Книга: Валентин Иванов «Повести древних лет». Повесть древних лет

Book: Повести древних лет

1

Новгородцы считают злым делом разорять лесные муравейники. В муравьиных городах каждый трудится, себя не щадя. Там уж, верно, не любят лентяев. В лесу первый работник муравей, потому-то он никому не желает зла. В муравейник можно засунуть ноги. Потревоженные хозяева больно жалят, но помогают от ломоты в костях.

Муравьи замирают на зиму, а новгородцам зимой дела не меньше, чем летом. Из иноземных гостей для зимних торгов остаются немногие, а свои купцы и ремесленники начинают новые торга с теми, кто живет вдали от речек и рек, удобных для судоходства.

Вместо легких водных путей открываются санные. Не по корням волочить волокуши, не ломать в лесах покорные лошадиные спины — по первопутку в Город бегут груженые сани. Дальние жители собираются обозами, а ближние ездят в одиночку.

Мерянин Тсарг проехал через городские ворота на четырех санях. Легкая поземка заснежила и сани и седоков. Однако же мороз был не силен, и поезжане одеты тепло, поэтому Тсарг не свернул на заезжий двор, который содержал родной по жене хозяин. Тсарг ехал прямо в Детинец, желая поскорее разделаться с податями. В прошлом году он задержался, и его навестили городские сборщики. Беды в этом нет, но Тсарг беспокоился об Одинце.

В широких и глубоких клетях Детинца собиралась подать со всех новгородских людей. В подати шла десятая часть всех доходов — хлеба, меда, льняной пряжи и кудели, рыбы соленой и сушеной, шкур, птичьего пуха, шерсти, драгоценной и мягкой пушнины, изделий из железа, полотна, дерева, кости и всех прочих. Город брал подати всем, чем давали. И серебром, и золотом, и самыми достатками. У Тсарга, как и у большинства людей, не бывало ни монет, ни слитков. Он привозил добычу своих рук.

Сбором податей ведали по очереди все старшины. Тсарг угодил в дни боярина Ставра, приказчики которого работали пол надзором самого концовского старшины. Они взвесили на безменах привезенные огнищанином зерно, мед, воск, сосчитали ложки, миски, топорища, перемеряли горстями шерсть и деревянными ведрами птичий пух. Всему велся свой счет. Приказчики отметили подать на бирках, а Тсаргу выдали кожаный ярлык — свидетельство, что он от подати чист.

Сани сильно облегчились, и утомленные лошадки легко побежали из Детинца. Но Тсарг не жалел о подати. Кто скажет: конечно, лучше было бы никому не платить и оставлять все себе, да у кого же тогда найдешь защиту? По Новгородской Правде за Тсаргом и его родом навечно закреплены расчищенные трудом огнища с усадьбой. Никто не может захватить огнище и выгнать хозяина со двора. А если мало нынешних полей, можно чистить новые. Они будут твои, только плати подати. Город всех оберегает, содержит бойцов-ротников. Не будь того, нашлись бы сильные люди и обидели бы. Новгородская Правда хороша, по ней жить хорошо. Поэтому и прибавляется людство на Новгородских землях.

На заезжем дворе Тсарг передал родне-хозяину привезенные гостинцы. Приезжие попали ко столу и поели горячего. Без долгих споров Тсарг выменял у дворника соли, сушеной рыбы, железных изделий и сладких иноземных черных рожков. Для баб взял крашеного полотна тонкого ткачества и ярких лент-косоплеток.

У огнищанина остались медвежья шкура и бочонок дорогого целебного медвежьего жира. Дворник сулил за них три хороших ножа, железный котел и обещал дать еще рожков. Тсарг не согласился. Это, мол, заказное. А ножи, котел и лакомые рожки он еще возьмет, в усадьбе найдется довольно товара.

Дворник предлагал забирать в долг все, что захочется. Но крепкий мерянин отказался. Кто должен, тот лишен свободы. Начнешь отдавать, а дворник уценит и усчитает. Хоть он и родня, а охулки на руку не положит. Тсарг понял из разговоров дворника, что этой зимой будет хорошая мена. Только не зевай и не дешеви. Мерянин оставил на заезжем дворе сани и пешком пошел к Изяславу-кузнецу.

2

На торговище и на городских улицах тесно от многолюдства. Между возов бродят люди. Одни прицениваются, другие спорят, а иные просто ведут беседы, чтобы узнать, что и где делается и о чем идут в народе слухи.

Вот стоит кривич, заросший до самых глаз кудрявой рыжеватой бородой. Он выбрался из непроходимых в летнее время пущ, что лежат на закат и на полдень за Ильменем, и беседует с киевлянином. К их речам внимательно прислушиваются несколько беловолосых, рослых чудинов.

У киевлянина подбородок гол, как колено, зато под орлиным носом отращены длиннейшие усы, которые, как две косы, падают на грудь. Полушубок крыт синим сукном, шапка бобровая, перевязь и опояска с серебряным набором, меч в изукрашенных серебром же ножнах: видно сразу, что не простой людин. Стоит киевлянин, гордо подбоченившись, а речь ведет приветливую, искательную.

Он из старших дружинников киевского князя и с одним-двумя товарищами проживет в Новгороде зиму. Будет толкаться по торговищу, ходить по дворам, знакомиться с людом, рассказывать о славных делах киевлян, о битвах-набегах на степных кочевников: необходимых, но прибыльных возмездиях за нападения беспокойных соседей. Будет хвалиться конями, оружием, щедростью Киева к ротникам. И глядишь, по весне с первой водной дорогой он тронется к дому, к Киеву, с полусотней добрых молодцев.

Нищие пели жалобные песни. Убогим не отказывали и они грузили щедрое подаяние на ручные санки.

Гудел и шумел Город. Звонко ржали кони, мычали коровы, лаяли собаки. За вдетое в нос кольцо поводырь тащил ручного медведя, и зверь ревел грубым жалобным голосом. Скоморохи играли на гудках и трубах Слепые сказывали сказание:

Жил от древности древнейший Славен!

От того да от Славена,

да от жены его от Белой от Лебеди,

да от сына их, от Волха Всеславного,

повелось племя славное,

славное племя, славянское!

Слава, слава славная!

Замолкли слепые, головы подняли, смотрят в небо белыми бельмами. Желтые пальцы тревожат гусельные струны, гусли вторят голосу, рассказывают:

А внук их Микула,

а прозвищем Селянинович,

учил славян Черные леса валить на огнище

чтоб было где расселяться,

чтоб было где разгуляться,

роду-племени нашему,

роду-племени славянскому.

Слава, слава славная!

Народ столпился, слушает. Каждое слово знакомое, а слушать хочется, не прискучивает. Верно сказывают слепые, сказывают правильно.

А и научил Микулушка,

а и научил Селянинович,

землю пахать,

да в борозде зерно-семя хоронить,

да растить добрый хлебушко

на потребу рода славного,

на потребу племени славянского.

Слава, слава славная!

Снежок сыплется, сыплется, белит белые головы а старым — ничего, поют-заливаются, рассказывают:

Нам от дедов сказано,

да от прадедов приказано,

да от пращуров завещано:

жить в роду-племени общинно,

дружить братьями-сестрами,

любить отцами-детями.

Слава, слава славная!

Славная слава славянская!

Над головами людей шныряли воробьи, сороки и вороны, норовя, что бы стащить. Под ногами, не боясь людей, ходили голуби, кормясь невзначай рассыпанными зернами.

От непривычного многолюдства у Тсарга шумело в голове. Он пробирался между возами. Чтобы было удобнее, мерянин надел на голову медвежью шкуру. Бочонок с салом он держал под мышкой. Почуяв близкий запах медведя, лошади настораживались и шумно втягивали воздух вдруг раздувшимися ноздрями.

Тсарг заслышал особый клич и откинул навалившуюся шкуру.

— Эй, молодцы! Эй, удальцы-смельчаки! Кому тесно дома? Кому свой двор надоел? Кому теснота опостылела? Кому тесна старая шуба?

Мерянин подошел к крикунам и слушал, о чем говорят. Сбивалась ватага повольников идти в дальние земли. Часто и охотно снимается новгородская вольница в поисках нового счастья и нового богатства и находит новые обильные угодья.

Тсаргу хорошо на его огнище и тепло в своей избе. А все же поманило его послушать людей. Даже расспрашивал, кто и куда идет, кто затеял, когда выходят. Да… для молодых парней это будет получше, чем наниматься в ротники киевского князя: пусть пытают счастье по своей, не по чужой воле!..

Легко ходить по мощеным городским улицам. Тсарг не заметил, как добрался до Щитной улицы.

Изяслав встретился Тсаргу во дворе:

— Здоров будь. За каким делом пришел?

— И ты здоров будь. Мне дай гвоздей.

Изяслав хотел послать за гвоздями племянника. Тсарг не согласился, пусть сам хозяин пойдет с ним в клеть отбирать нужное.

Кузнец, высокий, черный, в коротком нагольном тулупчике, а мерянин хоть ростом не велик, зато широк, как пень, и от медвежьей шкуры кажется еще шире. Изяслав хотел было сказать, что не годится в чужом доме распоряжаться, а гвозди хуже не будут, если их другой отберет, но мерянин указал на свой рот пальцем и высунул кончик языка. Понимай, дескать, что есть тайное слово.

В клети Тсарг поставил бочонок, сбросил медвежью шкуру и сказал:

— От парня, от Одинца, тебе память и поклон, — и дал Изяславу кусок бересты, на котором парень выдавил свое имя гвоздем и втер в буквицы сажу, чтобы было лучше видно.

Отцы сели на закром. Изяслав рассказал о судном вече и о народном приговоре. А Тсаргу не пришлось много говорить. Он от досады крякнул:

— Эк ты! Жаль парня…

Оба призадумались. Потом Изяслав еще добавил горечи:

— Бирючи кричали, чтоб никто не давал Одинцу угла. А коль кто знает, где он спрятался, пусть объявит. Одинец должен отдать городу виру.

Тсарг, как и Изяслав, понимал, что Город поступал правильно. Мерянин нашел один ответ:

— Не слыхал я тех бирючей.

— А если услышишь? — возразил Изяслав.

Одна за другой бежали быстрые мысли в Тсарговой голове. Одинец должен отдать пятнадцать фунтов серебра. Много. Будь бы Тсаргово огнище далеко от Города, — есть же людины, которые сидят в такой глухомани, что у них годами никто не бывает, — а у него летом глухо а зимой — иное. Под лежачий камень и вода не течет а новгородские купцы добычливы, зимами шарят по огнищам не зная покоя. Уговаривают, бьют по рукам, суют полы тулупов, всучают задатки под зимнюю добычу. Да и соседние огнищане посещают Тсаргову заимку. Парень — не рубаха, его в укладку не спрячешь. Нет, не жить Одинцу на Тсарговом дворе!..

— Слушай, — сказал Изяслав, — ты добрый человек. И я не желаю зла парню. Не держи его. Уходить ему надобно. И подалее.

Изяслав будто столкнул в воду камень. Хотел бы Тсарг услышать другое, да нет, кузнец говорит дельно. Обозлившись, Тсарг хватил по закрому кулаком. Лучше бы не приходил на его двор полюбившийся парень! Мерянин злился на себя. Ведь знал же он, что в Новгороде убийство не просто сходит с рук, а сдуру прочил за головника дочь.

— Куда же ты посоветуешь Одинцу деваться? — спросил он кузнеца. — Не гнать же его со двора, что шелудивого пса!

— К повольникам бы ему пристать! — чуть не крикнул Изяслав. Он ходил по клети и, заглядывая в закрома, со злостью гремел железом.

Непутевый парень приворожил и смутил Заренку После его бегства будто кто на девушку навел порчу. Мать вынимала след дочери пресным тестом и ходила к арбуям. Они колдовали над следом, проносили над огнем, жгли пахучие травы. Светланка купила наговоренную наузу-ладанку. Заренка ее носила, но не делалась веселее.

Родители знают, что девичье сердце забывчиво, но от этого не легче смотреть на тоску дочери.

Изяслав с ворчаньем клял Одинца и рылся в железе. Он достал насадку для воинской рогатины, которая, в отличие от зверовой, куется без нижней крестовины, и подобрал кольца для древка. Отсчитал десятка три каленых стрелочных наконечников, отобрал широкий топор, пилу, трое долотьев и два тесла. Немного подумав, достал круглую бляху и полосы для щита.

— Чтоб ему!.. Хватит, что ли? Да что тут, щит дал, так дай и шлем с железной рубахой… Леший бы ему голову на спину отвернул!

Еще что понадобится клятому бродяжке? Изяслав старательно выбрал заготовку для лука. Твердое дерево было отпарено, в меру изогнуто и пропитано для сохранения вареным маслом. Такой лук не натянуть слабой руке.

Без устали честя Одинца, Изяслав бормотал:

— Непутевый, негодный, дубовая голова, пустошный парень, чтоб тебе петуха не услышать, чтоб ты пожелтел, как золото!

На отобранное оружие и бронь можно было бы наменять много товаров, но Изяслав не скупился: Одинец жил на его дворе и работал на его двор. Не уходить же ему, как неприютному нищему, как безродному сироте. По русскому обычаю, кузнец давал невольному беглецу выдел.

Изяслав сложил железо в лубяной короб:

— Отвезешь, что ли, парню? Чтоб ему, окаянному!

Кланяясь за Одинца щедрому хозяину, Тсарг достал рукой пола:

— Не много ли ему будет? Больно хорошо даешь!

— Хватит с дурня, — возразил Изяслав. — Насадки пусть сам насаживает, он парень умелый. Погоди. Я ему кое-чего прикину из лопотинки.

— Не надо, — сказал Тсарг и махнул рукой. — И у меня парень работал.

В избе Светланка поднесла гостю ставленого шипучего меда. Тсарг выпил ковш и в знак уважения к очагу остаток плеснул к печи. Не отказался и от второй чаши. Хорош мед в доме кузнеца!

На прощанье Тсарг сказал Светланке:

— У тебя добрый хозяин, всем жить много лет, — и подхватил тяжелый короб.

На пороге он остановился и добавил:

— Я тоже добрый. Будем всегда друзьями.

Потихоньку, чтобы никто не услыхал, Изяслав обо всем рассказал жене.

Вскоре после посещения Тсарга все заметили, как Заренка повеселела. Родители успокоились за дочь. Как видно, и время и наговоры арбуев сделали свое. Девичьему горю помогли колдовские силы.

www.e-reading.club

Book: Повести древних лет

1

Новгородцы считают злым делом разорять лесные муравейники. В муравьиных городах каждый трудится, себя не щадя. Там уж, верно, не любят лентяев. В лесу первый работник муравей, потому-то он никому не желает зла. В муравейник можно засунуть ноги. Потревоженные хозяева больно жалят, но помогают от ломоты в костях.

Муравьи замирают на зиму, а новгородцам зимой дела не меньше, чем летом. Из иноземных гостей для зимних торгов остаются немногие, а свои купцы и ремесленники начинают новые торга с теми, кто живет вдали от речек и рек, удобных для судоходства.

Вместо легких водных путей открываются санные. Не по корням волочить волокуши, не ломать в лесах покорные лошадиные спины — по первопутку в Город бегут груженые сани. Дальние жители собираются обозами, а ближние ездят в одиночку.

Мерянин Тсарг проехал через городские ворота на четырех санях. Легкая поземка заснежила и сани и седоков. Однако же мороз был не силен, и поезжане одеты тепло, поэтому Тсарг не свернул на заезжий двор, который содержал родной по жене хозяин. Тсарг ехал прямо в Детинец, желая поскорее разделаться с податями. В прошлом году он задержался, и его навестили городские сборщики. Беды в этом нет, но Тсарг беспокоился об Одинце.

В широких и глубоких клетях Детинца собиралась подать со всех новгородских людей. В подати шла десятая часть всех доходов — хлеба, меда, льняной пряжи и кудели, рыбы соленой и сушеной, шкур, птичьего пуха, шерсти, драгоценной и мягкой пушнины, изделий из железа, полотна, дерева, кости и всех прочих. Город брал подати всем, чем давали. И серебром, и золотом, и самыми достатками. У Тсарга, как и у большинства людей, не бывало ни монет, ни слитков. Он привозил добычу своих рук.

Сбором податей ведали по очереди все старшины. Тсарг угодил в дни боярина Ставра, приказчики которого работали пол надзором самого концовского старшины. Они взвесили на безменах привезенные огнищанином зерно, мед, воск, сосчитали ложки, миски, топорища, перемеряли горстями шерсть и деревянными ведрами птичий пух. Всему велся свой счет. Приказчики отметили подать на бирках, а Тсаргу выдали кожаный ярлык — свидетельство, что он от подати чист.

Сани сильно облегчились, и утомленные лошадки легко побежали из Детинца. Но Тсарг не жалел о подати. Кто скажет: конечно, лучше было бы никому не платить и оставлять все себе, да у кого же тогда найдешь защиту? По Новгородской Правде за Тсаргом и его родом навечно закреплены расчищенные трудом огнища с усадьбой. Никто не может захватить огнище и выгнать хозяина со двора. А если мало нынешних полей, можно чистить новые. Они будут твои, только плати подати. Город всех оберегает, содержит бойцов-ротников. Не будь того, нашлись бы сильные люди и обидели бы. Новгородская Правда хороша, по ней жить хорошо. Поэтому и прибавляется людство на Новгородских землях.

На заезжем дворе Тсарг передал родне-хозяину привезенные гостинцы. Приезжие попали ко столу и поели горячего. Без долгих споров Тсарг выменял у дворника соли, сушеной рыбы, железных изделий и сладких иноземных черных рожков. Для баб взял крашеного полотна тонкого ткачества и ярких лент-косоплеток.

У огнищанина остались медвежья шкура и бочонок дорогого целебного медвежьего жира. Дворник сулил за них три хороших ножа, железный котел и обещал дать еще рожков. Тсарг не согласился. Это, мол, заказное. А ножи, котел и лакомые рожки он еще возьмет, в усадьбе найдется довольно товара.

Дворник предлагал забирать в долг все, что захочется. Но крепкий мерянин отказался. Кто должен, тот лишен свободы. Начнешь отдавать, а дворник уценит и усчитает. Хоть он и родня, а охулки на руку не положит. Тсарг понял из разговоров дворника, что этой зимой будет хорошая мена. Только не зевай и не дешеви. Мерянин оставил на заезжем дворе сани и пешком пошел к Изяславу-кузнецу.

2

На торговище и на городских улицах тесно от многолюдства. Между возов бродят люди. Одни прицениваются, другие спорят, а иные просто ведут беседы, чтобы узнать, что и где делается и о чем идут в народе слухи.

Вот стоит кривич, заросший до самых глаз кудрявой рыжеватой бородой. Он выбрался из непроходимых в летнее время пущ, что лежат на закат и на полдень за Ильменем, и беседует с киевлянином. К их речам внимательно прислушиваются несколько беловолосых, рослых чудинов.

У киевлянина подбородок гол, как колено, зато под орлиным носом отращены длиннейшие усы, которые, как две косы, падают на грудь. Полушубок крыт синим сукном, шапка бобровая, перевязь и опояска с серебряным набором, меч в изукрашенных серебром же ножнах: видно сразу, что не простой людин. Стоит киевлянин, гордо подбоченившись, а речь ведет приветливую, искательную.

Он из старших дружинников киевского князя и с одним-двумя товарищами проживет в Новгороде зиму. Будет толкаться по торговищу, ходить по дворам, знакомиться с людом, рассказывать о славных делах киевлян, о битвах-набегах на степных кочевников: необходимых, но прибыльных возмездиях за нападения беспокойных соседей. Будет хвалиться конями, оружием, щедростью Киева к ротникам. И глядишь, по весне с первой водной дорогой он тронется к дому, к Киеву, с полусотней добрых молодцев.

Нищие пели жалобные песни. Убогим не отказывали и они грузили щедрое подаяние на ручные санки.

Гудел и шумел Город. Звонко ржали кони, мычали коровы, лаяли собаки. За вдетое в нос кольцо поводырь тащил ручного медведя, и зверь ревел грубым жалобным голосом. Скоморохи играли на гудках и трубах Слепые сказывали сказание:

Жил от древности древнейший Славен!

От того да от Славена,

да от жены его от Белой от Лебеди,

да от сына их, от Волха Всеславного,

повелось племя славное,

славное племя, славянское!

Слава, слава славная!

Замолкли слепые, головы подняли, смотрят в небо белыми бельмами. Желтые пальцы тревожат гусельные струны, гусли вторят голосу, рассказывают:

А внук их Микула,

а прозвищем Селянинович,

учил славян Черные леса валить на огнище

чтоб было где расселяться,

чтоб было где разгуляться,

роду-племени нашему,

роду-племени славянскому.

Слава, слава славная!

Народ столпился, слушает. Каждое слово знакомое, а слушать хочется, не прискучивает. Верно сказывают слепые, сказывают правильно.

А и научил Микулушка,

а и научил Селянинович,

землю пахать,

да в борозде зерно-семя хоронить,

да растить добрый хлебушко

на потребу рода славного,

на потребу племени славянского.

Слава, слава славная!

Снежок сыплется, сыплется, белит белые головы а старым — ничего, поют-заливаются, рассказывают:

Нам от дедов сказано,

да от прадедов приказано,

да от пращуров завещано:

жить в роду-племени общинно,

дружить братьями-сестрами,

любить отцами-детями.

Слава, слава славная!

Славная слава славянская!

Над головами людей шныряли воробьи, сороки и вороны, норовя, что бы стащить. Под ногами, не боясь людей, ходили голуби, кормясь невзначай рассыпанными зернами.

От непривычного многолюдства у Тсарга шумело в голове. Он пробирался между возами. Чтобы было удобнее, мерянин надел на голову медвежью шкуру. Бочонок с салом он держал под мышкой. Почуяв близкий запах медведя, лошади настораживались и шумно втягивали воздух вдруг раздувшимися ноздрями.

Тсарг заслышал особый клич и откинул навалившуюся шкуру.

— Эй, молодцы! Эй, удальцы-смельчаки! Кому тесно дома? Кому свой двор надоел? Кому теснота опостылела? Кому тесна старая шуба?

Мерянин подошел к крикунам и слушал, о чем говорят. Сбивалась ватага повольников идти в дальние земли. Часто и охотно снимается новгородская вольница в поисках нового счастья и нового богатства и находит новые обильные угодья.

Тсаргу хорошо на его огнище и тепло в своей избе. А все же поманило его послушать людей. Даже расспрашивал, кто и куда идет, кто затеял, когда выходят. Да… для молодых парней это будет получше, чем наниматься в ротники киевского князя: пусть пытают счастье по своей, не по чужой воле!..

Легко ходить по мощеным городским улицам. Тсарг не заметил, как добрался до Щитной улицы.

Изяслав встретился Тсаргу во дворе:

— Здоров будь. За каким делом пришел?

— И ты здоров будь. Мне дай гвоздей.

Изяслав хотел послать за гвоздями племянника. Тсарг не согласился, пусть сам хозяин пойдет с ним в клеть отбирать нужное.

Кузнец, высокий, черный, в коротком нагольном тулупчике, а мерянин хоть ростом не велик, зато широк, как пень, и от медвежьей шкуры кажется еще шире. Изяслав хотел было сказать, что не годится в чужом доме распоряжаться, а гвозди хуже не будут, если их другой отберет, но мерянин указал на свой рот пальцем и высунул кончик языка. Понимай, дескать, что есть тайное слово.

В клети Тсарг поставил бочонок, сбросил медвежью шкуру и сказал:

— От парня, от Одинца, тебе память и поклон, — и дал Изяславу кусок бересты, на котором парень выдавил свое имя гвоздем и втер в буквицы сажу, чтобы было лучше видно.

Отцы сели на закром. Изяслав рассказал о судном вече и о народном приговоре. А Тсаргу не пришлось много говорить. Он от досады крякнул:

— Эк ты! Жаль парня…

Оба призадумались. Потом Изяслав еще добавил горечи:

— Бирючи кричали, чтоб никто не давал Одинцу угла. А коль кто знает, где он спрятался, пусть объявит. Одинец должен отдать городу виру.

Тсарг, как и Изяслав, понимал, что Город поступал правильно. Мерянин нашел один ответ:

— Не слыхал я тех бирючей.

— А если услышишь? — возразил Изяслав.

Одна за другой бежали быстрые мысли в Тсарговой голове. Одинец должен отдать пятнадцать фунтов серебра. Много. Будь бы Тсаргово огнище далеко от Города, — есть же людины, которые сидят в такой глухомани, что у них годами никто не бывает, — а у него летом глухо а зимой — иное. Под лежачий камень и вода не течет а новгородские купцы добычливы, зимами шарят по огнищам не зная покоя. Уговаривают, бьют по рукам, суют полы тулупов, всучают задатки под зимнюю добычу. Да и соседние огнищане посещают Тсаргову заимку. Парень — не рубаха, его в укладку не спрячешь. Нет, не жить Одинцу на Тсарговом дворе!..

— Слушай, — сказал Изяслав, — ты добрый человек. И я не желаю зла парню. Не держи его. Уходить ему надобно. И подалее.

Изяслав будто столкнул в воду камень. Хотел бы Тсарг услышать другое, да нет, кузнец говорит дельно. Обозлившись, Тсарг хватил по закрому кулаком. Лучше бы не приходил на его двор полюбившийся парень! Мерянин злился на себя. Ведь знал же он, что в Новгороде убийство не просто сходит с рук, а сдуру прочил за головника дочь.

— Куда же ты посоветуешь Одинцу деваться? — спросил он кузнеца. — Не гнать же его со двора, что шелудивого пса!

— К повольникам бы ему пристать! — чуть не крикнул Изяслав. Он ходил по клети и, заглядывая в закрома, со злостью гремел железом.

Непутевый парень приворожил и смутил Заренку После его бегства будто кто на девушку навел порчу. Мать вынимала след дочери пресным тестом и ходила к арбуям. Они колдовали над следом, проносили над огнем, жгли пахучие травы. Светланка купила наговоренную наузу-ладанку. Заренка ее носила, но не делалась веселее.

Родители знают, что девичье сердце забывчиво, но от этого не легче смотреть на тоску дочери.

Изяслав с ворчаньем клял Одинца и рылся в железе. Он достал насадку для воинской рогатины, которая, в отличие от зверовой, куется без нижней крестовины, и подобрал кольца для древка. Отсчитал десятка три каленых стрелочных наконечников, отобрал широкий топор, пилу, трое долотьев и два тесла. Немного подумав, достал круглую бляху и полосы для щита.

— Чтоб ему!.. Хватит, что ли? Да что тут, щит дал, так дай и шлем с железной рубахой… Леший бы ему голову на спину отвернул!

Еще что понадобится клятому бродяжке? Изяслав старательно выбрал заготовку для лука. Твердое дерево было отпарено, в меру изогнуто и пропитано для сохранения вареным маслом. Такой лук не натянуть слабой руке.

Без устали честя Одинца, Изяслав бормотал:

— Непутевый, негодный, дубовая голова, пустошный парень, чтоб тебе петуха не услышать, чтоб ты пожелтел, как золото!

На отобранное оружие и бронь можно было бы наменять много товаров, но Изяслав не скупился: Одинец жил на его дворе и работал на его двор. Не уходить же ему, как неприютному нищему, как безродному сироте. По русскому обычаю, кузнец давал невольному беглецу выдел.

Изяслав сложил железо в лубяной короб:

— Отвезешь, что ли, парню? Чтоб ему, окаянному!

Кланяясь за Одинца щедрому хозяину, Тсарг достал рукой пола:

— Не много ли ему будет? Больно хорошо даешь!

— Хватит с дурня, — возразил Изяслав. — Насадки пусть сам насаживает, он парень умелый. Погоди. Я ему кое-чего прикину из лопотинки.

— Не надо, — сказал Тсарг и махнул рукой. — И у меня парень работал.

В избе Светланка поднесла гостю ставленого шипучего меда. Тсарг выпил ковш и в знак уважения к очагу остаток плеснул к печи. Не отказался и от второй чаши. Хорош мед в доме кузнеца!

На прощанье Тсарг сказал Светланке:

— У тебя добрый хозяин, всем жить много лет, — и подхватил тяжелый короб.

На пороге он остановился и добавил:

— Я тоже добрый. Будем всегда друзьями.

Потихоньку, чтобы никто не услыхал, Изяслав обо всем рассказал жене.

Вскоре после посещения Тсарга все заметили, как Заренка повеселела. Родители успокоились за дочь. Как видно, и время и наговоры арбуев сделали свое. Девичьему горю помогли колдовские силы.

www.e-reading.by

Славянский Мир: Валентин Иванов

Иванов Валентин Дмитриевич (1902-1975 гг)

Родился в г. Самарканде в семье учителя. Учился в гимназии, много читал. Закончить образование однако не удалось: надо было работать. Семнадцати лет Валентин добровольцем вступает в Красную Армию, участвует в боях за Советскую власть. Вскоре, как не достигшего восемнадцати лет, его демобилизуют, и начинается богатая событиями трудовая жизнь. Разными профессиями приходилось овладевать молодому рабочему, на многие стройки и предприятия попадает он по зову сердца или велению времени. И всюду его ценят как знающего практика, умелого руководителя. В литературу Валентин Иванов пришел поздно. Он начал писать почти случайно, когда ему было далеко за сорок. А по-настоящему связал свою жизнь с литературой лишь в 50-е годы. Сам писатель считал важнейшими своими произведениями трилогию о начале Руси...

В 1951 вышел его научно-фантастический роман «Энергия, подвластная нам», пронизанный верой в созидательные возможности человека. Далее последовало десятилетие исключительно плодотворной работы писателя: 1952 — роман «В Карстовых пещерах», 1953 — роман «По следу», 1954 — «Возвращение Ибадуллы», 1955 — «Повесть древних лет. Хроника IX века» (в этом произведении Иванов сделал «заявку» на главную тему своего творчества — духовное наследие русского народа).

В книге «Желтый металл» (1956) Иванов первым в советской литературе затронул проблему разлагающего влияния сионистской идеологии, чем вызвал на себя удар еврейских кругов. Другая книга Иванова — «Русь изначальная» (1961; тт. 1 и 2) создала писателю широкую известность, она буквально зачитывалась до дыр. Но идеологические структуры КПСС, а также русофобская критика сделали все, чтобы замолчать это произведение, по сути излагающее основы русского национального мировоззрения в самой доступной — художественной — форме. Попытки переизданий блокировались. Телевизионная экранизация в 1970-е также натолкнулась на глухую стену враждебного молчания. «Русь изначальная» и др. произведения Иванова все последующие годы, вплоть до его кончины, вычеркивались из издательских планов чьими-то недобрыми руками, что привело писателя на грань нищеты. Иванов был признанным знатоком Востока, его обычаев и нравов. В этом он схож, пожалуй, еще с одним ярким русским талантом Л. В. Соловьевым, автором «Повести о Ходже Насреддине».

Глущенко Н.

С Вики

Изданный в 1956 году детективный роман «Жёлтый металл», посвященный нелегальной добыче, скупке и перепродаже золота, вызвал скандал в партийном руководстве и был изъят из продажи, по официальной формулировке «за хулиганские выпады в адрес грузин и других советских народов»; возможно также, из-за слишком подробных описаний функционирования советской «теневой экономики».

Известность Валентину Иванову принесли исторические романы «Русь изначальная» (1966), «Повести древних лет» (1955) и «Русь великая» (1961), действие которых происходит соответственно в VI, IX и XI веках; впоследствии они были объединены автором в трилогию.

В 1968—1972 годах Иванов — участник «Русского клуба» — неформальной организации русских националистов, собиравшихся в Московском отделении Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК). По мнению Н.Митрохина, Иванову протежировала националистически настроенная группа (т. н. «русская партия», «группа Шелепина») в руководстве КПСС.

Сочинения

Русь изначальная

VI век нашей эры. Распад родового строя у приднепровских (восточных) славян. Связанные общностью речи, быта и культуры, вынужденные обороняться против разбойничьих набегов кочевников, приднепровские славяне осознают необходимость действовать сообща. Так закладываются основы Киевского государства. «Русь изначальная» – многоплановое произведение. но в нем четко проведены две линии: славяне и Византия. В то самое время, когда на Руси идет большая созидательная работа, наемники Второго Рима уничтожают мириады «еретиков», опустошают Малую Азию, Египет, Северную Африку, войной выжигают Италию, – начавшая оскудевать Восточная империя свирепо отстаивает рабовладельческие порядки и интересы автократической церкви. В этом романе Валентин Иванов выступает не только как писатель, но и как исследователь – историк. «Русь изначальная» – первое произведение не только в русской, но и в мировой литературе, посвященное эпохе VI века.

Скачать: Том 1Скачать: Том 2

Повести древних лет

Хроники IX века в четырех книгах одиннадцати частях. "Повести древних лет" известного писателя-историка В.Д.Иванова - яркий, динамичный и увлекательный рассказ о событиях IX века. Завершается распад родового строя у славянских племен. Начинается процесс формирования основ будущего государства для совместной защиты от набегов степных грабителей-кочевников и морских разбойников - викингов.О начальном периоде истории Древней Руси, о борьбе Новгородской земли против норманнского нашествия.

Скачать

Русь Великая

Историческое произведение Валентина Иванова является тематическим продолжением романа «Русь изначальная». Время действия романа - XI век, период активного выхода восточного славянства и его государственного объединения - Киевской Руси на европейскую политическую сцену. В книге представлено множество событий и лиц, исторических и вымышленных, сюжетные повороты позволяют читателю перенестись из княжеского терема в хижину лесоруба, из дворца византийского императора в юрту кочевника и понять глубинную взаимосвязь разрозненных на первый взгляд фактов. События бурного XI века вызывают чувство гордости славной историей России, подвигами наших далеких предков, отстоявших в сложнейших исторических условиях свою свободу и независимость русской земли, создавших богатую и самобытную культуру.

Скачать

Книги в формате FB2 можно скачать здесь или здесь

Аудиокниги:

Экранизация

Скачать

* * *

Журнал "This is Hardball" (№2) Скорбим

slavs.org.ua

Читать книгу Повести древних лет »Иванов Валентин »Библиотека книг

ПОВЕСТИ ДРЕВНИХ ЛЕТ

КНИГА ПЕРВАЯ«ЗА ЧЕРНЫМ ЛЕСОМ»

Русский народ всей своей громадной массой не мог вдруг в 862 году размножиться и разлететься сразу, как саранча, его города не могли возникнуть в один день. Это аксиома.Ю. Венелин

Нет гения без длительного и посмертного действия.Гете

Часть перваяБЕГЛЕЦ

Глава первая

1

Весной разливы неудержимо овладевают низменностями и щедро питают новгородские болота. Оставленные рекой стоячие воды летом ощетиниваются осокой-резуном, подергиваются мелкой ряской, одеваются пушистым вейником. Кругом, на пойменной почве берегов, жирно удобренной волховским илом, щедро растут сочные травы, в которых прячутся хрящевато-ломкие стебли конского щавеля – лакомство мальчат-пастушонков. Осенью болотные воды прозрачно светлы, вяло пухнут бугры лохматых кочек, и жизнь цепенеет……Одинец с размаху бросился в болото. Сильный и ловкий парень легко кидал с кочки на кочку тяжелое но послушное тело. Грузные сапоги конской кожи не мешали ему скакать легко, как длинноногому лосю.Вдруг он почувствовал, что нога ушла в пустоту – на бегу не отличишь рыхлого, одетого мхом пня от матерой кочки! Он не успел выправиться, рухнул во весь рост и, невольно хлебнув воды, вскочил. Ему вода пришлась лишь по пояс, хотя другому хватило бы и по грудь. Он рванулся, выскочил наконец-то на твердую землю и только тут посмотрел назад.Трое вершников, нахлестывая коней, спешили к болоту. На краю они остановились. Переговариваются. О чем – отсюда Одинцу не слыхать. Да нечего и слушать: не полезут они через болотину – кони завязнут. Круговой же объезд куда как далек! А солнышко уж западает, и светлого времени остается чуть. Иль захотят спешиться и пойдут, как он, через воду? Пусть покидают коней, он и от конных почти что ушел. Ночь ложится, лес – рядом, иди-ка, лови!Утягиваясь за землю, солнце посылало светлые стрелы прямо в глаза Одинцу. Он закрылся ладонью и рассматривал вершников. Двое были свои, городские ротники, посланные, как видно, старшинами для поимки парня. Третий – чужак, в котором Одинец узнал молодого нурманна.Да, не зря говорят старые люди, что с утра не хвались преклонить голову вечером на то же место. Нынче. Одинец встретил на улице трех нурманнских гостей-купцов. Пожилой нурманн столкнул Одинца с дороги. Улица широка, иди, куда тебе надо, а позабавиться хочешь – давай. Еще кто кого покрепче пнет! Нурманн больно рванул Одинца за бороду. Тут схватились уж не для удали, не в шутку. Нурманн вцепился Одинцу в горло как клещами, и оба повалились на мостовую. Одинец вырвался и со всей силой разгоревшейся злости хватил обидчика кулаком по лбу. Затылок нурманна пришелся на мостовой клади, и его голова, как глиняный горшок, треснула между жесткой древесиной и тяжелым, как молот, кулаком могучего парня.Душой Одинец вины не чувствовал, но знал, что дело его худое и не зря за ним погнались ротники. По Новгородской Правде-закону за жизнь заморского гостя полагается платить большое бремя серебра.Неимущего головника-убийцу ждет горчайшая из всех бед. Кому нечем оправдать виру, того, как скотину, навечно продают под ярмо. Рабом будешь жить, рабом отдашь последний вздох. Этот-то страх и гнал Одинца, как кровожадно-неотвязная гончая гонит робкого зайца. И была у него только одна мысль – уйти. А что под этой мыслью было неуклонное решенье не даться живым, того он не знал.

2

Не отрываясь, Одинец глядел на молодого нурманна, который один спрыгнул с коня. На нурманне был натянут кафтан черного сукна с бронзовыми застежками на груди, широкие кожаные штаны и узкие короткие сапоги. Не вытяжные, как на Одинце, а зашнурованные спереди. У нурманна росла такая же короткая молодая борода, как у Одинца, только еще светлее, совсем как льняная кудель. На его голове сидела низкая и круглая валяная шапка, черная, как кафтан, с красной каймой. Такие шапки нурманны выменивали в Городе и для себя и на вывоз. Их так, и называли – нурманнки. На них удобно надевать шлем.Одинец узнал нурманна: то был один из тех трех которые ему так несчастливо перешли дорогу в Новгороде. К его седлу длинным ремнем был привязан громадный, с хорошего барана, лохматый пес. Эту породу нурманны с другими товарами привозили в Город на мену, а сами брали, как говорят люди, у фризонов которые живут на закате за варягами. Такой пес пригоден и на медведя и на тура, а волков душит, как щенят. И чутье у него тонкое.«Без пса они бы меня не нашли, – думал Одинец. – А ныне что? Травить, что ли, хотят?»Если молодой нурманн был родович убитого, то он по Правде мог взять, как местьник, жизнь Одинца. Нурманн разрезал ножом затянувшийся узел ремня на шее пса, ухватил его за высокий загривок и принялся свободной рукой наглаживать против шерсти. Потом он показал на Одинца и заревел, как леший:– Ы-а! У-гу!Пес рванулся. Не разбирая, он взбивал брызги и на глубоких местах скрывался за вейником. Злобный и страшный, он несся прямо на Одинца.С тоской оглянулся затравленный парень. Ни камня, ни дубины! Но он тут же опомнился и сунул руку за голенище полного водой сапога. Не отрывая глаз от пса, он нащупал резную костяную рукоятку и выпрямился, зажав нож в кулаке. В обухе клинок был толщиной в полпальца, а к лезвию гладко спущен. Одинец сам его отковывал и калил.А пес уж вот он! Мокрый, со вставшей по хребту жесткой кабаньей щетиной, он выскочил из болота и как немой бросился на человека. Из ощеренной пасти сочилась пена и торчали длинные свиные клыки. За болотом молодой нурманн опять завыл и засвистал.Одинец не слышал. Он выгнул спину и широко расставил напряженные ноги. Если пес сшибет, тут и конец! Парень прыгнул в сторону, извернулся, как в кулачном бою, левой рукой на лету подхватил пса снизу за челюсть, а правой ударил ножом со всей силой. Так один на один берут волка.Одинцу показалось, что он ощутил короткое сопротивление ножу, но железо ушло легко, как в воду, до самого кулака. Вцепившись в челюсть, Одинец бросил пса и одновременно вырвал нож. Пес рухнул, будто побитый громом. Парень придавил ногой тушу в бурой медвежьей шерсти и торжествующе поднял руку. Разгоряченный схваткой и своей победой, он успел все позабыть. Он наклонился, вытер клинок о шерсть пса и сунул нож за сапог, на место.Ошибка! Не следовало бы спускать глаз с того берега болота. Он услышал знакомый звук спущенной тетивы. Но поздно: в левое бедро впилась стрела. Одинец рванул за толстое древко, и стрела оказалась в руке. Дерево было окрашено красным, а оперенье – черным. Нурманны любят черное с красным… Наука! Не зевай! От берега до берега далеко, тут только глупый не сумеет уклониться от стрелы.

3

Нурманн опять гнул лук. Одинец ловил, когда правая рука стрелка дернется назад, а нурманн, желая обмануть, медлил. Новгородские мальчишки и подростки любили играть в такую игру малыми луками и тупыми стрелами. А парни не брезгали позабавиться и из боевых луков.Одинец скакнул влево и сам обманул нурманна, вызвав стрелу в пустое место. Но и нурманн был не так прост. Он держал запасную стрелу в зубах, и она скользнула над плечом парня.Хоть нурманн и был, как видно, настоящий лучник, Одинец ничуть не боялся его. Через болото было побольше двух сотен шагов. Если бы, сговорившись между собой, метали двое – тогда несдобровать. Но лук был у одного нурманна. Своих послали взять Одинца, а не бить. А нурманн может бить, он местьник за своего родича.После шестого раза нурманн пожалел зря бросать стрелы и залез на коня. А один из ротников заехал сколько мог, в болото и закричал, наставив ладони перед ртом:– Остаешься без огня! Без угла!Это – изгнание. По Новгородской Правде тот, кто не подчинялся ей, ставился вне закона и никто не смел давать ему пристанища.«Лучше мне пропасть в лесах, как собаке, чем продадут в рабы», – подумал Одинец.Солнце уже запало за Землю. На краю, за оврагами, из Города поднимались дымки. Всадники повернули коней. По болоту зарождался туман.Ветер уснул. Одинец слышал, как в Городе стучали в била. Скоро запахнут ворота в городском тыне. Об этом-то воротные сторожа и, предупреждали гулкими ударами колотушек по звонким дубовым доскам, которые висели на толстых плетеных ремнях.Из Детинца им отвечали редкие, густые звуки. Там били по выделанной бычьей коже, натянутой на громадную бадью. Нет больше Одинцу ходу в Город…Сердце парня сжалось горькой тоской. Пока его гнали, он не думал. Теперь же остался один, как выгнанная, худая собака…Он все держал в руке стрелу и только сейчас заметил, что на ней нет наконечника. Железо, слабо прикрепленное к дереву, осталось в теле.Одинец собрал воткнутые в землю нурманнские стрелы и повернулся спиной к Городу.За болотом кустились черная ольха и тальники, спутанные малиновой лозой. Дальше расставился можжевельник, и в нем, в сумерках, мерещились то бык то медведь, то человек. Сгоряча Одинец забыл о ране.Парень глянул на небо и нашел Матку. Она хоть и малая, но главная среди звезд. Другие кругом нее всю ночь ходят, а она, как пастух, стоит на месте до света. Когда Солнышко, выспавшись, с другого края на небо полезет, Матка все звезды угонит на покой. Чтобы уйти от Города подальше, нужно Матку-звезду держать на левой руке.Бедро начало мозжить. Парень нащупал рану. Наконечник засел глубоко, и его не удавалось захватить ногтями. Чтоб выковырять железо, придется дождаться света.За можжевельником пошел редкий кряжистый дубняк со ступенями крепких грибов на стволах. Совсем стемнело. Потянул ветерок, тревожно зашуршали уже подсушенные первыми заморозками жесткие дубовые листья. Железо в бедре мешало беглецу крепко наступать на левую ногу.Одинец прошел дубы и уходил все глубже и глубже в сосновый бор, пока не выбрался на поляну. В середине чернели две высокие, матерые сосны, росшие от одного корня. Одинец нащупал глубокую дуплистую щель между стволами и выгреб набившиеся шишки.Здесь будешь сзади укрыт от нечаянной беды. Хорошо бы развести огонь. В подвешенной к ременному поясу кафтана суме-зепи нашлось огниво – тяжелый брусок каленого железа, но сам огненный камень – кремень – запропастился. В темноте нового не найдешь. Одинец уселся и вжался спиной в щель. Вверху ночными голосами разговаривали сосны.

4

Изгнанник проснулся с первым светом. Ночной заморозок подернул поляну зябким инеем-куржаком. Ноги в мокрых сапогах так окоченели, что Одинец не чувствовал пальцев. Он шевельнулся, и боль в бедре напомнила о нурманнской стреле. С трудом встал на колени и одеревеневшими пальцами расстегнул пряжку пояса, стягивавшего кожаный кафтан. Шитые из льняной пестряди штаны поддерживались узким ремешком. В том месте, куда ударила стрела, пестрядь одубела от крови и прилипла к телу.Сама ранка была маленькая, но за ночь мясо вспухло и затвердело. Опухоль вздула бедро, а самую дырку совсем затянуло. Железо спряталось глубоко, а знать о себе давало, стучалось в кость. Если что в теле застряло, нужно сразу тащить или уж ждать, когда само мясо его не начнет выталкивать…Со вчерашнего полудня Одинец ничего не ел. Лето оставило на поляне много грибов. Сморщенные, заморенные холодом, они еще стояли, на вид как живые. Около широких бурых лепешек дедушек-боровиков семьями теснились младшие в коричневых шапках на толстеньких пеньках. Сухие сыроежки дразнились брусничным цветом. Сама же брусника выбрала малый холмик и щетинилась на мху под редкой высокой гоноболью. Приготовлено лесное угощенье, да не по Одинцу оно.Небо высокое и лысое, без облачка. Туманом дышит проснувшийся лес – быть и сегодня погожему, теплому дню. Куда ж теперь деваться? Лес добрый: накормит, напоит, спать положит. Только без припаса, без нужной снасти не возьмешь лесное богатство. Нож есть и то добро.Одинец снял сапоги, размотал длинные мокрые полотнища портянок, стащил кафтан и рубаху. От холода на парне вся кожа пошла пупырышками, как у щипаного гуся. Накрыл кафтаном голое тело.Рубаха была длинная, по колено, и шитая из целого куска толстой льняной ткани одним передним швом, с оставленной наверху дырой для головы. Было нетрудно зацепить крепкую льняную нить и вытянуть во всю длину. Одинец натаскал из подола пучок ниток.Тем временем портянки подсохли. Одинец нарвал травы, заложил в сапоги свежей подстилки, обулся и оделся. Эх, не будь раны! В бедре сильно возилось нурманнское железо, дергалось, стукало. Зла на нурманна у парня не было совсем: брать кровь за кровь можно по Правде.Он, сирота, жил с раннего детства в учениках-работниках у знатного в Городе мастера Изяслава и учился всему железному делу: и как железо из руды варить и как ножи ковать, копейные, рогатинные и стрелочные насадки-наконечники, гвозди гнуть, делать топоры, долотья, шилья, иглы, тесла, заступы, сошники и всю прочую воинскую, домашнюю и ловецкую снасть. Во всем железном деле Одинец уже хорошо мастерил. Не давалось одно, последнее и хитрое умельство: не мог он собрать по ровным кольцам, одно к одному, малыми молотами железную боевую рубаху – кольчугу.Терпенья ли не хватало, или мешала ярая охотницкая страсть лазать по лесам и болотам?.. Не бегал от работы Одинец. Изяслав же говорил, что парню вредит медвежья сила, от которой в руке Одинца лучше играл большой молот, чем малый, да еще – дурь в голове. Изяслав учил ремеслу сурово, не давая потачки не скупясь и на обидное слово, которое хуже самого крепкого тычка.Дурь дурью, зато калить железо парень умел до настоящего дела. Изяслав своего умельства не держал в тайне, а у Одинца хватало ума, чтоб все и понять и запомнить.

www.libtxt.ru

Иванов В.. Повести древних лет

dic.academic.ru

Иванов В.. Повести древних лет

dic.academic.ru

Валентин Иванов. Повести древних лет

dic.academic.ru

Смотрите также

• 
  Тест древний рим
• 
  Древние славяне карта
• 
  Школы древнего египта
• 
  Традиции древней индии
• 
  Устройство древнего рима
• 
  Земледелие древнего египта
• 
  География древней греции
• 
  Столицы древней руси
• 
  Общество древней греции
• 
  Политика древний рим
• 
  Древний рим политика