Ключевский В. Боярская Дума Древней Руси. По издания 1902 г. // Allpravo. Ru 2004. Дума в древней руси

В судьбе учреждения, история которого послужила предметом предлагаемого опыта, изучающий встречает много неясного, много неразрешимых пока вопросов; но и в том, что доступно изучению, в чем можно отдать полный исторический отчет, остается много любопытного, возбуждающего живейший научный интерес. Этим, с одной стороны, объясняются недостатки предлагаемого исследования, с другой, оправдывается решимость автора предпринять его, не взирая на встречаемые исследователем затруднения.

С X и до XVIII в. боярская дума стояла во главе древнерусской администрации, была маховым колесом, приводившим в движение весь правительственный механизм; она же большею частью и создавала этот механизм, законодательствовала, регулировала вое отношения, давала ответы на вопросы, обращенные к правительству. В период наиболее напряженной своей деятельности, с половины XV и до конца XVII в., это учреждение было творцом сложного и во многих отношениях величественного государственного порядка, установившегося на огромном пространстве московской Руси, того порядка, который только и сделал возможными смелые внешние и внутренние предприятия Петра, дал необходимые для того средства, людей и самые идеи: даже идея Петра, по крайней мере основные, наиболее плодотворные его идеи выросли из московского государственного порядка и достались Петру по наследству от предшественников вместе с выдержанным, удивительно дисциплинированным политически обществом, руками и средствами которого пользовался преобразователь.

Но эта правительственная пружина, все приводившая в движение, сама оставалась невидимкой для тех, кто двигался по ее указаниям. Боярская дума редко становилась при московских государях не становилась никогда прямо перед обществом, которым она управляла: ее закрывали от этого общества, с одной стороны, ее верховный председатель, князь-государь, с другой, ее докладчик и протоколист, дьяк. Общество видело и слушало государя, мало зная его советников и к нему обращалось оно с своими запросами, его именем и авторитетом покрывались законодательные ответы, внушенные его советниками; приговоры думы, законы доходили до управляемых, как их формулировал думный дьяк и как подчиненное думе ведомство прилагало их к частным лицам или к отдельным случаям. Отсюда трудность уловить правительственную деятельность думы. По существу своему она была законодательным учреждением, устанавливала общие правила, постоянные нормы; но перед нами только практические результаты ее законодательной работы: мы видим эти нормы, насколько они удавались в действительных отношениях жизни, в большинстве случаев знаем эти правила, насколько они отражались в указах, инструкциях, в отельных актах подчиненных думе учреждений. В думу «взносили» свои вопросы и недоумения правительственные органы, с которыми общество имело непосредственное соприкосновение; из думы выносили они приговоры, выражавшиеся в тех актах, которые теперь лежат перед исследователем: но сама она оставалась на своей заоблачной высоте, сокрытая и от общества, и от исследователя; как вырабатывались эти приговоры, какие интересы и мнения боролись при этой работе, того почти никогда не видит исследователь, так в свое время не видело и общество. Столь же неуловимо и политическое значение думы. Люди, появлявшиеся в ней на пространстве восьми веков, князья-государи и их советники, не чувствовали потребности точно определить свои взаимные отношения и закрепить эти определения надлежащим актом; никогда не были точно обозначены и отношения этого совета к низшим подчиненным ему органам управления. В те века политические дельцы не любили задавать себе общего вопроса, как далеко простираются прерогативы верховного правителя, князя-государя, и где начинаются права его советников: политический глазомер и обычай указывали в каждом отдельном случае пределы власти, избавляя обе стороны от трудного дела точной формальной разверстки политических прав и обязанностей. Ко всякому учреждению, подобному нашей боярской думе, мы привыкли обращаться с вопросом, имело ли оно обязательное для верховной власти или только совещательное значение; a люди тех веков не различали столь тонких понятий, возникавшие столкновения разрешали практически в каждом отдельном случае, отдельные случаи не любили обобщать, возводить в постоянные нормы, и не подготовили нам прямого ответа на наш вопрос.

Благодаря всему этому политическая и административная история боярской думы темна и бедна событиями, лишена драматического движения. Закрытая от общества государем сверху и дьяком снизу, она является конституционным учреждением с обширным политическим влиянием, но без конституционной хартии, правительственным местом с обширным кругом дел, но без канцелярии, без архива. Таким образом исследователь лишен возможности восстановить на основании подлинных документов как политическое значение думы, так и порядок ее делопроизводства. В предлагаемом опыте читатель не найдет удовлетворительного ответа на многие вопросы, касающиеся того и другого, и встретит не мало догадок, которыми автор пытался восполнить недостаток прямых исторических указаний.

Благодарнее и любопытнее социальная история думы. В продолжение столетий встречаем в ней людей, которые носят одно и то же звание бояр, думцев князья-государи; но какое разнообразие ролей и физиономий! Русский боярин X в., не то купец, не то воин, хорошо помнивший, что он — варяг, морской наездник-викинг, на славянском Днепре переименованный в витязя и не успевший еще пересесть с лодки на коня, чтобы стать степным наездником, «удалой поленицей»; киевский боярин XI—XII в., вольный товарищ своего князя и подобно ему политический бродяга, нигде не пускавший глубоких корней, не завязывавший прочных связей ни с каким местным обществом; галицкий боярин-крамолник ХIIІ в., старавшийся прочно укрепится в крае, став между князем и простым обывателем, держа в руках того и другого; северный великорусский боярин XIV в., служилый кочевник подобно своим южным предкам, но очутившийся среди множества князей-хозяев, столь непохожих на своих южных предков, не знавший, что делать, как стать между князем, плотно усевшимся в своей вотчине, и между подвижным, текучим населением, и наконец подобно князю принявшийся за землевладельческое хозяйство; новгородский боярин XV в., по-видимому бессильный и покорный перед вечевой сходкой, не раз ею битый и грабленый, но богатый капиталист, крепко державший в своем кулаке нити народного труда и помощи их вертевший вечевою сходкой; московский боярин XVI в., недавно переименовавшийся из удельного князя, жалевший о своем ростовском или ярославском прошлом и недовольный московским настоящим, ни политическим, ни хозяйственным, не знавший, как поладить с своим государем; наконец московский боярин XVII в., смирившийся князь или выслужившийся разночинец, отказавшийся от политических грез XVI в., покорный и преданный своему государю и широкой рукой забиравший нити крестьянского труда: такой ряд фигур проходит перед наблюдателем через боярскую думу в разных краях древней Руси и в разные века ее истории. Каждый из этих типов сообщил свой особый склад и характер боярской думе, в которой он господствовал; но каждый из них отражал в себе склад и характер общества в разных краях Руси и в разные века ее истории.

Так изучение древнерусской боярской думы ставит исследователя прямо перед историей древнерусского общества, перед процессом образования общественных классов.

История наших общественных классов представляет немало поучительного в научном отношении. В ходе их возникновения и развития, в процессе определения их взаимных отношений видим действие условий, похожих на те, какими создавались общественные классы в других странах Европы; но эти условия у нас являются в других сочетаниях, действуют при других внешних обстоятельствах, и потому созидаемое ими общество получает своеобразный склад и новые формы.

В истории общественного класса различаются два главные момента, из которых один можно назвать, экономическим, другой политическим. Первый выражается в расчленении общества согласно с разделением народного труда: тогда классы различаются между собою родом капитала, которым работает каждый, и значение общественного класса определяется ценой, какую имеет тот или другой капитал в народном хозяйстве известного времени и места. Обыкновенно политический момент завершает социальную работу народного хозяйства: господствующий капитал становится источником власти, его операции соединяются с привилегиями, его владельцы образуют правительство, экономические классы превращаются в политические сословия.

В этом порядке явлений политические факты вытекают из экономических, как их последствия. Но можно представить себе исторический процесс, где явления следуют одни за другими в обратном порядке. В стране промышленная культура сделала уже некоторые успехи, труд населения успел до известной степени овладеть силами и средствами местной природы, народное хозяйство уже установилось с некоторой прочностью, когда эта страна подверглась завоеванию, которое ввело в нее новый общественный класс, изменив положение и отношения прежних туземных. Пользуясь правом победы, этот класс берет в свое распоряжение труд побежденного народа. Перемены, какие происходят от этого в течении народно-хозяйственной жизни, являются прямыми последствиями политического факта, вторжения нового класса, который начинает править обществом в силу завоевания. Завоевателям для своего материального обеспечения нет нужды заводить вновь хозяйство в захваченной стране, указывать приемы и средства для эксплуатации ее естественных богатств. Они насильственно вторглись в установившийся экономический порядок, стали с оружием в руках у готового хозяйственного механизма; по указанию собственных потребностей им только нужно переставить некоторые его части, задать ему некоторые новые работы, направить народный труд преимущественно на разработку тех естественных богатств края, обладание которыми они нашли наиболее сподручным и прибыльным. После того у них оставалась бы забота не устроить технически этот механизм, a только обеспечить за собой послушное действие приставленных к нему рабочих рук. Этого обеспечения господствующий класс будет стараться достигнуть политическими средствами, известной системой законодательства, приспособленной к цели организацией сословий, соответственным устройством правительственных учреждений. Все это с течением времени во многом изменит народное хозяйство, вызовет в нем много новых отношений, и все эти новые экономические факты будут следствиями предшествовавших им фактов политических. Думаем, что таким или подобным такому процессом создавались многие государства средневековой Европы, образовавшиеся из провинций Римской империи.

Может показаться, что разница между обоими указанными порядками явлений ощутительнее в их схемах, чем в исторической действительности, что оба они вели к одинаковому историческому результату: вытекали дл политические факты из экономических, или было наоборот — в том и другом случае наступал момент, когда оба ряда фактов начинали действовать вместе, влияя друг на друга, и на их взаимодействии созидался общественный порядок, характер которого зависел от вызванных этим взаимодействием новых сочетаний тех и других фактов, a не от первоначального их хронологического или причинного отношения друг к другу, не оттого, которые из них предшествовали другим и были их источником. Мы думаем напротив, что это первоначальное отношение кладет печать на всю последующую судьбу общества, что характер взаимодействия политических и экономических фактов, все их дальнейшие сочетания во многом зависят от того, которые из них предшествовали другим и были их причиной. Представим себе еще раз ход дела во втором из описанных выше исторических процессов. Cuлa, механически вторгшаяся в общество со стороны или образовавшаяся внутри его и вооруженной рукой захватившая распоряжение народным трудом, становится властью, чтобы мирно пользоваться плодами захвата; с целью обеспечить за собой завоеванные экономическая выгоды она создает такой государственный порядок, посредством которого она, став его движущей пружиной, могла бы распоряжаться народным трудом, не прибегая постоянно к своему первоначальному средству действия, к оружию. Основания государственного устройства, отношения к верховной власти и к другим сословиям при таком ходе дел привлекают к себе заботливое внимание господствующего класса; вопросы государственного права выступают на первый план, составляют самые видные явления в истории общества; частные гражданские отношения лиц, как и их экономическое положение, устанавливаются под прямым влиянием этих вопросов, в прямой зависимости от того, как они разрешаются, a не наоборот,— и это потому, что господствующий класс старается так определить свои политические отношения, чтобы можно было мирно пользоваться экономическими выгодами, приобретенными завоеванием. Таким образом, где политические факты шли впереди, давая направление хозяйственной жизни народа, там история получала, так сказать, боевой характер: вооруженная борьба сменялась борьбой политической, оружие передавало свое дело закону и работа обеих сил, оружия и закона, направлялась к одной цели, к упрочению обладания властью, a властью дорожили потому, что она доставляла обладание народным трудом; под влиянием этой борьбы все отношения обострялись, учреждения и классы получали резкие очертания. Иной характер получала жизнь, когда не политическая сила, захватив господствующий в стране капитал, становилась распорядительницей народного труда, a наоборот господствующий капитал страны, овладев народным трудом, создавал из своих владельцев политическую силу, правительственный класс. Такой ход дела обыкновенно встречаем там, где история начиналась с начала, с первичных процессов общежития, где труд только еще начинал овладевать силами природы и его скудные успехи ни в ком не возбуждали завоевательного аппетита. Влияние на общество приобреталось здесь не оружием или правом и не закреплялось обычными средствами власти, хартиями и учреждениями: люди добровольно отдавались тому, в чьих руках скоплялся капитал, кто давал им хлеб, т. е. средства для работы; действительная власть часто действовала без атрибутов правительственного авторитета, основания общественного порядка не обозначались явственно, не проводились последовательно в практике отношений, формами демократии иногда прикрывалась очень замкнутая и себялюбивая олигархия, вообще факты неполно и неточно отражались в праве.

Который из указанных выше процессов господство-вал в нашей истории, этот вопрос нельзя считать в числе решенных. По отношению к истории нашего общества его можно выразить в такой форме: который из двух моментов, политический или экономический, предшествовал другому в образовании наших общественных классов и всегда ли один и тот же из них шел впереди другого?

Видим, что у нас общество иногда начинало расчленяться по роду занятий, по свойству капиталов, a потом уже сообразно с значением разных капиталов в хозяйстве общества определялось политическое значение разных его классов, распределялись между ними права и обязанности. Довольно последовательно развивался этот процесс в истории Новгорода. Рано освободившись от непосредственного давления со стороны князя и служилой аристократии, этот вольный город усвоил себе формы демократического устройства. Но еще раньше успехи внешней торговли, ставшей главным жизненным нервом города, создали в нем несколько крупных торговых домов, которые были руководителями новгородской торговли и в силу этого сделались потом руководителями новгородского управления, правительственной аристократией, господство которой однако всегда оставалось простым фактом, не сопровождалось отменой демократических форм новгородского устройства. И все общество Новгорода Великого устроилось по образцу его вершины: новгородские сословия были собственно торгово-промышленные разряды, гильдии, политическое значение которых точно соответствовало их торговому весу. Боярство превратилось постепенно в круг главных капиталистов-дисконтеров, которые не столько сами вели торговые обороты, сколько направляли их, ссужая торговцев своими капиталами. Такую же роль играл в местной промышленности следовавший за боярами класс житых людей, капиталистов средней руки. Ниже тех и других стояли купцы, настоящие торговцы или агенты крупных фирм, кредитовавшиеся у бояр и житых людей или действовавшие по их поручениям. Наконец черные люди, ремесленники и рабочие, брали работу и деньги для работы у высших классов. На самом низу социальной лестницы в Новгородской земле помещались классы, дальше всех стоявшие от главного источника богатства и политического значения, именно земцы, мелкие землевладельцы, и смерды с половниками, крестьяне, работавшие на государственных или частных землях: это были сельские, a не городские классы и в политической жизни вольного города они значили гораздо меньше, чем даже городские черные люди; половники являются уже с признаками полусвободных крестьян, приближавшихся к холопам.

В других областях древней Руси исследователь наблюдает другие социальные процессы и притом один на другой непохожие. В нашей истории можно отметить две эпохи, когда потребности внешней обороны вызывали напряженное развитие военных сил страны. В XV и XVI в. государство создало усиленной вербовкой многочисленный вооруженный класс, которому постепенно передало посредством вотчинных и поместных дач огромный земельный капитал. Помощию этого капитала и соединенных с ним привилегий этот класс в XVII в. взял в свое распоряжение огромное количество земледельческого труда. Дворянство, образовавшееся из этого класса, долго и с большою пользой служило стране, обороняя ее от врагов, никогда не завоевывало общества, но в XVIII в., уже освободившись от обязательной службы, оно так правило обществом, что в странах, где дворянство считало себя потомками завоевателей, власть его не отличалась ни большей энергией и широтою привилегий, ни большими злоупотреблениями. Точно также в IX в. внешние опасности создали по большим городам Поднепровья значительный вооруженный класс для обороны границ и торговых путей. Иногда оружием, чаще не одним оружием, он подчинил своим городам и потом своим князьям-вождям большую часть восточных Славян и стал правительственным классом. Но по роду капитала, по своему экономическому положению он долго был товарищем промышленного городского населения, из которого он вышел, долго делился с этим населением выгодами внешней торговли и только два-три века спустя стал делать заметные успехи в землевладении, и хотя некогда он завоевал большую часть страны, ему по разным причинам не удалось достигнуть полного обладания обществом.

Так в истории нашего общества по-видимому господствовали смешанные процессы. Иногда образование сословий и у нас как будто начиналось политическим моментом: общественное деление первоначально основывалось на различии прав и обязанностей, и уже потом классы, обособившиеся политически, стремились обособиться и экономически, заняв в народном хозяйстве место соответственно своему политическому положению. Ho y нас в эту социальную работу обыкновенно вмешивались условия, которые изменяли ее первоначальное направление, лишали ее последовательности развития и приводили не к тому концу, к какому она была направлена своим началом. В этом вмешательстве источник одной из самых характерных особенностей нашей истории, в которой простейшие политические и общественные формации создавались посредством очень сложных процессов, короткие расстояния проходились длинными извилистыми путями. Из таких условий укажем на одно очень важное по своим последствиям. История нашего общества изменилась бы существенно, если бы в продолжение восьми-девяти столетий наше народное хозяйство не было историческим противоречием природе страны. В XI в. масса русского населения сосредоточивалась в черноземном среднем Поднепровье, a к половине XV в. передвинулась в область верхнего Поволжья. Казалось бы, в первом краю основанием народного хозяйства должно ныло стать земледелие, a во втором должны были получить преобладание внешняя торговля, лесные и другие промыслы. Но внешние обстоятельства сложились так, что пока Русь сидела на днепровском черноземе, она преимущественно торговала продуктами лесных и других промыслов и принялась усиленно пахать, когда пересела на верхневолжский суглинок. Следствием этого было то, что из обеих руководящих народно-хозяйственных сил, какими были служилое землевладение и городской торговый промысел, каждая имела неестественную судьбу, не успевала развиться там, где было наиболее природных условий для ее развития, a где развивалась успешно, там ее успехи были искусственны и сопровождались задержкой народных успехов в других отношениях.

Итак история общественных классов у нас не отличается простотой и однообразием своих процессов. Исследователь, хорошо изучивший происхождение и развитие западноевропейских сословий, не встретит у нас повторения знакомых ему явлений: он встретит сходные моменты и условия, но встретит их в своеобразных сочетаниях и при невиданных им внешних обстоятельствах. Во всяком случае история западно-европейских общественных классов не может дать полного ответа на вопрос о том, как созидались европейские общества.

Обращаясь к изучению боярской думы, автор не надеялся изобразить с достаточной последовательностью и полнотой историю ее политического значения и правительственной деятельности. Тем больше внимания обращал он на то, в чем выражалась непосредственная связь учреждения с обществом, на социальный состав думы, на происхождение и значение классов, представители которых находили в ней место. Составом своим дума касалась только верхних слоев древнерусского общества; потому история изучаемого нами учреждения дает возможность следить за окладом общества, насколько он отражалось в образовании общественных вершин.

В судьбе учреждения, история которого послужила предметом предлагаемого опыта, изучающий встречает много неясного, много неразрешимых пока вопросов; но и в том, что доступно изучению, в чем можно отдать полный исторический отчет, остается много любопытного, возбуждающего живейший научный интерес. Этим, с одной стороны, объясняются недостатки предлагаемого исследования, с другой, оправдывается решимость автора предпринять его, не взирая на встречаемые исследователем затруднения.

С X и до XVIII в. боярская дума стояла во главе древнерусской администрации, была маховым колесом, приводившим в движение весь правительственный механизм; она же большею частью и создавала этот механизм, законодательствовала, регулировала вое отношения, давала ответы на вопросы, обращенные к правительству. В период наиболее напряженной своей деятельности, с половины XV и до конца XVII в., это учреждение было творцом сложного и во многих отношениях величественного государственного порядка, установившегося на огромном пространстве московской Руси, того порядка, который только и сделал возможными смелые внешние и внутренние предприятия Петра, дал необходимые для того средства, людей и самые идеи: даже идея Петра, по крайней мере основные, наиболее плодотворные его идеи выросли из московского государственного порядка и достались Петру по наследству от предшественников вместе с выдержанным, удивительно дисциплинированным политически обществом, руками и средствами которого пользовался преобразователь.

Но эта правительственная пружина, все приводившая в движение, сама оставалась невидимкой для тех, кто двигался по ее указаниям. Боярская дума редко становилась при московских государях не становилась никогда прямо перед обществом, которым она управляла: ее закрывали от этого общества, с одной стороны, ее верховный председатель, князь-государь, с другой, ее докладчик и протоколист, дьяк. Общество видело и слушало государя, мало зная его советников и к нему обращалось оно с своими запросами, его именем и авторитетом покрывались законодательные ответы, внушенные его советниками; приговоры думы, законы доходили до управляемых, как их формулировал думный дьяк и как подчиненное думе ведомство прилагало их к частным лицам или к отдельным случаям. Отсюда трудность уловить правительственную деятельность думы. По существу своему она была законодательным учреждением, устанавливала общие правила, постоянные нормы; но перед нами только практические результаты ее законодательной работы: мы видим эти нормы, насколько они удавались в действительных отношениях жизни, в большинстве случаев знаем эти правила, насколько они отражались в указах, инструкциях, в отельных актах подчиненных думе учреждений. В думу «взносили» свои вопросы и недоумения правительственные органы, с которыми общество имело непосредственное соприкосновение; из думы выносили они приговоры, выражавшиеся в тех актах, которые теперь лежат перед исследователем: но сама она оставалась на своей заоблачной высоте, сокрытая и от общества, и от исследователя; как вырабатывались эти приговоры, какие интересы и мнения боролись при этой работе, того почти никогда не видит исследователь, так в свое время не видело и общество. Столь же неуловимо и политическое значение думы. Люди, появлявшиеся в ней на пространстве восьми веков, князья-государи и их советники, не чувствовали потребности точно определить свои взаимные отношения и закрепить эти определения надлежащим актом; никогда не были точно обозначены и отношения этого совета к низшим подчиненным ему органам управления. В те века политические дельцы не любили задавать себе общего вопроса, как далеко простираются прерогативы верховного правителя, князя-государя, и где начинаются права его советников: политический глазомер и обычай указывали в каждом отдельном случае пределы власти, избавляя обе стороны от трудного дела точной формальной разверстки политических прав и обязанностей. Ко всякому учреждению, подобному нашей боярской думе, мы привыкли обращаться с вопросом, имело ли оно обязательное для верховной власти или только совещательное значение; a люди тех веков не различали столь тонких понятий, возникавшие столкновения разрешали практически в каждом отдельном случае, отдельные случаи не любили обобщать, возводить в постоянные нормы, и не подготовили нам прямого ответа на наш вопрос.

Благодаря всему этому политическая и административная история боярской думы темна и бедна событиями, лишена драматического движения. Закрытая от общества государем сверху и дьяком снизу, она является конституционным учреждением с обширным политическим влиянием, но без конституционной хартии, правительственным местом с обширным кругом дел, но без канцелярии, без архива. Таким образом исследователь лишен возможности восстановить на основании подлинных документов как политическое значение думы, так и порядок ее делопроизводства. В предлагаемом опыте читатель не найдет удовлетворительного ответа на многие вопросы, касающиеся того и другого, и встретит не мало догадок, которыми автор пытался восполнить недостаток прямых исторических указаний.

Благодарнее и любопытнее социальная история думы. В продолжение столетий встречаем в ней людей, которые носят одно и то же звание бояр, думцев князья-государи; но какое разнообразие ролей и физиономий! Русский боярин X в., не то купец, не то воин, хорошо помнивший, что он — варяг, морской наездник-викинг, на славянском Днепре переименованный в витязя и не успевший еще пересесть с лодки на коня, чтобы стать степным наездником, «удалой поленицей»; киевский боярин XI—XII в., вольный товарищ своего князя и подобно ему политический бродяга, нигде не пускавший глубоких корней, не завязывавший прочных связей ни с каким местным обществом; галицкий боярин-крамолник ХIIІ в., старавшийся прочно укрепится в крае, став между князем и простым обывателем, держа в руках того и другого; северный великорусский боярин XIV в., служилый кочевник подобно своим южным предкам, но очутившийся среди множества князей-хозяев, столь непохожих на своих южных предков, не знавший, что делать, как стать между князем, плотно усевшимся в своей вотчине, и между подвижным, текучим населением, и наконец подобно князю принявшийся за землевладельческое хозяйство; новгородский боярин XV в., по-видимому бессильный и покорный перед вечевой сходкой, не раз ею битый и грабленый, но богатый капиталист, крепко державший в своем кулаке нити народного труда и помощи их вертевший вечевою сходкой; московский боярин XVI в., недавно переименовавшийся из удельного князя, жалевший о своем ростовском или ярославском прошлом и недовольный московским настоящим, ни политическим, ни хозяйственным, не знавший, как поладить с своим государем; наконец московский боярин XVII в., смирившийся князь или выслужившийся разночинец, отказавшийся от политических грез XVI в., покорный и преданный своему государю и широкой рукой забиравший нити крестьянского труда: такой ряд фигур проходит перед наблюдателем через боярскую думу в разных краях древней Руси и в разные века ее истории. Каждый из этих типов сообщил свой особый склад и характер боярской думе, в которой он господствовал; но каждый из них отражал в себе склад и характер общества в разных краях Руси и в разные века ее истории.

Так изучение древнерусской боярской думы ставит исследователя прямо перед историей древнерусского общества, перед процессом образования общественных классов.

История наших общественных классов представляет немало поучительного в научном отношении. В ходе их возникновения и развития, в процессе определения их взаимных отношений видим действие условий, похожих на те, какими создавались общественные классы в других странах Европы; но эти условия у нас являются в других сочетаниях, действуют при других внешних обстоятельствах, и потому созидаемое ими общество получает своеобразный склад и новые формы.

В истории общественного класса различаются два главные момента, из которых один можно назвать, экономическим, другой политическим. Первый выражается в расчленении общества согласно с разделением народного труда: тогда классы различаются между собою родом капитала, которым работает каждый, и значение общественного класса определяется ценой, какую имеет тот или другой капитал в народном хозяйстве известного времени и места. Обыкновенно политический момент завершает социальную работу народного хозяйства: господствующий капитал становится источником власти, его операции соединяются с привилегиями, его владельцы образуют правительство, экономические классы превращаются в политические сословия.

В этом порядке явлений политические факты вытекают из экономических, как их последствия. Но можно представить себе исторический процесс, где явления следуют одни за другими в обратном порядке. В стране промышленная культура сделала уже некоторые успехи, труд населения успел до известной степени овладеть силами и средствами местной природы, народное хозяйство уже установилось с некоторой прочностью, когда эта страна подверглась завоеванию, которое ввело в нее новый общественный класс, изменив положение и отношения прежних туземных. Пользуясь правом победы, этот класс берет в свое распоряжение труд побежденного народа. Перемены, какие происходят от этого в течении народно-хозяйственной жизни, являются прямыми последствиями политического факта, вторжения нового класса, который начинает править обществом в силу завоевания. Завоевателям для своего материального обеспечения нет нужды заводить вновь хозяйство в захваченной стране, указывать приемы и средства для эксплуатации ее естественных богатств. Они насильственно вторглись в установившийся экономический порядок, стали с оружием в руках у готового хозяйственного механизма; по указанию собственных потребностей им только нужно переставить некоторые его части, задать ему некоторые новые работы, направить народный труд преимущественно на разработку тех естественных богатств края, обладание которыми они нашли наиболее сподручным и прибыльным. После того у них оставалась бы забота не устроить технически этот механизм, a только обеспечить за собой послушное действие приставленных к нему рабочих рук. Этого обеспечения господствующий класс будет стараться достигнуть политическими средствами, известной системой законодательства, приспособленной к цели организацией сословий, соответственным устройством правительственных учреждений. Все это с течением времени во многом изменит народное хозяйство, вызовет в нем много новых отношений, и все эти новые экономические факты будут следствиями предшествовавших им фактов политических. Думаем, что таким или подобным такому процессом создавались многие государства средневековой Европы, образовавшиеся из провинций Римской империи.

Может показаться, что разница между обоими указанными порядками явлений ощутительнее в их схемах, чем в исторической действительности, что оба они вели к одинаковому историческому результату: вытекали дл политические факты из экономических, или было наоборот — в том и другом случае наступал момент, когда оба ряда фактов начинали действовать вместе, влияя друг на друга, и на их взаимодействии созидался общественный порядок, характер которого зависел от вызванных этим взаимодействием новых сочетаний тех и других фактов, a не от первоначального их хронологического или причинного отношения друг к другу, не оттого, которые из них предшествовали другим и были их источником. Мы думаем напротив, что это первоначальное отношение кладет печать на всю последующую судьбу общества, что характер взаимодействия политических и экономических фактов, все их дальнейшие сочетания во многом зависят от того, которые из них предшествовали другим и были их причиной. Представим себе еще раз ход дела во втором из описанных выше исторических процессов. Cuлa, механически вторгшаяся в общество со стороны или образовавшаяся внутри его и вооруженной рукой захватившая распоряжение народным трудом, становится властью, чтобы мирно пользоваться плодами захвата; с целью обеспечить за собой завоеванные экономическая выгоды она создает такой государственный порядок, посредством которого она, став его движущей пружиной, могла бы распоряжаться народным трудом, не прибегая постоянно к своему первоначальному средству действия, к оружию. Основания государственного устройства, отношения к верховной власти и к другим сословиям при таком ходе дел привлекают к себе заботливое внимание господствующего класса; вопросы государственного права выступают на первый план, составляют самые видные явления в истории общества; частные гражданские отношения лиц, как и их экономическое положение, устанавливаются под прямым влиянием этих вопросов, в прямой зависимости от того, как они разрешаются, a не наоборот,— и это потому, что господствующий класс старается так определить свои политические отношения, чтобы можно было мирно пользоваться экономическими выгодами, приобретенными завоеванием. Таким образом, где политические факты шли впереди, давая направление хозяйственной жизни народа, там история получала, так сказать, боевой характер: вооруженная борьба сменялась борьбой политической, оружие передавало свое дело закону и работа обеих сил, оружия и закона, направлялась к одной цели, к упрочению обладания властью, a властью дорожили потому, что она доставляла обладание народным трудом; под влиянием этой борьбы все отношения обострялись, учреждения и классы получали резкие очертания. Иной характер получала жизнь, когда не политическая сила, захватив господствующий в стране капитал, становилась распорядительницей народного труда, a наоборот господствующий капитал страны, овладев народным трудом, создавал из своих владельцев политическую силу, правительственный класс. Такой ход дела обыкновенно встречаем там, где история начиналась с начала, с первичных процессов общежития, где труд только еще начинал овладевать силами природы и его скудные успехи ни в ком не возбуждали завоевательного аппетита. Влияние на общество приобреталось здесь не оружием или правом и не закреплялось обычными средствами власти, хартиями и учреждениями: люди добровольно отдавались тому, в чьих руках скоплялся капитал, кто давал им хлеб, т. е. средства для работы; действительная власть часто действовала без атрибутов правительственного авторитета, основания общественного порядка не обозначались явственно, не проводились последовательно в практике отношений, формами демократии иногда прикрывалась очень замкнутая и себялюбивая олигархия, вообще факты неполно и неточно отражались в праве.

Который из указанных выше процессов господство-вал в нашей истории, этот вопрос нельзя считать в числе решенных. По отношению к истории нашего общества его можно выразить в такой форме: который из двух моментов, политический или экономический, предшествовал другому в образовании наших общественных классов и всегда ли один и тот же из них шел впереди другого?

Видим, что у нас общество иногда начинало расчленяться по роду занятий, по свойству капиталов, a потом уже сообразно с значением разных капиталов в хозяйстве общества определялось политическое значение разных его классов, распределялись между ними права и обязанности. Довольно последовательно развивался этот процесс в истории Новгорода. Рано освободившись от непосредственного давления со стороны князя и служилой аристократии, этот вольный город усвоил себе формы демократического устройства. Но еще раньше успехи внешней торговли, ставшей главным жизненным нервом города, создали в нем несколько крупных торговых домов, которые были руководителями новгородской торговли и в силу этого сделались потом руководителями новгородского управления, правительственной аристократией, господство которой однако всегда оставалось простым фактом, не сопровождалось отменой демократических форм новгородского устройства. И все общество Новгорода Великого устроилось по образцу его вершины: новгородские сословия были собственно торгово-промышленные разряды, гильдии, политическое значение которых точно соответствовало их торговому весу. Боярство превратилось постепенно в круг главных капиталистов-дисконтеров, которые не столько сами вели торговые обороты, сколько направляли их, ссужая торговцев своими капиталами. Такую же роль играл в местной промышленности следовавший за боярами класс житых людей, капиталистов средней руки. Ниже тех и других стояли купцы, настоящие торговцы или агенты крупных фирм, кредитовавшиеся у бояр и житых людей или действовавшие по их поручениям. Наконец черные люди, ремесленники и рабочие, брали работу и деньги для работы у высших классов. На самом низу социальной лестницы в Новгородской земле помещались классы, дальше всех стоявшие от главного источника богатства и политического значения, именно земцы, мелкие землевладельцы, и смерды с половниками, крестьяне, работавшие на государственных или частных землях: это были сельские, a не городские классы и в политической жизни вольного города они значили гораздо меньше, чем даже городские черные люди; половники являются уже с признаками полусвободных крестьян, приближавшихся к холопам.

В других областях древней Руси исследователь наблюдает другие социальные процессы и притом один на другой непохожие. В нашей истории можно отметить две эпохи, когда потребности внешней обороны вызывали напряженное развитие военных сил страны. В XV и XVI в. государство создало усиленной вербовкой многочисленный вооруженный класс, которому постепенно передало посредством вотчинных и поместных дач огромный земельный капитал. Помощию этого капитала и соединенных с ним привилегий этот класс в XVII в. взял в свое распоряжение огромное количество земледельческого труда. Дворянство, образовавшееся из этого класса, долго и с большою пользой служило стране, обороняя ее от врагов, никогда не завоевывало общества, но в XVIII в., уже освободившись от обязательной службы, оно так правило обществом, что в странах, где дворянство считало себя потомками завоевателей, власть его не отличалась ни большей энергией и широтою привилегий, ни большими злоупотреблениями. Точно также в IX в. внешние опасности создали по большим городам Поднепровья значительный вооруженный класс для обороны границ и торговых путей. Иногда оружием, чаще не одним оружием, он подчинил своим городам и потом своим князьям-вождям большую часть восточных Славян и стал правительственным классом. Но по роду капитала, по своему экономическому положению он долго был товарищем промышленного городского населения, из которого он вышел, долго делился с этим населением выгодами внешней торговли и только два-три века спустя стал делать заметные успехи в землевладении, и хотя некогда он завоевал большую часть страны, ему по разным причинам не удалось достигнуть полного обладания обществом.

Так в истории нашего общества по-видимому господствовали смешанные процессы. Иногда образование сословий и у нас как будто начиналось политическим моментом: общественное деление первоначально основывалось на различии прав и обязанностей, и уже потом классы, обособившиеся политически, стремились обособиться и экономически, заняв в народном хозяйстве место соответственно своему политическому положению. Ho y нас в эту социальную работу обыкновенно вмешивались условия, которые изменяли ее первоначальное направление, лишали ее последовательности развития и приводили не к тому концу, к какому она была направлена своим началом. В этом вмешательстве источник одной из самых характерных особенностей нашей истории, в которой простейшие политические и общественные формации создавались посредством очень сложных процессов, короткие расстояния проходились длинными извилистыми путями. Из таких условий укажем на одно очень важное по своим последствиям. История нашего общества изменилась бы существенно, если бы в продолжение восьми-девяти столетий наше народное хозяйство не было историческим противоречием природе страны. В XI в. масса русского населения сосредоточивалась в черноземном среднем Поднепровье, a к половине XV в. передвинулась в область верхнего Поволжья. Казалось бы, в первом краю основанием народного хозяйства должно ныло стать земледелие, a во втором должны были получить преобладание внешняя торговля, лесные и другие промыслы. Но внешние обстоятельства сложились так, что пока Русь сидела на днепровском черноземе, она преимущественно торговала продуктами лесных и других промыслов и принялась усиленно пахать, когда пересела на верхневолжский суглинок. Следствием этого было то, что из обеих руководящих народно-хозяйственных сил, какими были служилое землевладение и городской торговый промысел, каждая имела неестественную судьбу, не успевала развиться там, где было наиболее природных условий для ее развития, a где развивалась успешно, там ее успехи были искусственны и сопровождались задержкой народных успехов в других отношениях.

Итак история общественных классов у нас не отличается простотой и однообразием своих процессов. Исследователь, хорошо изучивший происхождение и развитие западноевропейских сословий, не встретит у нас повторения знакомых ему явлений: он встретит сходные моменты и условия, но встретит их в своеобразных сочетаниях и при невиданных им внешних обстоятельствах. Во всяком случае история западно-европейских общественных классов не может дать полного ответа на вопрос о том, как созидались европейские общества.

Обращаясь к изучению боярской думы, автор не надеялся изобразить с достаточной последовательностью и полнотой историю ее политического значения и правительственной деятельности. Тем больше внимания обращал он на то, в чем выражалась непосредственная связь учреждения с обществом, на социальный состав думы, на происхождение и значение классов, представители которых находили в ней место. Составом своим дума касалась только верхних слоев древнерусского общества; потому история изучаемого нами учреждения дает возможность следить за окладом общества, насколько он отражалось в образовании общественных вершин.

Василий Осипович Ключевский углубился в работу над докторской диссертацией «Боярская дума Древней Руси» в 1872 г. и кропотливо работал над ней в течение почти десятилет (до 1880 –1881 гг.). Называя Боярскую думу «маховым колесом древнерусской администрации», Ключевский дает колоссальную панораму общественной жизни Руси с древнихвремен до конца XVII в. Образование городов вокруг торговых центров Великого водного пути, происхождение и сущность удельного порядка в Северо-Восточной Руси, состави политическая роль московского боярства, московское самодержавие, бюрократический механизм Московского государства XVI–XVII вв. — все это снабжается обстоятельным социально-экономическим анализом. Перед читателем «Боярской думы» проходят как живые типические фигуры древнерусской истории: тут и удельный князь — хозяин-скопидом, и шумливый, но крепко зажатый в капиталистическом кулаке новгородский мужик — «вечник», и московский боярин — князь, знающий себе правительственную цену, гордый своим ярославским генеалогическим прошлым и желчно порицающий царское самовластие, тут и сам московский царь, правящий вместе с боярами, посылающий их в «дальнеконечные» походы, а при личном благодушии в сердитую минуту выталкивающий их из заседания Думы, тут и «хрестьянин» — вечный плательщик, стара- ющийся укрыться, «избыть» платежа, но постоянно улавливаемый становившейся все чаще и чаще фискальной сетью, — царский «сирота». Книга может быть рекомендована широкой читательскойаудитории.

Издательство: "Академический проект" (2018)

Формат: 60х90/16, 412 стр.

ISBN: 978-5-8291-2142-6