не было возможности взять с собой тяжелое оборудование, а брать укрепленные города без осадных машин, которые нельзя было перетащить через горы, было бесполезно. Технология позволила ему добраться туда, но перед его носом захлопнулись все двери.

Такие машины, как углеродные огнеметы, катапульты и другие осадные приспособления были слишком важны, и кампания Ганнибала провалилась. Рим был перед ним, но он на него не напал.

Независимо от ошибок или оглушительного успеха, инженеры древнего мира мало чем отличаются от современных. У древних инженеров были такие же проблемы, что и у нынешних: вы хотите идти быстрее и унести больше, но использовать меньше природных ресурсов, а потом хотите, чтобы ваша постройка осталась на века.

Некоторые изобретения изменили ход великих сражений и историю мира, в котором мы живем сегодня, другие раздвинули границы изобретений слишком далеко, но оказались неиспользованными из-за неэффективности в бою.

Чем больше открывается загадок древних инженеров, тем чаще наши современники спрашивают: чем из того, что мы принимаем как должное, мы обязаны гению древних и их невероятным военным машинам?

interesnik.net

2.3. Средства передвижения первобытного человека

Прообразом первых средств транспорта в каменном веке было перемещение огромных каменных плит с помощью деревянных катков, уменьшающих трение (рис.2.10а). Первое колесо представляло собой деревянный круг, насаженный на деревянную ось и ставившийся в повозку, запряженную быками (рис.2.10б).

Рис. 2.10. Первые средства транспорта древнего человека: перемещение каменных плит с помощью катков (а), двухколесная бычья упряжка (б), бревно (в), плот (г), челн (д)

Первыми средствами передвижения первобытного человека по воде были стволы деревьев (бревна) (рис.2.10в), затем плоты (рис.2.10г), связанные из нескольких стволов деревьев, затем дробленные челны (рис.2.10д).

С появлением кузнечного и гончарного дела, а также ткачества, начинается обмен изделиями, т.е. изделия становится товаром, теряется имущественное равенство в обществе. Пленных, захваченных в борьбе за новые территории, превращают в рабов, выполняющих тяжелую физическую работу. Первобытное общество превращается в рабовладельческое, появляются государства в больших государствах, быстрее растет запас орудий и технических средств. Появляются машины.

Контрольные вопросы

1. Какие орудия труда применял первобытный человек во время древнего каменного века – палеолита?

2. Как совершенствовалась технология изготовления каменных орудий первобытным человеком?

3. В чем заключалась первая хозяйственная революция?

4. Как первобытный человек изготавливал лук и стрелы?

5. В чем заключалась вторая хозяйственная революция?

6. Как первобытный человек добывал огонь?

7. Как совершенствовались технологии изготовления глиняных сосудов первобытным человеком?

8. В какой последовательности первобытный человек одомашнивал животных?

9. Каковы были технологии получения меди и изготовления из нее различных изделий первобытным человеком?

10. Как получали бронзу первобытные люди и что из нее изготавливали?

11. какова была технология добычи и получения красного железа?

12. Что и как изготавливали в древней кузнице?

13. Как совершенствовались средства передвижения по суше и воде древнего человека?

Глава 3. Распространение сложных орудий труда в условиях рабовладельческого способа производства (от 4-3 т.Л. До н.Э. ДоIv-Vвв. Н.Э.)

По датам этот период частично перекрывается железным веком первобытного общества, который закончился I веком до н.э.

Рабовладельческий способ производства господствовал в Месопотамии (Шумерское государство, Вавилон, Ассирия и др.), в Египте, Индии, Китае уже в 4-2 тысячелетии до н.э., в Закавказье (государство Урарту) в 1 тысячелетии до н.э., в Хорезме с VIII по VII века до н.э. по V-VI век н.э. В Греции рабовладельческий способ производства достиг своего расцвета в V-IV вв. до н.э., затем рабство развивалось в государствах Малой Азии, Египте, Македонии (IV-I вв. до н.э.).

Наивысшего развития рабовладельческий способ производства достиг в Риме в II в. до н.э.  II в. н.э.

В первом столетии н.э. происходит дальнейшее развитие славянских поселений: возникают племенные объединения, основываются поселения черняховской культуры. Славяне осваивают гончарный круг, обрабатывают кожу, ткут полотно, изготавливают посуду. Развиваются кузнечное, гончарное, ювелирное дело. В этот период появились такие способы обработки металлов как литье, пайка, волочение, сварка.

Техника и научные знания на самой ранней, восходящей стадии рабовладельческой формации сохраняли еще много пережитков доклассового общества.

В период рабовладельческого способа производства происходит окончательный переход от каменных орудий к металлическим и в соответствии с этим переход к возделыванию растений и пашенному земледелию как отраслей производства.

Крупнейшим достижением является освоение сыродутного способа выплавки Fe. Наряду с ранее известными методами обработки металлов используются литье, паяние, волочение и частично сварка.

Распределение железной металлургии и железных орудий привело большую часть человечества к последнему периоду первобытной истории, который Ф. Энгельс назвал эпохой “железного меча, а вместе с тем железного плуга и топора”.

В начале I тыс. до н.э. южные степи восточной Европы занимают племена кочевников - скифов, и античные писатели, начиная с Геродота, называют скифами и праславян.

В первые столетия н.э. происходит дальнейшее развитие славянских поселений. Эти поселения находятся уже на более высокой степени хозяйственного развития: осваивают вращательное движение, гончарный круг, начинают обрабатывать ножи, ткать полотно, изготавливать посуду. Развивается кузнечное, ювелирное, ткацкое дело.

studfiles.net

Смотрите также

• 
  Первобытный инстинкт
• 
  Первобытный арбалет
• 
  Первобытное копье
• 
  Первобытный танец
• 
  Пещера первобытная
• 
  Первобытная пещера
• 
  Первобытный огонь
• 
  Первобытная машина
• 
  Первобытный ритуал
• 
  Первобытное копье
• 
  Пещера первобытная