Open Library - открытая библиотека учебной информации. Жизнь первобытного общества

2. Духовная жизнь первобытного общества

Начало религии

У исследователя, стремящегося заглянуть в прошлое на 30—40 тыс. лет, т. е. увидеть первые ростки человеческих сообществ на земле, имеется в распоряжении только два инструмента. Первый — это археологические находки, и среди них — немногочисленные каменные, глиняные или деревянные фигурки, а также наскальные рисунки, связанные с древнейшими религиозными культами. Второй — это мифы, легенды, поверья племён, по той или иной причине оказавшихся в стороне от так называемых цивилизованных народов и живущих, видимо, так, как жили их предки тысячи и десятки тысяч лет назад. Хотя иногда их называют «дикими», но человек конца XX столетия, окруженный могучими техническими приспособлениями, Горой завидует «дикарю», беззаботно пляшущему вокруг костра и даже не подозревающему об экологической катастрофе, генетических болезнях, энергетических кризисах или угрозе атомной войны - всех этих «прелестях» цивилизации.

Во всяком случае, именно у народов, по сей день сохраняющих в целом примитивный уклад жизни, логично искать ответ на вопрос о религиозных представлениях наших пращуров, сопоставляя мифы с археологическими находками, неизбежно придётся сделать вывод о том, что с самых первых своих шагов по земле человек всегда ощущал рядом с собой присутствие таинственной незримой силы, от которой во многом зависела его жизнь.

В глубокой древности человек и не думал отделять себя от природы, но это не значит, что он не стремился понять, объяснить мир, в котором жил. Видимо, одним из первых способов подобного объяснения стало перенесение человеком своих собственных свойств и ощущений на весь окружающий мир. Так родилась вера в то, что природа — живая. Камни, деревья, реки, облака — всё это живые существа, только непохожие на человека, как непохожи на него тигр, слон, медведь. И те, которые отличаются от человека слишком сильно, могут обладать и совершенно особыми, непонятными и недоступными людям свойствами. Огонь обжигает, молния убивает, гром гремит так, как не под силу крикнуть ни одному человеку.

Люди наблюдали, как из земли появлялись ростки, крепли, становились деревьями, — значит, кто-то заботился о том, чтобы вырастить для них съедобные плоды, кто-то населил земли, воды и небеса животными, рыбами, птицами. Кто-то, наконец, произвёл на свет и самого человека. Чуткий, настороженный, внимательный, человек древнейших времён просто не мог не ощутить незримо присутствующую в мире силу, от которой зависели и жизнь и смерть. Часто, изучая первобытные верования, учёные встречают почитание этой силы в лице Богини-Матери.

Культ богини-матери

Зарождение одного из древнейших религиозных культов отделяют от нас десятки тысяч лет. Неудивительно, что известно о нём немногое, а то, чем . располагают учёные, может послужить основой лишь более или менее достоверных гипотез . Вот что писал об этом в своей книге «Магизм и единобожие» известный современный христианский мыслитель отец Александр Мень; «Археология даёт нам поразительные свидетельства всеобщего распространения культа Богини-Матери в эпоху каменного века. На громадном пространстве от Пиренеев до Сибири и по сей день находят женские фигурки, вырезанные из камня или кости. Все эти изображения, древнейшее из которых найдено в Австрии, условно называют „венерами”. Всех их объединяет одна важная черта. Руки, ноги, лицо — едва намечены. Главное, что привлекает первобытного художника, — это органы деторождения и кормления. Выдвигалось предположение, что древние женщины, как и женщины некоторых современных примитивных племён, имели в действительности такие огромные груди и отвислые животы. Но если признать, что в „венерах” отразилось лишь стремление к реализму, то остаётся предположить, что у первобытных женщин не было лица и были крошечные руки.

Разгадка необычайных черт в фигурках „венер” кроется в том, что они были, как думает большинство исследователей, культовыми изображениями. Это не что иное, как идолы, или амулеты Богини-Матери. Изображения „венер” обильны и в исторических слоях. Они найдены и в доарийской Индии, и в доизраильской Палестине, и в Финикии, и в Шумере. Сходство их сразу бросается в глаза. Создаётся впечатление, что культ Матери носил почти универсальный характер. Это подтверждает и этнография. У народов, сохранивших пережитки отдалённых неолитических времён, практически повсеместно встречается культ всеобщей Матери. У маори она именуется Пэпа, Мать-земля, супруга Бога Небесного. У эвенков Подкаменной Тунгуски — Бу-гады Энинитын. Она мыслится хозяйкой вселенной и одновременно — матерью зверей и людей. Кетское женское божество Томам („ам” — дословно „мать”) подобно эвенкийской - Бугады Энинитын. В Индии она известна под именами Шакти и Пракрити. В одном древнем индийском тексте она прямо связывается с ростом и рождением. А на одной печати из Хараппы (доарийский период) можно рассмотреть изображение женщины, из лона которой поднимается растение.

В Передней Азии и Африке Великая Богиня-Мать почиталась почти у всех культурных народов периода начала письменности. „Та, которая рождает плоды земли”, — египетская Иси-да, малоазиатская Кибела, скорбь которой несёт умирание растительности, её двойник в Элладе — Деметра, карфагенская Танит, сидонская Ас-тарта, Артемида Эфесская, изображавшаяся с десятком грудей, как бы готовая накормить весь мир, — всё это лишь перевоплощения древней Матери Мира. В языческой Руси слова „Мать-земля” имели не просто метафорическое значение. Они обозначали душу природы, богиню, супругу „Хозяина неба”.

Богиня-Мать правит всеми природными процессами. Это она заставляет оживать семя, погруженное в землю; она вселяет любовь в людей и животных, ей поют песни птицы в дни весеннего ухаживания. По её мановению распускаются цветы и наливаются плоды. Её радость — это радость всего живущего; её глаза смотрят на нас с небесной лазури, её рука нежно ласкает листву, она проносится над миром в дуновении весеннего ветра.

Имеем ли мы право считать эту веру древних лишь плодом невежества и заблуждений? Не свидетельствует ли это о том, что Душа Природы была ближе и понятней людям, которые обладали более сильной интуицией, чем мы? Да, впрочем, и в более поздние времена в религии и философии идея Души мира не умерла. Она продолжала жить и в мировоззрении греков, и в мистической философии новой Европы, Она звучит горячим убеждением в известных словах Тютчева: Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик — В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык...

Теперь становится понятным тот факт, что в глубокой древности (у некоторых народов) жреческие функции принадлежали преимущественно женщинам. Так, у северных индейцев заклинания совершались женщинами. У некоторых индейцев существует сказание о том, что „обряды плодородия” были учреждены женщинами. По одному ирокезскому преданию, первая женщина, основательница земледелия, умирая, завещала протащить своё тело по земле, и там, где оно касалось почвы, вырастал обильный урожай. Шаманок и жриц знают наиболее примитивные культуры. Там, где это явление уже исчезло, можно найти следы его. Так, у чукчей и других северных народов шаман-мужчина одевался в женскую одежду. А таинственные фрески острова Крит свидетельствуют о том, что в самые священные моменты мужчина должен был облачаться в женский костюм.

Да и кто как не женщина — живое воплощение мировой Матери — должна держать в руках тайны культа? Не носит ли она в своём теле тайну рождения? Главенство женщин в религии было у галлов, древних германцев и многих других народов. Культ плодородия, который стоял у истоков религии Диониса, также возглавлялся жрицами...

Многочисленные народные поверья о колдуньях, ворожеях и ведьмах есть лишь отголосок тех древних времён, когда жертвоприношение, заклятия и магия были в руках у женщин. Вполне естественно, что при таком важном культовом значении женщин они часто оказывались в роли вождей и руководителей племени. Все женские божественные лики — разновидность единой богини, и эта богиня — женское начало мира, один пол, возведённый в абсолют.

Богиня-Мать — всеобщая прародительница. Из её лона вышли растения, животные, люди. Поэтому в мышлении первобытного человека живёт чувство родства, которое связывает все живые существа. Для охотников каменного века зубры и медведи, орлы и бобры — это такие же дети природы, как и они сами. Даже опасные звери, даже объекты промысла представлялись им таковыми. Следы этого чувства мы находим у многих примитивных народов.

studfiles.net

Экономика и социальная жизнь первобытного общества

Нефедов С.А.

В настоящее время считается общепризнанным, что развитие первобытного общества нельзя рассматривать вне его природного окружения, что первобытный человек являлся составной частью сложной экосоциальной системы. В основе экономики первобытного общества лежала коллективная загонная охота. Меньшую роль играло собирательство съедобных растений. Охота и собирательство давали лишь скудные средства для существования, для прокормления одного охотника в степях или прериях требовалось около 10 кв. км. охотничьих угодий, для прокормления группы в 30 человек требовалась территория примерно 15*20 километров. Отсюда следует, что охотники и собиратели могли жить лишь небольшими группами кровных родственников, родами.

С другой стороны, участие в коллективной загонной охоте требовало единства, сплоченности, коллективизма. “Люди стойбища, - писал К. Расмуссен об эскимосах,- жили в состоянии столь ярко выраженного коммунизма, что не было даже никаких особых охотничьих долей. Все трапезы совершались вместе, как только было убито какое-либо животное”. Все мужчины считались братьями независимо от обстоятельств рождения. Жены были фактически общими: алеуты называли жену брата “аягань” - буквально, “моя жена”; у австралийцев жена брата считалась второй женой. Братья обменивались детьми: половина детей эскимосов залива Рипалс воспитывалась в чужих семьях. Имущество рода тоже было общим; австралийские охотники постоянно обменивались предметами, находившимися в личном пользовании - каменными ножами, бумерангами и т.д.

Все охотничьи угодья, степи и леса были поделены между родами; при увеличении численности рода в результате естественной рождаемости охотничья добыча становилась недостаточной для пропитания и наступал голод. Фактически охотничьи роды жили в состоянии почти постоянного голода; если сегодня добычи было много, то по законам биологии это означало, что вскоре ее будет мало. Охотники не умели делать запасов, поэтому, когда вслед за благополучным сезоном наступал сезон бескормицы, и вместе с ним приходил голод. По археологическим данным средняя продолжительность жизни взрослых составляла в каменном веке 29 лет - для сравнения можно заметить, что в прошлом столетии, когда в деревнях еще не знали о медицине, она составляла в России 60 лет.

Территория, принадлежащая роду, ее природные ресурсы – это была экологическая ниша рода, и эта экологическая ниша была полностью заполнена. Мы помним, что отношение численности населения к емкости экологической ниши – это демографическое давление, таким образом, в обществе охотников и собирателей демографическое давление было максимально высоким.

Голод побуждал охотников к попыткам захвата территорий других родов – поэтому периоды голода сопровождались столкновениями между родами. В захоронениях первобытных людей часто находят поврежденные скелеты, пробитые черепа, человеческие кости с выдолбленным костным мозгом – свидетельства каннибализма.

Голод и войны побуждали охотничьи роды прибегать к демографическому регулированию. Род нуждался в воинах и охотниках, поэтому женщины должны были рожать возможно чаще, но большинство родившихся девочек алеуты сразу же убивали. Подросшие мальчики подвергались жестокому экзамену на силу и выносливость - инициации. “Видимым символом такой инициации является рассечение кожи от спины вниз”, - пишет исследователь Океании Вебстер. Чем больше было мальчиков и чем более жестоким был экзамен, тем сильнее было - при неизменной численности - ополчение рода. Геродот свидетельствует о том, что саки убивали и съедали своих стариков - тех немногих, которые выжили в постоянных сражениях.

Таким образом, мы видим, что примитивная экономика определяла все обычаи и образ жизни древних охотников.

mirznanii.com

Психическая жизнь первобытного общества.

Психология Психическая жизнь первобытного общества.

просмотров - 280

ЛЕКЦИЯ 2

Психическая эволюция гоминид до появления вида Homo sapiens (Человек разумный) составляет предмет палеопсихологии; знания о человеке зрелой первобытности доставляла и доставляет этнография. Историческая психология ищет в первоначальной эпохе объяснение глубины культурной психики, основ человеческого общежития, коллектива, сосœедства и таких первобытных форм самовыражения, как живая речь, ри­туал, магия, миф. Феномен человека выстраивается в три­аду архаики (доистории), истории и современности.

В общепринятой классификации первобытная эпоха человечества (каменный век) включа­ет палеолит (древний каменный век), мезолит (средний каменный век) и неолит (новый каменный век). Палеолит разделяется на ранний (нижний) и поздний (верхний).

На рубеже среднего и верхнего палеолита заканчивает­ся эволюция ископаемых гоминид и появляется Homo sapiens, скачкообразно увеличивается разнообразие камен­ных и другихорудий, появляются составные изделия: вкла­дыши, наконечники, сшитая одежда. Главной социальной инновацией нижнего палеолита былас экзогамия— исклю­чение из брачных отношений ближайших родственников. Хотя элементы парного брака отмечаются уже у высших приматов (особенно у шимпанзе) и, безусловно, сильно окрепли у древнейших ископаемых людей, архантропов и палеоантропов, родство по определœенной линии становится ведущим конституирующим принципом социальности в позднем палеолите. Запрет инцеста (кровосмешения) тре­бовал общественной регуляции брака, появились род и семья.

Замена эволюционного типа развития на историчес­кий принœесла столь радикальные изменения в столь сжа­тые по сравнению с темпами антропогенеза сроки, что может быть определœена как палеолитическая революция. Продуктом этой революции стало фундаментальное ант­ропологическое, психофизиологическое, психосоциальное, духовное единство человечества, ĸᴏᴛᴏᴩᴏᴇ сохранится в истории вопреки расхождениям в экономическом, политическом, социальном, языковом, бытовом развитии че­ловеческих сообществ. В эту эпоху человечество вдобавок к биологическому, видовому еди­нообразию приобретает тот уровень интонирующих свя­зей, который принято называть культурой. Культура рождается в конце древнего каменного века как целостная система.

Вокальная коммуникация и конкретные представления ископаемых гоминид перешли в членораздельную речь и речевое мышление Homo sapiens в начале позднего палео­лита под влиянием антропологических, экологических, тех­нологических, психосоциальных обстоятельств.

Непосредственным признаком и дви­гателœем очеловечивания служит речь (шире — знаковые системы). Наиболее впечатляюще вторая точка зрения была изложена Б. Ф. Поршневым [1974]. Коммуникация ископа­емых гоминид разделœена у него на три стадии: животной имитации, суггестии ископаемых людгй и речевого обще­ния Homo sapiens. Каждый этап начинается отрицанием предыдущего и диалектическим скачком. Ведущим .(пря­мым) фактором антропогенеза явлчется коммуникатив­ное взаимодействие, а не труд. Скачок ко второй сигналь­ной системе Поршнев объясняет несовместимостью двух эволюционных ветвей гоминид (мустьерцев-палеоантропов и неоантропов) и крайне важностью психологической защиты более продвинутых неоантропов от менее разви­тых, но более суггестивных палеоантропов. Концепция Поршнева идеи, выдвинутые в 1920—1930 гᴦ. Н. Я. Марром, утверждавшим, что современный язык сменил стандартизированный ручной язык, победивший еще более древний пантомимо-мимически-звуковой. Идеальное удвоение мира у первых сапиенсов, ви­димо, базировалось на сумме образов, возникающих в движении и обслуживающих его. Избавив передние ко­нечности от опорных функций, эволюция наделила че­ловеческое тело новыми степенями двигательной сво­боды. Множество моторных комбинаций, доступных че­ловеку, требует психофизиологической регуляции, в том числе с помощью образов представимого ближайшего или более отдаленного будущего. Координация челове­ческих проектов еще погружена в моторную активность.

Охотничья магия репетирует появление добычи и овладение ею. Но сводить действо к тренировке невозмож­но. Магический образ создает «вторую реальность», кото­рая воспринимается как подлинная, первая реальность. События инсценируются, но представляются не как инс­ценировка, но как подлинные события.

Вычленение содержания первичного магического дей­ства приводит к определœению древнейшего охотничьего культа — тотемизма. Тотемизм — вера в животных-праро­дителœей (в меньшей степени — в растения и силы приро­ды). Существует трактовка тотемизма как первобытной системы классификации (французский этнолог К. Леви-Строс), но она не противоречит религиоведческому по­ниманию этого многофункционального явления.

Ма­гия — не игра. Есть цель: изгнать болезнь, поймать добычу, приворожить любимого, нанести вред врагу. Дей­ствия — иногда само действие, совершенно как в подлинном делœе (охотничий танец), иногда его модель (заклинание). Уча­стник ритуала не играет или представляет, он действует. Объект воздействия всœегда есть: его изображение, фигурка, волосы — без этого не обойтись. Магию можно назвать драмой действия. Предметное дей­ствие, обретя вполне надприродный, социальный характер, ищет воспроизведения себя и добивается этого только в ил­люзорном плане. Воспроизведенное действие есть его значе­ние, но значение существует сначала не идеально, а как ин­сценировка с пантомимой и реквизитом. От индивида, едва научившегося говорить, требовалось не духовное, а мускульное участие в духовной практике кол­лектива. Духовность производилась всœеми и для всœех.

Наиболее распространенная гипотеза в изучении глоттогенеза (возникновения языка) состоит в том, что доречевая эпоха не была дознаковой, а располагала жестовой ком­муникацией и даже весьма развитым кинœематическим язы­ком. Им могли пользоваться неандертальцы, вербальные способности которых под сомнением. М. Дональд разделяет психологическую эволюцию на стадий: 1) эпизодического мышления у высших обезьян с жестово-стимульной коммуникацией; 2) миметического мышления у Homo erectus'a (неандертальцев) с жестово-изобразительным языком; 3) мифического мышления у ранних Homo sapiens'os с тонально-звуковой речью; 4) те­оретического мышления с чтением и письмом у Homo sapiens'a.

Опорами указанной гипотезе служат обильная мимика высших человекообразных обезьян и богатый жестовый язык дописьменных народов. Между предполагаемыми ант­ропоидными предками человека и самой новой челове­ческой речью — пара миллионов лет эволюции. Можно предположить, что всœе это время жестовая коммуника­ция высших приматов, их ископаемых потомков разви­валась и достигла высокого совершенства, став в конце концов настоящей знаковой системой, наподобие языка глухонемых. Жестовый язык не может быть отде­лен от тела, накрепко связан с непосредственной ситуа­цией общения и не выходит за ее пределы.

Уточнение референтов (предметов) знака, отделœение их от императивных и эмоциональных звукосочетаний при­водит к появлению предложений, имеющих субъект и пре­дикат (определœение субъекта), а следовательно, к появле­нию существительных.

Первыми получают названия животные. В это время появляются изображения Все теории глоттогенеза так или иначе демонстрируют роль языка в разрушении биоорганической слитности оби­тания. При этом современные этнолингвистические иссле­дования показывают, что до письменности полного отде­ления знака от телœесных движений не происходит.

Речь создается семиотизацией голосовых сигналов, выделœенных среди других движений тела ради их коммуникационного удобства и опосредующей силы. Вокруг дописьменной речи собира­ется культурная традиция первобытности. При этом, как сви­детельствуют исследования этнолингвистов, этнопсихоло­гов, а также исторических психологов, устная речь не при­сутствует у дописьменных народов в чистом виде. Она нуждается в жестовом подспорье, а с другой стороны, рас­полагает элементарной записью. Грамматическая структу­ра дописьменного языка зачастую не дает возможности выразиться связно без уточняющих телодвижений. Неотделœенность устной речи от своего орга­нического основания подчеркивается первобытной убежденностью в физической действенности слова. Обла­дание словом зачастую тождественно обладанию вещью, в связи с этим, к примеру, нужно хранить свое тайное имя. Перво­бытные люди далеки от семиотического понимания слова; назначение речи в их представлении — воздействие.

Изначальная речь претендует на место среди космого­нических сил. В древнейшем ритуале звуки, называющие нечто, тождественны этому нечто.

В магическую процедуру входит и звуковое вызывание, интонирование, оживление творимого предмета. Сила речи скорее в ее непрерывности и воздейственности, чем в точ­ности. Название репрезентирует отсутствующий предмет, в этом отношении оно аналогично любому физическому ■ заменителю. В комплексе представлений о загробном су­ществовании человека тишина равнозначна забвению и позору, в связи с этим слова об усопшем должны звучать посто­янно. Речь борется с исчезновением, заменяя в этом каче­стве живую жизнь. Живое тело, снабженное речевым аппаратом, всœегда в наличии для производства сообщений; оно одновременно действующая социально-биологическая единица и живой, изменяющийся текст (точнее, пучок первичных дотекстов, их матрица

МИФ И ТЕОРИИ МИФА. Люди, живущие в окруже­нии питающей природы, Мировоззрение зрелой первобытности предстало мифом. Слово «миф» (греч. fivdoa) означает повествова­ние, слово, речение. Мифы — это короткие рассказы о деяниях предков и происхождении вещей. Отдельные рас­сказы организованы в систему жизненных представлений народа или эпохи — в мифологию. В европейской науке можно выделить, по крайней мере, девять теорий мифа.

Просветительская. Миф — невежественная выдумка, басня, следствие незнания законов природы, отсталости и страха.

Лингвистическая. Миф есть «болезнь языка». Он воз­никает из метафор и образов древней поэзии. Сначала че­ловек осознает условный характер своих сравнений (на­пример, «звезды — глаза неба»), но затем по каким-то причинам забывает об условности и придает риторичес­ким оборотам буквальное значение (небо превращается в существо с множеством глаз).

Эволюционистская. По мнению английского этног­рафа XIX в. Э. Тэйлора, миф — продукт раннего, детского состояния человека и человечества. Нуждаясь в объясне­нии природы, дикарь использует доступные ему приемы, он одушевляет мир и переносит на него всœе проявления своей личной жизни. Миф — это выражение некой перво­бытной философии и религии, каковым является анимизм (вообще одушевление природы).

Социологическая. Миф объясняет социальную реаль­ность и распространяет такое объяснение на природу. Ми­фологические «коллективные представления» обобщают структуру первобытных общностей (французский социо­лог Э. Дюркгейм). Разновидность этого подхода — функционализм, оценивающий значение мифа для поддержания устойчивости первобытных сообществ (польский этнограф Б. Малиновский).

Символическая. Миф есть одна из символических функций (наряду с наукой, искусством, религией, языком), имманентных (присущих) человеку. Миф обобщает опыт непосредственно, просто, нерефлексивно. Там, где рассудок ищет сложности, миф дает простоту непосредственной данности. Теория предложена немецким философом Э. Кассирером. К ней близко понимание мифа как «жизненно ощущаемой и творимой вещественной реальности» в книге А. Ф. Лосœева «Диалектика мифа» (1930).

Ритуалистская. Миф есть словесный ряд (объяснение, сценарий) ритуапа (английский этнограф Дж. Фрейзер). Эта точка зрения разделяется большим числом современных исследователœей.

Психоаналитическая. Миф — наиболее оформленное выражение индивидуального (3. Фрейд) или коллек­тивного (К. Юнг) бессознательного.

Структуралистская. Миф есть язык образов, облада­ющий четкой структурой и способный передавать знания о мире не хуже, чем абстрактная логика (французский этнолог К. Леви-Строс).

Постструктуралистская. То, что мы называем мифо­логией, возникло в результате записи, критики и обра­ботки устного творчества на заре письменности, а затем расширялось, редактировалось, интерпретировалось фи­лософами, филологами, историками, этнографами, фоль­клористами.

Научное предназначение исторической психологии состоит в том, чтобы дифференцировать «досовременность» и по этому признаку. По этой причине миф представляется ей слож­ным, развивающимся и неоднородным. По отношению к первобытному, дописьменному мифу (как и по отноше­нию к первобытной магии) она пытается выделить некое исходное ядро, обязанное своим происхождением опре­делœенному способу жизни, ĸᴏᴛᴏᴩᴏᴇ входит в историчес­кую традицию и трансформируется ею (в том числе с по­мощью письменной записи и научных объяснений). Ис­чезнуть из человеческого обихода миф не может, так как всœегда сохраняется его основа: кровнородственные отно­шения между людьми, быт, образное отражение мира, метафорический язык, иначе говоря, самовосприятие че­ловека как биологического существа в обществе символи­ческими средствами культуры. Историческая психология пробует постичь первобытный миф, как . дописьменную ментальность, которая воплощена в богатых знаковых си­стемах устной коммуникации.

МИФ И МАГИЯ. Миф, который трактуется как сти­хия устной речи, трудно отделить от исполнения. Помимо указаний на самостоятельные жестовые языки, наличие древ­нейшей телœесной культуры подтверждается особым характе­ром звука в древнейших ритуалах (см. выше). Этимологичес­кие свидетельства указывают на особый, косноязычный ха­рактер мифологического изъявления. Это смутная, бормочущая речь. Эхолалии, инвокации, вык­рики играют огромную роль в первичном ритуальном дей­стве, где нет индивидуального авторства-исполнения, нет и дифференциации исполнителя и роли, говорящего и действия. Воспроизводимые стихии и есть стихии. Дикая природа пред­ставляет саму себя посредством конвульсирующего, движу­щегося, испускающего звуки тела. Никакого разделœения на субъект и объект здесь допустить невозможно.

В трактовке мифа крайне важно избегать крайностей: пол­ной биологизации или полной социологизации (или текстуализации). Разумеется, дописьменный миф невозможно пред­ставить вне проявлений тела: моторных, органических, эвокативных. Здесь иод слоем звуковой моторики (а миф есть вовлечение тела в действие произнесения) угадывается еще более древний пласт совсœем уж нечленораздельной или мол­чаливой моторики. Воспоминания этой своей старины миф хранит, и к такой изначальности относится магия.

Как ни сложно отделить миф от магии, обыденное и на­учное словоупотребления это делают. Не потому ли, что те­лесное движение и осмысленная речь в качестве психических причин и культурных праформ суверенны в своих преде­лах? Дальнейшее углубление в психокультурное объясне­ние приводит к таким идеальным мыслительным типам (если пользоваться языком М. Вебера), как чистое действие и чистая вербальность. По отношению к реальным действи­ям и речам они имеют (в психолого-исторической перс­пективе) значение туманных дописьменных истоков по отношению к полезной деятельности и читабельной про­дукции современного человека.

Серьезная попытка описать структуру психики лично­сти в качестве элемента дописьменной технологии знаний принадлежит американскому филологу У. Хэйвлоку. Человек первобытного общества формируется в един­стве практических, познавательных, коммуникативных задач культуры, в которой отсутствуют опосредованные (письменные) способы передачи опыта и познание по­гружено в общение. Знание неотделимо от непосредствен­ной коммуникации, несущей в себе эмоциональное, по­знавательное, социально-властное, воспитательное воздействие.

Точность в передаче знаний без помощи письменно­сти поддерживается контролем за сообщением на трех уровнях:

1. Внутренней синтаксической связью языка.

Внешним (смысловым и ситуативным) надзором за употреблением речи.

Ритмизированными приемами индивидуального за­поминания и усвоения. «Единственно возможной вербальной технологией, способной гарантировать сохранение и закрепление пере­дачи, было ритмическое слово, умело организованное в вербальные и метрические модели, которые были доста­точно надежны, чтобы сохранять свою форму».

Общество непосредственной коммуникации создает надежные и гибкие способы закрепления социального опыта͵ опирающегося на слово и память. Строение ин­дивидуальной психики и соответствующих ей знаковых систем культуры обусловлено задачей надежного запо­минания. Культура может быть названа моторно-слуховой, коммуникативной, аффектив­ной и т. д.

Психологическая организация личности с этой точки зрения является результирующей мнемонической задачи и средств запоминания. Первобытная память, как и логи­ческая, иногда требует высокой точности запоминания, и тогда она превращается в эйдетическую память, стоящую на границе с восприятием.

Но гораздо чаще степень точности воспроизводимого материала не очень велика. В традиционных обществах пе­редача трудовых навыков происходит не теоретически, а непосредственно. Роль относительно простых, заученных до автоматизма операций велика. В этих обстоятельствах роль опосредованного запоминания, как можно судить по современным межкультурным исследованиям в психоло­гии, менее велика, чем у современного человека. Но па­мять, помимо функций закрепления элементов трудовой деятельности, играет еще важную роль в связывании че­ловека с его общностью, в создании образа,-«Я». В этом качестве современная и первобытная память действуют по-разному. Мнемоническая функция первобытного человека принимает форму мифологической памяти, пронизанной фантастическими образами, со своей специфической сис­темой опосредования и знаковыми средствами закрепле­ния информации. Отсюда — путь к выделœению двух типов мнемонизации, логического и образно-фантастического, которые в первобытности слабо расчленены.

Кол­лективная память дописьменного периода представляет собой сумму знаний, хранящихся в памяти живых людей, в связи с этим она нуждается в непрерывном повторении и зау­чивании фактов, составляющих ее содержание. Необходи­мость точности воспроизведения приводит к созданию укрупненных, постоянно повторяющихся смысловых бло­ков (магические формулы, сказочные зачины, стереотип­ные характеристики и т. д.), которые ритмически органи­зованы в ансамбли, называемые Хэйвлоком племенными энциклопедиями (пример — поэмы Гомера). Как можно достичь максимальной эффективности заучивания и вос­произведения материала, когда источником информации является речь (часто ритмизированная и эмоционально окрашенная), когда знания существуют в виде истории богов и героев, а не в понятийной форме? Только путем идентификации с персонажами сюжета и соучастия в дей­ствиях рассказчика.

Психологические механизмы первобытной технологии знаний представляют собой состояние полной эмоциональ­ной включенности в события, о которых повествуют и которые требуется запомнить. «Идентифицироваться с ис­полнением, как актер идентифицирует себя со своей ро­лью, — единственный способ добиться того, что нужно».

Рассказ первобытного сказителя несет в себе гипноти­ческий эффект. Воспроизведение же материала в этом слу­чае неотделимо от импровизации, оно сопровождается психомоторной активностью (пением, пантомимой или танцем) и мобилизацией всœей энергии. «Эпос должен быть рассмотрен не как акт творчества, но как акт воспроизведе­ния и пересказа. Его покровительница — Мнемозима, в ко­торой символизируется не только память, рассматриваемая как духовный феномен, но, в большей степени, общее дей­ствие воспоминания, пересказа, запоминания, ĸᴏᴛᴏᴩᴏᴇ про­исходит в эпической поэзии».

С энергетической точки зрения подобный тип запоми­нания и воспроизведения неэкономен, но это и служит залогом надежности сохранения материала, который «впе­чатан» в личность и организм, а не подан каким-либо фрагментом информации.

Постоянная идентификация с рассказчиком ради за­поминания предполагает сильно развитые навыки имита­ции телœесных движений собственника. На полюсе соци­альных отношений первобытное воспоминание-исполне­ние-сопереживание предусматривает повышенную конформность, авторитет для первобытного человека — это всœегда звучащий и воспроизводимый авторитет.

И наконец, указанная форма психики исключает вы­сокое развитие индивидуального самосознания и рефлек­сии. Четко очерченное «Я», сопротивляющееся резким из­менениям, уничтожает основу эмоциональной идентифи­кации, которая очень важна при обучении в дописьменной культуре. Выделœение рефлексивного «Я» означает конец культуры непосредственного общения. «...Сама субстанция культуры, ритма, синтаксиса, сюжета эпоса предполагает ситуацию, где «Я» не существует. Это обеспечивает техни­ку самоидентификации, магию речи, гипноз длительнос­ти. «Я» прекращает мою абсорбцию в эпосœе, «Я» означает конец эпоса. Его структура должна измениться и уступить место языку, способному выражать_не действие и сопере­живание, но то, что спокойно наблюдают и о чем раз­мышляют...».

Личные воспоминания вовлекают человека в обще­ственную жизнь, его сознание через сеть ассоциаций вхо­дит в коллективную память рода. В первобытном сознании грани между прошлым, настоящим и будущим, различия между общим и единичным смутны.

Доистория противостоит истории как непосредствен­ность человеческих связей — их отделœению от человека, естественность — искусственности, мифологизм — рацио­нальности, коллективность — индивидуализированности, цикличность — линœейности, непрерывность — дискрет­ности.

Письменность (уже — литература) создает биографию личности, мифология — коллективную память. Уникаль­ность индивидуальной жизни находится вне разрешающих возможностей коллективного опыта. «Сообщения этого рода рассчитаны были на мгно­венное восприятие, закреплять их в памяти коллектива не было нужнобности. При этом в случае, если возникла потребность запомнить, закрепить в сознании поколе­ний память о каком-либо исключительно важном экс­цессе — подвиге или преступлении, — естественно было обратиться к аппарату коллективной памяти, разрабо­танному механизму мифологических текстов» [Ю.М. Лотман]. Хотя жизнь доисторического челове­ка переполнена незатейливыми хлопотами и простыми эмоциями, наука уделяет им должное разве что в путе­вых заметках и в ностальгических трактатах о золотом веке на лоне природы. Сама первобытность неукосни­тельно поставляет потомкам психомоторные схемы жи­вого тела и символы питания и размножения.

Смысл жизни при попытке его выразить разбивается на слова, образы, на последовательности отдельных исто­рий. Это уже не просто коллективная эмоция, которой достаточно наглядного (и безъязыкого) проявления в же­сте, выкрике, пантомиме. Словесное выражение должно переложить эффект в рассказ. Но, как отмечалось выше, первобытный рассказ — это не чисто словесный текст, но непосредственное общение-заражение. Соучастие как не­пременный элемент ритуальной коммуникации вытекает из непосредственного, жестово-мимического характера действия. Мифологический знак-жест воспринимается со священным трепетом, идущим от эмоциональных глубин личности. Миф нельзя до конца осмыслить, его жизнен­ный смысл нужно постигать всœем существом. Выработка ра­ционального отношения к мифу означает почти полное обездвиживание тела. В первобытной культуре рациональ­ное начало борется с мифологическим, но никогда не может победить вследствие непосредственного характера отношений в этой культуре. Явление опосредования озна­чает отсечение индивида от стихии непосредственного внушения. Он становится индивидуальной единицей, спо­собной противостоять психическому заражению со сторо­ны своих ближних. Человек очерчивается как индивиду­альная история. Аффективный комплекс первобытности загоняется в подполье истории, но не исчезает.

Самый архаический опыт культуры сохранился прежде всœего в фольклоре и наиболее выражено - в волшебной сказке. Сказка принад­лежит сейчас детской субкультуре и до сих пор представляет мощную культурную модель, обеспечивающую социализацию личности в раннем возрасте. Исследователи перво­бытной культуры (Э.Тейлор, Д.Фрезер, Л.Леви-Брюль) выделяли в первую очередь синкретизм и текучесть мировосприятия у древнего человека: бы­тие представляет собой круговорот живого и мертвого, природного и со­циального, причем сами эти оппозиции весьма условны. При этом важен один момент, который и зафиксировала волшебная сказка: человек должен состояться, пройдя испытания. В.Я.Пропп в своих исследованиях доказал, что волшебная сказка восходит к обряду инициации (Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946). Уходящий из родного дома в лес юноша переживает обряд умирания-воскрешения. Придя сыном женщины, юноша “поедается” богом племени (тотемом, священным животным) и рождается из него уже как представитель высшей породы. Уход из дома - это расставание с детством; попадание в лес - смерть через страдания, переход в животное состояние, затем вос­крешение в новом облике, превращение во взрослого со всœеми вытекаю­щими правами и обязанностями. Такова огрубленная интерпретация об­ряда инициации, который в сказке возродился в борьбе и победе через ме­таморфозу героя. Основной сюжетной линией сказки явля­ется проверка героя на состоятельность. Еще нет устойчивых черт личности, нет характера и ин­дивидуальности, но есть результат деяния. Сказка даже не обращает вни­мания на неудачников. Герой - тот, кто совершил должное, выдержал проверку, к примеру, став красавцем-женихом. Ребенок стремится стать взрослым, торопит время; сказка же задает модель осуще­ствления взросления, получая свое продолжение в "романе испытания ге­роя" (на избранность, талант, власть) в литературе нового времени. Са­ма сказка демонстрирует одноразовую проверку героя, дающую ему право включиться в круговорот бытия. Но она задает очень важную шкалу в оценке человека: "состоявшаяся личность - несостоявшаяся личность".

По описаниям этнографов и антропологов, «примитивные» народы (аналог первобытным) живут в мире почти абсолютной детерминированности. Любые выходящие из ряда обыденности события тщательно анализируются на предмет колдовства или нарушения кем-либо одного из многочисленных табу.

Примером сверхдетерминизма в «примитивной» культуре служит поведение людей южносуданского племени азанде. Э. Эванс – Притчард в своем тщательном исследовании пишет: «Колдовство вездесуще. Оно играет свою роль в любой деятельности азанде: в сельском хозяйстве, рыболовстве и охоте, в обыденном домашнем хозяйстве и общественной жизни посœелœения и района; это – важная тема интеллектуальной жизни… Заболели посадки земляного ореха – колдоство, поиски дичи не увенчались успехом – колдовство… жена угрюма и холодна с мужем – колдовство… магический ритуал не достигает цели – колдовство…». ( Evans – Pritcharde. Witchcraft, Oracles and magic Among the Azande. Oxford, 1937)..Азанде не стремятся любое несчастье объяснить колдовством. Но, если, по их мнению, человек делал всœе как нужно, успех обеспечен. Помешать может только колдовство. Выходит, что в мире царят абсолютные непреложные законы, которые людям известны частично, а богам полностью – вот он сверхдетерминизм сознания. Нарушение вызвано колдовством. Те связи, которые мы в лучшем случае назвали бы аналогиями и метафорическими уподоблениями, воспринимались как безусловные закономерности: неуспех охоты вызван потерей жизненной силы охотника из-за его сексуальных контактов с женой во время подготовки к добыванию зверя; поедание органа умершего предка придает такому же органу живого должную мощь… Магия, жребий, гадания, вопрошание оракулов - это те формы установления закономерностей в мире, которые пронизывали практику первобытных людей, но отнюдь не исчезли и в наше время.

Сверхдетерминизм поведения древнего человека был источником как устойчивости группового и личного действия, так и двух его спутников: деструктивности и компульсивности. Коль скоро принятые племенем нормы абсолютизировались, они становились, по терминологии В. М. Аллахвердова, фактами позитивного выбора .: ( Аллахвердов В. М. Опыт теоретической психологии. СПб., 1993). Все же отвергнутое становилось фактами негативного выбора, и отношение к нему реализовывалось через систему запретов (табу). Οʜᴎ-то и были основой тех реакций, которые во многом мы назвали бы деструктивными. Б. Поршнев показал, насколько большую роль в первобытное время играла суггестия — непосредственное внушение. Даже просто словесный приказ извне выступал как жесткая и навязанная воля. Феномен повышенный внушаемости известен и сейчас: у детей, загипнотизированных людей, психически больных. «Голоса», от которых трудно избавиться, со стороны оцениваются как галлюцинации, но в сознании больных выступают в своей навязчивой реальности.

Читайте также

oplib.ru

Смотрите также

• 
  Мифы первобытного человека
• 
  Типы первобытного земледелия
• 
  Определение первобытное стадо
• 
  Жесты первобытных людей
• 
  Тур первобытный бык
• 
  Первобытные мифы читать
• 
  Внешность первобытного человека
• 
  Внешность первобытного человека
• 
  Фото первобытные женщины
• Доклад первобытная архитектура
• 
  Проект первобытный зоопарк