История первобытного общества (Алексеев, Першиц). История первобытного общества алексеев

которой он лежал. Эта техника позволяла более тонко обрабатывать режущий край орудия. К этому же времени относится и изобретение составных орудий — речь идет о пластинках кремня, помещавшихся в прорези на кости, за счет чего получалось орудие, которое можно было использовать в качестве ножа; эта техника получила полное развитие в верхнем палеолите.

Усложнение форм орудий и их большое функциональное разнооб­разие сопровождались усложнением и других компонентов материаль­ной культуры. Там, где имелись пещеры, они по-прежнему служили удобными жилищами, причем неандертальцы, как и люди предшест­вующих эпох, предпочитали пользоваться неглубокими навесами или гротами в противовес уходящим на несколько десятков метров вглубь и разветвленным пещерам. Но в открытых местах строились и наземные жилища, конструктивно довольно сложные. Такие жилища открыты теперь уже на нескольких стоянках: на стоянке Молдова I в Молдавии каркас жилища, например, был сложен из костей мамонта (неандер­тальцы пережили смену сухого и теплого климата в Европе суровым и холодным, и последние десятки тысяч лет своего существования были окружены такими холодолюбивыми формами млекопитающих, как шерстистый носорог и мамонт). Ясно, что охота на этих животных с таким слабым вооружением, какое было у неандертальцев, требовала чрезвычайного мужества, мастерства и терпения, знания привычек зверя, была чрезвычайно опасна и невозможна в одиночку. Невозмож­но ее представить себе иначе, чем загонной, наверное, рылись ловчие ямы. Можно полагать, что по аналогии с орудийной деятельностью характер и способы загонной охоты также усложнились и усовершен­ствовались, но обо всем этом мы можем только гадать, так как никаких конкретных данных нет в нашем распоряжении. Пожалуй, можно лишь догадываться, что туши и части туш убитых животных переносились к местам стоянок на значительные расстояния — иначе трудно понять причину очень массивного строения скелета неандертальцев и мощного развития у них мускулатуры: такие особенности могли развиться именно в процессе естественного отбора как адаптивное приспособ­ление, необходимое для переноски тяжестей.

Все сказанное почти целиком отражает состояние наших современ­ных знаний о мустьерской эпохе в Европе. Переходя к характеристике ее на других материалах, мы сталкиваемся с рядом очень сложных и до сих пор не решенных проблем. В первую очередь это проблема плохой изученности: в географических рамках Старого Света немало территорий протяженностью в тысячи километров, с которых неизве­стно ни одного мустьерского памятника. В этих обстоятельствах любая попытка дать картину локального разнообразия культуры неандерталь­ского человека в мустьерскую эпоху выглядит преждевременной, и мы ограничимся лишь некоторыми более или менее бесспорными заме­чаниями о характере мустье в отдельных областях.

Прежде всего отметим, что в Европе локальное своеобразие отдель­ных памятников видно совершенно отчетливо, но оно не группируется ясным образом в какие-то общности более высокого порядка. Иными словами, между соседними памятниками выявляются ощутимые раз­личия, а сходство, наоборот, фиксируется часто в тех случаях, когда между отдельными местонахождениями расстояние достигает несколь­ких сотен километров. Поэтому, когда археологи выделяют так назы­ваемые археологические культуры, т. е. типологически сходные комплексы каменного инвентаря, эти культуры оказываются узколокально приуроченными, их ареал в каждом отдельном случае чрезвы­чайно ограничен. Может быть, ближе к истине те специалисты, которые вообще отрицают в мустьерскую эпоху наличие закономерных разли­чий в технике каменной индустрии, считая, что каждый коллектив неандертальцев развивал свои собственные случайно сложившиеся навыки в обработке камня. Как быть, правда, при подобном подходе с различиями западных и восточных провинций Евразии в ашельское время, различия между которыми, по всей вероятности, реальны? Как уже говорилось, проблема в общей форме далека от своего разрешения.

Выходя за пределы Европы, сразу же укажем на Африку, где совершенно своеобразные и непохожие на европейские формы орудия, характерные для мустьерской эпохи, продолжают существовать и в верхнем палеолите. Мустьерские стоянки Передней и Средней Азии, а также Кавказа дают каменный инвентарь, не уступающий по уровню техники обработки камня европейскому, но менее стабильный по своим формам. Люди мустьерской эпохи, проживавшие в Сибири, изготовляли орудия, среди которых довольно часто встречаются круп­ные экземпляры достаточно архаических форм. То же можно повторить и про Центральную Азию, во всяком случае, те ее части, которые более или менее изучены, например Монголию. Новейшие открытия сред­него палеолита на севере Восточной Азии как будто свидетельствуют о возникновении верхнепалеолитических приемов обработки камня еще в мустьерское время. Совершенно очевидно, что в эпоху среднего палеолита, т. е. в мустьерскую эпоху, человечество, представленное неандертальцами, благодаря достигнутому уже достаточно высокому уровню культуры, стало развиваться в отдельных областях, разделенных географическими рубежами, оригинальными путями, что составило предпосылку дальнейшей локальной дифференциации в последующие эпохи.2. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА

Праобщина (первобытное человеческое стадо). Историческая ре­конструкция первоначального человеческого общества представляет собой, пожалуй, самую сложную проблему первобытной истории. За отсутствием каких-либо прямых параллелей судить о нем можно только на основе косвенных данных. Это, с одной стороны, наши сведения о стадных взаимоотношениях у обезьян, с другой стороны, некоторые факты археологии и антропологии, а также те факты этнологии, которые с большей или меньшей долей вероятности могут рассматри­ваться как пережитки древнейшего, досапиентного состояния челове­чества. Сопоставление и анализ всех этих данных позволяют составить общее, хотя во многом и гипотетическое, представление об обществен­ной жизни того времени, но, конечно, и оставляют место многочис­ленным неясностям, чисто логическим догадкам, спорным предположениям.

Как уже говорилось, начальную форму организации общества в отечественной науке часто называют «первобытным человеческим стадом». В то же время некоторые ученые считают, что употребление этого термина неправомерно, так как в нем объединены несовместимые понятия — стадный характер взаимоотношений приписывается пер­вобытным человеческим коллективам, следовательно, допускается вульгаризация, биологизация процессов общественного развития. Но это возражение вряд ли основательно. Термин «первобытное челове­ческое стадо» как раз хорошо передает диалектическое своеобразие организации древнейших и древних людей, ее переходное состояние от предчеловеческого стада животных к «готовому», сформировавше­муся обществу. Поэтому, пользуясь здесь, подобно многим другим специалистам, термином «праобщина», мы руководствуемся только тем, что он короче и удобнее.

Какими хронологическими границами датируется эпоха праобщины? Ее начало, очевидно, совпадает с выделением человека из живо­тного мира и образованием общества. Не вызывает никаких сомнений, что с возникновением целеполагающей трудовой деятельности было связано не только изменение отношения человека к природе, но и изменение отношений между членами первоначального человеческого коллектива. Таким образом, начало эпохи праобщины совпадает с появлением вполне осознанно изготовленных и применяемых орудий труда. Конечным рубежом эпохи праобщины было появление на смену ему «готового» человеческого общества—общинного строя. Еще в начале 1930-х годов археологи П.П. Ефименко и П.И. Борисковский предположили, что переход к общинному строю произошел на рубеже позднего палеолита. Новые археологические находки не опровергают этого предположения, но позволяют допустить, что переход от праоб­щины к общине мог произойти и раньше. Следовательно, конец эпохи праобщины совпадает с переходом от раннего к среднему или позднему палеолиту. Новые данные еще требуют осмысления, и здесь мы будем придерживаться прежней синхронизации эпохи праобщины.

Прогрессивное развитие каменных орудий, изменение физического типа самого человека, наконец, то обстоятельство, что общинный строй не мог возникнуть сразу, в готовом виде,— все это показывает, что праобщина не была застывшей во времени единообразной формой. Поэтому часто различают раннюю праобщину древнейших людей и более развитую праобщину неандертальцев. Некоторые ученые даже называют эту более позднюю праобщину неандертальцев особыми терминами («первобытная община» и др.). Однако ни сколько-нибудь общепринятого мнения, ни сколько-нибудь установившейся термино­логии в данном случае не существует.

Праобщина представляла собой, по-видимому, небольшую группу людей. Маловероятно, чтобы большая группа могла прокормить себя при слабой технической вооруженности раннепалеолитического чело­века и трудности добывания пищи. Собирательство требует большой затраты времени, а дает относительно мало пищи, притом чаще всего низкокалорийной; что же касается охоты на крупных животных, уже известной первобытному человеку, то она была сопряжена с большими трудностями, сопровождалась множеством жертв и не всегда была удачной. Таким образом, трудно представить себе, что праобщина состояла больше чем из нескольких десятков, скорее всего из 20—30 взрослых членов. Возможно, такие праобщины иногда объединялись в более крупные, но это объединение могло быть только случайным.

Жизнь праобщины скорее всего не была жизнью беспорядочно передвигавшихся с места на место собирателей и охотников. Раскопки в Чжоукоудяне рисуют картину оседлой жизни на протяжении многих поколений. Об относительной оседлости говорят и многие пещерные стойбища раннепалеолитического времени, раскопанные в разных частях Евразии на протяжении последних 60 лет. Это тем более вероятно, что богатство четвертичной фауны давало возможность длительного пользования кормовой территорией и, следовательно, позволяло занимать удачно расположенные и удобные навесы и пеще­ры под постоянное жилище. Вероятно, эти естественные жилища в одних случаях использовались на протяжении нескольких лет, в других — на протяжении жизни нескольких или даже многих поколений. В установлении такого образа жизни важную роль, несомненно, сыграло развитие охоты.

Роль охоты в развитии праобщины. Трудно сказать, какая из двух отраслей хозяйства древних и древнейших людей — собирательство или охота — была основой их жизни Вероятно, соотношение их было неодинаково в разные исторические эпохи, в разные сезоны, в разных географических условиях. Однако несомненно, что именно охота была более прогрессивной отраслью хозяйства, во многом определившей развитие первобытных человеческих коллективов.

Объектами охоты в зависимости от фауны той или другой области были различные животные. В тропической зоне это были гиппопотамы, тапиры, антилопы, дикие быки и т. д. Иногда среди костей животных, обнаруженных на ашельских стоянках, попадаются кости даже таких крупных животных, как слоны. В более северных районах охотились на лошадей, оленей, кабанов, зубров, иногда убивали и хищников — пещерных медведей и львов, мясо которых также шло в пищу. В высокогорной зоне преимущественную роль в охоте, например у неандертальцев, играла добыча горных козлов, что видно из находок в пещере Тешик-Таш. О размерах охоты в какой-то степени можно судить на основе подсчета костей, найденных на стоянках. Культурный слой многих из них содержит остатки сотен, а иногда даже тысяч животных. Помимо местонахождения в Чжоукоудяне такие большие стойбища ашельского времени были открыты на стоянке Торральба в Испании и в гроте Обсерватории в Италии. В первом из них, например обнаружены костные остатки более 30 слонов, не считая других животных. Правда, эти стоянки были обитаемы на протяжении дли­тельного времени, но тем не менее очевидно, что охота имела немалое значение в жизни их обитателей.

Охоту на крупных животных, особенно на тех из них, которые держатся стадами, трудно представить себе, как уже говорилось, без загонного способа. Вооружение ашельского охотника было слишком слабым, чтобы он мог убить крупное животное непосредственно. Конечно, такие случаи бывали, но их нельзя не рассматривать как исключение, да и то преимущественно при охоте на отставших от стада больных и слабых животных. Как правило же, древнейшие люди могли отважиться на убийство крупных млекопитающих только при загонной охоте. Вероятно, животных пугали шумом, огнем, камнями и, как показывает местоположение многих стоянок, гнали к глубокому ущелью или большому обрыву. Животные падали и разбивались, и человеку оставалось только добить их. Вот почему именно охота, и прежде всего охота на крупных животных, была той формой трудовой деятельности, которая больше всего стимулировала организованность праобщины, заставляла ее членов все теснее сплачиваться в трудовом процессе и демонстрировала им силу коллективизма.

Вместе с тем охота была наиболее эффективным источником получения мясной пищи. Разумеется, животную пищу первобытные люди получали не только от охоты на млекопитающих: так же, как это практиковалось позднее в значительно более развитых человеческих обществах, они ловили насекомых, убивали земноводных, пресмыка­ющихся, мелких грызунов. Но добыча крупных животных давала в этом отношении значительно большие возможности. Между тем, мясо, содержащее важнейшие для человеческого организма вещества — бел­ки, жиры и углеводы, не только было сытной пищей, особенно после обработки его на огне, но и ускоряло рост и повышало жизнедеятель­ность первобытного человека.

Развитие первобытного коллективизма. Выделение человека из жи­вотного мира стало возможным только благодаря труду, который сам по себе представлял коллективную форму воздействия человека на природу. Переход даже к простейшим трудовым операциям мог про­изойти только в коллективе, в условиях общественных форм поведения. Это обстоятельство позволяет утверждать, что уже на самых ранних этапах антропогенеза и истории первобытного общества имело место регулирование в добывании и распределении пищи, в половой жизни и т. д. Этот процесс усиливался действием естественного отбора, который способствовал сохранению именно тех коллективов, в кото­рых сильнее были выражены социальная связь и взаимопомощь и которые противостояли врагам и стихийным бедствиям как монолит­ные объединения.

Уже отмеченное развитие загонной охоты, совместная защита от хищных животных, поддержание огня —все это способствовало кон­солидации праобщины, развитию сначала инстинктивных, а затем и осознанных форм взаимопомощи. В этом же направлении сплочения коллектива действовало и усовершенствование языка, речь о котором будет ниже. Но особенно большой прогресс приходится на заключи­тельный этап существования праобщины — мустьерское время. Имен­но к этому времени относятся первые яркие свидетельства заботы о членах коллектива —неандертальские погребения.

Половые отношения в праобшине. Одной из основных линий борьбы биологических и социальных начал в праобщине были отношения по детопроизводству, или половые отношения. Здесь животные инстин­кты должны были сказаться с особенной силой, а следовательно, и претерпеть сильнейшее давление со стороны развивавшегося общества.

Прежде всего возникает вопрос: как были организованы половые отношения в предшествующем праобщине зоологическом объедине­нии предков человека? Известную, хотя, конечно, далеко не полную аналогию им можно видеть во взаимоотношениях приматов, изучению которых в последние десятилетия было уделено значительное внима­ние. Одни виды современных обезьян, такие, как шимпанзе и горилла, живут парными семьями, другие — так называемыми гаремными семь­ями, состоящими из десятка-другого особей во главе с крупным сильным самцом. Кроме вожака в гаремную семью входят молодые самцы, но обычно они не участвуют в размножении из-за невозмож­ности выдержать соперничество с вожаком. Когда несколько семей объединяется в стадо, каждая из них сохраняет известную обособлен­ность, не исключающую, однако, драк из-за самок.     продолжение

В первую очередь, об этом свидетельствует положение тела погре­бенных, его отношение к странам света. Подавляющее большинство погребений открыты в Европе, Передней и Средней Азии, и все они ориентированы с небольшими отклонениями по линии восток — запад, а отклонения легко объясняются удобством рытья могильной ямы, топографией пещер и т. д., т. е. чисто внешними по отношению к самому погребению обстоятельствами. Такой характер трупоположения безусловно говорит об осознании движения солнца по своей оси и какого-то представления о связи движения светила с покойником. Погребение в пещере Тешик-Таш часто использовалось и используется для доказательства наличия у неандертальца солнечного культа — вокруг погребения в определенном порядке более или менее кругооб­разно были положены рога горного козла, на которого неандертальцы охотились в этой местности. Строго говоря, с археологической точки зрения доказательство этому выглядит довольно слабо, но логически рассуждая, можно высказать предположение, что связь положения покойника с движением солнца является неслучайной и отражает формирование каких-то представлений о связи мира светил с миром мертвых, о центральном положении солнца среди светил и т. д. Каковы же были конкретные формы этих представлений, сейчас трудно сказать.

Но дело, как уже указывалось, не только в положении покойника. Как правило, он лежит в неглубокой яме, вырытой в почве или выдолбленной в каменном полу пещеры, служившей жильем. Вокруг него часто положены каменные орудия. Некоторые археологи полага­ют, что никогда не удастся доказать преднамеренность положения этих орудий покойнику, что это всегда останется в области предположений. Однако подобный скепсис вряд ли оправдан — топографическая связь орудий со скелетом налицо, повторяется много раз, а значит, исключает случайность. Погребальные ямы, в которые покойники положены чаще всего в позе спящих на боку, присыпаны землей и камнями, распола­гаются на периферии пещер, но все же в их пределах. Таким образом, покойник был отодвинут у неандертальцев от мира живых, но не исключен из него, между двумя этими мирами была какая-то связь, о покойнике заботились, а не бросали его, покойнику подкладывали какие-то вещи, возможно, те, которыми он пользовался при жизни, одним словом, существовала какая-то сумма представлений и дейст­вий, из которой как из истока развился культ предков, столь характер­ный для многих обществ первобытности.

Но зачатки какие-то, видимо, весьма аморфные, культа мертвых и небесных светил не составляли изолированного явления в духовной жизни неандертальцев. Весьма вероятно, что они владели начатками магии, как об этом свидетельствуют отдельные наблюдения, сделан­ные во французских пещерах, представлявших собою убежища неан­дертальцев: в них обнаружены какие-то напоминающие животных лепные фигуры, в которые, похоже, бросались камни. Не следы ли это магических действий, направленных на овладение зверем во время охоты? В свете всего сказанного выше о погребениях неандертальцев такое предположение не кажется невероятным. В какой-то мере в связи с этим кругом наблюдений и предложений стоят археологические открытия в пещере Регурду на юго-западе Франции и в пещерах Драхенлох и Петерсхёле в швейцарских Альпах. В альпийских пещерах обнаружены захоронения черепов и костей конечностей медведей — и в том, и в другом случае это не ценные части туши, и поэтому их скопление нельзя рассматривать как мясные запасы. В Регурду кости медведя погребены в каких-то искусственных склепах, сооруженных из камней. За всем этим скрывается какой-то непонятный нам смысл, возможно, отражение одного из магических обрядов.

1970—1990 гг. принесли нам и иную трактовку этих захоронений, касающуюся больше не магических действий, а истоков возникновения изобразительного искусства. Некоторые ученые не без основания считают, что воплощению форм внешнего мира в камне и глине (богатые образцы этого мы застаем в верхнем палеолите) предшество­вала падающая на мустьерскую эпоху стадия так называемого нату­рального макета, т. е. трупа или чучела животного, укрепленного глиной или палками. Над этим чучелом совершались магические обряды. Такой макет — прообраз изобразительного творчества и одновременно предмет магии, он представляет собою каждую перечисленную струк­туру, с которой начинается то и другое. Но сейчас уже появились и непосредственные следы формы деятельности неандертальцев, выхо­дящей за рамки только производственных действий. Очень многие археологи рассматривают в качестве следа такой деятельности камен­ную плитку, найденную в гроте Ла Ферасси во Франции. Вся она покрыта чашеобразными углублениями, похоже, искусственного про­исхождения, а также пятнами и полосами, нанесенными охрой. Но во всем этом трудно уловить какой-то порядок, кроме довольно бесси­стемного чередования сходных элементов; может быть, с этого начи­нается в истории человечества простейший орнамент. Сенсационная находка была сделана в мустьерском культурном слое стоянки близ Тернополя на Украине —кусок кости с отчетливо выполненным на нем силуэтом какого-то животного. Однако многие археологи расце­нивают эту находку скептически, относя ее к более позднему времени.

Глава 3

ЗРЕЛОСТЬ ПЕРВОБЫТНОГО ОБЩЕСТВА: ЭПОХА ПЕРВОБЫТНОЙ ОБЩИНЫ1. ЗАВЕРШЕНИЕ ПРОЦЕССА АНТРОПОГЕНЕЗА

Завершение процесса антропоге­неза и возникновение человека со­временного вида. Эволюция семей­ства гоминид на протяжении ран­него и среднего плейстоцена созда­ла благоприятные предпосылки для достижения последней ступени этой эволюции — возникновения человека современного вида. Дей­ствительно, уже древний представи­тель рода Homo — неандертальс­кий человек имел все необходимые для интенсивной трудовой деятель­ности органы — большой мозг, по­движную руку, не говоря уже об устойчивой походке и выпрямлен­ном положении. Но, как уже было отмечено, строение его мозга харак­теризовалось наличием ряда при­митивных признаков, а подвиж­ность руки могла быть ограничена, что суживало его возможности в развитии мышления и речи и в усо­вершенствовании техники обработ­ки камня. Поэтому коллектив неандертальцев имел малые потен­циальные возможности в развитии общественных форм жизни.

Наиболее вероятная теория факторов появления человека со­временного вида исходит из преимуществ современного человека перед неандертальским как существа социального. При клинических наблю­дениях над больными было замечено, что хирургические операции, затрагивающие лобные доли, и вообще любые поражения лобных долей приводят к тяжелым нарушениям нервной системы, проявляющимися чаще всего в разрушении тормозящих реакций. Субъект, у которого поражены лобные доли, становится злобным, буйным и непригодным к нормальным условиям человеческого общежития. По мнению Я.Я. Рогинского, интенсивное развитие передних отделов мозга у современ­ного человека в сравнении с неандертальцем как раз и проистекает вследствие того, что обусловленные им социальные качества приобрели огромную роль в эпоху резкого подъема производства и складывания начальных форм родовой организации, какой была эпоха позднего палеолита. Поэтому эта морфологическая особенность выявлялась и сохранялась при переходе от поколения к поколению под влиянием естественного отбора. Увеличение высоты черепной коробки и вы­прямление лобной кости вследствие изменения строения переднего отдела мозга привели в конце концов к уменьшению рельефа лобной кости, т. е. к исчезновению надбровного валика. Возможно, что перестройка черепной коробки оказала какое-то влияние и на пере­стройку лицевого скелета. Наконец, с дальнейшим усовершенствова­нием речи и перестройкой речевого аппарата, протекавшими опять-таки параллельно с развитием производства и социальной орга­низации, связано, по-видимому, образование подбородочного выступа.

Время появления человека современного вида падает на вторую половину позднего плейстоцена и совпадает с началом позднего пале­олита. Во всяком случае до сих пор неизвестны позднепалеолитические стоянки, в которых были бы обнаружены костные остатки неандер­тальского человека. Что же касается находок современного человека с мустьерской индустрией, что более вероятно и теоретически, то они имеются. В частности, такая находка была сделана в 1953 г. в Крыму А.А. Формозовым, где скелет мальчика современного типа, характери­зовавшийся наличием лишь двух - трех, да и то слабовыраженных примитивных признаков, был обнаружен в позднемустьерском слое. В археологической и геологической литературе в связи с господствовав­шей концепцией глубокой древности Homo sapiens неоднократно описывались многочисленные случаи находок костных остатков совре­менного человека в геологических слоях среднего и даже раннего плейстоцена. Однако все эти описания основываются на наблюдениях, не выдерживающих строгих требований геологической датировки.

Острая дискуссия развернулась и по вопросу о месте формирования человека современного вида. С одной стороны, предполагается, что различные расы современного человека произошли от разных рас неандертальцев, и таким образом весь Старый Свет можно назвать прародиной Homo sapiens. Согласно этой гипотезе, получившей в антропологической литературе название гипотезы полицентризма и сформулированной в 1939 г. работавшим в Китае немецким антропо­логом Францем Вайденрайхом, европеоидная раса сформировалась на базе европейских неандертальцев, негроидная — на базе южных, пре­имущественно африканских, форм неандертальского типа, монголо­идная происходит от потомков синантропа. В пользу этой гипотезы могут быть приведены археологические данные, свидетельствующие о непрерывном переходе нижнепалеолитической культуры в верхнепа­леолитическую везде, где этот переход был изучен сколько-нибудь обстоятельно. Другая гипотеза, получившая название моноцентриче­ской и сформулированная в 1947 г. Я.Я. Рогинским, исходит из отсутствия ощутимых морфологических аналогий между современны­ми расами и расами неандертальцев. Тип современного человека сложился в центре ойкумены, по-видимому, в Передней Азии и Средиземноморье, вследствие интенсивного смешения различных представителей неандертальского типа, проходившего в центре ойку­мены сильнее, чем в ее окрестностях. В качестве аргументов в пользу этой гипотезы можно указать на прогрессивных палестинских неан­дертальцев, найденных как раз в области предполагаемой прародины Homo sapiens, и на их типологическую неоднородность, свидетельст­вующую о резкой смешанности морфологического типа.

В общем, следует сказать, что проблема далека от своего решения. Все же археологически фиксируемый непрерывный переход от раннего палеолита к позднему на всех материках Старого Света и наличие параллелизма в географическом распределении современных рас и различных морфологических форм неандертальского типа склоняют чашу весов скорее в пользу полицентрической гипотезы.

Специфические морфологические особенности ранних позднепалеолитических форм Homo sapiens получают убедительное объяснение с точки зрения обеих гипотез и не помогают сделать выбор между ними. Так, сильное выступание носа сближает верхнепалеолитических людей Западной и Восточной Европы с современными представителями европеоидной расы; широкий нос, выступание лица вперед в одина­ковой степени характерны как для древних, так и для современных представителей негроидной расы; наконец, уплощенность лица, столь характерная для современных монголоидов, может быть отмечена и на позднепалеолитических черепах с территории Китая. Этот факт, каза­лось бы, может рассматриваться в качестве доказательства полицент­рического происхождения современного человека и его рас. С другой стороны, для всех верхнепалеолитических черепов, на каком бы из материков Старого Света они ни были обнаружены, характерен ком­плекс признаков, сближающих их между собой и позволяющих утвер­ждать, что типологическая неоднородность позднепалеолитического человечества была меньше, чем современного,— явный аргумент в пользу моноцентрической гипотезы. К числу этих признаков относятся широкое низкое лицо, низкие орбиты, удлиненная форма черепной коробки. Все они придают позднепалеолитическим черепам своеоб­разный морфологический облик, отмечаемый обычно в антропологи­ческой литературе как пример «дисгармонического» соотношения между размерами лицевого скелета и черепной коробки. Возможно, оно отражает неполную завершенность процесса формирования мор­фологического типа современного человека на ранних этапах его истории.

Расогенез. Расширение первоначальной ойкумены способствовало расовой дифференциации. Находки черепов позднепалеолитических людей говорят о том, что основные особенности главных расовых делений человечества, существующих в настоящее время, уже были выражены в эпоху позднего палеолита достаточно отчетливо, хотя, по-видимому, все же меньше, чем в настоящее время. Они более или менее точно совпадали с границами материков. Европеоидная раса сформировалась преимущественно в Европе, монголоидная — в Азии, представители негроидной расы населяли Африку и Австралию. Иск­лючение составляли пограничные зоны — Средиземноморье, где на европейском побережье встречались представители негроидный расы, а на африканском — европеоидные группы; Кавказ и Средняя Азия, заселенные преимущественно представителями европеоидной расы; Южная и Юго-Восточная Азия, где негроиды смешивались с монго­лоидами и европеоидами. Таким образом, в образовании морфологи­ческих различий между тремя большими расами человечества, или, как принято говорить в антропологии, расовых различий первого порядка, основная роль принадлежала, по всей вероятности, двум факторам — приспособлению к среде, несомненно различавшейся на разных мате­риках, и изоляции на обширных пространствах целых материков в результате достаточно резких естественных рубежей между материками.

Приведем некоторые соображения о приспособительном значении расовых признаков.

Классические представители негроидной расы имеют очень темную кожу, курчавые волосы, очень широкий нос, толстые, как бы вывер­нутые, губы. Этот комплекс признаков представляет собой пример удачного физиологического приспособления к тем условиям среды, в которых живут негроиды и которые в первую очередь характеризуются очень высокой температурой и большой влажностью. Европейцы в условиях тропического климата, как правило, чувствуют себя плохо и быстро заболевают вследствие изнурительного воздействия жары и влажности воздуха, коренные же жители Африки чувствуют себя в этом климате превосходно. Объяснение этого обстоятельства заключается в том, что последним, так же как и австралийцам, помогают сохранять хорошее самочувствие перечисленные особенности их морфологии. Темный цвет кожи образуется у них благодаря наличию в покровных слоях кожи меланина — особого пигмента, предохраняющего кожу от ожогов. Он есть и в коже представителей других рас, но в значительно меньшем количестве. Курчавые волосы создают вокруг головы особую воздухоносную прослойку, предохраняющую ее от перегрева. По-ви­димому, этому же способствует и характерная для большинства пред­ставителей негроидной расы большая высота и удлиненная форма черепной коробки, создающие из нее геометрическое тело, в наимень­шей степени, как было показано специальными опытами, подвержен­ное перегреву. Широкий нос с крупными ноздрями и толстые губы с обширной поверхностью слизистой оболочки усиливают теплоотдачу, так же как и большое количество потовых желез на единицу поверх­ности тела, характерное для негроидов.    продолжение

Развитие археологического и палеоантропологического знаний не могло не вызвать к жизни стремления к их обобщению и формулировке каких-то общих гипотез, которые охватывали бы динамику человека и его культуры в целом в рамках первобытности. На разных языках вышли книги, в задачи которых входило систематическое изложение инфор­мации об ископаемых людях, археологии палеолита, о неолитических памятниках и памятниках эпохи бронзы в Европе (сколько-нибудь систематическое описание этих памятников на других материках и сейчас не может считаться достаточным). Но практически ни одна из них не могла претендовать на полный охват разнообразного материала и освещение всех узловых проблем истории первобытного общества на базе археологических и палеоантропологических данных. Исключе­ние составляла вышедшая в 1938 г. книга Петра Петровича Ефименко «Первобытное общество» (к сожалению, не переведенная на европей­ские языки и оставшаяся поэтому неизвестной зарубежному читателю), имевшая и достаточно внушительную фактическую оснащенность, и теоретическую направленность на реконструкцию основных этапов развития первобытных человеческих коллективов. Ефименко довольно широко, хотя и выборочно, привлек этнологический материал, исполь­зуя его под вполне определенным углом зрения—сопоставления этнологически описанных обществ с теми или иными этапами или стадиями в развитии первобытного общества.

Если говорить о концептуальной стороне дела, то в его книге нашла последовательное воплощение широко распространенная в те годы в советской литературе теория стадиального развития первобытного общества, в соответствии с которой оно прошло ряд стадий, на каждой из которых происходило последовательное усложнение социальной организации, имели место технологический прогресс и эволюция физического типа, в пределах каждой стадии совпадали этапы развития орудий труда и физической эволюции самого человека. Разумеется, в •подобном подходе много было от традиционного эволюционизма, и особенно он отражался в жесткой привязке друг к другу культурных и биологических изменений в истории человечества. Стадии питекант­ропов соответствовала нижнепалеолитическая индустрия, шелль и ашель, стадии неандертальцев — среднепалеолитическая, поздний ашель и мустье, вместе с появлением человека современного типа появилась верхнепалеолитическая индустрия, возник родовой строй сначала в материнской, а затем в отцовской форме, возникло искусство. С переходом к неолиту возникло земледелие и скотоводство (собака, похоже, была приручена раньше, в конце верхнепалеолитического времени), была изобретена керамика. При этом не только молчаливо допускалось, но и специально подчеркивалось, что эта линия развития была единственной и всеобщей, через все эти этапы прошло без каких-либо исключений население разных районов земного шара.

Интересным теоретическим достижением тех лет была попытка философского осмысления процесса становления человеческого об­щества, в процессе которой было предложено рассматривать выделение человека из животного мира как скачок, перерыв постепенности, как образование нового качества на базе предшествующих количественных изменений. Другой скачок в соответствии с этой концепцией имел место при окончании процесса становления человека и общества, т. е. при появлении человека современного вида. Второй скачок был таким же перерывом постепенности в философском смысле слова, по своему масштабу значительно меньшим, чем предыдущий. Иными словами, в первом случае речь шла о становлении человеческой сущности в целом, в широком смысле слова, во втором — о становлении уже сложившей­ся человеческой сущности. Концепция эта была доведена до уровня конкретизации антропологом Яковом Яковлевичем Рогинским, кото­рый неоднократно возвращался к ней, оттачивал формулировки и расширял базу ее фактической аргументации.

Общим для схемы Ефименко и ряда других стадиальных схем, предложенных и аргументированных преимущественно в советской литературе, было игнорирование исключительного локального много­образия исторического процесса, что имело право на существование еще даже и в первой трети нашего столетия из-за скудости фактических данных и неясности критериев, с помощью которых можно было отделить случайные вариации от локально-типологических. Но архео­логический материал постоянно накапливался, в орбиту внимания европейской науки входили памятники на Азиатском и Африканском материках, в процессе ознакомления с новыми данными все более становилось ясным, что локальное своеобразие в развитии человече­ской культуры проявляло себя чуть ли не с самых ранних шагов ее становления. В качестве первой реакции на это, а также на первона­чальные монотонные схемы стадиального развития можно назвать книгу американского археолога Халлама Мовиуса «Ранний человек и плейстоценовая стратиграфия в Южной и Восточной Азии», вышед­шую в 1944 г. Он пытался показать различия в каменном инвентаре нижнепалеолитического времени на западе и на востоке Старого Света и полагал, что контакт этих двух относительно независимых ареалов имел место в Индии. Попытка Мовиуса не осталась без возражений, но вне зависимости от направленных против нее критических замеча-68

ний она на долгие годы предопределила направление научных поисков, так как именно после появления книги Мовиуса специалисты стали обращать внимание больше на различия, чем на сходство. Встал вопрос о времени появления и характере локальных различий в материальной культуре, в разработку которого большой вклад внесли русские архе­ологи Сергей Николаевич Замятнин и Александр Александрович Фор­мозов. Первый в 1951 г. выступил с критикой концепции Мовиуса, указав на ее слабые места и на ее фактическую бездоказательность, хотя позже она и получила дополнительную фактическую поддержку. По мнению Замятнина, локальные различия в материальной культуре появляются лишь в верхнепалеолитическое время, и в это время можно выделить три громадные области в пределах первобытной ойкумены — приледниковую европейскую, средиземноморско-африканскую и сибирско-китайскую; эта схема также не встретила полной поддержки, но была несомненным шагом вперед в разработке проблемы. Формозов также аргументировал гипотезу, в соответствии с которой четкие локальные различия проявились лишь в эпоху верхнего палеолита, и разработал локальную типологию для территории европейской части бывшего СССР.

С проблемой времени и характера локальных различий в матери­альной культуре древнего человечества тесно связана проблема архео­логической культуры, которая стала осознаваться в 50-е годы и до сих пор разрабатывается особенно интенсивно в отечественной литературе. Ее разработка не связана с определенными именами, ее разрабатывал и продолжает разрабатывать большой круг исследователей, каждый из которых использует в подавляющей своей части собственные ориги­нальные материалы, но не раз делались попытки подведения итогов, которые пока оставляли неудовлетворенность и не привели к опреде­ленным результатам. Все же эти исследования подвинули вперед истолкование того феномена, который и лег в основу понятия архео­логической культуры, — феномена локального сочетания тех или иных вариаций в технологии обработки орудий, форме глиняной и деревян­ной посуды, мотивах орнамента и т. д. Само понятие таких локальных вариантов культуры возникло еще в 20-е годы в западноевропейской, особенно немецкой, литературе, но тогда эти варианты выделялись по одному какому-нибудь ведущему признаку, скажем, характеру орна­мента на керамике или полировке камня в эпоху неолита, и выделение их поэтому не могло быть достаточно эффективным. Гораздо более операционным стало понятие сочетания культурных признаков, при­уроченных территориально, что и является основным в выделении археологических культур. Их рассматривали под самыми разнообраз­ными углами зрения — социально-экономическим; культурно-исто­рическим, подразумевая под этим реализацию традиций пред­шествующего развития; приспособительно-экологическим, имея в виду культурную адаптацию к определенным условиям географической среды; наконец, этническим, приписывая локальному сочетанию ку­льтурных особенностей принадлежность к какой-то родоплеменной или племенной группе, иногда даже союзу племен или зарождающейся народности. Все это теснейшим образом увязывает археологическое исследование с широким кругом смежных дисциплин, наталкивает на разработку многих теоретических и эмпирических проблем культурогенеза в целом и остается очень перспективным направлением иссле­довательской работы.

Рубеж 50—-60-х годов обозначил начало того процесса, который во многом изменил наши представления о происхождении человека, а значит, и о начале становления первобытного общества. Речь идет о выдающихся открытиях ранних предков человека сначала в Африке, а затем и на других материках (особенно в Восточной Азии, в Китае), хронологически отстоящих от современности на значительно больший отрезок времени, чем ранние австралопитеки, и обозначающих гораздо более ранние фазы человеческой эволюции. Наибольшее число новых находок, которые продолжают входить в науку до сих пор, происходит из Восточной Африки — Танзании, Кении, Эфиопии, где параллельно с обнаружением и описанием находок проводится колоссальная работа по изучению поздней геологии Африканского материка, условий, геологических и палеогеографических, разных местонахождений, ди­намики климата и других природных факторов. Вместе с обнаружением костных остатков новых форм, чему мы обязаны в основном англича­нам Луису и Мэри Лики и их сыну Ричарду Лики, были найдены и древнейшие следы человеческой деятельности — остатки конструк­ций, которые интерпретируются сейчас многими археологами как первичные жилища, и, что еще более важно, каменная индустрия, получившая по месту основного местонахождения наименование олдувейской и представляющая собою наиболее примитивный и первый этап обработки камня. Все эти новейшие достижения не только значительно удревнили историю эволюции самого человека, но и удревнили историю его производственной деятельности, показав, что становление человеческого общества уходит во много более глубокую древность, чем предполагалось до тех пор. А все это в целом, по мнению ученых, раздвинуло хронологические границы человеческой истории, на один-два миллиона лет. В то же время изучение морфологии древнейших ископаемых предков человека показало, как шла эволюция на самой ранней стадии человеческой истории, и конкретизировало самый ранний этап перехода от обезьяньих предков человека к первым людям.

Примерно в то же время началось интенсивное археологическое обследование древнейших человеческих поселений в Передней Азии и долине Нила, которое пролило новый свет на проблему возникно­вения производящего хозяйства. Скотоводство традиционно рассматривалось как более ранняя стадия, чем земледелие, раскопки показали, что эта традиционная точка зрения не соответствует действительности и что на первых порах переход к производящей экономике осуществ­ляется в форме перехода к земледелию со стойловым содержанием небольшого числа прирученных животных. Но еще более разительным оказался возраст производящей экономики: древнейшие находки оку­льтуренных растений и одомашненных животных относятся к 9—10 тысячелетиям до н. э., т. е. практически к самому концу верхнепалео­литического времени и началу мезолита. Очаги возникновения произ­водящего хозяйства в Средиземноморье и Средней Азии развились, как это также выяснилось в процессе конкретных раскопок, под влиянием переднеазиатских импульсов, но в бассейне рек Хуанхэ и Янцзы, а также в Юго-Восточной Азии складывались самостоятельные центры перехода к производящей экономике. Исследование сортового богатства современных культурных растений и многообразия пород домашних животных, осуществленное во многих странах, а у нас производившееся Николаем Ивановичем Вавиловым и коллективом его сотрудников и последователей, позволило вскрыть генетические корни культурной флоры и фауны и реконструировать, в пределах каких конкретно территорий те или иные растения и животные были введены в культуру. А это, в свою очередь, привело к возможности восстановить, какой набор видов использовался в хозяйстве тех или иных коллективов, как и в какой последовательности осуществлялись севообороты, т. е. каковы были системы земледелия и землепользова­ния, в какой мере использовалось искусственное орошение и каковы были его формы, наконец, как осуществлялся выпас скота. На основе этих данных все большее место в современной археологической лите­ратуре занимают разнообразные расчеты освоенных хозяйственных площадей, урожаев, доступных древним коллективам объемов пищевых продуктов, вообще моделирование хозяйственной деятельности. Не­которые археологи называют это направление исследований палеоэко-номикой, но вне зависимости от названия речь, действительно, идет об очень глубоком проникновении в формы хозяйственной деятель­ности, чего мы были лишены еще два-три десятилетия тому назад.

В современной археологии в разных странах возникли различные научные течения —аналитическая археология, этноархеология и т. д., но они имеют малое отношение к реконструкции истории первобыт­ного общества. Гораздо более важно сейчас упомянуть о тех конкретных исследованиях, которые помогают нам понять многообразие форм технического прогресса до образования классов и появления государ­ства. В Передней Азии были открыты заведомо неолитические памят­ники, но без керамики, т. е. бескерамический неолит. Его примерная датировка — 8—7 тысячелетия до н. э. В то же время на Японских островах керамика происходит из слоев, относящихся к 10 тысячелетию до н. э. Геологами-четвертичниками и палеогеографами было много сделано для восстановления очертаний материков и существовавших между ними сухопутных мостов, наличие которых во многом помогает восстановить картину расселения древнейшего человечества из Старого Света. Так были восстановлены основные события заселения Америки из Азии через древнюю Берингию, заселения Австралии, Новой Гвинеи и Тасмании из Юго-Восточной Азии по системе мостов, связывавших Большие Зондские острова. Наконец, громадной важности событием стало применение в 50-е годы геофизических методов в археологии, что в последующем дало возможность получить абсолютные даты для всех отрезков первобытной истории.

Историко-этнологическая реконструкция первобытного прошлого в 20 в. Этнологическая наука развивалась в 20 в. не менее интенсивно, чем первобытная археология и палеоантропология. В дополнение к тому, что уже знала наука 19 в., был собран и частично интерпрети­рован громадный запас новых фактов об обществах, которые в силу своей изолированности не подвергались ранее изучению. В процессе сбора этих фактов значительному усовершенствованию подверглась методика полевого этнологического исследования: была осознана роль наблюдателя и его влияние на информатора, с помощью разработки адекватных вопросников сделана успешная попытка преодоления этого влияния, собираемые данные стали много точнее, что позволило отказаться от многих скороспелых суждений предшествующей эпохи: подобные суждения отражали часто недопонимание исследователей и информаторов, проистекавшее, в частности, и за счет незнания або­ригенных языков. В то же время в 20 в. знание местных языков было осознано как необходимый элемент любой научной полевой этноло­гической работы. Таким образом, реконструкция даже тех явлений, которые были описаны раньше, базировалась на гораздо более полном фактическом фундаменте и поэтому была более точна и объективна.

Преодолевая эволюционизм этнологов 19 и начала 20 столетия, этнологическая наука создала значительное число новых подходов и теоретических концепций, сторонники которых группировались в так называемые школы, которых было несколько в истории этнологии: диффузионистская (англичане Уильям Риверс и Графтон Эллиот-Смит, немец Фридрих Ратцель), школа культурных кругов (Фриц Гребнер, Вильгельм Шмидт), функциональная (англичанин Альфред Радклифф-Браун, работавший в Англии поляк Бронислав Малинов­ский), культурно-историческая (работавший в США немецкий ученый Франц Боас и его многочисленные ученики), социологическая (фран­цузские ученые Эмиль Дюркгейм, Марсель Мосс, Люсьен Леви-Брюль) и ряд других. Нет нужды здесь на них останавливаться, так как они принадлежат истории этнологии, а не истории первобытного общества, хотя в трудах представителей этих школ разбросаны ценные соображения и замечания, касающиеся динамики и происхождения многих общественных институтов. Гораздо интереснее рассмотреть те дости­жения этнологической науки, которых она добилась при изучении отдельных конкретных проблем истории первобытного общества.    продолжение

Ко времени первых этнологических описаний общественного строя наиболее отставших в своем развитии племен ни одно из них уже не сохраняло дуальной организации в ее первоначальном виде, т. е. не состояло только из двух групп. С ростом народонаселения последние поделились на несколько новообразований. Однако дочерние группы не порвали связи между собой и продолжали составлять две особые половины племени, названные Морганом фратриями*. Остатки дуаль­ной организации в виде деления племени на две экзогамные взаимо­брачные фратрии широко прослежены в историческом прошлом многих племен и народов. Так, у австралийцев Западной Виктории существовали фратрии Черного и Белого какаду, у меланезийцев новой Ирландии — Орла-рыболова и Сокола, у бразильских индейцев — Востока и Запада, у ирокезов-сенека —Медведя и Оленя, у селькупов — Кедровки и Орла и т. д. В некоторых случаях, как, например, у ирокезов-сенека, сохранились предания о происхождении всех дочер­них групп от двух первоначальных, названия которых совпадают с названиями фратрий. У ряда народов (меланезийцы, индейцы, обские угры и др.) удалось обнаружить остатки былого хозяйственного, обще­ственного и идеологического единства фратрий.

Еще шире прослеживаются явления, которые многие ученые счи­тают отголосками дуальной организации, у племен и народностей, утративших древнее фратриальное деление, но, возможно, удержавших воспоминание о нем в «четности» своей родоплеменной или сменив­шей ее политической структуры, в генеалогических традициях, мифах и поверьях. Таковы, например, сведения о 4 филах древних афинян, 6 племенах мидийцев, 12 коленах древнего Израиля, 24 племенах огузов, 24 старейшинах гуннов, сведения о 2 «странах» в древних Египте и Перу, 2 правителях в Спарте, Риме и Карфагене и т. п. Таковы же многочисленные легенды о двух прародителях, или «культурных геро­ях»,— Ромуле и Реме у римлян, Санасаре и Багдасаре у армян, Эхирите и Булагате у бурят, Гету-Шабане и Баца-Какове у лезгин и пр. Однако следует иметь в виду, что пережиточная связь таких явлений с древней дуальной организацией все же проблематична. В ряде случаев «чет­ность» социальной или иной структуры могла вызываться и различны­ми другими причинами, в частности дуалистичностью первобытного сознания.

Широкое распространение дуального деления, находимого у наро­дов, совершенно различных по своей этнической принадлежности и уровню развития, свидетельствует о глубокой древности и универсаль­ности дуальной организации. Оно показывает несостоятельность взгля­дов значительного ряда ученых, которые, пытаясь опровергнуть концепцию универсальности дуальной организации, рассматривали ее как один из частных первобытных институтов, связанных с существо­ванием «двухклассового культурного круга» (В. Шмидт, В. Копперс), со случайным соединением двух племен (У. Риверс) или же со стрем­лением иметь двух слабых вождей взамен одного сильного (некоторые этнологи-функционалисты).

Таким образом, казалось бы, что гипотеза о связи экзогамии с упорядочением внутренней жизни праобщины более всего соответст­вует общим логическим соображениям и фактам этнологии. Однако и она уязвима для критики. В последнее время установлено, что даже в животных сообществах существует известная система доминирования, иерархия особей, оставляющая немного места внутренним столкнове­ниям. Проблема возникновения экзогамии остается открытой. Одна из причин этого состоит в том, что при ее решении за отсутствием прямых этнологических сведений приходится обращаться к косвенным данным, к анализу пережитков, а подчас даже ограничиваться чисто логическими доводами. Но возможно, что здесь есть и другая причина: стремление найти одно-единственное достаточное объяснение, в то время как во многих из существующих гипотез содержатся свои рациональные зерна. Так, допустимо предположить, что недостаточно многочисленные популяции пришли к экзогамии из-за отрицательных последствий близкородственных браков, тесно соседствующие между собой группы —для упрочения контактов, а группы с недостаточно эффективной системой доминирования —из-за внутригрупповых конфликтов. Во всех этих случаях установление экзогамии было, разумеется, не сознательным актом, а длительным стихийным процес­сом, в ходе которого пришедшие к экзогамии группы оказывались более жизнеспособными и вытесняли своих соседей. В то же время известную роль мог сыграть и лежащий на поверхности осознанный стимул к экзогамии —действительно широко распространенная табуация крови сородичей.

В отличие от праобщины настоящая община была уже сформиро­вавшимся человеческим обществом. В нем достигли наивысшего раз­вития начала первобытного коллективизма, тесное сотрудничество и спайка общинников, причем, как об этом можно судить по этнологи­ческим аналогиям, отношения родства осознавались как экономиче­ские отношения, а экономические отношения—как отношения родства. Тем самым признание родовых связей получило общественное значение, стало как бы основным конституирующим признаком при­шедшего на смену праобщине нового производственного коллектива.3. СТАДИЯ РАННЕПЕРВОБЫТНОЙ ОБЩИНЫ

Общие сведения. Стадия раннепервобытной общины характеризу­ется простым присваивающим хозяйством так называемых низших охотников, рыболовов и собирателей и соответствующими ему прими­тивными формами общественных отношений. Но ни во временном, ни в пространственном отношении эта стадия не была единообразной. За 25—30 тыс. лет ее существования человечество прошло значитель­ный путь развития и на теперь уже очень обширной области своего расселения создало разнообразные формы производственной деятель­ности.

Прежде всего на протяжении этой стадии наблюдался заметный рост производительных сил. Не менее чем в 3—4 раза расширился ассортимент орудий труда, в том числе особенно эффективных сост­авных орудий. Очень большое значение имело изобретение лука со стрелами, появление которого часто считают гранью между двумя этапами присваивающей деятельности: архаическим и более развитым охотничье-собирательским хозяйством, в ряде районов сочетавшимся также и с рыболовством. Правда, грань эта не универсальна. В Южной Америке, Океании и Юго-Восточной Азии известны охотничьи обще­ства, пользовавшиеся не луком со стрелами, а другим эффективным оружием дальнего действия — духовой стрелометательной трубкой. Все же, как показывают археологические и этнологические материалы, шире всего как усовершенствованное охотничье оружие распростра­нился лук со стрелами, и поэтому в нем со сделанной оговоркой можно видеть важный рубеж между двумя этапами развития присваивающей экономики. Археологически эти два этапа соответствуют эпохам вер­хнего палеолита и мезолита. Немалое значение имели и другие сдвиги в вещественных производительных силах на этой стадии, в частности, приручение собаки, усовершенствование водных транспортных средств, орудий рыболовства (сети и простейшие крючки) и морского зверобойного промысла (гарпуны).

Прогрессировали субъективные производительные силы — произ­водственные навыки человека. Расширились знания о природной среде, накопился производственный опыт, улучшилась организация коллективного труда. Труд был простой кооперацией, т. е. сотрудничеством, не знавшим продвинутых форм общественного разделения труда. Он заключался в совместных трудовых затратах для выполнения более или менее однородных работ и мог принимать различные конкретные формы. Так, при загонной охоте объединялись трудовые усилия отдельных индивидов по отношению к одному и тому же предмету труда, а при охоте на мелкую дичь и собирательстве эти усилия параллельно применялись к различным, но однородным объектам. Конечно, даже такую простую кооперацию не следует понимать упро­щенно. Полной однообразности трудовых операций никогда не было. При той же загонной охоте выделялись опытные организаторы, загон­щики, новички, помогавшие разделывать и нести добычу, и т. д. Постепенное усложнение производственных навыков чем дальше, тем больше требовало хозяйственной специализации. Поэтому существо­вавшее уже в праобщине естественное разделение труда по полу и возрасту получило теперь дальнейшее развитие. Мужчина стал преиму­щественно охотником, а позднее обычно и рыболовом, женщина сосредоточилась на собирательстве, на домашнем хозяйстве, стала хранительницей очага. Дети и старики помогали трудоспособным членам общины. Старики, кроме того, обычно являлись хранителями коллективного опыта и активно участвовали в изготовлении орудий труда. Подобное разделение функций вело к росту производительности труда всего коллектива.

Значительной стала также пространственная вариативность в про­изводственной деятельности. Ведь в первобытности человек в несрав­ненно большей степени, чем позднее, зависел от природных условий. Отметим только наиболее разительные различия, связанные с особен­ностями природной среды. У общин, живших в умеренных, а тем более в северных широтах, собирательство, видимо, играло меньшую роль, чем у общин субтропических и тропических широт. У первых ассор­тимент каменных орудий обычно был шире, у вторых — ограниченнее, так как наряду с камнем широко применялись дерево и бамбук. Первые создали долговременные искусственные коллективные жилища, вто­рые чаще обходились без них. И т. д., и т. п.

Стадия раннепервобытной общины — время существования чело­века современного вида, и для ее исторической реконструкции широко применяют наряду с археологическими материалами этнологические аналоги. Это — коренное население Тасмании и Австралии, аэта Фи­липпин, семанги и часть сеноев Малакки, лесные андаманцы и ведды Шри-Ланки, бушмены пустыни Калахари, часть эскимосов, огнезе­мельцы и некоторые другие племена Южной Америки. Правда, все это, как правило,—племена мезолитического облика, но в культуре многих из них сохранились и верхнепалеолитиче­ские традиции. Это в ряде случаев позволяет ис­пользовать сведения по ним для исторической реконструкции стадии в целом.

Подъем производительных сил и расширение первоначальной ойкумены. С появлением человека современного вида мы вступаем в эпоху заключи­тельного этапа развития палеолитической камен­ной техники — эпоху верхнего палеолита. Эта эпоха по сравнению с эпохой среднего палеолита, или эпохой мустьерской культуры, характеризует­ся значительным подъемом производительных сил, выразившимся не только в росте численности человеческих коллективов и расширении возмож­ностей овладения природой, но и в значительном усовершенствовании технологии, т. е. в улучшении самой техники обработки камня и разнообразии и специализации изготавливаемых орудий труда.

В распоряжении современной науки отсутствуют пока сколько-ни­будь надежные данные для определения численности древнейшего человечества в разные эпохи его развития. Поэтому основанием для утверждения о численности человечества более являются общие сооб­ражения и число и размеры верхнепалеолитических поселений, чем конкретные данные. В целом верхнепалеолитическая ойкумена гораздо больше насыщена памятниками, исчисляемыми тысячами, чем среднепалеолитическая и тем более нижнепалеолитическая. Разумеется, и памятники эти сохранились лучше, но увеличение их числа на порядок не может не отражать увеличение численности и плотности населения в эпоху верхнего палеолита, хотя конкретные цифры для характери­стики этих параметров остаются неизвестными.

Повышение уровня орудийной оснащенности человечества в это время имеет своей причиной изобретение новой техники обработки камня. С типичного для мустьерской культуры дисковидного нуклеуса пластины скалывались под углом, они были бесформенны и грубы, и толщина и особенно ширина их были неодинаковы. Для получения пластин в эпоху верхнего палеолита использовался так называемый призматический нуклеус, т. е. каменная заготовка достаточной высоты и правильной формы, с которой пластины скалывались по всей ее длине. В результате эти пластины имели строго правильную форму и достаточно равномерную толщину и ширину по всей своей длине. Эти пластины служили заготовками, которые с помощью разнообразных типов боковой и концевой ретуши превращались в подлинные орудия — проколки, шилья, концевые скребки, ножевидные пластинки и т. д. Широкое использование дерева и кости, материалов мягких и подат­ливых, позволяло в большом количестве получать составные орудия, вставляя специально подготовлен­ные ножевидные пластинки в прорезанные в дереве и кости пазухи или привязывая высушенными жилами или веревками растительного происхождения камен­ные наконечники копий или колуны к деревянным и костяным рукояткам.

Все это резко усилило убойную силу орудий и добычливость охоты. Для верхнепалеолитического времени типичны долговременные стойбища, исполь­зовавшиеся, по-видимому, по нескольку десятилетий: такие стойбища открыты во Франции, Чехии, на территории европейской части бывшего СССР. Толь­ко их использованием на протяжении нескольких десятилетий и можно объяснить огромные скопления в их культурном слое остатков сотен и тысяч крупных животных —лошадей, бизонов и даже мамонтов. Яс­но, что охота была облавной, в противном случае невозможно было бы объяснить ее эффективность, но по отношению к ее конкретным формам, к сожале­нию, приходится повторить то же, что было сказано выше о загонной охоте ранне- и среднепалеолитического времени: мы ничего не знаем об этих конкрет­ных формах, можем предполагать только, что при загоне использовался огонь, возможно, какие-то шумовые эффекты, чтобы напугать живо­тных, которые жались к каким-то обрывам или оврагам, может быть, специально вырытым ловчим ямам или открытым пространствам с врытыми в них заостренными кольями. Так или иначе продуктивность охоты и обилие добычи снабжали верхнепалеолитического человека всем необходимым для поддержания жизни в условиях перехода от мягкого и теплого климата последней межледниковой эпохи к суровым условиям эпохи последнего оледенения, на которую падает завершение верхнего палеолита: пищей, шкурами для покрытия жилищ и изготов­ления одежды.

В горных местностях с развитым карстом верхнепалеолитические люди продолжали использовать под жилища пещеры, теперь уже не только навесы, но и достаточно глубокие пещеры с разветвленными внутренними ходами. В Испании, Франции, Швейцарии, Австрии, на Балканском полуострове, в Крыму, на Кавказе и в Средней Азии открыты многочисленные стоянки пещерного типа. Но в открытых местностях создавались жилища, иногда достаточно обширные и поэ­тому явно коллективные, с несколькими очагами и достигавшие длины в 35 и ширины в 15 м. Каркасом им служили кости крупных животных, покрытием — ветви и шкуры. Вырывались и неглубокие землянки, иногда достигавшие больших размеров —до 200 кв м. Вполне очевидно, что потолок в таких крупных землянках должен был укрепляться во избежание обвала длинными жердями, изготовление которых свиде­тельствует еще об одной стороне производственной деятельности верхнепалеолитических людей. Очевидно и другое — подобное жили­ще должно было иметь отверстие в крыше для свободной циркуляции воздуха и выхода дыма. В общем, человек эпохи верхнего палеолита научился хорошо защищать себя от непогоды и перешел к определен­ной оседлости, так как конструирование жилища не могло не требовать больших затрат труда и поэтому использовалось долговременно. Но и покидая жилище, человек был, по-видимому, уже защищен от дождя и холода. Обилие в каменном инвентаре верхнепалеолитических сто­янок шильев и иголок, в том числе и иголок с ушками, говорит об изобретении шитья. Шитье это было, конечно, грубым, в качестве ниток использовались специально приготовленные сухожилия или растительные волокна, но так или иначе все это дает возможность предполагать наличие у верхнепалеолитического человека простейшей одежды из шкур животных.    продолжение