Текст книги "Первобытный зверь". Первобытный зверь джек лондон читать

Читать онлайн книгу Первобытный зверь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава VII

Стьюбенеру не понадобилось много времени, чтобы догадаться, что Глэндон намерен продлить матч, но, несмотря на все попытки, ему не удалось получить и намека на предполагаемое число раундов. Как бы там ни было, он не стал терять времени и вошел в новое соглашение с Нэтом Поуэрсом и его импресарио. За Поуэрсом стояла верная ему партия, и нельзя было лишать добычи ставящий на него синдикат.

В вечер матча Мод Сэнгстер оказалась виновной в самом дерзком нарушении правил приличия в своей жизни, но ее поступок никогда не обнаружился, и никто посторонний о нем не узнал. Под покровительством редактора она заняла место на одной из близких к арене скамеек. Мужская шляпа с широкими опущенными полями скрывала ее волосы и лицо, а длинное мужское пальто закрывало ее до пят. В гуще толпы ее никто не замечал; даже репортеры, сидевшие на местах, отведенных печати, не узнали ее, хотя и сидели как раз напротив ее места.

Предварительные состязания второстепенных боксеров обычно отменялись, и едва она успела занять свое место, как толпа криками и аплодисментами приветствовала появление Нэта Поуэрса. Окруженный секундантами, он шел по боковому проходу; увидя его громоздкую фигуру, она испугалась. Он перескочил через веревки, словно был вдвое легче, чем на самом деле, и улыбнулся на шумные приветствия всего зала. Он не был красив. Его обезображенные уши указывали на его профессию и связанные с нею жестокость и грубость, а его сломанный нос столько раз бывал расплющен, что искусство хирургов не могло больше восстановить его первоначальную форму. Новые приветственные крики возвестили приход Глэндона, и она жадно смотрела на него, пока он перелезал через веревки и шел в свой угол. Но не раньше чем закончилась скучная церемония заявлений, представлений и вызова, оба противника сбросили свои халаты и остались в костюмах боксеров. Сверху на них лился яркий белый свет электрических ламп – это требовалось для кинематографических съемок; глядя на этих противников, столь отличных друг от друга, Мод почувствовала, что Глэндон был продуктом высокой культуры, а первобытным зверем – Поуэрс. Оба были характерны: Глэндон – изящными очертаниями лица и всего тела, своей мягкостью и массивностью форм, а Поуэрс – грубой асимметричностью тела, густо обросшего волосами.

Когда они, став друг против друга, стали для съемки «в стойку», взгляд Глэндона, скользя вдоль веревок барьера, случайно остановился на Мод. Хотя он и не подал и виду, она, по биению своего сердца поняла, что он ее узнал. В следующую минуту прозвучал гонг, и распорядитель закричал: «Начинайте!» – Матч начался.

Это был красивый бой. Не было ни крови, ни ударов – оба были умелыми бойцами. Половина первого раунда прошла во взаимном нащупывании, но Мод волновали и эти ложные выпады и удары перчаткой. Более серьезные схватки дальнейших стадий бокса волновали ее настолько, что редактору приходилось одергивать ее за руку, чтобы напомнить ей, где она находится.

Поуэрс боролся легко и правильно, как и полагалось герою полусотни состязаний, и восхищенные сторонники аплодировали каждому умелому выпаду. Все же он не расходовал зря своих сил и лишь иногда делал смелые выпады, тогда публика с ревом вскакивала с мест, ошибочно воображая, что он побеждает противника.

В такой-то момент, когда ее неопытный глаз не заметил серьезной опасности, какой только что избежал Глэндон, редактор наклонился к ней со словами:

– Юный Пэт все равно победит. Он счастливчик – и никому не удается победить его. Но он побьет Поуэрса не раньше, чем на шестнадцатом раунде.

– А может, и позже? – спросила Мод.

Она чуть не рассмеялась уверенности своего спутника. Она-то знала лучше их всех число раундов.

Поуэрс, по своему обыкновению, вел непрерывное наступление, и Глэндон охотно принимал такой метод борьбы. Он прекрасно защищался и нападал, лишь чтобы поддерживать интерес зрителей. Хотя Поуэрс и знал, что ему, по уговору, полагается быть побежденным, он слишком давно работал на этом поприще, чтобы не нокаутировать противника, если бы ему представилась эта возможность. Ему приходилось испытать на себе «дубль-кросс», чтобы не применять его с серьезным противником. В случае удачи он готов был идти на все, чтобы нокаутировать противника, хотя бы весь синдикат повесился с досады. Благодаря умелой газетной рекламе публика считала, что Юный Глэндон встретил, наконец, более сильного противника. В глубине души Поуэрс все же сознавал, что на этот раз именно он встретил достойного себе соперника. В обхватах он неоднократно ощущал силу его ударов и знал, что противник намеренно сдерживает себя и не дает настоящих полновесных «пэнчей».

Что касается Глэндона, то не раз в течение этого состязания малейший промах или ошибка в расчете могли подставить его под один из тяжелых, как молот, ударов противника – и тогда матч был бы проигран. Но он обладал почти чудесной способностью определять время и расстояние, и его вера в себя не была поколеблена ни одним из предшествующих матчей. Он ни разу еще не был побежден и всегда настолько чувствовал себя хозяином положения, что ему и в голову не приходила мысль о возможности поражения.

К концу пятнадцатого раунда оба боксера прекрасно себя чувствовали, хотя Поуэрс и дышал немного тяжелее обычного, и некоторые из сидящих поблизости зрителей держали пари, что он «выдохнется».

За минуту до того, как должен был прозвучать гонг для шестнадцатого раунда, Стьюбенер, наклонившись к сидевшему в своем углу Глэндону, шепнул:

– Вы его побьете на этом раунде?

Глэндон, откинув назад голову, покачал ею и насмешливорасхохотался прямо в лицо взволнованного импресарио.

С ударом гонга Глэндон, к своему удивлению, увидел, что Нэт Поуэрс словно сорвался с цепи. С первой же секунды это был какой-то вихрь ударов, и Глэндону нелегко было избежать серьезных повреждений. Он увертывался, отступал в сторону, но едва ему удавалось дойти до середины арены, как противник новыми выпадами загонял его обратно к веревкам. Несколько раз Поуэрс давал ему полную возможность нанести решительный удар, но Глэндон отказывался нанести молниеносный «нокаут» и вывести противника из строя.

Он приберегал его для восемнадцатого раунда. Он за весь матч ни разу не вкладывал в удары всей мощи.

Две минуты Поуэрс яростно, без передышки, бросался на него. Еще минута – и раунд окончен, а ставящий на боксеров синдикат посрамлен. Но этой минуте не было суждено пройти благополучно. Противники сошлись в центре арены в обхвате, и все шло совершенно нормально, если не считать того, что Поуэрс бесновался вовсю. Глэндон вытянул его левой рукой эффектным, но не сильным ударом по лицу. Таких ударов он надавал немало в течение этого матча. Но, к своему великому изумлению, он почувствовал, как Поуэрс сразу ослабел и осел на пол, словно его подгибающиеся ноги отказывались поддерживать его громоздкое тело. Он тяжело рухнул на пол, перекатился на бок и замер с закрытыми глазами. Арбитр, наклоняясь к нему, выкрикивал секунды.

При слове «девять!» Поуэрс встрепенулся, как бы тщетно пытаясь подняться на ноги.

– Десять! – и «аут»! – крикнул арбитр.

Он схватил руку Глэндона и поднял ее высоко вверх, давая ревущей публике знак, что Глэндон победил.

В первый раз за свою карьеру боксера Глэндон был потрясен. Этот удар не был «нокаутом». Он мог в этом поручиться своей жизнью. Удар пришелся не по челюсти, а по лицу, и он это совершенно определенно знал. И вот противник его выбит, счет закончен, и сцена ложного поражения блестяще проведена. Заключительное падение на пол было верхом мастерства. Для зрителей это был несомненный «нокаут», а кинематограф запечатлел все это жульничество.

Редактор не ошибся, называя финальный раунд и весь матч сплошным обманом.

Глэндон через веревки кинул быстрый взгляд на лицо Мод Сэнгстер. Она глядела прямо на него, но ее глаза были холодны и враждебны, они, казалось, его не узнавали и глядели на него без всякого выражения.

Пока он смотрел на нее, она равнодушно отвернулась и сказала что-то своему соседу.

Секунданты Поуэрса уносили его в угол, он лежал на руках какой-то расслабленной массой. А секунданты Глэндона подходили к Пэту поздравлять и снять с его рук перчатки. Но Стьюбенер опередил их. Его лицо сияло, и, схватив правую перчатку Глэндона обеими руками, он вскричал:

– Молодец, Пэт! Я знал, что вы это сделаете!

Глэндон выдернул свою руку из его рук, и в первый раз за все проведенные вместе годы импресарио услышал от него брань.

– Убирайтесь к черту! – крикнул он, поворачиваясь к секундантам и протянув им руки, подождал, чтобы они сняли перчатки.

Глава VIII

Вечером Мод Сэнгстер, выслушав решительное утверждение редактора, что честных боксеров не существует, поплакала с минуту, сидя на краю кровати, затем рассердилась и легла спать с ненавистью и отвращением к себе, призовым боксерам и всему миру в целом.

На следующий день она принялась за литературную обработку своего интервью с Генри Эдиссоном, которое так и осталось незаконченным. Это происходило в предоставленной в ее распоряжение отдельной комнате в редакции «Курьера». Она только что перестала писать и взглянула на заголовок газеты, объявляющей о предстоящем матче Глэндона с Томом Кэннемом, как в комнату вошел один из мальчиков-курьеров и подал ей карточку. Карточка была Глэндона.

– Скажите ему, что я занята, – сказала она мальчику.

Через минуту мальчик вернулся.

– Он говорит, что он все равно войдет, но ему хотелось бы получить ваше разрешение.

– Вы говорили ему, что я занята? – спросила она.

– Да, мэм, но он сказал, что он все равно войдет.

Она молчала, и мальчик, с глазами, сияющими восторгом перед назойливостью посетителя, продолжал:

– Я знаю его. Он здорово сильный парень. Если бы он захотел, то мог бы разнести всю редакцию. Он – Юный Глэндон, что выиграл вчера матч.

– Ну что ж, хорошо, пустите его. Мы не хотим, чтобы нам разносили нашу редакцию.

Когда Глэндон вошел, никаких взаимных приветствий не последовало. Она была холодна и враждебна, как ненастный день, не предложила ему сесть и, казалось, не узнавала его. Полуотвернувшись, сидела она за столом, выжидая, чтобы он изложил причину своего появления. Он не подал и виду, насколько ее надменное обращение оскорбляло его, и сразу приступил к делу.

– Мне необходимо поговорить с вами, – коротко сказал он. – Вчерашний матч. Он окончился на назначенном раунде.

Она пожала плечами.

– Я знала, что это так будет!

– Нет, вы не знали, – возразил он. – Вы не знали. Я тоже не знал.

Она повернулась к нему и поглядела на него с подчеркнутым выражением скуки.

– Стоит ли об этом разговаривать? – спросила она. – Призовой бокс – это призовой бокс, и нам всем известно, что это такое. Матч закончился на том раунде, что я вам называла.

– Да, это правда, – согласился он. – Но вы этого не знали. На всем свете только вы да я знали, что Поуэрс не получит «нокаута» на шестнадцатом раунде.

Она продолжала молчать.

– Говорю вам, что вы это знали. – Его голос звучал повелительно, и, видя, что она все еще отказывается говорить, он подошел к ней ближе. – Отвечайте мне, – приказал он.

Она кивнула головой.

– Но он получил его, – настаивала она.

– Нет. Он никакого «нокаута» не получал. Вы понимаете? Я вам расскажу, в чем тут дело, а вы меня выслушаете. Я вам не лгал. Вы поняли меня? Я вам не лгал. Я был дураком, и они провели меня и вас вместе со мной. Вам кажется, что вы видели, как он получил «нокаут». Но мой удар не был достаточно тяжел для «нокаута». Он даже не пришелся по настоящему месту для решительного удара. Поуэрс притворился, будто получил его. Он разыграл фальшивый «нокаут».

Он остановился и выжидающе посмотрел на нее. По биению сердца и охватившему ее трепету она поняла, что верит ему. Горячая волна счастья хлынула на нее, когда вернулась вера в этого чужого человека, которого она видела до того всего лишь два раза.

– Ну, что ж? – спросил он, и снова она затрепетала от исходящей от него силы.

Она встала и протянула ему руку.

– Я верю вам, – сказала она. – Я рада, очень рада.

Пожатие руки длилось дольше, чем она ожидала. Он глядел на нее горящими глазами, и ее глаза невольно загорелись в ответ. «Никогда еще не было такого человека», – мелькнуло в ее голове. Она первая опустила глаза; его глаза следовали за ее взором, и вновь, как и в первую встречу, оба смотрели на сомкнутые руки. Он всем телом невольно двинулся к ней, как бы желая притянуть ее к себе, затем с видимым усилием овладел собой. Она поняла это и почувствовала, как дрогнула его рука, притягивая ее к себе. К своему удивлению, она чувствовала желание подчиниться ему – всепоглощающее желание быть заключенной в сильные объятия этих рук. Если бы он настоял, она знала, что не стала бы сопротивляться. Его голова кружилась, но он овладел собой и, сжав ее пальцы так, что чуть не раздавил их, опустил ее руку – почти оттолкнул ее от себя.

– Боже! – вздохнул он. – Вы созданы для меня.

Он отвернулся в сторону, проводя рукой по лбу. Она знала, что возненавидит его навеки, если он осмелится пробормотать хоть одно слово извинения или объяснения. Но Глэндон, казалось, обладал верным чутьем, когда дело шло о ней. Она опустилась на свое место, а он переставил свой стул так, чтобы видеть ее вблизи.

– Я провел вчерашний вечер в турецких банях, – начал он. – Я послал за старым, давно выдохшимся боксером. Он в старину был другом моего отца. Я знал, что для него нет никаких тайн в нашем деле, и заставил его говорить. Забавно, мне едва-едва удалось убедить его, что мне неизвестно то, о чем я его расспрашиваю. Он назвал меня лесным младенцем. Я думаю, что он был прав. Я вырос в лесах, и кроме лесов ничего не знаю. Так вот, я вчера многое узнал от этого старика. Арена еще грязнее и хуже, чем вы говорили. Кажется, что все, кто только с ней соприкасается, продажны и подкупны. Чиновники, выдающие разрешение на состязание, дерут взятки с распорядителей, а распорядители, импресарио и боксеры дерут, что только могут, и друг с друга, и с публики. Это возведено, с одной стороны, в сложную систему, а с другой стороны, они всегда… вы знаете, что такое «дубль-кросс»?.. (Она утвердительно кивнула головой.) Ладно, итак, они, очевидно, никогда не упускают случая нанести друг другу «дубль-кросс» и подставить ножку.

От рассказов старика у меня даже дух занялся. А я-то годами жил в этой среде и ничего не подозревал. Я был настоящим лесным младенцем. Теперь-то я вижу, как меня водили за нос. Я был настолько силен, что никто не мог меня выбить. Мне полагалось побеждать, и благодаря Стьюбенеру вся грязная сторона дела была от меня скрыта. Сегодня утром я припер к стене Снайдера Уолша и заставил его заговорить. Он был моим первым тренером и следовал инструкциям Стьюбенера. Они держали меня в полном неведении. Помимо того, я не имел ничего общего со спортивным миром. Я все время охотился, ловил рыбу и возился со своей цветной фотографией и другими вещами. Вы знаете, как Уолш и Стьюбенер звали меня в своих разговорах? – Красной девицей. Я только сегодня узнал об этом от Уолша, на меня это прозвище подействовало так, словно мне вырывали зуб. Но они были правы. Я был маленьким, невинным ягненком.

И Стьюбенер все время пользовался мною для своих грязных проделок, только я ничего не знал об этом. Оглядываясь теперь назад, на прошлое, я вижу, как все это было подстроено. Но, видите ли, дело не интересовало меня, поэтому и не являлось никаких подозрений. Я родился со здоровым телом и рассудительным холодным мозгом, вырос на воле и был обучен отцом, который знал бокс лучше, чем кто-либо из живущих или умерших боксеров. Работа для меня была слишком легкой. Бокс не поглощал меня целиком. Я никогда не сомневался в Исходе борьбы. Но теперь с этим покончено.

Она указала на заглавную строку газеты, объявлявшей о его предстоящем матче с Томом Кэннемом.

– Это работа Стьюбенера, – объяснил он. – Это состязание предполагалось устроить несколько месяцев назад. Но какое мне до этого дело. Я удираю в горы. С меня хватит.

Она взглянула на лежащее на столе недописанное интервью и вздохнула.

– Как мужчины распоряжаются своей жизнью, – сказала она. – Они – хозяева жизни. Они делают все, что им вздумается.

– Из всего, что я про вас слышал, – прервал он, – я заключил, что и вы жили так, как вам хотелось. Это одна из ваших самых привлекательных черт. Но больше всего меня с самого начала поразило, как вы и я понимаем друг друга.

Он остановился и поглядел на нее горящими глазами.

– Ладно, одним-то я все-таки обязан арене, – продолжал он. – Благодаря ей я узнал вас. А когда встречаешь настоящую женщину, остается ухватить ее обеими руками и не давать ей уйти. Идемте, поедемте вместе в горы.

Это было неожиданно, как удар грома, но она почувствовала, что все время ждала этого. Ее сердце билось сильно до боли, но эта боль была восхитительна. Наконец-то она добралась до источника простоты и силы. К тому же ей все это казалось сном. Такие вещи не могли случаться в современных редакциях. Так не полагалось объясняться в любви, так происходило только на сцене и в книгах.

Он встал и протянул к ней обе руки.

– Я не смею, – прошептала она как бы про себя. – Я не смею…

При этих словах его глаза словно укололи ее своим презрением, но оно сразу сменилось открытым недоверием.

– Вы посмели бы сделать все, что вам захотелось, – сказал он. – Я знаю это. Тут все дело в желании, а не в смелости. Есть ли у вас желание?

Она встала, шатаясь, как во сне. В ее голове мелькнула мысль, не гипноз ли это. Ей захотелось осмотреться и поглядеть на привычные предметы этой комнаты, чтобы вернуться к действительности, но она не могла отвести от него глаз. И не могла произнести ни слова.

Он подошел и стал рядом. Его рука легла на ее руку, и она невольно прильнула к нему. Все происходило как во сне, и она больше не могла ни о чем думать. Это был вызов жизни. Он был прав. Она хотела – и вот она осмелилась. Он помог ей надеть жакетку. Она проткнула шляпу булавками. И, еще не осознав ничего, она увидела, что выходит с ним вместе из редакции. Ряд известных романов и фильм промелькнули в ее памяти.

– Бегство герцогини, – прошептала она.

– Интересно, удалось ли им пробраться сушей или пришлось ехать морем? – шепнул он в ответ.

Сходство их переживаний и общность мыслей прозвучали для нее оправданием ее безумия.

Выйдя на улицу, он поднял руку, подзывая такси, но она прикосновением руки остановила его.

– Куда мы едем? – едва переводя дыхание, спросила она.

– На вокзал. Мы как раз успеем захватить поезд в Сакраменто.

– Но я не могу так ехать, – протестовала она. – У меня… у меня нет даже носового платка на смену.

Он снова поднял руку, затем ответил:

– Вы купите все в Сакраменто. Мы там поженимся и захватим вечерний поезд на Север. Я протелеграфирую обо всем с дороги.

Когда мотор подъехал к ним, она быстрым взглядом окинула знакомые улицы и знакомую толпу, затем с внезапно вспыхнувшей тревогой поглядела в лицо Глэндону.

– Я ведь ничего не знаю о вас, – сказала она.

– Мы знаем друг о друге все, решительно все, – гласил ответ.

Его рука поддерживала и направляла ее, она поставила ногу на подножку. В следующий момент дверца захлопнулась, он очутился рядом с ней, и машина помчалась по Маркет-стрит. Он обнял ее, прижал к себе и поцеловал. Когда она снова посмотрела на него, то увидела, что его лицо окрасилось легким румянцем.

– Я… я слыхал, что существует искусство поцелуев, – прошептал он. – Я сам ничего не умею, но я научусь. Видите ли, вы первая женщина, какую я целовал в жизни.

Глава IX

Там, где зазубренная вершина скалы возвышается над огромным пространством девственного леса, прилегли мужчина и женщина. Внизу, у опушки леса, были привязаны две лошади. За каждым седлом висело по два небольших дорожных мешка. Деревья были однообразно громадны. Поднимаясь на сотни футов над землею, они в диаметре достигали от восьми до десяти-двенадцати футов, а многие из них были еще толще. Все утро всадники поднимались на перевал через девственные чащи, и эта скала была первым местом, куда они могли выбраться из леса, чтобы им полюбоваться.

Под ними и дальше, насколько они могли охватить взором, ряды за рядами пламенели в дымке багряного тумана горы. Казалось, конца нет этим горным кряжам. Они поднимались один за другим, исчезая за туманной линией горизонта, уходили из глаз, а за ними, казалось, вставали новые горы.

Ни полян, ни просек в лесу не было; на север, юг, восток и запад – девственный нетронутый лес покрывал своей мощной растительностью землю.

Они лежали на скале, наслаждаясь зрелищем. Он крепко сжимал ее руку в своей. Это был их медовый месяц, и они находились в чаще красного дерева в Мендочино. Они пробирались сюда на лошадях, с дорожными мешками за седлом, из Шасты и странствовали по лесным дебрям и чащам без определенного плана, они решили продолжать свою прогулку, пока им не придет в голову что-нибудь другое. Одежда их была проста и груба: на ней был дорожный костюм защитного цвета, а на нем – шаровары и шерстяная рубашка, открытая у загорелой шеи. При своем росте он, казалось, был создан для жизни среди этих лесных великанов, и она, с ним рядом, была полна ощущения радости и счастья.

– Знаешь, великан, – сказала она, приподнимаясь на локте, чтобы взглянуть на него, – это еще чудеснее, чем ты обещал. И мы вместе обойдем эти леса.

– Нам предстоит обойти вместе весь остальной мир, – ответил он, меняя положение и захватывая ее руку своими руками.

– Но сначала мы осмотрим все здесь, – настаивала она. – Я, кажется, никогда не устану глядеть на эти леса… и на тебя.

Он легким движением принял сидячее положение и обнял ее обеими руками!

– Любимый мой, – прошептала она. – А я уж потеряла надежду найти такого человека.

– А я никогда и не надеялся. Я, видно, все время знал, что найду тебя. Ты рада?

Вместо ответа, она слегка прижала рукой его шею, и они молча продолжали любоваться величественным зрелищем девственных лесов и мечтать.

– Помнишь, я рассказал тебе, как я бежал от рыжеволосой учительницы? Тогда я в первый раз увидел эту местность. Я шел пешком, но сорок или пятьдесят миль в день казались мне забавой. Я был настоящим индейцем. Я тогда не думал еще, что найду тебя. Дичи здесь было мало, но в ручьях ловилась прекрасная форель. Я жил как раз на этих скалах. Я и не мечтал, что в один прекрасный день вернусь сюда с тобою, – с тобою.

– И будешь чемпионом бокса, да? – прибавила она.

– Да, конечно; я об этом никогда не думал. Отец всегда твердил, что это так будет, и я считал это дело решенным. Видишь, отец был очень мудр. Это был замечательный человек.

– Но он не предполагал, что ты покинешь арену?

– Не знаю. Он старательно скрывал от меня ее продажность, и я думаю, что он всегда предполагал это и за меня боялся. Я рассказывал тебе о его договоре со Стьюбенером. Отец включил в него пункт о сделках. Первая неблаговидная сделка со стороны моего импресарио – и контракт считается нарушенным.

– И все же ты хочешь бороться с Томом Кэннемом. Стоит ли игра свеч?

Он быстро посмотрел на нее.

– Ты этого не хочешь?

– Дорогой мой, я хочу, чтобы ты делал все, что тебе хочется.

Она сказала это, и, пока слова звучали в ее ушах, ей показалось странным, что она, с ее врожденной упрямой независимостью всех Сэнгетеров, могла произнести их. Но она знала, что это была правда, и радовалась этому.

– Это будет очень занятно, – сказал он.

– Но я не разобралась еще во всех подробностях.

– Я их пока не разработал окончательно. Ты можешь помочь мне. Во-первых, я подставлю ножку Стьюбенеру и всему играющему на боксе синдикату. Это одна из частей программы. Я выбью Кэннема на первом же раунде. Я в первый раз буду по-настоящему свиреп в бою. Бедняга Том Кэннем, такой же продажный, как и все остальные, будет моей главной жертвой. Видишь ли, я собираюсь сказать им речь. Это не принято, но это произведет фурор, потому что я расскажу публике всю закулисную сторону дела. Бокс – хорошая игра, а они обратили его в коммерческое предприятие и загубили его этим. Но я вижу, что говорю эту речь тебе, вместо того чтобы произнести ее на арене.

– Я бы хотела присутствовать при том, как ты ее будешь говорить, – сказала она.

Он поглядел на нее и подумал.

– Я бы тоже хотел видеть тебя поблизости. Но я уверен, что это будет жестокая схватка. Нельзя предвидеть заранее, что может случиться, когда я приступлю к выполнению моей программы. Но как только там все окончится, я буду у тебя. И это будет последним появлением Юного Пэта Глэндона на какой бы то ни было арене.

– Но, дорогой мой, ты ведь никогда в жизни не говорил речей, – возразила она. – Ты можешь провалиться.

Он уверенно покачал головой.

– Я ведь ирландец, – заявил он, – а какой ирландец не умеет говорить? – Он остановился и весело расхохотался. – Стьюбенер думает, что я помешался. Он уверяет, что женатый человек не может тренироваться. Много же он понимает в браке, или во мне, или в чем бы то ни было, кроме недвижимого имущества или предрешенных боев. Но я им всем покажу себя в этот вечер, и бедняге Тому – тоже. Право же, мне его жаль.

– Боюсь, что мой дорогой первобытный зверь поступит с ними со всеми по-первобытному и по-зверски, – прошептала она.

Он засмеялся.

– Я, во всяком случае, сделаю благородную попытку. Можешь быть уверена, что это будет моим последним выступлением. А затем моя жизнь будет всецело заполнена тобою – тобою. Но если ты против моего последнего выступления – скажи одно только слово.

– Конечно, я хочу, чтобы ты выступил, мой гигант. Я люблю своего гиганта, а поэтому он должен оставаться самим собою. Если тебе этого хочется, то и мне хочется этого для тебя – и для себя также. Предположи на минутку, что я захотела бы пойти на сцену или путешествовать по Южным морям или к Северному полюсу?

Он ответил медленно, почти торжественно.

– Тогда я бы сказал тебе – иди! Потому что ты – это ты, и ты должна быть сама собою и делать то, что тебе хочется. Я люблю тебя именно за то, что ты – это ты!

– Мы с тобой глупая пара, – сказала она, когда он выпустил ее из объятий.

– Разве это не великолепно! – воскликнул он.

Он встал на ноги, смерил глазами горизонт и заходящее солнце и протянул руку над мощными лесами, покрывавшими толпившиеся вокруг багряные кряжи гор.

– Нам придется переночевать в этих краях. Отсюда тридцать миль до ближайшей стоянки.

itexts.net

Читать онлайн книгу Первобытный зверь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава VI

Завершение его карьеры быстро приближалось. «Великий» Джим Хэнфорд публично заявил о своей готовности померяться силами с Глэндоном, как только последний справится с тремя-четырьмя кандидатами на звание мирового чемпиона, стоявшими между ними. За шесть месяцев Пэт убрал со своей дороги Кида Мак Гразса и Джэка Мак-Брайда из Филадельфии. Оставались лишь Нэт Поуэрс и Том Кэннем. И все сошло бы как нельзя лучше, если бы одна барышня из «хорошего общества» не вздумала заняться журналистикой и если бы Сэм Стьюбенер не согласился на интервью с репортером сан-францисской газеты «Курьер».

Она подписывала свои статьи Мод Сэнгстер– своим настоящим именем. Семья Сэнгстеров славилась своим богатством. Ее родоначальник, старый Джэкоб Сэнгстер, собрал свои пожитки и работал батраком на фермах Запада. Ему удалось открыть неистощимые запасы буры в Неваде; вначале он вывозил ее на мулах, а впоследствии выстроил специальную железнодорожную ветку. Доходы от продажи буры он употребил на покупку сотен тысяч квадратных миль строевого леса в Калифорнии, Орегоне и Вашингтоне. Позже он занялся политикой, подкупал государственных людей и судей и стал одним из крупнейших промышленных магнатов.

Совершив все это, он умер, окруженный почестями и отравленный пессимизмом. Имя его осталось каким-то грязным пятном в истории, но, кроме имени, он оставил своим четырем сыновьям несколько сот миллионов, чтобы им было из-за чего ссориться. Последовавшие между сыновьями распри – судебные, промышленные и политические – забавляли и раздражали целое поколение калифорнийцев и закончились смертельной ненавистью и полным разрывом всяких отношений между четырьмя братьями. Младший из них, Теодор, испытал в своей жизни нравственный перелом, продал свои фермы и скаковые конюшни и ринулся в борьбу с продажными заправилами штата, включая сюда и миллионеров. Это была нелепая и сумасбродная попытка искоренить порок, внедренный и взлелеянный старым Джекобом Сэнгстером.

Мод Сэнгстер была старшей дочерью Теодора. Род Сэнгстеров неизменно производил мужчин-борцов и женщин-красавиц. Мод не была исключением из правила. Она унаследовала и некоторую долю родового авантюризма и, став взрослой, натворила кучу дел, неподобающих молодой девушке ее круга. Завидная невеста – она не выходила замуж. Путешествовала по Европе и не привезла с собой знатного иностранца-жениха, и отвергла немало претендентов на свою руку из людей своего круга у себя на родине. Она занималась спортом, взяла звание чемпиона в теннис и волновала и будоражила местные газеты своими эксцентрическими выходками; на пари она прошла пешком из Санта-Круц в Сан-Метео и вызвала сенсацию игрою в поло в мужском костюме на состязании в Берлингэме. Между прочим, она интересовалась и живописью и устроила себе мастерскую в Латинском квартале Сан-Франциско.

Все это не играло большой роли до тех пор, пока ее отец не вздумал вмешиваться в ее жизнь. Страстно дорожа своей независимостью, она еще не встречала человека, которому бы могла радостно подчиниться; претенденты на ее руку были ей скучны и несносны, и на вмешательство отца в ее личную жизнь она ответила тем, что завершила свои поступки против «общественного мнения» уходом из дома и работой в сан-францисском «Курьере». Вначале она получала по двадцати долларов в неделю, но скоро ее жалованье повысилось до пятидесяти. Она писала главным образом о музыке, о театре и о выставках, хотя и не отказывалась от чисто газетной работы, если она казалась ей достаточно интересной. Ей удалось получить большое интервью у Моргана 6   Американский миллиардер.

[Закрыть], в то время как дюжины светил журналистики безуспешно гонялась за ним; в костюме водолаза она спускалась на дно океана у Золотых Ворот и летела вместе с Рудом, человеком-птицей, в тот день, когда он побил все рекорды на продолжительность полета, достигнув Риверсайда.

Однако не следует представлять себе Мод Сэнгстер суровой амазонкой. Наоборот, это была стройная молодая девушка с серыми глазами, лет двадцати трех – двадцати четырех, среднего роста и с поразительно маленькими руками и ногами; они были малы не только для женщины, занимающейся спортом, но для всякой иной. Затем, в противовес большинству спортсменок, она умела быть очаровательно-женственной.

Поручение интервьюировать Пэта Глэндона она получила по собственному желанию. Она ни разу в жизни не видела призового боксера, если не считать мимолетной встречи с Бобом Фицсиммонсом, бывшим во фраке в Палас-Грилль. Ей и не хотелось видеть боксеров, по крайней мере до тех пор, как Юный Пэт Глэндон не приехал в Сан-Франциско тренироваться для предстоящего матча с Нэтом Поуэрсом. Затем его газетная репутация возбудила ее интерес. Первобытный зверь! На это стоило посмотреть! Из газетных статей о нем у нее составилось впечатление, что этот человек был чудовищем, тупым, мрачным и свирепым чудовищем – зверем из глухих дебрей. Правда, по фотографиям нельзя было этого сказать, но на снимках видно было гигантское сложение, а оно вполне могло соответствовать нравственным и умственным качествам человека-чудовища. Итак, в сопровождении редакционного фотографа она в назначенный Стьюбенером час отправилась в зал для тренировки в Клифф-Хаузе.

Владелец недвижимости был весьма озабочен. Пэт собирался взбунтоваться. Он сидел, свесив ногу поверх ручки кресла и положив «Сонеты» Шекспира переплетом вверх на колено, обрушился на новый тип женщин:

– Чего им понадобилось повсюду совать свой нос? – спрашивал он. – Бокс – это не их область. Что они могут знать о боксе? Мне достаточно надоели репортеры-мужчины. На мне узоров нет. Эта женщина хочет хорошенько расписать меня. Я никогда не красовался перед женщинами в зале для тренировки, и мне все равно – репортер она или нет.

– Но она совсем не похожа на репортера обычного типа, – возразил Стьюбенер. – Слыхали вы о Сэнгстерах? – Это те – миллионеры!

Пэт утвердительно кивнул головой.

– Ну вот, она из этой семьи. Она из высшего круга. Она могла бы вращаться в обществе Блингэмов, если бы захотела, вместо того чтобы работать на жалованье в газете. Ее отец «стоит» пятьдесят миллионов, если за него вообще можно дать хоть один цент.

– Тогда чего же она работает в газете? – только отбивает хлеб у какого-нибудь бедняка.

– Она разошлась со своими, поссорилась или что-то в этом роде, как раз в то время, как он принялся за «чистку» Сан-Франциско. Она ушла из дому. Вот и все – ушла и поступила на службу. Выслушайте еще одну вещь, Пэт: она прекрасно пишет. Когда она принимается за дело, с ней ни один писака у нас не сравняется.

Пэт начал проявлять некоторый интерес, и Стьюбенер пошел на всех парах.

– Она пишет стихи да разводит всякую там поэзию, вроде вас. Но я думаю, что ее стихи лучше, потому что она издала их – целую книжку. Она пишет о театре. Она интервьюирует всех крупных актеров, какие только попадают в Сан-Франциско.

– Я встречал ее имя в газетах, – заметил Пэт.

– Конечно, встречали. Это большая честь для вас, Пэт, что она придет к вам за интервью. Вам с ней не будет скучно. Я буду с вами и сам преподнесу ей все нужные сведения. Вы же знаете, это постоянная моя роль.

Пэт с благодарностью взглянул на него.

– И еще, Пэт: не забывайте, что вам приходится примириться со всеми этими интервью. Это входит в круг ваших профессиональных обязанностей. Это громкая реклама, и она достается вам совершенно даром. Вы не можете купить прессу. Пресса заинтересовывает публику, собирает толпы зрителей, а толпа-то и создает наши сборы. – Стьюбенер остановился и прислушался, затем поглядел на часы. – Я думаю, что это она. Я пойду ей навстречу и приведу ее сюда. Я намекну ей, чтобы она не затягивала интервью, вы увидите, это будет недолго. – В дверях он еще раз обернулся. – Ведите себя прилично, Пэт. Не замыкайтесь в свою раковину. Поговорите с ней немного, когда она будет вас расспрашивать.

Пэт отложил «Сонеты» на стол, взял газету и казался глубоко погруженным в чтение, когда она и Сэм вошли в комнату, Пэт встал. Их встреча была неожиданностью для обоих. Когда синие глаза встретились с серыми, то казалось, что мужчина и женщина испустили торжествующий клич, словно каждый из них нашел свое желанное и нежданное в жизни. Но это длилось одно только мгновение. Оба они ожидали встретить друг в друге нечто столь отличное от того, что они увидели, что в следующее же мгновение чувство полного признания уступило место смущению. Как и все женщины, она первая овладела собой, причем не подала и виду, что мгновение назад потеряла над собой власть. Она прошла большую часть комнаты навстречу Глэндону. Что касается его, то он едва ли понимал, что говорил, пока их представляли друг другу. Наконец он видел перед собой женщину – женщину!Он и не подозревал, что они на свете существуют. Немногие женщины, каких он до сих пор замечал, совсем на эту не походили. Он подумал о том, что бы про нее сказал старый Пэт, и не о такой ли, как она, он говорил, советуя держать ее крепко, обеими руками. Он сообразил, что держит в своей руке ее руку, и поглядел на нее с любопытством и восхищением, поражаясь ее хрупкостью.

Она, со своей стороны, старалась побороть в себе отзвуки первого инстинктивного призыва. Внезапное ее влечение к этому чужому человеку было лишь странным, никогда еще не испытанным ощущением – вот и все.

Разве не он был первобытным зверем арены – громадным тупым самцом, боровшимся с другими самцами такого же скотского интеллектуального уровня? Она улыбнулась движению, каким он продолжал держать ее руку.

– Пожалуйста, отдайте мне мою руку, мистер Глэндон, – сказала она. – Право же… право же, она мне нужна.

Он смущенно взглянул на нее и, проследив за направлением ее взгляда, увидал ее порабощенную руку и так неловко отпустил ее, что кровь бросилась ему в лицо.

Она заметила, что он покраснел, и ей пришло в голову: он не похож на тот образ, какой она рисовала себе. Она не представляла себе, чтобы зверь мог по какому-либо поводу краснеть. Ей очень понравилось, что он не сумел пробормотать развязного извинения. Но ее очень смущала его манера пожирать ее глазами. Он уставился на нее, словно на него нашел столбняк, а его щеки пылали все сильнее.

Тем временем Стьюбенер подал ей стул, а Глэндон автоматически опустился на свой.

– Он в прекрасной форме, мисс Сэнгстер, в прекрасной форме, – говорил импресарио. – Не правда ли, Пэт? Вы никогда еще не чувствовали себя лучше?

Глэндону это было противно. Его брови смущенно сдвинулись, и он ничего не отвечал.

– Я давно уже хотела с вами познакомиться, мистер Глэндон, – сказала мисс Сэнгстер. – Я никогда еще не интервьюировала боксера, поэтому вы извините меня – не правда ли? – если я неумело возьмусь за это.

– Быть может, вы хотели бы посмотреть сначала на него в деле? – предложил импресарио. – Пока он будет переодеваться, я могу порассказать вам множество вещей о нем – все сведения, еще не помещенные в газетах. Мы позовем Уолша, Пэт, и покажем мисс несколько раундов.

– Нет, мы и не подумаем это делать, – зарычал Глэндон так грозно, как стал бы рычать первобытный зверь. – Продолжайте интервью.

Но интервью не налаживалось. Разговор вел и поддерживал один Стьюбенер, и этого было достаточно, чтобы раздражать Мод. Пэт молчал. Она изучала его тонкое лицо, широко расставленные ясные синие глаза, хорошо сформированный, почти орлиный нос, твердые целомудренные губы, со своеобразно мягким выражением в углах рта – в этом лице не было и намека на угрюмость. «Если все, что о нем пишут в газетах, правда, то его наружность очень обманчива», – решила она про себя. Тщетно искала она признака «клейма» зверя и так же тщетно старалась вовлечь его в разговор. Она слишком мало знала о призовых боксерах и об арене, и стоило ей затронуть какой-нибудь интересовавший ее вопрос, как Стьюбенер перебивал ее потоком непрерывно струящихся сведений.

– Жизнь боксера – это очень интересно, – сказала она как-то, и со вздохом прибавила: – Я хотела бы узнать ее поближе. Скажите, зачем вы, собственно, состязаетесь? О, вопрос о деньгах я оставляю в стороне (последнее относилось к Стьюбенеру). Вам это доставляет удовольствие? Возбуждает ли вас это соревнование с другими людьми? Мне трудно выразить мою мысль, вы должны мне помочь в этом.

Пэт и Стьюбенер заговорили одновременно.

– Вначале меня бокс не интересовал.

– Видите ли, это было для него слишком пустяковым делом, – прервал его Стьюбенер.

– Но потом, – продолжал Пэт, – когда пришлось состязаться с хорошими бойцами, настоящими и крупными боксерами, дело показалось мне более…

– Достойным вас? – подсказала она.

– Да, вы верно поняли, – более достойным меня. Я увидел, что дорожу своей победой… да, действительно дорожу. Но все же бокс поглощает меня целиком. Видите ли, каждый матч является проблемой, которую я должен разрешить моим мозгом и мускулами, хотя до сих пор я еще ни разу не сомневался в исходе состязания.

– Исход его матчей никогда не приходилось отдавать рефери, – заявил Стьюбенер. – Он своим «нокаутом» решал всегда сам вопрос о победе.

– Именно эта уверенность в исходе состязания и лишает меня всех ощущений, что составляет главную привлекательность бокса, – закончил Пэт.

– Может, вам придется испытать эти ощущения в борьбе с Джимом Хэнфордом, – сказал импресарио.

Пэт улыбнулся, но ничего не сказал.

– Расскажите мне еще что-нибудь, – настаивала она, – расскажите о ваших ощущениях во время бокса.

И тут Пэт удивил своего импресарио, мисс Сэнгстер и себя самого, выпалив одним духом:

– Мне кажется, что не стоит говорить о таких вещах. У меня такое чувство, словно существует множество более важных и интересных вопросов, о каких нам следовало бы поговорить. Я…

Он внезапно остановился, соображая, что он, собственно, сказал, но не сознавая, почему он все это говорил.

– Да, конечно, – с жаром подхватила она. – Вы правы. Только тогда и получается интересное интервью – вы видите подлинное лицо человека.

Но Пэт больше не раскрывал рта, а Стьюбенер занялся статистикой – он сравнивал вес, размеры и объем своего чемпиона с весом, размерами и объемами Сэндоу, Грозного Турка, Джеффри и других современных силачей. Это очень мало занимало Мод Сэнгстер, и она не скрывала своей скуки и нетерпения. Случайно ее глаза остановились на «Сонетах» Шекспира. Она схватила книгу и вопросительно поглядела на Стьюбенера.

– Это книга Пэта, – сказал он. – Он помешан на стихах, цветной фотографии, картинных галереях и прочих вещах. Только, сохрани Боже, не пишите об этом в газетах ничего. Вы этим погубите всю его репутацию.

Она укоризненно посмотрела на Глэндона, и тот сразу смутился. Она была в восторге. Робкий юноша, ростом – гигант, один из королей бокса – читает стихи, ходит по музеям и занимается цветной фотографией! О первобытном звере тут не могло быть и речи. Она догадалась теперь, что его застенчивость вызывалась чувствительностью и чуткостью его души, а не глупостью. «Сонеты» Шекспира! Теперь их разговор пойдет по настоящему пути! Но Стьюбенер не дал ей воспользоваться случаем и снова занялся статистикой.

Спустя несколько минут она невольно сделала самый крупный ход. После открытия «Сонетов» первоначальное острое влечение к нему снова в ней заговорило. Его великолепный стан, прекрасное лицо, целомудренные губы, ясные глаза и высокий лоб, не скрытый коротко остриженными белокурыми волосами, здоровье и чистота, излучаемые всем его существом, все это сознательно и еще более бессознательно – притягивало ее к нему, как никогда ни один мужчина ее к себе не притягивал. Между тем она не могла забыть тех грязных слухов, что ей пришлось услышать лишь накануне в редакции газеты.

– Вы были правы, – сказала она. – У нас есть более интересные темы для разговора. У меня кое-что на душе, и вы могли бы помочь мне в этом разобраться. Хотите?

Пэт кивнул головой.

– Если я буду откровенна? – безобразно откровенна? Я иногда слыхала разговоры об особых матчах, о пари и о ставках, я не обращала в то время особого внимания на эти разговоры, но мне казалось, все считают установленным тот факт, что с боксом связано много всяких жульнических и мошеннических проделок. Глядя на вас, например, мне трудно понять, как вы можете принимать в них участие. Я могу понять, что вы можете увлекаться боксом как спортом или можете бороться ради денег, но я не могу взять в толк…

– Тут не приходится ломать себе голову, – прервал ее Стьюбенер, меж тем как губы Пэта сложились в мягкую, снисходительную улыбку. – Это все одни россказни, все эти бредни о подстроенных боях, о заранее известных исходах и прочем. Это все неправда, мисс Сэнгстер, уверяю вас. А теперь разрешите мне рассказать вам, как я открыл Пэта Глэндона. Я получил как-то письмо от его отца…

Но Мод Сэнгстер не дала отвлечь себя в сторону и сама обратилась к Пэту.

– Послушайте. Я запомнила один случай. Это было несколько месяцев тому назад – я забыла уже участников этого состязания. Один из редакторов «Курьера» сказал мне, что намеревается выиграть крупный куш. Он не сказал – надеется, нет! Он намеревался! Он говорил, что знаком с закулисной стороной дела, и бился об заклад относительно числа раундов состязания. Он сказал мне, что борьба кончится на двенадцатом раунде. Этот разговор происходил вечером, накануне борьбы. И на следующий день он торжествующе обратил мое внимание на то, что борьба действительно была закончена на двенадцатом раунде. Мне это было безразлично, я тогда еще не интересовалась боксом. Но теперь я им интересуюсь. В те времена этот факт вполне соответствовал тому смутному представлению, какое я себе составила о боксе. Итак, вы видите, что это не одни только россказни, не правда ли?

– Я помню этот матч, – сказал Глэндон. – Это были Оуэн и Мэргуэзер. И он окончился на двенадцатом раунде, Сэм. И она говорит, что этот раунд был известен накануне. Как вы это объясните, Сэм?

– Как вы объясните удачу человека, получившего выигравший билет в лотерее? – уклонился импресарио, собирая мысленно материал для ответа. – В этом все и дело. Люди, изучающие условия и правила бокса, часто могут определить заранее число раундов, как люди, интересующиеся скачками, без риска ставят сто против одного. И не забывайте одно: на каждого выигравшего приходится один проигравший, не угадавший точного числа раундов. Мисс Сэнгстер, уверяю вас своей частью, что в настоящее время предрешенных боев… не существует.

– Ваше мнение об этом, мистер Глэндон? – спросила она.

– Он вполне согласен со мной, – перехватил Стьюбенер ответ Пэта. – Он знает, что все мои слова – чистая правда. Он всю свою жизнь боролся честно и правильно. Разве это не так, Пэт?

– Да, это правда, – подтвердил Пэт, и – странно – Мод Сэнгстер была уверена в том, что он не лжет.

Она провела рукою по лбу, словно желая прогнать омрачавшие ее голову недоумения.

– Послушайте, – сказала она. – Вчера вечером тот же редактор сказал мне, что ему известно, на каком раунде кончится ваш следующий матч.

Стьюбенер был близок к отчаянию, но слова Глэндона избавили его от ответа.

– Значит, редактор лжет! – Пэт в первый раз возвысил голос.

– Однако он не солгал в тот раз, по поводу того матча, – приняла она его вызов.

– На каком раунде, по его словам, закончится мое состязание с Нэтом Поуэрсом?

Она еще не успела ответить, как импресарио вмешался в разговор.

– Какой вздор, Пэт! – вскричал он. – Довольно. Это лишь обычные слухи по поводу всех состязаний. Давайте лучше продолжать наше интервью.

Но Глэндон его не слушал. Его глаза не отрывались от нее и из ласково-синих стали суровыми и повелительными. Она была уверена, что натолкнулась на что-то чрезвычайно важное и страшное, на что-то, что может сразу разъяснить все ее недоумения. В то же время повелительность его голоса и взгляда заставили ее затрепетать. Перед ней был настоящий мужчина, который сумеет подчинить себе жизнь и взять от нее то, что ему понадобится.

– Какой раунд назвал редактор? – повторил свой вопрос Глэндон.

– Ради всего святого, Пэт, довольно с этой ерундой, – вмешался Стьюбенер.

– Я бы хотела иметь возможность ответить вам, – сказала Мод Сэнгстер.

– Я полагаю, что могу сам разговаривать с мисс Сэнгстер, – прибавил Глэндон. – Выйдите отсюда, Сэм. Ступайте и займитесь фотографом.

Они посмотрели друг на друга в течение нескольких мгновений – молчаливых и напряженных, затем импресарио медленно двинулся к двери, открыл ее и, прислушиваясь к разговору, повернул голову.

– Итак, какой он назвал раунд?

– Надеюсь, что я не ошибусь, – дрожащим голосом сказала она, – но я уверена, что он назвал шестнадцатый раунд.

Она увидела, как на лице Глэндона отразились удивление и гнев, и перехватила взгляд, полный укоризны, брошенный им Стьюбенеру. Тогда она поняла, что ее удар попал в цель.

Глэндон имел все основания рассердиться. Он помнил, что, обсуждая этот матч со Стьюбенером, они порешили дать публике основательное зрелище за ее деньги, не затягивая слишком борьбы, и покончить матч на шестнадцатом раунде. И вот из редакции газеты является женщина и называет ему именно этот раунд.

Стьюбенер в дверях как-то поник и побледнел и, очевидно, с трудом сдерживался.

– Я поговорю с вами позже, – обратился к нему Пэт. – А пока заприте за собой дверь.

Дверь закрылась, и они остались одни. Глэндон молчал. На его лице были ясно написаны замешательство и недоумение.

– Ну, что ж? – спросила она.

Он встал, затем снова сел и провел языком по губам.

– Я могу сказать только одно, – сказал он наконец. – Матч не окончится на шестнадцатом раунде.

Она молчала, но ее недоверчивая и насмешливая улыбка оскорбляла его.

– Подождите, мисс Сэнгстер, и вы увидите, что ваш редактор ошибался.

– Вы хотите сказать, что программа меняется? – вызывающе спросила она.

Резкость ее слов заставила его вздрогнуть.

– Я не привык лгать, – сухо сказал он, – даже женщинам.

– Вы мне и не солгали, но вы же не отрицаете, что программа будет изменена. Может быть, я глупа, мистер Глэндон, но я не вижу разницы между числом раундов в том случае, когда оно заранее предрешено и всем известно.

– Я назову этот раунд вам, и ни одна живая душа на свете, кроме вас, не будет его знать.

Она пожала плечами и улыбнулась.

– Это звучит, как сделка на бегах. Их всегда устраивают таким образом, вы же знаете, но я все-таки не совсем глупа и понимаю, что тут что-то не так. Отчего вы рассердились, когда я назвала вам финальный раунд? Отчего вы рассердились на вашего импресарио? Зачем вы выслали его из комнаты?

Вместо ответа Глэндон отошел к окну, как бы затем, чтобы выглянуть на улицу, но, переменив свое намерение, повернулся в ее сторону. Она, не глядя, знала, что он изучает ее лицо. Затем он вернулся и сел.

– Вы сказали, что я не солгал вам, мисс Сэнгстер, и вы были правы. Я вам не лгал. – Он остановился, с трудом подыскивая слова для выяснения положения. – Думаете ли вы, что можете поверить тому, что я вам скажу? Поверите ли вы слову… призового боксера?

Она серьезно кивнула, глядя ему прямо в глаза, уверенная, что все, что он ей скажет, – чистая правда.

– Я всегда боролся правильно и честно. Я не трогал в своей жизни грязных денег и не проделывал никаких грязных штук. Из этого я и буду исходить теперь. Вы меня здорово потрясли своим сообщением. Я не знаю, что мне теперь делать. Я не могу так, сплеча разрешить свои сомнения. Я ничего не знаю. Но со стороны – это гадкая история. Это-то меня и смущает. Видите ли, мы со Стьюбенером обсуждали этот матч и порешили, что я закончу его на шестнадцатом раунде. И вот являетесь вы и называете этот раунд. Откуда ваш редактор мог это знать? Не от меня. Очевидно, Стьюбенер проболтался… или… – Он задумался над этой загадкой. – Или ваш редактор счастливо отгадывает. Я не могу разрешить эту загадку. Мне придется открыть широко глаза и ждать, пока я не пойму, в чем тут дело. Все, что я вам сказал, – правда, и вот вам в подтверждение моя рука.

Он снова поднялся со своего места и подошел к ней. Она встала ему навстречу, и он схватил своей большой рукой ее крошечную ручку. Взглянув друг другу прямо в глаза, оба они невольно поглядели на сплетенные руки. Она почувствовала, что никогда еще так ясно не ощущала своей женственности. Выразительность этих рук (ее – нежной и хрупкой, и его – крупной и сильной) была поразительна. Глэндон заговорил первый.

– Вам так легко причинить боль, – сказал он, и она почувствовала, как, словно ласка, ослабело его пожатие.

Она вспомнила любовь старого прусского короля к великанам и, отнимая руку, засмеялась несообразности своих ассоциаций.

– Я очень рад, что вы сегодня здесь были, – сказал он, затем неловко заторопился дать своим словам объяснения, но восхищение, светившееся в его глазах, опровергало все объяснения. – Я хочу сказать, что вы, может быть, открыли мне глаза на все безобразия, что здесь творятся.

– Вы поразили меня, – настаивала она. – Мне казалось, само собой разумеется, что призовой бокс сопровождается обманом, и теперь я не могу понять, как это вы – один из главных представителей его – ничего об этом не знаете. Я была уверена в том, что вам все это прекрасно известно, а теперь мы меня убедили, что и не подозревали о такой возможности. Вы, очевидно, не похожи на остальных боксеров.

Он утвердительно кивнул головой.

– Этим, я думаю, все и объясняется. Вот что происходит, когда держишься в стороне от общества других боксеров, тренеров и любителей бокса. Нетрудно было держать повязку у меня на глазах. Теперь осталось убедиться в том, действительно ли мои глаза были завязаны или нет. Видите ли, я должен узнать это ради себя самого.

– И изменить это? – спросила она задыхаясь, уверенная в том, что он выполнит всякую задачу, какую только себе поставит.

– Нет, уйти, – прозвучал ответ. – Если игра неправильна, я ничего больше не хочу иметь с ней общего. Но одна вещь остается: завтрашняя схватка с Нэтом Поуэрсом не окончится на шестнадцатом раунде. Если сделка вашего редактора реальна, то они все останутся в дураках. Вместо того чтобы выбить его на шестнадцатом раунде, я доведу матч до двадцатого. Подождите – вы все узнаете.

– Редактору ничего не говорить?

Она уже стояла, собираясь уходить.

– Конечно, нет. Если это одни его предположения – пусть он испытывает судьбу. Но если тут замешана какая-нибудь сделка, то он заслуживает потерю своей ставки. Это будет маленькой тайной между вами и мной. Я скажу вам, что я сделаю. Я назову этот раунд вам. Не стоит доводить матч до двадцатого раунда. Я выбью Нэта Поуэрса на восемнадцатом.

– Я никому и словечка не пророню, – уверила она его.

– Мне хочется попросить вас об одном одолжении, – просительно сказал он. – Возможно, что это очень большое одолжение.

Ее лицо выразило согласие, и он, поняв это, продолжал:

– Я знаю, что вы не будете писать обо всех этих сделках в вашем интервью. Но я бы хотел большего. Мне хотелось бы, чтобы вы вообще не печатали этого интервью.

Она быстро посмотрела на него своими проницательными серыми глазами и затем сама поразилась своим ответом:

– Разумеется, я этого не напечатаю. Я ни одной строчки не напишу.

– Я так и знал, – просто сказал он.

В первую минуту она была разочарована его ответом, но в следующую – она была рада, что он не благодарил ее. Она почувствовала, что он подводит иной фундамент под их часовую беседу, и смело спросила:

– Как вы могли это знать?

– Не знаю. – Он покачал головой. – Я не сумею объяснить. Я был убежден в этом. Мне кажется, что я узнал очень много о вас и о себе.

– Но отчего бы мне не напечатать интервью? По словам вашего импресарио, это хорошая реклама.

– Я знаю, – медленно заговорил он. – Но я бы не хотел познакомиться с вами на этой почве. Я думаю, что печатание интервью было бы оскорбительно для нас обоих. Мне не хочется думать о том, что нас свела вместе наша профессиональная работа. Я бы хотел вспоминать о нашей беседе как о беседе между мужчиной и женщиной. Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу этим сказать. Но я именно так ощущаю это. Я хочу, чтобы мы помнили об этой встрече как мужчина и женщина.

Пока он говорил, в его глазах было выражение, с каким мужчина смотрит на женщину. Она чувствовала его силу, и ею овладела странная неловкость; она не могла выговорить ни слова – и это перед человеком, известным своей застенчивостью и молчаливостью! Очевидно, он умел подходить к самому существу дела и мог говорить убедительнее, чем большинство людей. Это всего сильнее поразило ее – она глубоко была убеждена в том, что его простодушная откровенность не надумана, а идет от души.

Он проводил ее до автомобиля, и, прощаясь с ним, она снова вся затрепетала. Их руки соединились, и он сказал:

– Когда-нибудь я вас увижу снова. Я очень хочу вас видеть. Я чувствую, что последнее слово между нами еще не сказано.

Когда машина отъехала, она призналась себе в том же чувстве. Она не знала еще всей сущности этого первобытного зверя, короля боксеров, – волнующего ее человека, Пэта Глэндона.

Вернувшись в тренировочное помещение, Глэндон встретил смущенного и встревоженного импресарио.

– Чего ради вы меня выставили? – спросил он. – Мы пропали. Вы черт знает какую кашу заварили! Вы еще ни разу не говорили с интервьюерами с глазу на глаз – вы увидите, что за интервью появится в газете!

Глэндон разглядывал его с холодной усмешкой и собирался повернуться и пройти мимо, но затем раздумал.

– Интервью нигде не появится, – сказал он.

Стьюбенер удивленно посмотрел на него.

– Я просил ее об этом, – пояснил Глэндон.

Стьюбенера взорвало.

– Станет она упускать такую сенсацию!

От Глэндона повеяло холодом, и голос его прозвучал грубо и резко:

– Интервью не будет напечатано. Это ее слова. Сомневаться в ее словах, значит обвинять ее во лжи.

Его глаза загорелись ирландским огнем, а кулаки сжались в бессознательном порыве. Стьюбенер, зная их мощь и силу стоявшего перед ним человека, больше не посмел сомневаться.

itexts.net

Читать онлайн книгу Первобытный зверь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Глава X

Кто из присутствовавших любителей бокса забудет тот памятный вечер в «Арене у Золотых Ворот», когда Юный Пэт Глэндон побил Тома Кэннема и одержал победу над более крупным противником, чем Том? Когда Юный Глэндон в течение часа удерживал разбушевавшуюся толпу на грани возмущения и вызвал своими разоблачениями расследование проделок инспекторов и судебное осуждение импресарио и комиссионеров. Словом, когда он чуть не разбил всю систему призового бокса. Все случившееся явилось для него полнейшей неожиданностью. Даже Стьюбенер не имел ни малейшего представления о готовящихся событиях. Правда, после схватки с Пэтом Поуэрсом питомец его взбунтовался, сбежал и женился, но этот порыв прошел благополучно. Юный Глэндон не обманул его ожиданий: примирился с неизбежной продажностью всех причастных к боксу лиц и вернулся к нему обратно.

«Арена у Золотых Ворот» была только что выстроена. Это было самое обширное из выстроенных для этой цели в Сан-Франциско помещений, и это был первый матч в новом здании. В зале было двадцать пять тысяч мест, и все они были заняты. Любители бокса съехались со всех концов мира, чтобы поглядеть на этот матч, и платили по пятидесяти долларов за место в первых рядах. Самые дешевые места продавались по пяти долларов.

Знакомый гул аплодисментов приветствовал появление старого распорядителя, Билли Моргана, пролезавшего под канатом и обнажившего затем свою седую голову. Едва он раскрыл рот, как в ближайших рядах послышался громкий треск, и несколько рядов низких скамеек провалилось. В толпе раздался грубый смех, и послышались возгласы шутливого участия и советы жертвам происшествия; к счастью, никто из них не получил ушибов. Треск провалившихся сидений и радостный гул голосов заставили дежурного полицейского офицера поглядеть на одного из полисменов, подавая бровями знак, что им, видно, придется приложить здесь руки и что вечер будет бурный.

Приветствуемые громкими аплодисментами, семеро маститых героев арены один за другим пролезли под канатом и были представлены публике. Все они были в свое время мировыми чемпионами-тяжеловесами. Билли Морган сопровождал каждое представление подходящими характеристиками. Один был им провозглашен «благородным Джоном» и «надежным стариком», другой – «самым могучим борцом, какого когда-либо видела арена». Остальных он называл различно: кого – «героем ста боев, никогда не терпевшим поражений», кого – «лучшим представителем старой гвардии», «единственным, кто вернулся назад», либо – «величайшим воякой изо всех», и наконец – «самым крепким орешком, какой приходилось кому-либо разгрызать».

Все это заняло много времени. От каждого из них требовалось произнести речь, и они в ответ мямлили и бормотали что-то, покрываясь румянцем от гордости и неуклюже переминаясь с ноги на ногу. Самую длинную речь произнес «надежный старик» – она продолжалась около минуты. Затем их всех снимали. Арена была запружена знаменитостями, чемпионами бокса, известными импресарио, распорядителями и рефери. Легковесы и боксеры среднего веса кишели всюду. Казалось, все вызывали друг друга на бой. Был здесь и Нэт Поуэрс, требовавший ответного нового матча с Юным Глэндоном; были и другие светила, которых затмил собою Пэт Глэндон. Все они вызывали Джима Хэнфорда, а ему пришлось в ответ объявить, что он принимает борьбу с победителем настоящего состязания. Публика немедленно принялась провозглашать имя победителя, причем половина публики вопила «Глэндон», а половина – «Кэннем». В середине бешеного гама провалился новый ряд сидений, и между одураченными зрителями, купившими себе в кассе билеты, и капельдинерами, собравшими богатую жатву с «зайцев», произошел ряд столкновений. Дежурный офицер послал в полицейское управление за подмогой.

Толпа веселилась вовсю. Когда Глэндон и Кэннем показались на арене, зал напоминал собой политический митинг. Каждого из них приветствовали добрых пять минут. Теперь арена была пуста. Глэндон, окруженный секундантами, сидел в своем углу. Как и прежде, Стьюбенер стоял за его спиной. Первым был представлен Кэннем. После того, как он шаркнул ногой и наклонил голову, он был вынужден, по требованию публики, сказать речь. Он заикался и запинался, но в конце концов ему удалось выдавить из себя несколько слов.

– Я горжусь тем, что нахожусь сегодня вечером здесь, перед вами, – сказал он и, пока гремели аплодисменты, нашел у себя в голове еще одну мысль. – Я всегда бился честно. Всю свою жизнь. Никто не может отрицать этого. И сегодня вечером я сделаю все, что могу.

Раздались громкие крики: «Правда, Том! Мы знаем это! Молодец, Том! Он сумеет всякого поставить на место!»

Затем настала очередь Глэндона. От него также потребовали речь, хотя от главных участников призового бокса до сих пор никогда речей не требовали. Билли Морган поднял руку, давая сигнал к молчанию, и в тишине раздался ясный, мощный голос Глэндона.

– Все говорили вам, что гордятся своим пребыванием здесь, среди вас, – начал он. – Но я не горжусь. – Публика была поражена, и он выждал некоторое время, чтобы дать ей прийти в себя. – Я не горжусь этим обществом. Вы хотели речи. Я скажу вам настоящую речь. Это мой последний матч. После него я навсегда оставляю арену. Отчего? Я уже сказал вам это. Мне не по душе эта атмосфера. Призовая арена так продажна, что ни один причастный к ней человек не может огородиться от грязи. Всюду подлость и обман, начиная от маленьких клубов и кончая сегодняшним состязанием.

Глухой гул удивления, все возрастая, перешел в этот момент в сплошной рев. Раздались громкие свистки и шиканье, и многие начали кричать: «Начинайте борьбу! Мы требуем борьбу! Отчего не начинаете?» Глэндон, выжидая, заметил, что главные крикуны – это сидящие вблизи арены распорядители, импресарио и боксеры. Он тщетно пытался перекричать толпу. Публика разделилась на два лагеря, и половина кричала: «Начинайте!», а вторая половина: «Речь! Речь!»

Добрых десять минут длилось это столпотворение. Стьюбенер, рефери, собственник арены и устроитель состязания умоляли Глэндона начать матч. Когда он решительно отказался, рефери заявил, что если Глэндон не хочет драться, то приз будет присужден Кэннему.

– Вы не имеете на это права, – возразил Пэт. – Я вас буду преследовать за это по суду, а затем я не ручаюсь, что эта толпа выпустит вас живыми, если вы ее лишите зрелища боя. Помимо того, я собираюсь драться. Но сначала я должен окончить свою речь.

– Но ведь это против правил, – возражал рефери.

– Нет, нисколько. В правилах нет ни одного слова, запрещающего речи. Каждый из крупных боксеров говорил сегодня речь.

– Всего лишь несколько слов, – крикнул распорядитель в ухо Глэндона. – А вы тут читаете какую-то лекцию.

– В правилах ничего не сказано против лекций, – отвечал Глэндон. – А теперь, ребята, убирайтесь-ка отсюда, или я вас всех сброшу вниз.

Устроитель состязания, мужчина апоплексического сложения, несмотря на сопротивление, был схвачен за воротник пальто и брошен через канат. Он был крупным, дородным субъектом, но Глэндон одной рукой так легко справился с ним, что публика пришла в дикий восторг. Крики, требовавшие продолжения речи, увеличились. Стьюбенер и хозяин помещения благоразумно ретировались. Глэндон поднял руки, чтобы быть услышанным, и требовавшие начала состязания удвоили крик. Еще два или три ряда скамей провалились, и потерявшие свои места зрители увеличили общее замешательство, стараясь протиснуться между теми, которые еще сидели на уцелевших скамьях. Задние ряды, не видя из-за них арены, подняли дикий вой, требуя, чтобы все уселись.

Глэндон подошел к канату и обратился к полицейскому офицеру. Чтобы быть услышанным, ему пришлось перегнуться через веревки и кричать тому прямо в ухо.

– Если мне не удастся докончить речь, – прокричал он, – толпа разнесет все кругом. Если они разбушуются – вам их не удержать ни за что, вы сами увидите. Вам остается только помогать мне. Следите за ареной, а я успокою толпу.

Он вернулся на середину арены и снова поднял руки.

– Вы хотите, чтобы я сказал речь? – прокричал он нечеловеческим голосом.

Сотни людей, сидевших вблизи арены, услыхали его и крикнули: «Да!»

– Тогда пусть всякий желающий меня слушать заткнет глотку ближайшему крикуну.

Совет был принят к исполнению, и, при повторении его, голос Глэндона проник немного дальше. Снова и снова выкрикивал он его, и тишина медленно, ряд за рядом воцарялась, сопровождаемая заглушенными звуками затрещин, шлепков, толчков и возни, – крикуны укрощались соседями. Волнение понемногу улеглось, как вдруг провалился один из ближайших к арене рядов. Это происшествие было встречено новым взрывом веселья, но оно замерло само собой, и откуда-то далеко из задних рядов ясно прозвучали сказанные тихим голосом слова: «Валяйте, Глэндон! Мы с вами!»

Глэндон обладал свойственным кельтам интуитивным знанием психологии толпы. Он знал, что это разношерстное скопление народа, бывшее пять минут в состоянии, близком к взрыву, теперь находится у него в руках. Он намеренно медлил, добиваясь большего эффекта. Пауза была рассчитана прекрасно – он не затянул ее и на секунду. Тридцать секунд продолжалась полная тишина, и от нее становилось страшно. Затем, при первом слабом шорохе, дошедшем до его уха, Глэндон заговорил:

– Когда я закончу свою речь, – сказал он, – я начну матч. Я могу обещать вам, что это будет настоящим боксом, – одним из немногих настоящих состязаний, какие вам приходилось когда-либо видеть. Я постараюсь выбить своего противника в возможно короткий срок. Билли Морган в последнем анонсе заявил, что это будет матч на сорок пять раундов. Разрешите сказать, что матч этот не продлится и сорока пяти секунд.

…Когда меня прервали, я как раз говорил вам, что арена развращена и продажна сверху донизу. Дело поставлено на коммерческих началах, а вы все знаете, что такое коммерческие начала. Довольно об этом. Каждый из вас, непричастный к делам тайного синдиката, безжалостно эксплуатируется им и платится своими деньгами. Отчего это сегодня проваливаются скамьи? Подлое мошенничество. Они, как и призовой бокс, были построены на коммерческих началах.

Теперь публика была вся в его руках, и он знал это.

– На двух сиденьях жмутся по трое человек, я вижу это повсюду. Отчего это так? Опять мошенничество. Капельдинеры не получают жалованья, предполагается, что они сами каким-нибудь жульничеством вознаградят себя. Опять-таки – коммерческие начала! Платите ведь вы. Конечно, вы платите. Каким образом получается разрешение на бокс? Мошенническим. А теперь я спрошу вас: если мошенничают при постройке здания подрядчики, если мошенничают капельдинеры, если идут на сделки городские власти, отчего бы и не смошенничать участникам призового бокса? Они так и делают. А вы платите.

…Надо сказать, что виноваты в этом не сами боксеры. Не они распоряжаются в этом деле. Распоряжаются устроители и импресарио: они ворочают всеми делами. Боксеры занимаются только боксом. В начале карьеры они бывают достаточно честны, но импресарио вынуждают их идти на сделки или выбрасывают их. На арене неоднократно появлялись и честные боксеры. Вы и теперь их можете найти, но, как общее правило, они немного зарабатывают. Думаю, что попадались и честные импресарио. Мой – один из лучших в этом котле. Но спросите его, сколько он вложил денег в недвижимость и доходные дома?

Здесь крики снова заглушили его голос.

– Пускай всякий желающий слушать заткнет глотку ближайшему крикуну, – распорядился Глэндон.

И снова, как шум прибоя, раздалась заглушенная возня, затрещины и глухие удары, затем публика затихла.

– Отчего это всякий боксер лезет из кожи, настаивая на том, что всегда боролся честно? Отчего боксеры носят такие прозвища, как Честный Джим, Честный Билли, Честный Блэксмитс и тому подобные? Неужели вас не поражает, что они все словно чего-то боятся? Когда человек кричит нам о своей честности, у вас является подозрение. Но когда эту же штуку проделывает с вами призовой боксер – вы и в ус себе не дуете!

…«Пусть победит достойнейший!» – Как часто вы слыхали эти слова от Билли Моргана. Разрешите сказать вам, что достойнейший не всегда побеждает, а если и побеждает, то эта победа обычно заранее подстроена. Большинство крупных состязаний, о каких вы слышали или какие видели своими глазами, были подстроены заранее. Такова программа. Все условлено заранее. Неужели вы думаете, что устроители и импресарио возятся с этим делом для собственного удовольствия? Ничуть не бывало. Они – деловые люди.

…Перед нами три борца – Том, Дик и Гарри. Самый сильный из них – Дик. Он сумел бы доказать это в двух матчах. Но что же случается на деле? Том побеждает Гарри. Дик побеждает Тома. Гарри побеждает Дика. – Итак, ничего не доказано. Затем следуют ответные матчи. Гарри побеждает Тома. Том побеждает Дика, и Дик побеждает Гарри. Снова получается та же история. Тогда они начинают всю музыку сначала. Теперь побеждает Дик. Он говорит, что желает получить реванш. Итак, Дик победил Гарри и победил Тома. Восемь матчей, чтобы доказать, что самый достойный из троих – Дик, хотя для доказательства достаточно двух матчей. Все подстроено, все выработано заранее. А вы платите за все, и если ваши скамьи не проваливаются под вами, то капельдинеры грабят вас за право сидеть и смотреть на бокс.

…Бокс хорошая игра, если она ведется честно. Боксеры были бы честны, если бы им дали возможность быть честными. Но атмосфера жульничества слишком сильна. Подумайте только – горсточка людей делит между собой три четверти миллиона долларов, вырученных за три состязания.

Дикий взрыв негодования заставил его умолкнуть. Из гула криков и возгласов, доносившихся со всех сторон зала, можно было разобрать отдельные восклицания, вроде: «Какой миллион долларов? Какие три состязания? Говорите! Продолжайте!» Доносились до него и свистки, и шиканье, и крики: «Негодяй! Клеветник!»

– Хотите слушать? – кричал Глэндон. – Тогда соблюдайте тишину!

Он снова заставил публику выдержать полуминутную выразительную паузу.

– На что рассчитывает Джим Хэнфорд? Какую программу выработали его импресарио и приспешники с моими? Они знают, что он у меня в руках. И он это знает. Я могу выбить его на первом раунде. Но Джим Хэнфорд – чемпион мира. Если я не подчинюсь намеченной программе, они не дадут мне возможности с ним драться. Итак, программа требует трех состязаний. Первое – выигрываю я. Оно состоится в Неваде, если Сан-Франциско не настоит на том, чтобы оно происходило здесь. Мы дадим вам настоящее, правильное состязание. Каждый из нас внесет залог в двадцать тысяч долларов. Деньги-то будут настоящие, но залог будет ненастоящим. Каждый получит свои деньги обратно. То же произойдет и с доходом. Мы поделим его между собою и будем готовиться к ответному матчу. На этот раз победит Хэнфорд, и мы снова делимся доходами. Затем приходит момент третьего состязания; я побеждаю, потому что я имею право на победу. А пока-то мы вытянули три четверти миллиона из карманов любителей бокса. Такова программа, но деньги эти – грязны. Вот поэтому-то я сегодня и покидаю навсегда арену…

В эту минуту Джим Хэнфорд, оттолкнув удерживавшего его полицейского прямо на сидящих за ним зрителей, перебрался своей громадной персоной через канат и зарычал:

– Это ложь!

Он, как бешеный бык, бросился на Глэндона; тот отпрянул назад, а затем, вместо того чтобы встретить нападение, ловко прыгнул в сторону. Не в силах с разбегу остановиться, колосс налетел на веревки. Отброшенный ими назад, он повернулся, чтобы снова броситься на Глэндона, но тот не дремал. Хладнокровный и зоркий Глэндон прицелился прямо в челюсть и – впервые за свою карьеру боксера – нанес противнику полновесный удар. Вся его сила, все неиспользованные ее запасы вылились в этом сокрушительном мускульном взрыве.

Хэнфорд взлетел на воздух. Он был мертв – насколько потеря сознания походит на смерть. Его ноги оторвались от пола, и он летел через арену, пока не наткнулся на верхний канат. Его беспомощное тело, согнувшись посередине, повисло поверх него, а затем рухнуло вниз с арены, прямо на головы зрителей, сидящих на отведенных для прессы местах.

Публика в своем энтузиазме не знала удержу. Она получила за свои деньги гораздо больше, чем рассчитывала получить, так как великий Джим Хэнфорд, чемпион мира, получил «нокаут» на ее глазах. Это было вне программы, но все же он был выбит с одного удара. Такого вечера не бывало еще в истории арены. Глэндон грустно разглядывал ушибленные суставы пальцев и бросил взгляд через веревки на Хэнфорда, который медленно, как после похмелья, приходил в себя. Затем Пэт поднял обе руки. Он заслужил право на внимание, и публика замолкла.

– Когда я начинал свою карьеру, – сказал он, – меня прозвали «Глэндон – с первого удара». Вы только что видели мой удар. Я всегда владел им. Я преследовал своего противника и настигал его, хотя и старался не показывать всей силы. Затем меня научили. Мой импресарио сказал, что это нехорошо по отношению к публике. Он посоветовал вести борьбу подольше, чтобы зрители за свои деньги могли получить более длительное зрелище. Я был глупым, наивным пареньком из горной глуши. Я это принял как святую истину. Мой импресарио обычно сговаривался со мной, на каком раунде я выбью своего противника. Затем он передавал это синдикату ставящих на боксеров лиц, и синдикат на этом играл. Ясно, что оплачивали их игру – вы. Но я рад одному: я никогда не дотрагивался до этих денег. Они не смели предложить их мне, потому что знали, что это испортило бы им игру.

…Вы ведь помните мой матч с Нэтом Поуэрсом. Я не выбивал его «нокаутом». У меня зародились кое-какие подозрения. Поэтому шайка сговорилась с ним за моей спиной. Я ничего об этом не знал. Я собирался продолжить борьбу раундов до восемнадцати. Тот удар на шестнадцатом раунде не мог сбить его с ног. Но он разыграл всю сцену так, словно получил настоящий «нокаут» – и провел всех нас.

– А как обстоят дела сегодня? – спросил чей-то голос. – Сегодня исход борьбы тоже предрешен заранее?

– Да, предрешен, – отвечал Глэндон. – На какой раунд ставит синдикат? Кэннем продержится до четырнадцатого раунда, не правда ли?

Послышался рев и крики. Глэндон в последний раз поднял руку, требуя тишины.

– Я почти кончил. Но я хочу сказать вам еще одно. Синдикат сегодня сядет на мель. На этот раз это будет честный бой. Том Кэннем не продержится до четырнадцатого раунда. Он не продержится и до конца первого.

Кэннем, сидевший в своем углу, вскочил на ноги и, в бешенстве, вскричал:

– Вы не можете это сделать. Не существует на свете человека, который может выбить меня с первого раунда!

Не обращая на него ни малейшего внимания, Глэндон продолжал:

– Всего один раз в жизни я дал удар со всей силой. Вы его видели минуту назад, когда я расправился с Хэнфордом. Сегодня же я во второй раз пущу в ход свою силу – это случится, если только Кэннем не выпрыгнет сейчас за канат и не удерет отсюда. А теперь я готов.

Он отошел в свой угол и протянул руки, чтобы ему надели перчатки. В противоположном углу бесновался Кэннем, и его секунданты тщетно пытались его успокоить. В конце концов Билли Моргану удалось сделать последнее заявление:

– Матч будет продолжаться не больше сорока пяти раундов, – прокричал он, – по правилам маркиза Куинсберри. Пусть побеждает достойнейший! Начинайте!

Прозвучал гонг. Оба боксера выступили вперед. Глэндон протянул правую руку для обычного приветствия, но Кэннем, яростно качнув головой, отказался ее пожать. К общему удивлению, он не бросился на Глэндона. Как он ни был зол, но дрался он осторожно; его затронутая гордость вынуждала его направить все усилия на то, чтобы продержаться до конца раунда. Он нанес противнику несколько ударов, но выпады его были весьма сдержанны, и он ни на секунду не забывал о защите. Глэндон гонял его по арене и безжалостно преследовал, притоптывая при этом левой ногой. Пока он не делал крупных выпадов и не пытался их делать. Он даже опустил руки вдоль бедер и, не защищаясь, преследовал противника, как бы вызывая его на бой. Кэннем недоверчиво усмехнулся, но отказался использовать представившуюся возможность выпада.

Прошло две минуты, и затем Глэндон весь преобразился. Каждым мускулом, каждой черточкой лица он предупреждал, что решительный момент наступил. Это была игра, и он прекрасно сыграл ее. Казалось, он весь превратился в сталь – твердую, безжалостную сталь. Это превращение оказало свое действие на Кэннема, и он удвоил осторожность. Глэндон быстро загнал его в угол и задержал его там. Он все еще не наносил ударов и не пытался их наносить; недоумение и ожидание начинали угнетать Кэннема. Он тщетно старался выбраться из угла, но не мог никак решиться броситься на противника, пытаясь выиграть у него передышку.

Теперь оно началось! – быстрая смена простых финт – как бы мускульных вспышек. Кэннем был ослеплен. Ослеплена была и публика. В зале не нашлось бы и двух зрителей, которые впоследствии могли столковаться о том, что, собственно, произошло. Кэннем уклонился от одной финты и в тот же момент поднял руку, защищавшую лицо, чтобы принять ею финту, направленную в челюсть. Одновременно он попытался переменить и положение ног. Сидевшие у самой арены клялись, что своими глазами видели, как Глэндон направил свой удар от правого бедра и, словно тигр, бросился на противника, чтобы усилить удар всем весом своего тела. Как бы там ни было, удар пришелся Кэннему по подбородку в тот момент, когда он менял свою позицию. Подобно Хэнфорду, он потерял сознание, взлетел на воздух, ударился о канат и через него свалился на головы репортеров.

О том, что произошло в «Арене у Золотых Ворот» после, газетные статьи дать своим читателям не могли и приблизительного представления. Полиции пришлось очистить арену, но она была не в состоянии спасти зал. Это не было похоже на бунт. Это была какая-то оргия. Ни одно сиденье не уцелело. По всей огромной зале зрители соединенными усилиями выворачивали балки и столбы, переворачивая все вверх дном. Призовым боксерам пришлось искать защиты у полиции, но полиции было недостаточно для того, чтобы в безопасности вывести их за пределы здания, и боксерам, импресарио и распорядителям пришлось немало пострадать в толпе. Пощадили лишь одного Джима Хэнфорда. Его чудовищно вспухшая челюсть заслужила ему эту милость. Выгнанная в конце концов на улицу, толпа набросилась на новенький, стоивший семь тысяч долларов, автомобиль, принадлежащий известному организатору призовых состязаний, и разнесла его в щепки, превратив все металлические части в железный лом.

Глэндон, ввиду разгрома уборных, не мог переодеться, и ему пришлось добираться до автомобиля в костюме боксера, завернувшись поверх в купальный халат. Но ему не удалось ускользнуть незаметно. Толпа была так велика, что автомобиль не мог тронуться с места. Полиция была слишком занята, чтобы его выручать, но наконец ему удалось достигнуть соглашения: автомобиль мог двинуться шагом, сопровождаемый пятью тысячами ликующих безумцев.

Пробило полночь, когда этот ураган прошелся по Юнион-Сквэр и по улице, где остановился Глэндон. Снова послышались требования речи, и, добравшись до самой двери отеля, Глэндон все же не мог спастись от толпы, добродушно преграждавшей ему путь. Он попытался перескочить через головы своих восторженных поклонников, но его ногам никак не удавалось коснуться мостовой. По головам и плечам, поддерживаемый всеми руками, какие только могли до него дотянуться, он вернулся обратно к автомобилю. Оттуда он и произнес свою последнюю речь, а Мод Глэндон, глядя из верхнего окна на юного геркулеса, возвышавшегося над толпой, знала одно: как всегда, он говорил правду, повторяя, что матч этот будет последним матчем и что после него он покидает арену навсегда.

itexts.net

Читать онлайн книгу Первобытный зверь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава III

Волнения Сэма Стьюбенера начались тотчас же по приезде в Сан-Франциско. Нельзя сказать, чтобы у Юного Пэта был дурной характер или чтобы большой город раздражал его, как боялся его отец. Наоборот, он был необыкновенно кроток и спокоен, но он тосковал по своим любимым горам. В душе он был ошеломлен и оглушен городом, но выступал по шумным улицам невозмутимый, как краснокожий индеец.

– Я приехал сюда для состязаний, – заявил он к концу первой недели. – Где Джим Хэнфорд?

– Такой крупный чемпион не захочет смотреть на вас, – отвечал Сэм. – Ступайте и создайте себе сначала имя – вот что он вам скажет.

– Я могу поколотить его.

– Но публика этого не знает. Если вы одержите верх над ним, вы сразу станете чемпионом мира, но ни один боксер не стал чемпионом со своего первого выступления.

– А я могу.

– Но публика этого не знает, Пэт. Она вовсе не пойдет смотреть на вас. А деньги нам приносит только толпа. Поэтому-то Джим Хэнфорд и на секунду не обратит на вас внимания. Это не представляет ему ни малейшей выгоды. Помимо того, он получает сейчас по три тысячи долларов в неделю на сцене «Мюзик-Холла», по контракту на двадцать пять недель. Неужели вы думаете, что он бросит все это ради состязания с человеком, о котором никто никогда ничего не слыхал. Вам придется кое-что сначала проделать и установить рекорд. Вам придется начать с мелких местных боксеров – ребят, вроде Чэба Коллинза, Буйного Келли и Летучего Голландца. Когда вы их побьете – вы станете на первую ступень лестницы. Но затем вы будете подниматься вверх со скоростью воздушного шара.

– Я хочу померяться с этими тремя на одной арене. Я их поколочу одного за другим, по порядку, – решил Пэт. – Устройте мне это дело.

Стьюбенер рассмеялся.

– В чем дело? Или вы мне не верите, что я смогу их побить?

– Я знаю, что вы сможете, – успокоил его Стьюбенер. – Но это так не делается. Вам придется побеждать их по одному, а не всех зараз. Да и помимо этого, помните, что я импресарио и что я свое дело знаю. Надо хорошенько разработать дело, и я, будьте в том уверены, себя провести не дам. Если нам повезет, то годика через два вы доберетесь до вершины и будете чемпионом мира с кругленьким капитальцем на придачу.

При этой перспективе Пэт тяжело вздохнул, но затем весь просиял.

– И тогда я смогу подать в отставку и вернуться домой к старику, – сказал он.

Стьюбенер хотел возразить ему, но сдержался. Каким бы странным и необычным ни казался Стьюбенеру этот будущий чемпион, импресарио был уверен, что, достигнув вершины, тот пойдет тем же путем, что и другие чемпионы во славе. Да затем два года – срок весьма неблизкий, и пока что им придется немало поработать.

Когда Пэт начал бродить бесцельно по комнатам, читая бесконечные стихи и романы, взятые им в библиотеке, – Стьюбенер послал его жить на ранчо, расположенное на другой стороне бухты, под бдительный надзор Снайдера Уолша. Через неделю Снайдер шепнул Стьюбенеру, что дело это дутое и охранять питомца незачем. Он исчезал на заре и появлялся домой лишь с наступлением темноты, ловил форелей по ручьям и горным потокам, стрелял перепелок и кроликов и преследовал одинокого ловкого оленя, знаменитого тем, что он десять лет не давался ни одному охотнику. Это Снайдер обленился, пока его питомец непрерывно тренировался.

Как Стьюбенер и ожидал, директора боксерского клуба высмеяли его «неизвестного». Разве все леса не кишели «неизвестными», претендующими на звание чемпиона? Предварительное испытание раунда на четыре – ладно, это они еще могут допустить. Но крупную схватку – никогда. Стьюбенер твердо решил, что дебют Юного Пэта состоится в крупной схватке, и благодаря своему престижу ему в конце концов удалось это устроить. После многих проволочек один из клубов согласился дать Пэту Глэндону дебют в пятнадцать раундов с Буйным Келли, на приз в сто долларов. Молодые боксеры обычно принимали имена прежних героев арены, и потому никто не подозревал, что он был сыном великого Пэта Глэндона. Стьюбенер молчал, он приберегал этот сюрприз на закуску.

Наступил вечер борьбы – после месяца ожиданий. Стьюбенер сильно беспокоился. Его профессиональная репутация была поставлена на карту. Юноша во что бы то ни стало должен был взять приз, и Стьюбенер был поражен, увидя, как Пэт, сидевший в своем углу каких-нибудь пять минут, побледнел, здоровая краска сбежала с его щек и сменилась болезненно-желтыми тонами.

– Смелее, мальчик, – сказал Стьюбенер, хлопая его по плечу. – Первый раз всегда страшновато, а тут еще Келли нарочно заставляет нас ждать, чтобы его противник успел хорошенько развинтиться.

– Нет, это совсем не то, – отвечал Пэт. – Это табачный дым. Я не привык к нему, и мне дурно.

Импресарио сразу почувствовал облегчение. Будь человек силен, как Самсон, но если он по каким-либо причинам может заболеть, он никогда не добьется положения в мире призовых боксеров. А что касается табачного дыма, юноша со временем привыкнет к нему – вот и все.

Публика встретила выход Юного Пэта молчанием, но когда Буйный Келли прополз под веревками на арену, его приветствовали громкими криками. Его наружность вполне соответствовала его имени. Это был мужчина свирепого вида, черный, весь обросший волосами, с громадными мускулами. Весил он полных двести фунтов. Пэт с интересом посмотрел на своего противника, но увидел дикую угрожающую физиономию. Их представили публике, и им, по обычаю, пришлось пожать друг другу руки. Едва их перчатки соприкоснулись, Келли заскрежетал зубами, скорчил свирепую гримасу и пробормотал:

– Берегись, парень! – Он грубо оттолкнул руку Пэта и прошипел: – Я тебя проглочу, как щенка!

Движение Келли вызвало общий смех, и все громко и весело старались догадаться, что сказал Келли своему противнику.

Вернувшись в свой угол и ожидая удара гонга, Пэт обернулся к Стьюбенеру.

– Чего это он на меня злится? – спросил он.

– Он и не думает злиться, – ответил Стьюбенер. – Это его обычная манера запугивать противника. Это – словесный турнир.

– Но ведь это не имеет ни малейшего отношения к боксу! – заметил Пэт, и Стьюбенер, бросив на него быстрый взгляд, отметил, что глаза его были такие же кроткие и синие, как всегда.

– Будьте осторожнее, – предупредил импресарио, когда прозвучал гонг к первому раунду, и Пэт встал на ноги. – Он способен наброситься на вас, как людоед.

И действительно, Келли бросился к нему с дикой яростью, словно готовясь его проглотить. Пэт непринужденно и спокойно сделал несколько шагов, выждал подходящий момент, шагнул в сторону и затем ткнул правой рукой в челюсть противника. Потом он, стоя на месте, с любопытством смотрел на все происходящее. Бой был окончен. Келли упал на пол, как раненый бык, и продолжал неподвижно лежать, пока арбитр, нагнувшись над ним, выкрикивал десять секунд в его неслышащие уши. Когда секунданты подошли, чтобы его поднять, Пэт опередил их. Он поднял громадное инертное тело, снес его на руках в угол и передал секундантам.

Полминуты спустя Келли поднял голову и слегка приоткрыл глаза. Он бессмысленно огляделся кругом и хриплым голосом обратился к одному из секундантов:

– Что случилось? Крыша здесь рухнула, что ли?

Глава IV

Хотя общественное мнение считало, что Глэндон обязан своей победой случайной удаче, но Стьюбенеру все же удалось устроить ему матч с Руфом Мэзон. Матч состоялся через три недели в помещении Сиерра-Клуба в Дримлэнд-Ринке. Публика и на этот раз не видала и не поняла, что, собственно, случилось. Руф Мэзон был тяжеловес, известный во всем округе своим умением и ловкостью. Когда прозвучал гонг для первого раунда, оба боксера встретились на середине ринга. Ни один из них не бросился на другого и не начал бокса. Согнув руки и почти соприкасаясь перчатками, они как бы ощупывали друг друга. Это продолжалось секунд пять. Затем внезапно случилось то, что и один из ста зрителей не успел рассмотреть. Руф Мэзон сделал правой рукой финту. Очевидно, это была не настоящая финта, а нащупывание, угрожающая проба возможного удара. В это мгновение ударил и Пэт. Они стояли так близко друг к другу, что кулак Пэта едва прошел расстояние в восемь дюймов. Это был короткий выпад левой рукой, и для его выполнения надо было быстро повернуть плечо. Удар пришелся по подбородку, и пораженные зрители увидели, как ноги Руфа Мэзона подогнулись, и он всем телом рухнул на пол арены. Но арбитр все видел и начал отсчитывать секунды. Пэт снова отнес своего противника в его угол, и лишь десять минут спустя Руф Мэзон смог при помощи своих секундантов подняться и, еле двигая подгибающимися ногами, добраться до своей уборной. Пораженные зрители с недоумением и недоверием разглядывали его походку, когда он двигался по направлению к своей уборной.

– Неудивительно, – заявил Руф одному из репортеров, – что Буйный Келли подумал, не рухнула ли на него крыша.

Когда и Чэб Коллинз был выбит из строя на двенадцатой секунде первого раунда – а бокс был назначен на пятнадцать раундов, – Стьюбенер решил поговорить с Пэтом.

– Вы знаете, как вас теперь называют? – спросил он.

Пэт отрицательно покачал головой.

– Глэндон – с первого удара.

Пэт вежливо улыбнулся. Ему было малоинтересно, как его называют. Прежде чем вернуться в свои любимые горы, ему необходимо было выполнить определенное задание. Он равнодушно выполнял его – вот и все.

– Так не годится, – продолжал импресарио, сопровождая свои слова зловещим покачиванием головы. – Так быстро выводить своих противников из строя нельзя. Вы должны предоставить им больше времени.

– Я приехал сюда, чтобы состязаться, не правда ли? – удивленно спросил Пэт.

Стьюбенер снова покачал головой.

– Дело вот в чем, Пэт. Вам в боксе приходится быть благородным и великодушным. Не подводите остальных боксеров. Наконец, это нехорошо по отношению к публике. Она за свои деньги хочет получить интересное зрелище. Да затем никто не захочет с вами бороться. Вы их всех запугаете. Как хотите вы, чтобы люди шли смотреть на десятисекундный бой? Подумайте: стали бы вы платить доллар или пять долларов, чтобы посмотреть на десятисекундный матч?

Доводы Стьюбенера убедили Пэта, и он обещал давать публике оплаченное ею зрелище; при этом он заявил, что лично он предпочел бы ловить рыбу, чем смотреть на матч хотя бы в сто раундов.

Пока что Пэту не удавалось занять никакого места в мире боксеров. Местные любители бокса смеялись при упоминании его имени. Оно вызывало в их памяти забавные эпизоды его выступлений и замечание Келли о крыше. Никто из них не знал, как Пэт боксирует. Им были неизвестны его дыхание, его выдержка и сила и умение сопротивляться сильному противнику в продолжительном бою. Он пока доказал лишь умение пользоваться «пэнчем» 2   Удар сжатым кулаком.

[Закрыть]и отвратительную склонность к «флюку» 3   Случайный, счастливый удар.

[Закрыть].

Итак, четвертый матч был устроен с Петэ Соссо, португальцем из Бутчертоуна. Соссо был известен только своими ловкими приемами и штуками, какие он выкидывал на арене. Пэту не пришлось тренироваться перед боем. Вместо того он совершил короткое и печальное путешествие в горы и похоронил своего отца. Старый Пэт знал состояние своего здоровья и свое сердце – оно внезапно остановилось.

Молодой Пэт вернулся в Сан-Франциско перед самым матчем и сразу сменил свой дорожный костюм на костюм боксера, но зрителям все же пришлось прождать его минут десять.

– Помните, дайте ему возможность посостязаться, – предупредил Стьюбенер, пока Пэт пролезал под канатом. – Играйте с ним, но играйте серьезно. Дайте ему продержаться раундов десять или двенадцать, а затем уже выводите из строя.

Пэт старался выполнить эти указания, хотя ему очень легко было сразу покончить с Соссе. Гораздо труднее было выдерживать все атаки увертливого португальца и отражать их, не причиняя ему в то же время вреда. Зрелище было очень красивое, и публика была в восторге. Ураганные атаки Соссо, его яростные финты, отступления и нападения требовали большого искусства со стороны Пэта, но все же и ему пришлось слегка пострадать от них.

В перерывах Стьюбенер хвалил его, и все сошло бы гладко, если бы Соссо на четвертом раунде не разыграл бы свой самый эффектный трюк. В одной из схваток Пэт нанес удар в челюсть Соссо, и, к его удивлению, последний опустил руки и, шатаясь, откинулся назад: глаза его блуждали, и ноги подгибались, как у основательно накачавшегося пьяницы. Пэт ничего не понимал. Этот удар не был «нокаутом», а между тем противник его готов был упасть на пол. Пэт тоже опустил руки и удивленно разглядывал шатающегося противника. Соссо откачнулся назад, чуть не упал, затем овладел собой, но снова закачался и как-то боком, слепо ткнулся вперед.

И тут Пэт, в первый и в последний раз за свою карьеру боксера, сплоховал. Он отошел в сторону, чтобы дать падающему с ног противнику пройти. Все еще пошатываясь, Соссо внезапно сделал выпад правой рукой. Удар пришелся Пэту прямо по челюсти с такой силой, что затрещали зубы. Публика разразилась криками восторга. Но Пэт их не слыхал. Он видел перед собой лишь Соссо и его вызывающую усмешку – куда только девалась его слабость. Место, куда пришелся удар, сильно болело, но Пэта гораздо больше оскорблял подвох противника. Ярость, клокотавшая некогда в его отце, поднялась в нем. Он тряхнул головой, как бы сбрасывая с себя боль удара, и выпрямился перед противником. Все это произошло в следующий миг. Соссо попытался сделать финту, Пэт левой рукой нанес удар в солнечное сплетение, а правой одновременно ударил в челюсть. Последний удар настиг рот Соссо еще до того, как он без памяти упал на пол. Доктора с полчаса провозились над ним, чтобы привести его в чувство. На рот пришлось наложить одиннадцать швов, а затем его отправили домой в санитарной карете.

– Мне очень жаль, что так случилось, – сказал Пэт Стьюбенеру. – Боюсь, что я плохо владел собой. Я буду за собой следить на арене. Отец всегда предостерегал меня. Он говорил, что несдержанность заставила его проиграть немало матчей. Я не знал, что я так легко теряю над собой власть, но теперь, когда я это знаю, я сумею держать себя в руках.

И Стьюбенер верил ему. Он дошел до того, что верил своему питомцу на слово.

– Вам нечего волноваться, – сказал он. – Вы ведь всегда являетесь хозяином положения на арене.

– Да, в любую секунду и на любом расстоянии, – подтвердил Пэт.

– И вы можете вывести противника из строя в любую минуту, когда только захотите?

– Да, конечно, могу. Я бы не хотел хвастать. Но это, очевидно, врожденная способность. Глаз всегда показывает мне слабое место противника, я умею использовать его, а чувство времени и расстояния – моя вторая натура. Отец говорил, что это дар свыше, а я думал, что он мне льстит. Теперь, когда я попробовал драться с этими боксерами, я вижу, что он был прав. Он говорил, что у меня мозг и мускулы работают в правильном соотношении.

– В любую секунду и на любом расстоянии? – задумчиво повторил импресарио.

Пэт утвердительно кивнул головой, и Стьюбенер, доверявший ему безусловно, увидел перед собой столь блестящие перспективы, что они могли бы вызвать из могилы Старого Пэта.

– Ладно, не забывайте: мы обязаны доставлять публике за ее деньги интересное зрелище, – сказал Сэм. – Мы с вами будем решать, сколько раундов продлится матч. Следующее состязание у вас будет с Летучим Голландцем. Предположим, что вы продержите его все пятнадцать раундов и выбьете только на последнем. Тогда вы покажете по-настоящему, как вы умеете боксировать.

– Ладно, Сэм, – гласил ответ.

– Это будет для вас испытанием, – предупредил его Стьюбенер. – Вам, может, не удастся выбить его на последнем раунде.

– Слушайте хорошенько! – Пэт остановился, чтобы придать вес своему обещанию, а затем взял в руки томик стихов Лонгфелло 4   Лонгфелло (1807–1882) – знаменитый американский поэт, перенесший английский идиллический романтизм на американскую почву. Его созерцательная поэзия – одна из форм «ухода от жизни» мелкобуржуазной американской интеллигенции 30—40-х годов (в переломный момент начала развития промышленного капитала).

[Закрыть].– Если я его не выбью, то никогда больше не стану читать стихов, а это кое-что да значит для меня.

– Да, конечно! – торжествующе воскликнул импресарио. – Хотя я никак не могу понять, зачем вам вся эта ерунда нужна.

Пэт вздохнул, но ничего не ответил. За всю свою жизнь он видел лишь одного человека, интересовавшегося поэзией, и это была как раз та рыжая учительница, от которой он искал спасения в лесах.

Глава V

– Куда это вы? – удивленно спросил Стьюбенер, глядя на часы.

Пэт, положив руку на ручку двери, остановился и повернулся к нему.

– В Академию наук, – сказал он. – Сегодня вечером один профессор прочтет лекцию о Броунинге, а Броунинга без посторонней помощи понимать очень трудно. По временам мне кажется, что мне следовало бы посещать какие-нибудь вечерние курсы.

– Но, черт побери, Пэт! – в ужасе воскликнул Стьюбенер. – Сегодня вечером ваш матч с Летучим Голландцем.

– Я знаю. Но мне на арене нечего делать до половины десятого или до без четверти десять. Лекция кончится в девять часов пятнадцать минут. Если вы хотите, то, для верности, можете заехать за мной на машине.

Стьюбенер беспомощно пожал плечами.

– Вам нечего беспокоиться, – убеждал его Пэт. – Отец обычно говорил, что хуже всего приходится в часы перед состязанием и что нередко боксеры теряли, потому что в эти часы вынужденного безделья, раздумывая и беспокоясь, только падали духом. Что ж, вам никогда не придется из-за меня волноваться. Вам, собственно, следовало бы радоваться, что я в состоянии идти слушать лекцию.

И позже, вечером, наблюдая великолепное зрелище пятнадцати раундов бокса, Стьюбенер неоднократно усмехался при мысли, что подумали бы все эти любители бокса, если бы узнали, что этот восхитительный призовой боксер приехал сюда, на матч, из Академии наук, с лекции о Роберте Броунинге.

Летучий Голландец был молодой швед, отличавшийся необыкновенной любовью к боксу и феноменальной выносливостью. Он никогда не отдыхал, всегда готов был перейти к нападению, и наступал, и боролся от гонга до гонга. Его руки взлетали в воздухе, словно цеп, а в обхвате он выдвигал плечи, и едва ему удавалось освободить руку – наносил удар. Это был ураган от старта до финиша 5   Старт – момент начала состязания; финиш – последняя, решающая часть спортивного состязания.

[Закрыть]– этим он и заслужил свое прозвище. Ему недоставало лишь чувства времени и расстояния. Все же он был победителем во многих состязаниях, потому что из дюжины или более ударов один все же достигал противника. Пэту приходилось стараться – он хорошо помнил, что не должен выбивать противника до пятнадцатого раунда. Хотя ему удавалось избегать серьезных повреждений, он не мог оградить себя от этих неустанно взлетающих перед ним перчаток. Но это была хорошая тренировка, и он по-своему наслаждался этим поединком.

– Что ж, можете вы его выбить? – шепнул ему на ухо Стьюбенер в минутный перерыв после пятого раунда.

– Конечно, – был ответ.

– Вы знаете, до сих пор еще никому не удавалось его нокаутировать, – предупредил его Стьюбенер раунда через два.

– Боюсь, что мне придется поломать суставы в таком случае, – улыбнулся Пэт. – Я знаю свой удар и знаю, что что-нибудь должно разбиться. Не пострадает он – значит, пострадают мои суставы.

– Как вы думаете, удастся вам его нокаутировать? – спросил Стьюбенер по окончании тринадцатого раунда.

– В любой момент, говорю вам.

– Ладно, Пэт, дайте ему додержаться до пятнадцатого раунда.

На четырнадцатом раунде Летучий Голландец превзошел самого себя. При первом же ударе гонга он ринулся через всю арену к противоположному углу, где Пэт поднимался со своего места. Весь зал разразился криками и рукоплесканиями, все поняли, что Летучий Голландец играет последнюю ставку. Пэт, чувствуя весь комизм положения, забавлялся тем, что встретил эту ураганную атаку пассивным сопротивлением и не сделал сам ни одного выпада. Ни одного удара, ни одной финты, ничего – на протяжении трехминутного яростного нападения. Это была редкостная картина: он лишь изредка закрывал левой рукой склоненное лицо или прикрывал правой рукой живот; по временам он, меняя тактику нападения, защищал обеими перчатками лицо или локтями и руками закрывал середину туловища; он все время двигался, неловко шевелил плечами или, припадая к противнику, парализовал его усилия; не пытаясь бороться и не делая выпадов, он извивался под ураганными атаками противника и градом ударов, падавших с быстротою барабанной дроби на его руки.

Сидящие близко к арене видели всю сцену и оценили ее, но остальные зрители, не разобрав, в чем дело, повскакали с мест, кричали и аплодировали в ложном предположении, что Пэт беспомощен и не в силах защищаться под градом сыплющихся на него ударов. По окончании раунда пораженные зрители опустились на свои места – Пэт, как ни в чем не бывало, спокойно шел в свой угол. От него должно было остаться лишь мокрое место, а ему хоть бы что, точно ничего особенного не происходило.

– Как вам удастся с ним справиться? – взволнованно спросил Стьюбенер.

– В десять секунд, – гласило утверждение Пэта. – Смотрите в оба.

Теперь не могло быть никаких сомнений. Когда ударил гонг, и Пэт вскочил на ноги, все сразу поняли, что в первый раз за матч он будет серьезно бороться со своим противником. На этот счет не ошибался ни один из зрителей. Летучий Голландец, как и все остальные, понял предостережение и в первый раз за свою карьеру боксера заметно волновался при встрече на середине арены. Менее одной секунды они простояли друг против друга. Затем он ринулся на Пэта, и Пэт хорошо рассчитанным ударом поверг его замертво на землю.

С этого матча имя Пэта Глэндона начало приобретать известность. Любители бокса и репортеры занялись им. Летучий Голландец был нокаутирован в первый раз в своей жизни. Его победитель показал себя гением самозащиты. Его предыдущие победы не были случайными. Обе его руки были одинаково сильны. Такой великан, как он, пойдет далеко! По утверждению репортеров, прошло то время, что он тратил свои силы на третьестепенных боксеров. Где Бен Мензис, Рифи Ред, Билл Таруотер и Эрнст Лоусон? Пора им было помериться силами с этим юношей, который показал себя таким замечательным боксером. Где это пропадает его импресарио и почему он не посылает вызова им?

А затем в один прекрасный день пришла и слава; Стьюбенер открыл тайну, что этот боксер был не кем иным, как сыном Пэта Глэндона – Старого Пэта, героя прошлых времен. Его сразу прозвали «Юный Пэт Глэндон», и любители бокса и репортеры толпились вокруг него и восхищались им, поддерживая и рекламируя его изо всех сил.

Начиная с Бэна Мензис и кончая Биллем Таруотером, он вызвал и нокаутировал четырех второстепенных боксеров. Ему пришлось немало попутешествовать для этого – матчи происходили в Гольдфильде, Денвере, Техасе, Нью-Йорке. На это ушли месяцы – нелегко было организовать крупные матчи, да и боксерам приходилось порядочно тренироваться.

В течение двух лет он вызвал и победил человек шесть крупных боксеров, стоявших у подножия лестницы тяжеловесов. На ее вершине прочно утвердился «великий» Джим Хэнфорд, непобедимый чемпион мира. Здесь, на верхних ступенях, восхождение пошло медленнее, хотя Стьюбенер неутомимо посылал вызовы и возбуждал спортивные круги, побуждая боксеров принимать его вызовы. Билль Кинг боролся в Англии, и Глэндон взялся за Тома Харрисона. Для этого ему пришлось отправиться чуть ли не в кругосветное путешествие – и Пэт победил его в День бокса в Австралии.

А капиталы их все увеличивались и увеличивались. Вместо ста долларов, заработанных им на первом состязании, Пэт получал от двадцати до тридцати тысяч долларов за матч, плюс такие же суммы от кинематографических компаний. Стьюбенер, согласно договору, составленному Старым Пэтом, получал свою долю, и оба – он и Глэндон, – несмотря на крупные расходы, быстро богатели. Это происходило, главным образом, благодаря их умеренному и благоразумному образу жизни. Они оба не были расточителями.

Стьюбенера прельщала недвижимая собственность, и его владения в Сан-Франциско и доходные дома были гораздо значительнее, чем мог предполагать Глэндон. Тайный синдикат игроков, ставящих на боксеров, мог бы дать ему точные сведения о размерах Стьюбенеровских владений, – без ведома Глэндона крупные куши один за другим шли в карман его импресарио от кинематографических компаний.

Самой серьезной задачей Стьюбенера было оберегать молодого боксера от проникновения в закулисную сторону дела. Эта задача не была трудна. Не занимаясь деловой стороной бокса, Глэндон ею и не интересовался. Помимо того, куда бы их ни закидывала судьба, Пэт свободное время проводил на охоте и на рыбной ловле. Он редко бывал в обществе людей из мира арены, был известен своей робостью и любовью к уединению и предпочитал посещение музеев или чтение стихов болтовне с профессионалами. Импресарио тщательно натаскивал его тренеров, и они держали язык за зубами и воздерживались от малейших намеков на продажность боксеров. Стьюбенер во всех отношениях становился между Глэндоном и окружающим миром. Даже интервью с Глэндоном происходили в его присутствии.

Один только раз обратились непосредственно к Глэндону. Это было накануне матча с Гендерсоном, и в отдельном коридоре ему шепотом было предложено сто тысяч долларов за поражение. К счастью для предлагавшего, Пэт сдержался и дал ему пройти, ничего не отвечая на его слова. Он рассказал об этом Стьюбенеру, и тот успокоил его.

– Это все шутка. Они хотели поддеть вас. – Стьюбенер отметил про себя, как засверкали синие глаза. – А может, что-нибудь и похуже. Если бы вы поддались на их уловку, они разгласили бы об этом в газетах, и эта сенсация погубила бы вас вконец. Но я не верю этой истории. Теперь такие вещи больше не случаются. Это все сказки, не больше. Это пережитки старых времен. Прежде попадались продажные боксеры, но ни один известный боксер или импресарио не решился бы проделать таких штук в наше время. Эх, Пэт, люди, занимающиеся боксом, так же чисты и честны, как профессиональные игроки в бейсбол; ничего на свете не может быть чище и честнее бокса.

И произнося эти слова, Стьюбенер в глубине души отлично знал, что следующий матч с Гендерсоном продлится не менее двенадцати раундов – так было обещано кинематографической компании – и не дольше четырнадцати раундов. Более того, он знал, что ставки были так велики, что Гендерсон был сам заинтересован в том, чтобы не держаться дольше четырнадцатого раунда.

К Глэндону больше не обращались, и он выбросил всю эту историю из головы. Теперь он проводил целые дни за цветной фотографией. Это было его последним увлечением. Он любил картины, но сам писать не мог – и нашел компромисс в цветной фотографии. Он повсюду таскал за собой чемоданчик, набитый книгами по интересовавшему его предмету, и проводил долгие часы в темной комнате, занимаясь проявлением снимков. На свете еще не бывало крупных борцов, уделявших так мало внимания своим профессиональным интересам. Ему не о чем было разговаривать с боксерами и людьми, близко стоящими к боксу, и они его признали человеком угрюмым и необщительным. Репутация, созданная ему газетами, отличалась не только преувеличением, но и полным непониманием его характера. В изображении репортеров он являлся тупоголовым животным, могучим быком, лишенным человеческих чувств и разума; один из неоперившихся репортеров окрестил его «Первобытным зверем». Прозвище привилось. Остальная газетная братия с восторгом его подхватила, и с тех пор имя Глэндона никогда не появлялось в печати без прозвища. «Первобытный зверь» – нередко стояло в заголовке или под фотографией крупными буквами и без кавычек. Все знали, кто подразумевается под этим прозвищем. Это заставило его еще более замкнуться в себе и развило в нем горькое предубеждение против газетных писак.

Что касается самого бокса – его интерес к нему, вначале вялый и спокойный, теперь усилился. Люди, с которыми ему приходилось теперь состязаться, были сильными противниками, и победа над ними давалась не так-то легко и просто, как его первые победы. Это были опытные бойцы, испытанные ветераны арены, и каждый матч являлся своего рода проблемой. Бывали случаи, когда он не мог нокаутировать их в заранее назначенном раунде состязания. Так было с Зульцбергером, немецким гигантом, он собирался «выбить» его на восемнадцатом раунде, но ему это не удалось. То же произошло и на девятнадцатом раунде, и лишь на двадцатом ему удалось вывести его из строя.

Удовлетворение боксом – а оно все усиливалось – сопровождалось более строгой и продолжительной тренировкой. Ничем не отвлекаясь, проводя много времени на охоте в горах, он держался на высоте положения. Его судьба складывалась счастливее судьбы его отца, и несчастные случаи не нарушали его карьеры. Кости его были целы, он ни разу не повредил себе и сустава. И Стьюбенер с тайной радостью отметил про себя, что его юный боксер перестал говорить о возвращении в родные горы после победы над мировым чемпионом бокса – Джимом Хэнфордом.

itexts.net

rulibs.com : Приключения : Природа и животные : III. ПЕРВОБЫТНЫЙ ЗВЕРЬ ВОСТОРЖЕСТВОВАЛ : Джек Лондон : читать онлайн : читать бесплатно

rulibs.com

Читать онлайн "Первобытный зверь" автора Лондон Джек - RuLit

Таков был Пэт Глэндон! Стьюбенера смущал лишь вопрос: был ли Пэт автором этого письма или нет? Он взял письмо с собою в город. «Что сталось с Пэтом Глэндоном?», обращался он, вместо приветствия, ко всем причастным к боксу лицам в то утро. Казалось, никому это не было известно: Некоторые полагали, что он уже умер, но точных сведений никто дать не мог. Заведующий отделом бокса одной из утренних газет просмотрел все анналы и удостоверил, что смерть Пэта Глэндона нигде не была отмечена. Только Тим Донован дал ему руководящую нить для решения этой задачи.

— Ну разумеется, он еще жив, — сказал он. — С чего ему помирать? Такой крепкий парень, да и себя никогда зря не расходовал. Он сколотил себе капиталец и — лучше того — сумел сберечь его и выгодно поместить. Он одновременно держал три кабачка. И здорово заработал на них, когда в один прекрасный день их продал. Да, полагаю, что как раз после этой продажи я и видел его в последний раз. Этому уже лет двадцать будет, а может, и больше. Его жена только что умерла тогда. Он шел к перевозу. «Куда, старина?», — спросил я. «Уезжаю в леса, — отвечал он. — Хватит с меня. Прощай, Тим, мой мальчик». И больше я его с тех пор не видал. Я уверен, что он еще жив.

— Вы сказали, что у него умерла жена, а дети у него были? — спросил Стьюбенер.

— Да, один ребеночек. Он его держал на руках в тот день.

— Это был мальчик?

— Как я могу это знать!

Тогда Сэм Стьюбенер принял окончательное решение, и ночь застала его в пульмановском вагоне, мчавшем его в дикие дебри Северной Калифорнии.

Ранним утром поезд извергнул Стьюбенера на станции Дир-Лик, и ему с добрый час пришлось потоптаться на месте, пока не открылись двери кабачка. Нет, содержатель кабачка ничего не знал о Пэте Глэндоне, никогда не слыхал о нем, и если он и живет в этих краях, то, верно, где-нибудь подальше, в глуши. Не слыхал ничего о Пэте Глэндоне и единственный завсегдатай этого заведения. В гостинице Стьюбенеру также ничего не удалось добиться. Он напал на след, только когда открылись лавка и почта.

— О да, Пэт Глэндон живет в наших краях. Вы должны поехать по направлению к Альпайну, это миль сорок отсюда. Альпайн — стоянка дровосеков. От Альпайна вам придется проехать верхом до Антилоповой Долины и перебраться через перевал к Медвежьему Ручью. Пэт Глэндон живет где-то за этим ручьем. В Альпайне, верно, уж знают, где именно. Да, конечно, с ним живет и молодой Пэт. Лавочник сам видел его. Он года два назад был как-то в Дир-Лике. Старый Пэт лет пять не показывался здесь. Он покупал свои запасы в лавке и платил всегда чеками. Он был уже весь седой. Странный, чудной старик. — Больше лавочник о них ничего не знал, но ребята в Альпайне дадут ему все остальные указания.

Стьюбенер был вполне удовлетворен. Молодой Пэт Глэндон существовал столь же несомненно, сколь и старый Глэндон, и оба они жили где-то в этой глуши. Эту ночь импресарио провел на стоянке дровосеков в Альпайне и ранним утром поднялся по горной тропе к Антилоповой Долине. Он проехал перевал и спустился к Медвежьему Ручью. Он ехал весь день по самой дикой и суровой местности, какую когда-либо видел, и на закате свернул к Долине Пинто. Тропа была настолько крута и узка, что он не раз предпочитал сойти с лошади и идти пешком.

Было одиннадцать часов ночи, когда он сошел перед бревенчатой хижиной. Два громадных охотничьих пса приветствовали его лаем. Затем Пэт Глэндон открыл дверь, бросился ему на шею и ввел его в хижину.

www.rulit.me

Смотрите также

• 
  Первобытные люди на территории сибири
• 
  Как первобытные люди освещали пещеры
• 
  Презентация по культурологии первобытная культура
• 
  Система табу в первобытном обществе
• Предпосылки формирования цивилизации первобытная история
• 
  Обряды первобытных людей 5 класс
• Особенности воспитания в первобытном обществе
• 
  Первобытные охотники и собиратели презентация
• 
  Как первобытные люди приручали животных
• Первобытные собиратели и охотники конспект
• Жизнь первобытных людей проверочная работа