История современного города Афины.

Древние Афины
История современных Афин

Читать онлайн "Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)" автора Малявин Владимир Вячеславович - RuLit - Страница 1. Гибель древней империи малявин

Читать онлайн "Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)" автора Малявин Владимир Вячеславович - RuLit

Владимир Малявин

Империя ученых

Возвратно-поступательное чтение: символ и историческая реальность в дискурсе Владимира Малявина

Вот что я имею в виду, говоря о возвратно-поступательном чтении этой книги известного китаиста и философа, взирающего на дела мира сего из своего западно-восточного расщепа. О многом, что представлено в «Империи ученых», Владимир Малявин писал до и сразу после перестроечных времен в гуманитарно-академической манере, причудливо сплавившей в себе просвещенческие интонации российской исторической и филологической традиции – с сублимированными элементами формационного анализа производительных сил, производственных отношений, общественного сознания и идеологии. Затем стали появляться многочисленные переводы и изыскания в области духовной культуры Древнего и средневекового Китая, в которых наш автор щедро делился плодами своих ученых трудов. И шаг за шагом оттачивал собственные концепции символической типизации потоков жизненного опыта, символической сообщительности, даосского и конфуцианского умного делания традиции, цельного символического и, одновременно, морально-ценностного строя «большого тела» китайской цивилизации. Впрочем, термин «концепция» слабо передает своеобразие малявинской мысли: чтобы почувствовать его вполне, не лучше ли обратиться к неологизму «процепция», намекающему как на рецептивное схватывание уникальной цельности культуры/цивилизации, так и на проактивное распространение свойственной им антропологической модели духовно-практического опыта – на будущее мироразвитие. Вопрошания Малявина о возможном будущем обращены теперь не столько к Дальнему Востоку, сколько к Западу и России, в чем читатель может убедиться, познакомившись с его публикациями в «Русском журнале».

Чтение «Империи ученых» уже потому будет возвратно-поступательным, что в гуманитарно-академическую основу книги Малявина, по умолчанию, вплетены нити символически-толковательные. Причем утком этого плетения стал самообраз автора, предстающего на сцене письма в качестве живого носителя «антропологем», извлеченных им из символической цельности традиционной культуры Китая. Именно их оспособленное усвоение, на мой взгляд, и обеспечивают символическую достоверность и, если угодно, семантическую эффективность его умудренного личным опытом письма. А заодно – и самоподобие, и неповторимое самодействие автора.

Может статься, возвратно-поступательным это чтение будет не только для читателей, ищущих «путь к себе» в лабиринте современных цивилизационных войн, диалогов и синергий. Его предстоит проделать всякому, кто захочет увидеть, как установка на «реальною» историю, политику и жизнь изменяется с привнесением в работу аналитической и стратегической мысли схем «символического» и «воображающего» мышления. А увидев и оценив, оспособить их в своем цивилизационном контексте, в работе своей мысли и... своего сердца.

Занятие не из легких, но – при приемлющем отношении к креативным возможностям возвратно-поступательного чтения и перепониманию себя – по меньшей мере увлекательное.

Олег Генисаретский,

доктор искусствоведения, руководитель Центра синергийной антропологии ГУ «Высшая школа экономики»

Автор с легким сердцем согласился на второе издание этой книги, впервые увидевшей свет почти четверть века тому назад. За этот очень солидный по современным меркам срок не только в России, но и в мировой науке не появилось новых фундаментальных работ на данную тему. Не было предложено ни новых концепций исторического процесса в древнекитайской империи, ни новых оценок отдельных исторических событий той эпохи. Таким образом, основные положения книги еще не устарели. Лишь в некоторых местах в первоначальный текст внесена незначительная редакторская правка. Кроме того, добавлена глава о классических школах китайской мысли, которая содержит ряд новых оценок и проливает свет на историческую подоплеку идеологических, а отчасти и политических движений в раннеимператорском Китае.

За две с лишним тысячи лет существования императорского Китая немало поколений китайцев были свидетелями внезапного краха огромной державы, еще вчера находившейся в зените своей славы. Такие катастрофы случались настолько регулярно, что китайские историографы традиционно осмысляли историю в категориях «расцвета и упадка» (шэн-шуай) империй. Не может пройти мимо этих катастроф и современный исследователь. Пусть он уже не меряет ими историю и не стремится извлечь из них назидательные уроки. Все же «упадок», или «кризис», империи остаются для него общим определением исторической действительности и в этом смысле – фактом первостепенной важности, многое раскрывающим в исторической судьбе данной цивилизации.

Распад ханьской державы в III в. не только являет собою первый пример гибели жизнеспособного централизованного государства, просуществовавшего четыре сотни лет и ставшего образцом для традиции имперского правления в Китае. Сами обстоятельства этой катастрофы не совсем обычны. Беспрецедентный накал политической борьбы и политической агитации среди верхов общества, с одной стороны, грандиозное религиозное движение и восстание народа – с другой, придают событиям исключительный драматизм.

Впрочем, черты общественной жизни, формы идеологии и нормы культуры, заявившие о себе в тот период, принадлежат уже не столько истории древнекитайской империи, сколько новой, средневековой эпохе. Период заката ханьской династии, обозначившего рубеж между древностью и средневековьем в Китае, определил облик китайского общества и китайской цивилизации на много столетий вперед.

Эта книга посвящена, главным образом, последним десятилетиям царствования ханьского дома. Читатель найдет в ней сведения об основных политических событиях того времени и государственном устройстве позднеханьской империи, еще почти не изученных в китаеведении.

Однако задача автора не ограничивалась описанием политической истории ханьского государства и обстоятельств его гибели. Настоящая книга призвана внести вклад в раскрытие основных противоречий и тенденций исторического процесса в императорском Китае на рубеже древности и средних веков. Это обстоятельство побудило автора отчасти расширить хронологические рамки исследования и одновременно сосредоточиться на наиболее важных в свете поставленной цели проблемах.

Основное внимание уделено эволюции социально-политического строя империи и формированию общественного сознания ее господствующих слоев. Разумеется, эти темы невозможно исчерпать в одной монографии. Они рассматриваются лишь как материал для обоснованных сопоставлений различных срезов исторической действительности. Надеемся, что полученные результаты будут способствовать пониманию своеобразия и общих закономерностей исторического развития Китая.

Решая вопрос о соотношении китайской истории с моделью исторического развития, выработанной на опыте Европы, следует, бесспорно, избегать как поисков некоего универсального эталона, так и насаждения беспорядочного эмпиризма. Реальное единство истории обосновывается диалектически; оно должно быть познано в различиях эпох и цивилизаций. И надо признать, что с течением времени в синологии все явственнее обозначается парадоксальная ситуация: открытие не замечавшихся прежде различий в социально-экономическом строе и культуре отдельных эпох китайской истории отнюдь не облегчило применение в исторической науке о Китае понятия «история» как последовательной смены целостных общественных состояний, которым соответствуют определенный производственный базис и тип мировоззрения. Не случайно в китаеведении до сих пор не появилось ничего подобного таким классическим трудам западной медиевистики, как «Феодальное общество» М. Блока или «Осень средних веков» Й. Хейзенги.

Здесь не место углубляться в анализ различных концепций исторического процесса в Китае. Критерием их истинности должно стать, очевидно, конкретное рассмотрение хозяйственной, общественной и культурной жизни китайской империи, тем более что целые эпохи и фундаментальные аспекты китайской истории остаются практически неизученными, и мы имеем о них в лучшем случае поверхностное представление. И прежде чем давать качественную, формационную оценку общества императорского Китая, не будет ли полезным обратиться к внутренней логике китайской истории, заявляющей о себе в периодическом возрождении и гибели китайской империи?

www.rulit.me

Владимир Малявин - Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)

Период заката Ханьской династии, обозначившего рубеж между древностью и Средневековьем в Китае, определил облик китайского общества и китайской цивилизации на много столетий вперед. Эта книга посвящена главным образом последним десятилетиям царствования Ханьского дома и призвана внести вклад в раскрытие основных противоречий и тенденций исторического процесса в императорском Китае на рубеже древности и Средних веков. Читатель найдет в ней сведения об основных политических событиях того времени и государственном устройстве позднеханьской империи, еще почти не изученных в китаеведении.

Содержание:

Владимир МалявинИмперия ученых

Возвратно-поступательное чтение: символ и историческая реальность в дискурсе Владимира Малявина

Вот что я имею в виду, говоря о возвратно-поступательном чтении этой книги известного китаиста и философа, взирающего на дела мира сего из своего западно-восточного расщепа. О многом, что представлено в "Империи ученых", Владимир Малявин писал до и сразу после перестроечных времен в гуманитарно-академической манере, причудливо сплавившей в себе просвещенческие интонации российской исторической и филологической традиции – с сублимированными элементами формационного анализа производительных сил, производственных отношений, общественного сознания и идеологии. Затем стали появляться многочисленные переводы и изыскания в области духовной культуры Древнего и средневекового Китая, в которых наш автор щедро делился плодами своих ученых трудов. И шаг за шагом оттачивал собственные концепции символической типизации потоков жизненного опыта, символической сообщительности, даосского и конфуцианского умного делания традиции, цельного символического и, одновременно, морально-ценностного строя "большого тела" китайской цивилизации. Впрочем, термин "концепция" слабо передает своеобразие малявинской мысли: чтобы почувствовать его вполне, не лучше ли обратиться к неологизму "процепция", намекающему как на рецептивное схватывание уникальной цельности культуры/цивилизации, так и на проактивное распространение свойственной им антропологической модели духовно-практического опыта – на будущее мироразвитие. Вопрошания Малявина о возможном будущем обращены теперь не столько к Дальнему Востоку, сколько к Западу и России, в чем читатель может убедиться, познакомившись с его публикациями в "Русском журнале".

Чтение "Империи ученых" уже потому будет возвратно-поступательным, что в гуманитарно-академическую основу книги Малявина, по умолчанию, вплетены нити символически-толковательные. Причем утком этого плетения стал самообраз автора, предстающего на сцене письма в качестве живого носителя "антропологем", извлеченных им из символической цельности традиционной культуры Китая. Именно их оспособленное усвоение, на мой взгляд, и обеспечивают символическую достоверность и, если угодно, семантическую эффективность его умудренного личным опытом письма. А заодно – и самоподобие, и неповторимое самодействие автора.

Может статься, возвратно-поступательным это чтение будет не только для читателей, ищущих "путь к себе" в лабиринте современных цивилизационных войн, диалогов и синергий. Его предстоит проделать всякому, кто захочет увидеть, как установка на "реальною" историю, политику и жизнь изменяется с привнесением в работу аналитической и стратегической мысли схем "символического" и "воображающего" мышления. А увидев и оценив, оспособить их в своем цивилизационном контексте, в работе своей мысли и... своего сердца.

Олег Генисаретский,

доктор искусствоведения, руководитель Центра синергийной антропологии ГУ "Высшая школа экономики"

От автора

Введение

За две с лишним тысячи лет существования императорского Китая немало поколений китайцев были свидетелями внезапного краха огромной державы, еще вчера находившейся в зените своей славы. Такие катастрофы случались настолько регулярно, что китайские историографы традиционно осмысляли историю в категориях "расцвета и упадка" (шэн-шуай) империй. Не может пройти мимо этих катастроф и современный исследователь. Пусть он уже не меряет ими историю и не стремится извлечь из них назидательные уроки. Все же "упадок", или "кризис", империи остаются для него общим определением исторической действительности и в этом смысле – фактом первостепенной важности, многое раскрывающим в исторической судьбе данной цивилизации.

Решая вопрос о соотношении китайской истории с моделью исторического развития, выработанной на опыте Европы, следует, бесспорно, избегать как поисков некоего универсального эталона, так и насаждения беспорядочного эмпиризма. Реальное единство истории обосновывается диалектически; оно должно быть познано в различиях эпох и цивилизаций. И надо признать, что с течением времени в синологии все явственнее обозначается парадоксальная ситуация: открытие не замечавшихся прежде различий в социально-экономическом строе и культуре отдельных эпох китайской истории отнюдь не облегчило применение в исторической науке о Китае понятия "история" как последовательной смены целостных общественных состояний, которым соответствуют определенный производственный базис и тип мировоззрения. Не случайно в китаеведении до сих пор не появилось ничего подобного таким классическим трудам западной медиевистики, как "Феодальное общество" М. Блока или "Осень средних веков" Й. Хейзенги.

profilib.net

rulibs.com : Наука, Образование : История : Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.) : Владимир Малявин : читать онлайн : читать бесплатно

Возвратно-поступательное чтение: символ и историческая реальность в дискурсе Владимира Малявина

Олег Генисаретский,

доктор искусствоведения, руководитель Центра синергийной антропологии ГУ «Высшая школа экономики»

От автора

rulibs.com

Владимир Малявин - Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)

Когда в стране много ненужных вещей, народ становится бедным. Когда у народа много острого оружия, в стране увеличиваются смуты. Когда много искусных мастеров, умножаются редкие предметы. Когда растут законы и приказы, увеличивается число воров и разбойников.

"Дао-дэ цзин"

Разрушительное действие рассмотренных тенденций развития позднеханьского общества сказалось наиболее сильно в экономически ведущих районах Гуаньдуна, жизненно важных для государства. Известно, что в середине II в. снабжение северо-восточных окраин империи ежегодно обходилось в 200 млн. монет, которые изымались из налоговых поступлений от Цинчжоу и Цзичжоу [Хоу Хань шу, цз. 73, с. 2б]. Отсюда же вывозилось зерно в западные районы империи, где оно стоило вдвое дороже [Ван Фу, с. 122]. Здесь, на равнине Хуанхэ, пожалуй, впервые в китайской истории явственно обозначился традиционный для Китая путь решения аграрного кризиса посредством интенсификации земледелия при сохранении ручного труда и примитивных форм хозяйствования14. Но предотвратить обнищание деревни, вызванное сокращением сельскохозяйственного производства и ростом демографического давления, таким путем было невозможно. Суждения позднеханьских авторов свидетельствуют об остром аграрном кризисе в Гуаньдуне. В 108 году сановник Фань Чжун, констатируя, что восточные районы полностью истощены, предлагал оставить "богатых людей" на старом месте, а бедняков и разорившихся переселить в южные области [Хоу Хань шу, цз. 32, с. 11а]. Спустя полвека Цуй Ши указывал, что в Цинчжоу, Сюйчжоу, Яньчжоу, Цзичжоу "земли мало, а людей много", и тоже советовал переселить "неспособных прокормить себя", на сей раз на запад [Цюань Хоу Хань вэнь, цз. 46, с. 10б]. О бедственном положении крестьянства в этих плодородных районах свидетельствуют частые упоминания о массовом бродяжничестве и широком распространении инфантицида. В середине II в. Цзя Бяо, будучи правителем Синьси (в области Юйчжоу), обнаружил, что многие бедняки, не имея возможности прокормить новорожденных, умерщвляли их. Цзя Бяо приравнял убийство ребенка к убийству постороннего человека, после чего, с умилением добавляет его биограф, тысячи людей, сохранивших жизнь детям, называли Цзя Бяо их вторым отцом [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 34б]. В 70-х годах II в. правитель Пэй – Ван Цзи, приемный сын евнуха Ван Фу, рубил головы родителям, убивавшим младенцев, и сваливал тела казненных в общую могилу. В данном случае на действия Ван Цзи хронист ссылается как на пример беззакония и жестокостей, чинимых ставленниками евнухов [Хоу Хань шу, цз. 77, с. 16а]. Примечательно, что и Цзя Бяо, и Ван Цзи стремились исправить нравы только устрашением.

Дополнительный свет на обстоятельства кризиса империи проливает борьба крестьянства. О географии и хронологии крупнейших восстаний, упомянутых в источниках, можно судить по следующим данным [Ци Ся, 1962, с. 149-163].

Как видим, подавляющее большинство указанных выступлений приходится на восточные и южные районы империи. Серия восстаний в Шаньдуне при Ань-ди последовала за стихийными бедствиями, постигшими районы нижнего течения Хуанхэ. К 30-м годам крестьянские волнения захватывают южные области, которые остаются их основным очагом в царствования Шунь-ди и Лин-ди. По мнению К. Тады, обратившего внимание на эту особенность географии народных восстаний во II в., выступления в Гуаньдуне и на юге имели разную подоплеку: в первом случае они были вызваны разорением крестьянства в условиях господства "сильных домов", во втором – массовым притоком беженцев-северян и попытками правительства компенсировать сокращение налоговых поступлений от Гуаньдуна за счет населения юга, что оказалось непосильным бременем для относительно неразвитой экономики южных окраин [Тада, 1968, с. 167-173]. Примечательно в то же время, что вплоть до восстания "желтых повязок" почти не наблюдалось крестьянских выступлений в экономически наиболее развитых местностях – столичном районе и полосе Наньян – Жунань. Не значит ли это, что население центра, в отличие от периферийных областей, в целом выигрывало от развития торговли?

Важным новшеством классовых выступлений низов позднеханьского общества явился заметный рост идейной организованности. По сравнению с временами Ван Мана, когда даже "краснобровые" не имели самостоятельной политической программы, в позднеханьских источниках все чаще фигурируют так называемые нечестивые разбойники (яо цзэй), под которыми подразумеваются повстанцы, отвергавшие власть ханьской династии по религиозным мотивам. Так, из 11 восстаний, зарегистрированных в царствование Хуань-ди, семь относились к этой категории. Их предводители, действовавшие в самых разных районах – Цзюцзяне, Гуаньчжуне, Шу, Бохае, Пэй и других, – придавали сакральную значимость антиханьской борьбе и объявляли себя императорами. Широкое распространение религиозной оппозиции во II в. – внушительное свидетельство краха государственного мифа ханьской династии, утратившей ореол святости для массы простого народа. История позднеханьских даосских сект и восстание "желтых повязок", начавшееся, кстати сказать, в урожайный год, указывают на почти полную эмансипацию идеологического фактора от материальных условий жизни в антиханьской борьбе низов.

Социальный и хозяйственный кризис отразился на состоянии армии. После отмены воинской повинности при Гуан У-ди в империи существовали две основные категории войск. К первой относились профессиональные армии, расквартированные в постоянных военных лагерях. То были главным образом части столичного гарнизона. На особом положении находились два отряда дворцовой гвардии: "храбрые как тигры" и "лес перьев". В этих привилегированных отрядах наследственно служили люди из "добрых семейств", а командные посты занимали ставленники "внешних кланов" и евнухов. Гвардейцы не пытались играть самостоятельную роль в дворцовой политике. Когда им приходилось сталкиваться с регулярной армией, они (равно как и их противники) предпочитали выжидать, что станется с их командирами. В этих элитных частях было, по-видимому, немало лиц, неспособных носить оружие, или симулянтов, отказывавшихся воевать. Так, в 162 году, после начала очередного восстания цянов, небоеспособным гвардейцам, которые не смогли выступить в поход и остались в казармах, жалованье было снижено наполовину [Хоу Хань шу, цз. 7, с. 18б].

Ходьба побеждает холод, покой побеждает жару. Спокойствие создает порядок в мире.

"Дао-дэ цзин"

Мрачную картину состояния дел в позднеханьской столичной армии уже после гибели династии нарисовал в своем докладе трону чиновник царства Вэй: "Хотя "храбрые как тигры" и "лес перьев", войска пяти столичных гарнизонов и охранники составляли 10 тыс. человек, служили в них беспутные купеческие сынки и дремучие крестьяне-мотыжники. Несмотря на то что у них имелись военные лагеря, они не знали, как строить укрепления, не обучались искусству владения мечом, редко бывали в деле, и трудно было подготовить их к сражениям. Собирали войска только по тревоге, лишь после ухода армии везли провиант. Бывало так, что, долго стоя лагерем, войска не заводили хозяйства, не приводили в порядок оружие, не создавали запасов продовольствия" [Саньго чжи, цз. 13, с. 18б].

В еще более плачевном состоянии находились полевые армии, набиравшиеся только по случаю. Вот как, например, вербовал свое войско полководец Юй Сюй, посланный в начале II в. на подавление народных волнений на равнине Хуанхэ. Его офицеры, сообщает хронист, "брали тех, о ком узнавали по случаю", причем завербованные делились на три категории: к высшей относились бывалые воины, к средней – "убийцы и грабители", к низшей – те, кто носил траур и не вел хозяйства [Хоу Хань шу, цз. 58, с. 4а].

Ясно, что подобное наспех сколоченное воинство не только не годилось для серьезных кампаний, но порой и само представляло опасность для властей. К примеру, в 165 году регулярные войска в области Цзинчжоу, не получив обещанных наград, взбунтовались и в союзе с местными повстанцами разграбили два областных города [Ци Ся, 1962, с. 153]. В 80-х годах II в. Ин Шао констатировал полную беспомощность правительственных армий и цитировал слова Конфуция: "Вести на войну неподготовленных людей – значит предавать их" [Хоу Хань шу, цз. 118, с. 6а]. Линия пограничных укреплений легко преодолевалась кочевниками, а служба на границе, которую насильно согнанные свободные люди несли вместе с сосланными преступниками, воспринималась в народе как тяжкая каторга. Об этом помимо фольклорного песенного творчества свидетельствуют и некоторые цзюйяньские документы. Табличка, датированная 32 годом, повествует о плачевном положении дел на одной из сторожевых вышек: само сооружение развалилось, о сигнальном огне никто не заботится, приписанные к вышке воины не выходят в дозор, пьянствуют, дезертируют, грабят окрестных жителей [Уцуномия, 1970, с. 9].

profilib.net

Владимир Малявин - Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)

Такого рода попытки уже предпринимались в научной литературе. Ф. Текеи указал на значение симбиоза крупного землевладения, торгового капитала и бюрократии как фактора регулярных социальных катастроф в Китае. Л.С. Васильев, рассмотрев отношения между тем, что он назвал "государственным" и "частнособственническим" секторами в императорском Китае, поставил вопрос о преимущественно циклическом характере исторической эволюции страны. В Японии М. Танигава и его коллеги из Киотоского общества изучения средневековой истории Китая толкуют исторический процесс в Китае в категориях внутренних противоречий общинной организации. Однако все эти поиски имманентной динамики, самобытного ритма китайской истории не выходят пока еще за рамки гипотез и схем, нуждающихся в проверке и уточнении.

Данная книга позволит конкретизировать наши знания исторической эволюции императорского Китая на примере позднеханьского периода, одного из переходных этапов китайской истории.

Как явствует из первых двух глав нашей книги, различные аспекты исторической действительности ханьской империи – организация семьи и местного общества, социальная и экономическая структура и прежде всего политика – были подчинены действию двух исторических тенденций, каждой из которых соответствовал определенный ряд явлений в экономике, политике и культуре. Представляя разные, и даже противоположные, линии общественного развития, эти тенденции были неразрывно связаны между собой, так что было бы неправомерно определять их как раздельные логические сущности.

Третья глава посвящена проявлениям исторической динамики древнекитайской империи в культуре ее служилых верхов, историческому содержанию некоторых основополагающих тем и категорий культуры имперской элиты, главным образом относящихся к самосознанию и самооценке личности.

Главный тезис третьей главы состоит в том, что присущее имперской культуре понимание личности и человеческого удела имело определенные соответствия с отмеченным противоборством двух исторических тенденций как аспектов единой социальной реальности.

В заключительной главе рассматриваются некоторые сдвиги в социально-политическом строе и культуре, связанные с переходом от древности к средневековью.

Разумеется, многие важные проблемы не были, да и в силу их сложности не могли быть подробно освещены в этой книге. Насколько цивилизация императорского Китая была целостна как исторический феномен? Что являлось ее конституирующей основой? Как соотносились в ней общество и государство? Эти вопросы ждут ответа. Помимо всего прочего, их нельзя решить и без изучения обстоятельств кризиса и гибели китайских империй.

Несколько слов об основных источниках, использованных в данной работе.

Позднеханьская династия учредила историографическое бюро, так называемый Восточный павильон, где составлялась официальная хроника империи – "Записки из Восточного павильона о правлении Хань", в окончательном виде выросшая до 100 цзюаней. До нас дошло лишь около четверти ее текста. Однако материалы хроники легли в основу многочисленных сочинений по истории позднеханьской династии, писавшихся частными авторами. До начала V в. появилось более десятка таких трудов. Все они, однако, не получили признания и впоследствии были утеряны. Лишь некоторые из них сохранились в незначительных фрагментах.

Заслуга создания истории позднеханьской династии, получившей впоследствии статус нормативной, принадлежит Фань Е (398-446), ученому южнокитайского царства Сун. Подробный источниковедческий разбор его книги сделан Г. Биленстейном. Фань Е был обвинен в государственной измене и погиб, успев закончить только два основных раздела своего труда – анналы династии и "Жизнеописания" (вместе они насчитывают 100 цзюаней). С XI в. к труду Фань Е стали прилагать в качестве раздела "Трактаты" – материалы из истории позднеханьской династии, составленной историком III в. Сымом Бяо.

Другим важным источником по истории позднеханьской династии является написанная в середине IV в. Юань Хуном и полностью сохранившаяся хроника "Хоу Хань цзи" в 30 цзюанях.

Для изучения истории последних десятилетий позднеханьского периода огромную ценность представляет "Саньго чжи", созданная еще в конце III в. Чэнь Шоу. В середине V в. историк Пэй Сунчжи значительно дополнил книгу Чэнь Шоу, включив в нее в качестве комментария пространные выдержки из исторических произведений того времени, написанных по свежим следам событий.

Историографическим аспектам труда Чэнь Шоу и Пэй Сунчжи посвящено специальное исследование Р. де Креспиньи. В нашей работе частично использованы и материалы других династийных историй, в первую очередь "Хань шу" Бань Гу, "Ши цзи" Сыма Цяня, "Цзинь шу".

Уцелевшие части "Дунгуань Ханьцзи", сочинение Юань Хуна и в особенности "Саньго чжи" содержат немало дополнительных сведений, дающих подчас интересный материал для сопоставления с трудом Фань Е. То же самое до некоторой степени относится к отрывкам исторических и биографических сочинений П-Ш вв., сохранившихся в энциклопедиях и литературных антологиях средневековья: "Бэйтан шучао" и "Ивэнь лэйцзюй" (VII в.), "Чусюэ цзи" (VIII в.), "Тайпин юйлань" (X в.) и др.

Особо следует отметить жемчужину раннесредневековой китайской словесности – сборник "Шишо синьюй", составленный в 30-х годах V в. коллегией ученых под главенством Лю Ицина. Это собрание анекдотов из жизни кумиров ученой элиты с половины II по начало V в. является не только замечательным памятником интересующей нас культурной традиции высшего света тогдашнего Китая, но и вкупе с обширными комментариями Лю Сяобяо (V в.) – ценным историческим источником.

Уникальные сведения по истории Сычуани в I – III вв. содержатся в книге Чан Цзюя "Хуаян гочжи", созданной в IV в.

Династийные истории и прочие виды нарративных источников представляют традицию официального историописания, в которой, разумеется, далеко не все может удовлетворить современного исследователя. Конфуцианские хронисты увлечены историей двора, и взор их редко проникает ниже уездного уровня. Они балуют вниманием немногих "образцовых" представителей бюрократии и, наоборот, замалчивают или тенденциозно изображают роль прочих влиятельных группировок и общественных сил – военных, купцов, евнухов императорского гарема и пр.

Нарочитый лаконизм и назидательность повествования китайского историографа, его готовность пожертвовать прозаическими деталями ради красивого образа, восхищавшие средневековых читателей, у историка наших дней скорее вызывают чувство досады. Нельзя назвать удачными и принятые в китайской историографической традиции приемы классификации материала, заставляющие в поисках сведений об одном и том же событии или лице просматривать как минимум добрую половину династийной истории. В любом случае материал династийных историй носит строго выборочный характер: 400 с лишним человек, удостоившихся биографических справок в книге Фань Е, составляют лишь около 1% штатного чиновничества за время царствования позднеханьской династии.

Недостатки стандартных исторических хроник до некоторой степени компенсируются наличием других видов источников, прежде всего эпиграфических. От позднеханьского периода до нас дошли тексты 314 надписей, выбитых на каменных стелах [Ebrey, 1980, с. 332]. Наиболее многочисленную их категорию (почти 2/3) составляют эпитафии и разного рода славословия. Подавляющее большинство подобных надписей посвящено лицам, нигде более не упомянутым, нередко деятелям чисто локального значения. Поэтому данные эпиграфики представляют особую ценность при изучении семейного уклада, структуры и духовной жизни местной элиты.

В распоряжении исследователей сейчас имеется и большое число документов ханьской эпохи. Множество образцов служебной документации, в основном I в. до н. э., найдено в районе Цзюйянь (Внутренняя Монголия), на линии северных рубежей ханьской империи. Цзюйяньские таблички проливают свет на многие стороны административной практики, экономической и социальной жизни той эпохи. В последние годы ценные документы циньского и раннеханьского времени обнаружены и на южных окраинах древнекитайской империи – в Хубэе и Хунани.

Многое о жизни ханьского общества можно узнать из творчества ученых того периода – их философских, публицистических, литературных произведений.

Наибольший интерес представляют сочинения трех выдающихся политических мыслителей и проницательных свидетелей кризиса позднеханьской империи: Ван Фу, Цуй Ши и Чжунчан Туна. Все трое были обедневшими чиновниками, далекими от большой политики, но выдвигавшими различные проекты политических и экономических реформ. Все они, кроме того, превосходно знали теневые стороны позднеханьской действительности.

Их сочинения – документ первостепенной важности о причинах и факторах краха империи. Но они ценны не только острой критикой позднеханьского режима. С необычайной отчетливостью в них выражена также идейная и политическая программа служилых людей, защищавших основы имперского строя. Цуй Ши известен также как автор "Помесячных указаний для четырех групп народа" – своеобразного наставления по вопросам хозяйства и быта, предназначенного для владельца деревенской усадьбы.

profilib.net

символ и историческая реальность в дискурсе Владимира Малявина

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке RoyalLib.ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматахПриятного чтения! Владимир Малявин

Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)

Владимир Малявин

Империя ученыхВозвратно-поступательное чтение: символ и историческая реальность в дискурсе Владимира МалявинаВот что я имею в виду, говоря о возвратно-поступательном чтении этой книги известного китаиста и философа, взирающего на дела мира сего из своего западно-восточного расщепа. О многом, что представлено в «Империи ученых», Владимир Малявин писал до и сразу после перестроечных времен в гуманитарно-академической манере, причудливо сплавившей в себе просвещенческие интонации российской исторической и филологической традиции – с сублимированными элементами формационного анализа производительных сил, производственных отношений, общественного сознания и идеологии. Затем стали появляться многочисленные переводы и изыскания в области духовной культуры Древнего и средневекового Китая, в которых наш автор щедро делился плодами своих ученых трудов. И шаг за шагом оттачивал собственные концепции символической типизации потоков жизненного опыта, символической сообщительности, даосского и конфуцианского умного делания традиции, цельного символического и, одновременно, морально-ценностного строя «большого тела» китайской цивилизации. Впрочем, термин «концепция» слабо передает своеобразие малявинской мысли: чтобы почувствовать его вполне, не лучше ли обратиться к неологизму «процепция», намекающему как на рецептивное схватывание уникальной цельности культуры/цивилизации, так и на проактивное распространение свойственной им антропологической модели духовно-практического опыта – на будущее мироразвитие. Вопрошания Малявина о возможном будущем обращены теперь не столько к Дальнему Востоку, сколько к Западу и России, в чем читатель может убедиться, познакомившись с его публикациями в «Русском журнале».

доктор искусствоведения, руководитель Центра синергийной антропологии ГУ «Высшая школа экономики»От автораАвтор с легким сердцем согласился на второе издание этой книги, впервые увидевшей свет почти четверть века тому назад. За этот очень солидный по современным меркам срок не только в России, но и в мировой науке не появилось новых фундаментальных работ на данную тему. Не было предложено ни новых концепций исторического процесса в древнекитайской империи, ни новых оценок отдельных исторических событий той эпохи. Таким образом, основные положения книги еще не устарели. Лишь в некоторых местах в первоначальный текст внесена незначительная редакторская правка. Кроме того, добавлена глава о классических школах китайской мысли, которая содержит ряд новых оценок и проливает свет на историческую подоплеку идеологических, а отчасти и политических движений в раннеимператорском Китае.

ВведениеЗа две с лишним тысячи лет существования императорского Китая немало поколений китайцев были свидетелями внезапного краха огромной державы, еще вчера находившейся в зените своей славы. Такие катастрофы случались настолько регулярно, что китайские историографы традиционно осмысляли историю в категориях «расцвета и упадка» (шэн-шуай) империй. Не может пройти мимо этих катастроф и современный исследователь. Пусть он уже не меряет ими историю и не стремится извлечь из них назидательные уроки. Все же «упадок», или «кризис», империи остаются для него общим определением исторической действительности и в этом смысле – фактом первостепенной важности, многое раскрывающим в исторической судьбе данной цивилизации.

Такого рода попытки уже предпринимались в научной литературе. Ф. Текеи указал на значение симбиоза крупного землевладения, торгового капитала и бюрократии как фактора регулярных социальных катастроф в Китае. Л.С. Васильев, рассмотрев отношения между тем, что он назвал «государственным» и «частнособственническим» секторами в императорском Китае, поставил вопрос о преимущественно циклическом характере исторической эволюции страны. В Японии М. Танигава и его коллеги из Киотоского общества изучения средневековой истории Китая толкуют исторический процесс в Китае в категориях внутренних противоречий общинной организации. Однако все эти поиски имманентной динамики, самобытного ритма китайской истории не выходят пока еще за рамки гипотез и схем, нуждающихся в проверке и уточнении.

Несколько слов об основных источниках, использованных в данной работе.

Позднеханьская династия учредила историографическое бюро, так называемый Восточный павильон, где составлялась официальная хроника империи – «Записки из Восточного павильона о правлении Хань», в окончательном виде выросшая до 100 цзюаней. До нас дошло лишь около четверти ее текста. Однако материалы хроники легли в основу многочисленных сочинений по истории позднеханьской династии, писавшихся частными авторами. До начала V в. появилось более десятка таких трудов. Все они, однако, не получили признания и впоследствии были утеряны. Лишь некоторые из них сохранились в незначительных фрагментах.

Заслуга создания истории позднеханьской династии, получившей впоследствии статус нормативной, принадлежит Фань Е (398-446), ученому южнокитайского царства Сун. Подробный источниковедческий разбор его книги сделан Г. Биленстейном. Фань Е был обвинен в государственной измене и погиб, успев закончить только два основных раздела своего труда – анналы династии и «Жизнеописания» (вместе они насчитывают 100 цзюаней). С XI в. к труду Фань Е стали прилагать в качестве раздела «Трактаты» – материалы из истории позднеханьской династии, составленной историком III в. Сымом Бяо.

Другим важным источником по истории позднеханьской династии является написанная в середине IV в. Юань Хуном и полностью сохранившаяся хроника «Хоу Хань цзи» в 30 цзюанях.

Для изучения истории последних десятилетий позднеханьского периода огромную ценность представляет «Саньго чжи», созданная еще в конце III в. Чэнь Шоу. В середине V в. историк Пэй Сунчжи значительно дополнил книгу Чэнь Шоу, включив в нее в качестве комментария пространные выдержки из исторических произведений того времени, написанных по свежим следам событий.

Историографическим аспектам труда Чэнь Шоу и Пэй Сунчжи посвящено специальное исследование Р. де Креспиньи. В нашей работе частично использованы и материалы других династийных историй, в первую очередь «Хань шу» Бань Гу, «Ши цзи» Сыма Цяня, «Цзинь шу».

Уцелевшие части «Дунгуань Ханьцзи», сочинение Юань Хуна и в особенности «Саньго чжи» содержат немало дополнительных сведений, дающих подчас интересный материал для сопоставления с трудом Фань Е. То же самое до некоторой степени относится к отрывкам исторических и биографических сочинений П-Ш вв., сохранившихся в энциклопедиях и литературных антологиях средневековья: «Бэйтан шучао» и «Ивэнь лэйцзюй» (VII в.), «Чусюэ цзи» (VIII в.), «Тайпин юйлань» (X в.) и др.

Особо следует отметить жемчужину раннесредневековой китайской словесности – сборник «Шишо синьюй», составленный в 30-х годах V в. коллегией ученых под главенством Лю Ицина. Это собрание анекдотов из жизни кумиров ученой элиты с половины II по начало V в. является не только замечательным памятником интересующей нас культурной традиции высшего света тогдашнего Китая, но и вкупе с обширными комментариями Лю Сяобяо (V в.) – ценным историческим источником.

Уникальные сведения по истории Сычуани в I – III вв. содержатся в книге Чан Цзюя «Хуаян гочжи», созданной в IV в.

Династийные истории и прочие виды нарративных источников представляют традицию официального историописания, в которой, разумеется, далеко не все может удовлетворить современного исследователя. Конфуцианские хронисты увлечены историей двора, и взор их редко проникает ниже уездного уровня. Они балуют вниманием немногих «образцовых» представителей бюрократии и, наоборот, замалчивают или тенденциозно изображают роль прочих влиятельных группировок и общественных сил – военных, купцов, евнухов императорского гарема и пр.

Их сочинения – документ первостепенной важности о причинах и факторах краха империи. Но они ценны не только острой критикой позднеханьского режима. С необычайной отчетливостью в них выражена также идейная и политическая программа служилых людей, защищавших основы имперского строя. Цуй Ши известен также как автор «Помесячных указаний для четырех групп народа» – своеобразного наставления по вопросам хозяйства и быта, предназначенного для владельца деревенской усадьбы.

Источники ханьской эпохи ставят свои пределы историческому исследованию. Они редко предоставляют материал для всестороннего анализа той или иной проблемы, тогда как данные, могущие служить основанием для социальной и экономической статистики, в них практически отсутствуют. Можно с большей или меньшей степенью уверенности говорить лишь об общих тенденциях развития древнекитайской империи, что, впрочем, не является непреодолимым препятствием на пути к созданию исторического портрета той эпохи. Аналогичным образом тенденциозность традиционной историографии не мешает изучению породившей эту историографию культуры образованных верхов общества.

zadocs.ru