Лихачев величие древней литературы. Книга Д. С. Лихачева Поэтика древнерусской литературы
История современного города Афины.
Древние Афины
История современных Афин

Текст книги "Великое наследие". Лихачев величие древней литературы


Книга Д. С. Лихачева Поэтика древнерусской литературы

Министерство образования и науки Российской Федерации.

Московский Государственный Университет Культуры и ИскусствФакультет МАСС МЕДИА и рекламы

Кафедра Журналистики

Реферат на тему:

«Книга Д.С.Лихачева «Поэтика древнерусской литературы»»

Проверил: Кириллин

Выполнила: Минкина Е. О. (135группа).

Москва 2006

ОглавлениеВведение……………………………………………………………………....стр.3

Раздел 1. Границы древнерусской литературы……………………………..стр.4

Глава 1.Географические границы древнерусской литературы…………стр.4

Глава 2. Хронологические границы…………………………………………стр.5

Раздел 2. поэтика литературы как системы целого………………………..стр.8

Глава 1. Древнерусская литература в ее отношениях к изобразительным искусствам…………………………………………………………………....стр.8

Глава 2. Отношения литературных жанров между собой………………..стр.10

Раздел 3. поэтика художественного обобщения…………………………..стр.13

Глава 1.Литературный этикет………………………………………………стр.13

Глава 2.Абстрагирование…………………………………………………...стр.16

Глава 3.Элементы реалистичности………………………………………...стр.17

Раздел 4.Поэтика литературных средств…………………………………..стр.19

Глава 1.Метафоры-символы………………………………………………..стр.19

Глава 2.Стилистическая симметрия………………………………………..стр.20

Глава 3. Сравнение………………………………………………………….стр.22

Глава 4. Нестилизованные подражания……………………………………стр.23

Раздел 5. Поэтика художественного времени……………………………..стр.25

Раздел 6. Поэтика художественного пространства………………………..стр.32

Введение.Говоря о поэтике древнерусской литературы сначала нужно определиться с понятиями и выяснить, что же такое вообще поэтика? Словарь литературоведческих терминов определяет поэтику как теорию литературы (в широком смысле) и раздел литературоведения, в котором рассматриваются вопросы стилистики, сюжетики, стихосложения (в узком смысле). Книга Д.С.Лихачева «Поэтика древнерусской литературы» - это своеобразный учебник, раскрывающий тайны и особенности литературы мало знакомой нам, трудно воспринимаемой нами, но одновременно очень интересной по структуре и содержанию, а именно древнерусской литературы. Эта книга рассчитана на широкий круг читателей. Легкий, ясный язык автора, четкость в выражении мысли без труда позволят читателю-неспециалисту сначала заинтересоваться данной темой и в дальнейшем расширить свои представления о художественной значимости древнерусской литературы. Тема рассмотрена автором в достаточно широком аспекте, что позволит читателю-специалисту углубить свои знания. Также в книге Лихачев ставит много вопросов, не давая на них абсолютно полных ответов, что позволит интересующимся людям найти темы для собственных работ по поэтике литературы и фольклора.

Цель моей работы с помощью книги Д.С.Лихачева ознакомиться с особенностями и структурой древнерусской литературы. Схема работы проста: в хронологическом порядке мною будут рассмотрены разделы и главы книги. При рассмотрении внимание в основном будет сконцентрировано на сути понятий предлагаемых автором. Основная часть работы будет изложена словами самого автора, дабы точнее передать суть рассматриваемого, а также почувствовать самого автора, талантливого и достойного человека.

Раздел 1. Границы древнерусской литературы.Глава 1.Географические границы древнерусской литературы.

Примерно до 17 века древняя русская литература существовала без каких-либо четких национальных границ. Существовала единая литература, единая письменность и единый литературный язык (церковнославянский) у восточных славян (русских, украинцев и белорусов), у болгар, у сербов, у румын. Основной фонд церковнолитературных памятников был общим. Богослужебная, проповедническая, церковно-назидательная, агиографическая, отчасти всемирно-историческая (хронографическая), отчасти повествовательная литература была единой для всего православного юга и востока Европы. Общими были такие огромные памятники литературы, как прологи, минеи, торжественники, триоди, хроники, космографии, шестодневы, апокрифы, отдельные жития и пр.

Общность литературы существовала между восточными, южными и западными славянами. Наконец, сама эта общая для православных славян и румын литература не была обособлена в европейском мире.

Дальше Лихачев рассуждает об общности для всех православных славян переводных и оригинальных памятников, но суть в том, что все они были общими для всех восточно- и южнославянских литератур.

Следует отметить рассуждения автора о связи русской литературы с Европой и Азией. Лихачев пишет: «Если говорить о европейских связях русской литературы в их историческом развитии, то следует сказать следующее. Европеизм русской литературы, чрезвычайно высокий при самом зарождении русской литературы, когда она составляла некое единство с литературами стран православной Европы, - объединяясь с большинством этих литератур по литературному языку и составу памятников, часть которых была создана в России, затем постепенно падает. Происходит значительное возрастание количества памятников местного значения, связанных с местными темами и насущными заботами своей страны и своего времени. В 17 веке говорить об общности и единстве литератур православной Европы уже не приходится. Литература 18 века почти целиком переходит на национальные рельсы». Говоря о литературной связи древнерусской литературы с Азией, Лихачев поражается собственно отсутствию этой связи. Он обращает внимание на полное отсутствие переводов с азиатских языков. Таким образом, азиатское влияние в древнерусской литературе было очень слабым, а сами восточные сюжеты проникали русскую литературу через западные границы Руси, от западноевропейских народов. К 18 веку связи русской литературы значительно расширяются, но связи эти становятся больше потребительскими, поэтому можно сказать, что в 18 веке русская литература на некоторое время перестала в целом выходить за пределы России.

Глава2: Хронологические границыВ этой главе автор задается вопросом: «Где грань древней русской литературы и новой?» Вопрос этот неотделим от другого: в чем эта грань состоит? Таким образом, уже в начале книги автор отмечает главные отличия древней литературы от новой, позволяющие разграничить эти два периода.

И так, каковы же эти основные отличия?

1. По преимуществу религиозный характер древней русской литературы.

Несомненно, сравнительно с литературой 18 века, древнерусская литература носила религиозный характер. Но о религиозном характере древнерусской литературы можно говорить лишь в пределах до 17 века. В 18 веке светские жанры становятся ведущими (Семеон Полоцкий, Карион Истомин…). Развиваются и традиционные элементы светской литературы: историческая литература и литература путешествий. Появляются рыцарский роман и авантюрные повести.

2. В 11-17 веках на Руси переводились произведения соответствующие по своему характеру средневековому типу древнерусской литературы и возможно уже не актуальные на Западе. В 18 же веке русская литература поворачивается лицом к европейской литературе.

3. Творчество в древней Руси имело менее «личностный» характер, обладало некоторыми общими чертами с фольклорным творчеством. В древней русской литературе индивидуальные стили выражены гораздо слабее, чем в новой. Гораздо рельефнее жанровые отличия в стилях. Авторы не стремятся к самовыражению в стиле, но следуют сложившейся в избранном ими жанре традиции. Развитие литературы идет медленнее. Нет стремления к обновлению стиля.

4.Отсутствие в древнерусской литературе современных представлений об авторской собственности. Авторская принадлежность тех или иных произведений ценилась только тогда, когда автор обладал внелитературным авторитетом - церковным или светским. Вмешательство переписчиков в текст произведения не допускалось, когда произведение принадлежало отцу церкви, митрополиту, святому, князю, епископу, царю.

Некоторые авторы создавали свои новые произведения как переделку прежнего, иногда меняя стиль, иногда - композицию, иногда – идею произведения, иногда дополняя прежнее произведение новой фактической стороной, иногда – напротив – его сокращая. В результате тексты произведений тесно переплетались между собой. Сходство сюжетов стимулировало заимствование выражений, описаний. Описания одной битвы могли использоваться в другом произведении при описании другой битвы.

5.Жанры древней литературы имели часто большую обрядовую и деловую предназначенность, чем жанры новой русской литературы. Можно сказать, что основное отличие одного жанра в древнерусской литературе от другого – в их употреблении, в их обрядовой, юридической или других функциях. Границы литературы не очерчены, хотя в определенных жанрах литературность выражена достаточно сильно.

6.Различен и сам литературный процесс древней Руси нового времени. Это объясняется тем, что литература развивается, но развитие идет чрезвычайно неравномерно. Нет общего русла, в котором происходит развитие. Иногда жанры настолько обособлены, что развиваются в известном смысле изолированно, без крепких связей друг с другом. Каждый жанр имеет свой стиль изложения и свои пути развития. Это резко отличает древнюю литературу от новой. В новой литературе литературное направление захватывает всю литературу, все ее жанры и частично критику. Древняя литература не знает литературных направлений вплоть до 17 века. Первое литературное направление, сказавшееся в русской литературе, - барокко.

7. Древнерусская литература существует для читателя как единое целое, не разделенное по историческим периодам, как некий склад произведений, библиотека, в которой имеется только систематический каталог, отчасти каталог авторов, но нет каталога хронологического. Когда в сознании читателя авторы и их произведения выстраиваются в хронологической последовательности, это означает, что появилось сознание исторической изменяемости литературы, что процесс развития литературы начал совершаться единым фронтом. Литературная память, сознание изменяемости литературы появляется во второй половине ХУШ века.

Необходимо изучать структуры литератур по периодам и типы литературных развитий. Между древней русской литературой и новой существуют различия в структурах и типах их развития. Поэтика древней русской литературы отличается от поэтики новой литературы. Именно это различие и есть самое существенное для определения границ между древнерусской литературой и новой. Раздел 2. поэтика литературы как системы целого.Глава1. Древнерусская литература в ее отношениях к изобразительным искусствам.Слово и изображение были в древней Руси связаны теснее, чем в новое время. Это накладывало свой отпечаток и на литературу, и на изобразительные искусства. Рассмотрению именно этого немаловажного явления в литературе древней Руси Лихачев посвящает данную главу.

Изобразительное искусство древней Руси было остро сюжетным. Сюжеты изобразительного искусства были по преимуществу литературными. Персонажи и отдельные сцены из Ветхого и Нового заветов, святые и сцены из их житий, разнообразная христианская символика, сюжеты фресок в той или иной мере основывались на литературе – церковной, разумеется, по преимуществу, были сюжетами письменных источников. С ними же связано содержание икон - особенно икон с клеймами. Миниатюры иллюстрировали жития святых, летописи, космографии и т.д. Искусство иллюстрирования было столь высоким, что иллюстрироваться могли даже сочинения богословского и богословско-символического содержания. Создавались росписи на темы церковных песнопений.

В силу своей связи с письменностью изобразительное искусство древней Руси во многом зависело от развития письменности. Чем больше появлялось произведений на темы русской истории, русских житий святых, русских бытовых повестей, тем чаще отражалась в живописи русская действительность.

В зависимости от словесных произведений находилось даже зодчество. Известны случаи построек по данным литературных источников.

Эта связь выражалась и в идеологии художника, обусловленной письменными источниками: публицистикой и литературой, еретической литературой.

Особо Лихачев выделяет роль слова в произведениях искусства. Как известно, надписи, подписи и сопроводительные тексты постоянно вводятся в древнерусские станковые произведения, стенные росписи и миниатюры.

Искусство живописи как бы тяготилось своей молчаливостью, стремилось заговорить. И оно говорило, но говорило особым языком. Тексты, которыми сопровождаются клейма в житийных иконах, - это тексты особым образом препарированные, обработанные. Эти тексты сокращены или незакончены, они лаконичны, в них преобладают короткие фразы, в них порой пропадает украшенность, - не нужная в соседстве с красочным языком живописи. Прошедшее время в этих надписях переправляется на настоящее. Надпись поясняет не прошлое, а настоящее – то, что воспроизведено на клейме иконы, а не то, что было когда-то. Икона изображает не случившееся, а происходящее сейчас на изображении.

Заговорить стремятся не только житийные клейма, но и изображения святых. Они обращаются к молящимся, показывая им раскрытые книги, развернутые свитки, их слова становятся почти девизами этих персонажей.

Слово – оно не мимолетно, оно не исчезает во времени. Сплошь и рядом представление о персонаже становится неразлучным от тех слов, которые были им произнесены.

Слово в изображении (которое само изображает «вечное») как бы останавливает время. Его помещают в гербах в качестве девиза как вечное напоминание о неизменяющейся сущности символизируемого объекта. Оно помещается на иконах для выражения сущности изображаемого – при этом сущности неменяющейся. Будучи «изображенным», слово само как бы останавливается и останавливает изображение.

Если говорить об истории литературы, она невозможна без учета других искусств. Показания изобразительных искусств помогают охарактеризовать каждую эпоху в отдельности, вскрывают общие истоки и основания, общую идейную и мировоззренческую основу литературных явлений. Таким образом, мы опять сталкиваемся с взаимодействием литературы и изобразительного искусства.

Последней автор называет такую общность литературы и изобразительного искусства как стиль, если говорить о нем, как об определенной системе формы и содержания, как об эстетическом принципе структуры всего содержания и всей формы произведения. Он объединяет в себе общее восприятие действительности, свойственное писателю, и художественный метод писателя. В этом смысле понятие стиля может быть приложено к различным искусствам и между ними могут оказаться синхронные соответствия. Например, стиль барокко сказался не только в архитектуре, но и в живописи, скульптуре, музыке, литературе. Глава 2. Отношения литературных жанров между собой

Литературные жанры появляются только на определенной стадии развития искусства слова и затем постоянно меняются. Категория литературного жанра – категория историческая. Дело не только в том, что одни жанры приходят на смену другим и ни один жанр не является для литературы «вечным», - дело еще и в том, что меняются сами принципы выделения отдельных жанров, меняются типы и характер жанров, их функции в ту или иную эпоху. Для русской литературы чисто литературные принципы выделения жанра вступают в силу в основном в 17 веке. До этого времени литературные жанры в той или иной степени несут, помимо литературных функций, внелитературные функции. Жанры определяются их употреблением: в богослужении, в юридической и дипломатической практике, в обстановке княжеского быта и т.д.

Обычно жанры древней Руси воспринимаются с известной долей модернизации, и это крайне вредит их исследованиям. Приступая к предварительному рассмотрению жанровых систем древней Руси, мы должны, прежде всего, отвлечься от наших современных представлений о жанрах.

Необходимо изучить сами названия жанров. Точное перечисление всех названий жанров дало бы цифру примерно в пределах 100. Среди них: «чтение», «хождение», «толкование», «творение», «спор», «слово», «сказание», «речь», «речи», «сказание и поучение», «размышление», «притча», «похвала», «послание», «житие и жизнь», «показание», «позорище», «повесть», «память», «сказание и беседа», «повесть и чюдеса», «ответ», «описание», «обличительное описание», «моление и мольба», «моление», «избрание», «житие и деяние», «изборник», «исповедание», «исповедь», «история», «летопись» и т.д. Характерно, что в древней русской литературе постоянно происходит интенсивное самовозрастание количества жанров. Соединение нескольких жанровых определений говорит о колебаниях книжника и о том, что древнерусские произведениях могли соединять в себе несколько жанров. Но это не главная причина смешения и неясного различения отдельных жанров в древнерусской литературе. Главное то, что основой для выделения жанра служил предмет, тема, которой было посвящено произведение, а не литературные особенности изложения.

В продолжение темы автор говорит о иерархи жанров. Жанры не равноправны и не однородны, а составляют своеобразную иерархическую систему. Рассуждая и объясняя суть этой системы, Лихачев приходит к выводу, что сложные структурные взаимоотношения жанров составляют характерную особенность древней русской литературы, резко отличающую ее от новой литературы, где существует своеобразное равноправие жанров.

Возникновение и существование жанров в литературе древней Руси определяются в основном внелитературными причинами. Жанры возникают не только как разновидности литературного творчества, но и как определенные явления древнерусского жизненного уклада, обихода, быта в самом широком смысле слова. Их существование обусловлено их применением в практической жизни. Жанры различаются по тому, для чего они предназначены. В светской книжности тоже можно заметить жанровую подчиненность быту, обиходу, деловым интересам.

Далее Лихачев выделяет еще одну особенность жанровой системы древнерусской литературы: преобладание в древней Руси обиходных, «обрядовых», «деловых» жанров сказалось в их стиле: все они рассчитаны для произнесения вслух. Существовал еще один стимул образования новых жанров – познавательный стимул.

Несмотря на преобладание внелитературных факторов жанрообразования, специфически литературный характер жанров сказывается очень сильно. Это подтверждают следующие особенности древнерусской литературы, отмеченные Д.С.Лихачевым.

  1. Жанр определял собой образ автора, тогда когда в литературе нового времени произведение отражает личность автора в создаваемом им образе автора. Каждый жанр имел свой строго выработанный традиционный образ автора.
  2. Древнерусские жанры в гораздо большей степени связаны с определенными типами стиля, чем жанры нового времени. Отсюда более резкие чисто литературные различия жанров.
  3. Разные жанры по-разному относились к проблеме авторской собственности.
  4. В жанрах различное отношение к художественному времени.
Еще одна немаловажная особенность литературных жанров в древней Руси заключалась в том, что название жанра выставлялось в заглавии произведения: «Сказание о небесных силах».

В конце главы автор подчеркивает, что все, о чем говорилось выше, требует дальнейших исследований, что все это не более чем гипотеза. Это своеобразная манера Лихачева, с которой я неоднократно столкнулась, изучая книгу.

l.120-bal.ru

лихачев конспект

Лихачев Д. С. ЧЕЛОВЕК В ЛИТЕРАТУРЕ ДРЕВНЕЙ РУСИ

ГЛАВА 2. СТИЛЬ МОНУМЕНТАЛЬНОГО ИСТОРИЗМА XI—XIII вв.

Подведем итоги. В изображении людей историческая литература XI—XIII вв. следует идеалам, выработанным в феодальной действительности того времени. Она следует феодальным представлениям о том, каким должен быть представитель той или иной социальной ступени, какими должны быть сами феодальные отношения, и в основном сохраняет официальную точку зрения господствующего класса на все, включаемое в литературу.

Интересы авторов-историков сосредоточены по преимуществу на самых верхах феодального общества. Больше всего внимания летописцы XI—XIII вв. уделяют князьям и духовенству. Первых они изображают в церемониальных положениях — с позиций подданных; вторых — с назидательностью, свойственной представителям церкви. Система идеалов, отразившихся в исторических произведениях XI—XIII вв., служит укреплению феодального строя, оправданию феодальных отношений. Они условны и схематичны.

Образ каждого князя корректируется тем политическим идеалом княжеского поведения, который был признан летописцем. Летописец не создавал никакого нового своего идеала, а выражал те политические идеи, которые ему полагалось выражать как подданному или вассалу своего князя. Его писательская позиция определялась его служебным положением, последнее же подсказывало ему и интерпретацию событий, и образ князя. Исходя из этих своих политических представлений, летописец оценивает князей, своих современников, то хваля их и приписывая им те качества, которые они должны были бы иметь, то отрицая в них все положительное, как у врагов своего лагеря.

Рассматривая характеристики князей в летописи, мы легко заметим, что они сотканы не столько из психологических, сколько из политических понятий. Не характер князя отражен в его характеристике, а его деятельность, его поведение, его политическое лицо.

Летописец оценивает не психологию князя, а его поведение, при этом поведение политическое в первую очередь. Его интересуют поступки князя, а не их психологическая мотивировка. Характеристика того или иного лица в летописи имеет в виду прежде всего его поведение; внутренняя жизнь интересует летописцев XI—XIII вв. только постольку, поскольку она внешне проявляется в поступках, в определенной линии поведения. Храбрость, мужество — это прежде всего подвиги. Нищелюбие, любовь к церкви, к боярам, к дружине — это прежде всего поступки, поступки щедрости по преимуществу. Летописец не случайно пишет о том, что князь «показал мужество свое», «много пота утер с дружиною своею за Рускую землю», «братолюбием светился» или «славился» своими делами, нагнал страх на врагов, «прослыл» в победах и т. д. Внешний эффект поведения князя, «величавого на ратный чин», интересует летописца больше всего. Нет добрых качеств князя без их общественного признания, ибо самые эти качества неразрывно связаны с их внешними постоянными проявлениями. Вот почему летописец не знает конфликта между тем, каким на самом деле является тот или иной князь, и тем, каким он представляется окружающим. Доброму князю сопутствует добрая слава, дурному — дурная. Вот почему писатели XI—XIII вв. так часто и так много говорят о славе князя, о его общественном признании. Вот также почему литературный портрет князя всегда официален. Князь предстает перед читателем в «одеянии» своих действий. Он почти не раскрывается в своем внутреннем содержании. Летописец никогда не вступает в интимное общение с героем своего повествования, не входит в психологическое объяснение его поступков. Летописец — подданный и пишет о своем князе как подданный. Только о враге он пишет, что он совершил тот или иной поступок, движимый злобой, завистью, жадностью или гордостью (ассортимент психологических качеств и здесь невелик, анализ несложен) или побуждаемый к тому злым советчиком, послушавшись его дурного совета, дьяволом наученный или дьяволом соблазненный.

Следовательно, летописец не потому так скуп на психологические определения, что психология раскрыта для него только в самых общих своих основах, а потому, что раскрытие психологии не входит в его задачу,— он официален, несет свои обязанности писателя как своеобразную феодальную службу, пишет то, что ему следует писать по своему служебному положению, и сохраняет основательную дистанцию между собой и своим патроном. Писательский труд не стал еще первой обязанностью летописца, не придал ему хотя бы внешней независимости. Летописец сам осознавал себя прежде всего слугой князя и, не скрывая от себя, выполнял свой долг слуги, подчиненного или вассала.

Созданный феодальным классом светский идеал поведения феодала был вполне оригинален, точно разработан и по-своему монументален. Рядом с ним заметны следы и другого идеала человеческого поведения — идеала народного, подлинно гуманистического и подлинно самобытного. Однако подчиненная феодалам литература с трудом позволяет судить о нем. Изыскания фольклористов позволят, очевидно, ближе подойти к этому идеалу.

Так обстоит дело с системой, которую применяют к изображению людей летописцы; если же приглядеться к исключениям из этой системы, то в них всюду заметно стихийное проникновение в литературу некоторых элементов реалистичности, точное следование натуре, действительности, появление в литературе любовно наблюденного и любовно переданного.

В разрушении феодальных представлений о личности только как об элементе феодальных отношений огромная роль принадлежала, как мы уже сказали об этом выше, народному творчеству.

Разрушению этому способствовало и то обстоятельство, что литература XI—XVI вв., как это мы увидим в дальнейшем, не знала вымышленного героя. Все действующие лица русских оригинальных произведений действительно жили, а не созданы только художественным воображением. Черты действительности могли поэтому особенно легко проникать в литературу. Реальные факты биографии способствовали сохранению реальных черт характера и препятствовали полному подчинению изображаемых лиц феодальному идеалу.

Однако переход от стихийного проникновения в литературу действительности к первым шагам нового, сознательного к ней отношения совершится не скоро: новое отношение к человеческой личности станет осознаваться самими авторами только с конца XVI—начала XVII в. Это — время, когда в литературе появятся первые изображения элементов человеческого характера.

В течение пяти столетий в русской литературе идет борьба проникающих в нее снизу реалистических элементов с идеалистической литературной системой. Система нарушается и вновь восстанавливается на новой основе. Неподвижная и инертная по самой своей сути, она тем не менее искусственно поддерживается извне официальной идеологией класса феодалов и его потребностями, различными на различных этапах исторического развития. Однако реалистические элементы проникают в литературу все интенсивнее и в конце концов начинают осознаваться как явления нового и положительного характера и в XVII в. находят себе своего настоящего проводника — демократические слои населения. Все нарушения системы более или менее связаны с нарушениями официальной точки зрения господствующего класса. Следовательно, литература двигается вперед этими нарушениями. Ее развивает в конечном счете народ, хотя участие народа в развитии литературы кажется очень незначительным, внешне незаметно, с трудом определимо, скрыто под поверхностью, на которой массивно громоздятся застывшие формы системы, выработанной господствующим классом.

В принципах изображения человека изобразительное искусство XI—XIII вв. очень близко литературе. Стиль монументального историзма получил свое воплощение в искусстве с еще большей выразительностью, чем в летописи.

Искусство этого времени отвергало «суету мира сего»— мишуру украшений, декоративность, иллюзорное воспроизведение действительности и развлекательность. Оно стремилось простыми средствами выразить величие божественного, мудрость мироустройства и всеобщую символическую связь явлений. Торжественные здания храмов были лишены украшений, стены не штукатурились и обнажали непосредственную мощь кладки. Храмы являли простые и ясные в своих пропорциях сочетания больших объемов. Наружные стены храмов отчетливо свидетельствовали о внутреннем устройстве помещений: внешние членения стен «лопатками» — пилястрами — строго соответствовали членению храма внутри столбами. Стены завершались полукруглыми закомарами, отражая формы сводов, по которым, прилегая, лежала кровля. Величественная простота сочеталась с полным отсутствием стремления «обмануть» зрителя, иллюзорно увеличить размеры храма. И вместе с тем устройство храма символически напоминало об устройстве Вселенной и «малого мира» — человека. Антропоморфические черты храма обнаруживались в названиях отдельных его частей: глава, шея (барабан), плечи, подошва, бровки над окнами. Его устройство было ориентировано на страны света, а росписи напоминали о Вселенной, ее истории — Ветхом и Новом заветах, о будущем человечества — конце мира и Страшном суде. Церковь стремилась поднять человека над суетными заботами дня и показать ему мир в его устройстве и истории, пронизывающую все иерархию явлений и событий.

studfiles.net

Читать книгу Великое наследие Дмитрия Лихачева : онлайн чтение

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Дмитрий Сергеевич ЛихачевВеликое наследие. Классические произведения литературы Древней Руси

© Д. С. Лихачев (наследник), 2014

© В. В. Пожидаев, оформление серии, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014

Издательство АЗБУКА®

Предисловие

Эта книга не история древней русской литературы и даже не обзор важнейших памятников древней русской литературы. Как видно из заглавия, она касается только памятников литературы Древней Руси, которые могут быть названы классическими.

Какие же памятники называть классическими? Когда-то образцовыми памятниками искусства и литературы признавались лишь памятники Античности. Так было начиная с эпохи Ренессанса, когда Античность ставилась в образец современности. Сейчас мы уже давно говорим о классической русской литературе, имея в виду лучшие произведения русской литературы XVIII и XIX веков. Авторов этих классических произведений мы называем классиками: писателями не только образцовыми, но и ставшими как бы символами русской культуры.

Знание классических произведений, умение ценить их достоинства, чувствовать их внутреннюю красоту и совершенство – обязательное условие образованности.

В многовековой литературе Древней Руси также есть своя классика, есть произведения, которые мы с полным правом можем называть классическими, которые прекрасно представляют литературу Древней Руси и известны во всем мире. Знать их должен каждый образованный русский человек.

* * *

Древняя Русь, в традиционном смысле этого слова, обнимающем страну и ее историю с X по XVII век, обладала великой культурой. Эта культура, непосредственная предшественница новой русской культуры XVIII–XX веков, имела все же и некоторые собственные, характерные только для нее явления.

Древняя Русь прославлена во всем мире своею живописью и архитектурой. Но она замечательна не только этими «немыми» искусствами, позволившими некоторым западным ученым называть культуру Древней Руси культурой «великого молчания». В последнее время заново начинает происходить открытие древнерусской музыки и медленнее – гораздо более трудного для понимания искусства – искусства слова, литературы. Именно поэтому на многие иностранные языки переведены сейчас «Слово о Законе и Благодати» Илариона, «Слово о полку Игореве», «Хожение за три моря» Афанасия Никитина, Сочинения Ивана Грозного, «Житие» протопопа Аввакума и многие другие.

* * *

Русская литература существует не с XVIII века. Она родилась не в Петербурге и не в «петербургском периоде» русской истории.

Если считать, что христианство не могло быть введено на Руси без широко развитой письменности, без книг, необходимых для совершения богослужения, для монастырской жизни, без переводов на понятный для русских литературный язык, то мы с уверенностью можем отмечать тысячелетие русской литературы в восьмидесятых годах нынешнего столетия.

Из этих тысячи лет по крайней мере триста лет принадлежат периоду, который был общим началом для литератур трех восточнославянских народностей: русской, украинской и белорусской. Разделение древнерусской литературы на литературу древневеликорусскую и «западнорусскую» (пока еще без четких границ между Украиной и Белоруссией) начинает давать себя чувствовать только где-то в конце XIII и в XIV веке, но и впоследствии они тесно связаны между собой едиными литературными традициями, живым общением, общими писателями и многими общими произведениями.

Первые семьсот лет русской литературы

Русской литературе без малого тысяча лет. Это одна из самых древних литератур Европы. Она древнее, чем литературы французская, английская, немецкая. Ее начало восходит ко второй половине X века. Из этого великого тысячелетия более семисот лет принадлежит периоду, который принято называть «древней русской литературой».

Литература возникла внезапно. Скачок в царство литературы произошел одновременно с появлением на Руси христианства и церкви, потребовавших письменности и церковной литературы. Скачок к литературе был подготовлен всем предшествующим культурным развитием русского народа. Высокий уровень развития фольклора сделал возможным восприятие новых эстетических ценностей, с которыми знакомила письменность. Мы сможем по-настоящему оценить значение этого скачка, если обратим внимание на превосходно организованное письмо, перенесенное к нам из Болгарии, на богатство, гибкость и выразительность переданного нам оттуда же литературного языка, на обилие переведенных в Болгарии и созданных в ней же сочинений, которые уже с конца X века начинают проникать на Русь. В это же время создается и первое компилятивное произведение русской литературы – так называемая «Речь философа», в которой на основании разных предшествующих сочинений с замечательным лаконизмом рассказывалась история мира от его «сотворения» и до возникновения вселенской церковной организации.

Что же представляла собой русская литература в первые семьсот лет своего существования? Попробуем рассмотреть эти семьсот лет как некое условное единство.

Художественная ценность древнерусской литературы еще до сих пор по-настоящему не определена. Прошло уже около полувека с тех пор, как была открыта (и продолжает раскрываться) в своих эстетических достоинствах древнерусская живопись: иконы, фрески, мозаики. Почти столько же времени восхищает знатоков и древнерусская архитектура – от церквей XI–XII веков до «нарышкинского барокко» конца XVII века. Удивляет градостроительное искусство Древней Руси, умение сочетать новое со старым, создавать силуэт города, чувство ансамбля. Приоткрыт занавес и над искусством древнерусского шитья. Совсем недавно стали «замечать» древнерусскую скульптуру, само существование которой отрицалось, а в иных случаях продолжает по инерции отрицаться и до сих пор.

Древнерусское искусство совершает победное шествие по всему миру. Музей древнерусской иконы открыт в Реклингхаузене (ФРГ), а особые отделы русской иконы – в музеях Стокгольма, Осло, Бергена, Нью-Йорка, Берлина и многих других городов.

Но древнерусская литература еще молчит, хотя работ о ней появляется в разных странах все больше. Она молчит, так как большинство исследователей, особенно на Западе, ищет в ней не эстетические ценности, не литературу как таковую, а всего лишь средство для раскрытия тайн «загадочной» русской души. И вот древнерусская культура объявляется «культурой великого молчания».

Между тем в нашей стране пути к открытию художественной ценности литературы Древней Руси уже найдены. Они найдены Ф. И. Буслаевым, А. С. Орловым, В. П. Адриановой-Перетц, Н. К. Гудзием, И. П. Ереминым. Мы стоим на пороге этого открытия, пытаемся нарушить молчание, и это молчание, хотя еще и не прерванное, становится все более и более красноречивым.

То, что вот-вот скажет нам древнерусская литература, не таит эффектов гениальности, ее голос негромок. Авторское начало было приглушено в древней литературе. В ней не было ни Шекспира, ни Данте. Это хор, в котором совсем нет или очень мало солистов и в основном господствует унисон. И тем не менее эта литература поражает нас своей монументальностью и величием целого. Она имеет право на заметное место в истории человеческой культуры и на высокую оценку своих эстетических достоинств.

Отсутствие великих имен в древнерусской литературе кажется приговором. Но строгий приговор, вынесенный ей только на этом основании, был бы несправедлив. Мы предвзято исходим из своих представлений о развитии литературы – представлений, воспитанных веками свободы человеческой личности, веками, когда расцвело индивидуальное, личностное искусство – искусство отдельных гениев.

Древняя русская литература ближе к фольклору, чем к индивидуализированному творчеству писателей нового времени. Мы восхищаемся изумительным шитьем народных мастериц, но искусство их – искусство великой традиции, и мы не можем назвать среди них ни реформаторов, подобных Джотто, ни гениев индивидуального творчества, подобных Леонардо да Винчи.

То же и в древнерусской живописи. Правда, мы знаем имена Рублева, Феофана Грека, Дионисия и его сыновей. Но и их искусство прежде всего искусство традиции и лишь во вторую очередь – искусство индивидуальной творческой инициативы. Впрочем, не случайно эпоху Рублева и Феофана мы называем в древнерусском искусстве эпохой Предвозрождения. Личность начинала уже играть в это время заметную роль. Имен крупных писателей в Древней Руси также немало: Иларион, Нестор, Симон и Поликарп, Кирилл Туровский, Климент Смолятич, Серапион Владимирский, Епифаний Премудрый, Ермолай Еразм, Иван Грозный, Аввакум и многие другие. Тем не менее литература Древней Руси не была литературой отдельных писателей: она, как и народное творчество, была искусством надындивидуальным. Это было искусство, создававшееся путем накопления коллективного опыта и производящее огромное впечатление мудростью традиций и единством всей – в основном безымянной – письменности.

Перед нами литература, которая возвышается над своими семью веками как единое грандиозное целое, как одно колоссальное произведение, поражающее нас подчиненностью одной теме, единым борением идей, контрастами, вступающими в неповторимые сочетания. Древнерусские писатели не зодчие отдельно стоящих зданий. Это – градостроители. Они работали над одним, общим грандиозным ансамблем. Они обладали замечательным «чувством плеча», создавали циклы, своды и ансамбли произведений, в свою очередь слагавшиеся в единое здание литературы, в котором и самые противоречия составляли некое органическое явление, эстетически уместное и даже необходимое.

Всякая литература создает свой мир, воплощающий мир представлений современного ей общества. Попробуем восстановить мир древнерусской литературы. Что же это за единое и огромное здание, над построением которого трудились семьсот лет десятки поколений русских книжников – безвестных или известных нам только своими скромными именами и о которых почти не сохранилось биографических данных и не осталось даже автографов?

Чувство значительности происходящего, значительности всего временного, значительности истории человеческого бытия не покидало древнерусского человека ни в жизни, ни в искусстве, ни в литературе.

Человек, живя в мире, помнил о мире в целом как огромном единстве, ощущал свое место в этом мире. Его дом располагался красным углом на восток. По смерти его клали в могилу головой на запад, чтобы лицом он встречал солнце. Его церкви были обращены алтарями навстречу возникающему дню. В храме росписи напоминали ему о событиях Ветхого и Нового Заветов, собирали вокруг него мир святости: святых воинов внизу, мучеников повыше; в куполе изображалась сцена вознесения Христа, на парусах сводов, поддерживающих купол, – евангелисты и т. д. Церковь была микромиром, и вместе с тем она была макрочеловеком. У ней была глава, под главой шея барабана, плечи. Окна были очами храма (об этом свидетельствует сама этимология слова «окно»). Над окнами были «бровки».

Большой мир и малый, Вселенная и человек! Все взаимосвязано, все значительно, все напоминает человеку о смысле его существования, о величии мира и значительности в нем судьбы человека.

Не случайно в апокрифе о создании Адама рассказывается, что тело его было создано от земли, кости от камней, кровь от моря (не из воды, а именно от моря), очи от солнца, мысли от облак, свет в очах от света Вселенной, дыхание от ветра, тепло тела от огня. Человек – микрокосм, «малый мир», как называют его некоторые древнерусские сочинения.

Человек ощущал себя в большом мире ничтожной частицей и все же участником мировой истории. В этом мире все значительно, полно сокровенного смысла. Задача человеческого познания состоит в том, чтобы разгадать смысл вещей, символику животных, растений, числовых соотношений. Можно было бы привести множество символических значений отдельных чисел. Существовала символика цветов, драгоценных камней, растений и животных. Когда древнерусскому книжнику не хватало реально виденных им животных, чтобы воплотить в себе все знаки Божественной воли, в строй символов вступали фантастические звери античной или восточной мифологий. Вселенная – книга, написанная перстом Божиим. Письменность расшифровывала этот мир знаков. Ощущение значительности и величия мира лежало в основе литературы.

Литература обладала всеохватывающим внутренним единством, единством темы и единством взгляда на мир. Это единство разрывалось противоречиями воззрений, публицистическими протестами и идеологическими спорами. Но тем не менее оно потому и разрывалось, что существовало. Единство было обязательным, и потому любая ересь или любое классовое или сословное выступление требовали нового единства, переосмысления всего наличного материала. Любая историческая перемена требовала пересмотра всей концепции мировой истории – создания новой летописи, часто от «потопа» или даже от «сотворения мира».

Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет – мировая история, и эта тема – смысл человеческой жизни.

Не то чтобы все произведения были посвящены мировой истории (хотя этих произведений и очень много): дело не в этом! Каждое произведение в какой-то мере находит свое географическое место и свою хронологическую веху в истории мира. Все произведения могут быть поставлены в один ряд друг за другом в порядке совершающихся событий: мы всегда знаем, к какому историческому времени они отнесены авторами. Литература рассказывает или, по крайней мере, стремится рассказать не о придуманном, а о реальном. Поэтому реальное – мировая история, реальное географическое пространство – связывает между собой все отдельные произведения.

В самом деле, вымысел в древнерусских произведениях маскируется правдой. Открытый вымысел не допускается. Все произведения посвящены событиям, которые были, совершились или хотя и не существовали, но всерьез считаются совершившимися. Древнерусская литература вплоть до XVII века не знает или почти не знает условных персонажей. Имена действующих лиц – исторические: Борис и Глеб, Феодосий Печерский, Александр Невский, Дмитрий Донской, Сергий Радонежский, Стефан Пермский… При этом древнерусская литература рассказывает по преимуществу о тех лицах, которые сыграли значительную роль в исторических событиях: будь то Александр Македонский или Авраамий Смоленский.

Разумеется, исторически значительными лицами будут со средневековой точки зрения не всегда те, которых признаем исторически значительными мы – с точки зрения людей нового времени. Это по преимуществу лица, принадлежащие к самой верхушке феодального общества: князья, полководцы, епископы и митрополиты, в меньшей мере – бояре. Но есть среди них и лица безвестного происхождения: святые отшельники, основатели скитов, подвижники. Они также значительны, с точки зрения средневекового историка (а древнерусский писатель по большей части именно историк), так как и этим лицам приписывается влияние на ход мировой истории: их молитвами, их нравственным воздействием на людей. Тем более удивляет и восторгает древнерусского писателя это влияние, что такие святые были известны очень немногим своим современникам: они жили в уединении «пýстынь» и молчаливых келий.

Мировая история, изображаемая в литературе, велика и трагична. В центре ее находится скромная жизнь одного лица – Христа. Все, что совершалось в мире до его воплощения, – лишь приуготовление к ней. Все, что произошло и происходит после, сопряжено с этой жизнью, так или иначе с ней соотносится. Трагедия личности Христа заполняет собой мир, она живет в каждом человеке, напоминается в каждой церковной службе. События ее вспоминаются в те или иные дни года. Годичный круг праздников был повторением священной истории. Каждый день года был связан с памятью тех или иных святых или событий. Человек жил в окружении событий истории. При этом событие прошлого не только вспоминалось, оно как бы повторялось ежегодно в одно и то же время. Кирилл Туровский в «Слове на новую неделю по Пасхе» говорит: «Днесь весна красуеться, оживляющи земное естьство… Ныня рекы апостольскыя наводняються…» Сама природа как бы символизировала своим весенним расцветом события воскресения Христа.

Одна из самых популярных книг Древней Руси – «Шестоднев» Иоанна Экзарха Болгарского. Книга эта рассказывает о мире, располагая свой рассказ в порядке библейской легенды о создании мира в шесть дней. В первый день был сотворен свет, во второй – видимое небо и воды, в третий – море, реки, источники и семена, в четвертый – солнце, луна и звезды, в пятый – рыбы, гады и птицы, в шестой – животные и человек. Каждый из описанных дней – гимн творению, миру, его красоте и мудрости, согласованности и разнообразию элементов целого.

История не сочиняется. Сочинение со средневековой точки зрения – ложь. Поэтому громадные русские произведения, излагающие всемирную историю, – это по преимуществу переводы с греческого: хроники или компиляции на основе переводных и оригинальных произведений. Произведения по русской истории пишутся вскоре после того, как события совершились, – очевидцами, по памяти или по свидетельству тех, кто видел описываемые события. В дальнейшем новые произведения о событиях прошлого – это только комбинации, своды предшествующего материала, новые обработки старого. Таковы в основном русские летописи. Летописи – это не только записи о том, что произошло в годовом порядке; это в какой-то мере и своды тех произведений литературы, которые оказывались под рукой у летописца и содержали исторические сведения. В летописи вводились исторические повести, жития святых, различные документы, послания. Произведения постоянно включались в циклы и своды произведений. И это включение не случайно. Каждое произведение воспринималось как часть чего-то большего. Для древнерусского читателя композиция целого была самым важным. Если в отдельных своих частях произведение повторяло уже известное из других произведений, совпадало с ними по тексту, – это никого не смущало.

Таковы «Летописец по великому изложению», «Еллинский и римский летописец» (он настолько велик, что до сих пор остается неизданным), различного рода изложения ветхозаветной истории – так называемые палеи (историческая, хронографическая, толковая и пр.), временники, степенные книги и, наконец, множество различных летописей. Все они представляют собой своды, компиляции. Это собрания предшествующих исторических произведений, с ограниченной переработкой их в недрах нового сочинения, охватывающего более широкий и более поздний круг источников.

Тем же стремлением ответить на основные вопросы мироустройства воодушевлены апокрифы: сочинения по всемирной истории, не признанные церковью. Они дополняют и развивают повествование Священного Писания.

Исторических сочинений великое множество. Но одна их особенность изумляет: говоря о событиях истории, древнерусский книжник никогда не забывает о движении истории в ее мировых масштабах. Либо повесть начинается с упоминания о главных мировых событиях (Сотворении мира, Всемирном потопе, Вавилонском столпотворении и воплощении Христа), либо повесть непосредственно включается в мировую историю: в какой-нибудь из больших сводов по всемирной истории.

Автор «Чтения о житии и погублении Бориса и Глеба», прежде чем начать свое повествование, кратко рассказывает историю Вселенной от Сотворения мира, историю Иисуса Христа. Древнерусский книжник никогда не забывает о том, в каком отношении к общему движению мировой истории находится то, о чем он повествует. Даже рассказывая немудрую историю о безвестном молодце, пьянице и азартном игроке в кости, человеке, дошедшем до последних ступеней падения, автор «Повести о Горе-Злочастии» начинает ее с событий истории мира, – буквально «от Адама»:

А в начале века сего тленнаго

сотворил Бог небо и землю,

сотворил Бог Адама и Евву,

повелел им жити во святом раю…

Подобно тому как мы говорим об эпосе в народном творчестве, мы можем говорить и об эпосе древнерусской литературы. Эпос – это не простая сумма былин и исторических песен. Былины сюжетно взаимосвязаны. Они рисуют нам целую эпическую эпоху в жизни русского народа. Эпоха эта и фантастична, но вместе с тем и исторична. Эта эпоха – время княжения Владимира Красного Солнышка. Сюда переносится действие многих сюжетов, которые, очевидно, существовали и раньше, а в некоторых случаях возникли позже. Другое эпическое время – время независимости Новгорода. Исторические песни рисуют нам если не единую эпоху, то, во всяком случае, единое течение событий: XVI и XVII века по преимуществу.

Древняя русская литература – это тоже цикл. Цикл, во много раз превосходящий фольклорные. Это эпос, рассказывающий историю Вселенной и историю Руси.

Ни одно из произведений Древней Руси – переводное или оригинальное – не стоит обособленно. Все они дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира. Каждый рассказ – законченное целое, и вместе с тем он связан с другими. Это только одна из глав истории мира. Даже такие произведения, как переводная повесть «Стефанит и Ихнилат» (древнерусская версия сюжета «Калилы и Димны») или написанная на основе устных рассказов анекдотического характера «Повесть о Дракуле», входят в состав сборников и не встречаются в отдельных списках. В отдельных рукописях они начинают появляться только в поздней традиции – в XVII и XVIII веках.

Происходит как бы беспрерывная циклизация. Даже записки тверского купца Афанасия Никитина о его «Хожении за три моря» были включены в летопись. Из сочинения, с нашей точки зрения – географического, записки эти становятся сочинением историческим – повестью о событиях путешествия в Индию. Такая судьба не редка для литературных произведений Древней Руси: многие из рассказов со временем начинают восприниматься как исторические, как документы или повествования о русской истории – будь то проповедь игумена Выдубецкого монастыря Моисея, произнесенная им по поводу построения монастырской стены, или житие святого.

Произведения строились по «анфиладному принципу». Житие дополнялось с течением веков службами святому, описанием его посмертных чудес. Оно могло разрастаться дополнительными рассказами о святом. Несколько житий одного и того же святого могли быть соединены в новое единое произведение. Новыми сведениями могла дополняться летопись. Окончание летописи все время как бы отодвигалось, продолжаясь дополнительными записями о новых событиях (летопись росла вместе с историей). Отдельные годовые статьи летописи могли дополняться новыми сведениями из других летописей; в них могли включаться новые произведения. Так дополнялись также хронографы, исторические проповеди. Разрастались сборники слов и поучений. Вот почему в древнерусской литературе так много огромных сочинений, объединяющих собой отдельные повествования в общий «эпос», о мире и его истории.

Сказанное трудно представить себе по хрестоматиям, антологиям и отдельным изданиям древнерусских текстов, вырванных из своего окружения в рукописях. Но если вспомнить обширные рукописи, в состав которых все эти произведения входят, – все эти многотомные Великие Четьи минеи (то есть чтения, расположенные по месяцам года), летописные своды, прологи, златоусты, измарагды, хронографы, отдельные сборники, – то мы отчетливо представим себе то чувство величия мира, которое стремились выразить древнерусские книжники во всей своей литературе, единство которой они живо ощущали. Есть только один жанр, который, казалось бы, выходит за пределы этой средневековой историчности, – это притчи. Они явно вымышлены. В аллегорической форме они преподносят нравоучение читателям, представляют собой как бы образное обобщение действительности. Они говорят не о единичном, а об общем, постоянно случающемся. Жанр притчи традиционный. Для Древней Руси он имеет еще библейское происхождение. Притчами усеяна Библия. Притчами говорит Христос в Евангелии. Соответственно притчи входили в состав сочинений для проповедников и в произведения самих проповедников. Но притчи повествуют о «вечном». Вечное же – оборотная сторона единого исторического сюжета древнерусской литературы. Bce совершающееся в мире имеет две стороны: сторону, обращенную к временному, запечатленную единичностью совершающегося, совершившегося или того, чему надлежит совершиться, и сторону вечную, вечного смысла происходящего в мире. Битва с половцами, смена князя, завоевание Константинополя турками или присоединение княжества к Москве – все имеет две стороны. Одна сторона – это то, что произошло, и в этом происшедшем есть реальная причинность: ошибки, совершенные князьями, недостаток единства или недостаток заботы о сохранности родины – если это поражение; личное мужество и сообразительность полководцев, храбрость воинов – если это победа; засуха – если это неурожай, неосторожность «бабы некоей» – если это пожар города. Другая сторона – это извечная борьба зла с добром, это стремление Бога исправить людей, наказывая их за грехи или заступаясь за них по молитвам отдельных праведников (вот почему со средневековой точки зрения так велико историческое значение их уединенных молитв). В этом случае с реальной причинностью сочетается, по древнерусским представлениям, причинность сверхреальная.

Временное, с точки зрения древнерусских книжников, лишь проявление вечного, но практически в литературных произведениях они показывают скорее другое: важность временного. Временное, хочет того книжник или не хочет, все же играет в литературе бóльшую роль, чем вечное. Баба сожгла город Холм – это временное. Наказание жителям этого города за грехи – это смысл совершившегося. Но о том, как сожгла баба и как произошел пожар, – об этом можно конкретно и красочно рассказать, о наказании же Божьем за грехи жителей Холма можно только упомянуть в заключительной моральной концовке рассказа. Временное раскрывается через события. И эти события всегда красочны. Вечное же событий не имеет. Оно может быть только проиллюстрировано событиями или пояснено иносказанием – притчей. И притча стремится сама стать историей, рассказанной реальностью. Ее персонажам со временем часто даются исторические имена. Она включается в историю. Движение временного втягивает в себя недвижимость вечного.

Заключительное нравоучение – это обычно привязка произведения к владеющей литературой главной теме – теме всемирной истории. Рассказав о дружбе старца Герасима со львом и о том, как умер лев от горя на могиле старца, автор повести заканчивает ее следующим обобщением: «Все это было не потому, что лев имел душу, понимающую слово, но потому, что Бог хотел прославить славящих его не только в жизни, но и по смерти, и показать нам, как повиновались звери Адаму до его ослушания, блаженствуя в раю».

Притча – это как бы образная формулировка законов истории, законов, которыми управляется мир, попытка отразить Божественный замысел. Вот почему и притчи выдумываются очень редко. Они принадлежат истории, а поэтому должны рассказывать правду, не должны сочиняться. Поэтому они традиционны и обычно переходят в русскую литературу из других литератур в составе переводных произведений. Притчи лишь варьируются. Здесь множество «бродячих» сюжетов.

* * *

Мы часто говорим о внутренних закономерностях развития литературных образов в произведениях новой литературы и о том, что поступки героев обусловлены их характерами. Каждый герой литературы нового времени по-своему реагирует на воздействия внешнего мира. Вот почему поступки действующих лиц могут быть даже «неожиданными» для авторов, как бы продиктованными авторам самими этими действующими лицами.

Аналогичная обусловленность есть и в древней русской литературе, – аналогичная, но не совсем такая. Герой ведет себя так, как ему положено себя вести, но положено не по законам его характера, а по законам поведения того разряда героев, к которому он принадлежит. Не индивидуальность героя, а только разряд, к которому принадлежит герой в феодальном обществе! И в этом случае нет неожиданностей для автора. Должное неизменно сливается в литературе с сущим. Идеальный полководец должен быть благочестив и должен молиться перед выступлением в поход. И вот в «Житии Александра Невского» описывается, как Александр входит в храм Софии и молится там со слезами Богу о даровании победы. Идеальный полководец должен побеждать многочисленного врага немногими силами, и ему помогает Бог. И вот Александр выступает «в мале дружине, не сождавъся со многою силою своею, уповая на Святую Троицу», а врагов его избивает ангел. А затем все эти особенности поведения святого Александра Невского механически переносятся уже в другом произведении на другого святого – князя Довмонта Тимофея Псковского. И в этом нет неосмысленности, плагиата, обмана читателя. Ведь Довмонт – идеальный воин-полководец. Он и должен вести себя так, как вел себя в аналогичных обстоятельствах другой идеальный воин-полководец – его предшественник Александр Невский. Если о поведении Довмонта мало что известно из летописей, то писатель не задумываясь дополняет повествование по житию Александра Невского, так как уверен, что идеальный князь мог себя вести только этим образом, а не иначе.

Вот почему в древнерусской литературе повторяются типы поведения, повторяются отдельные эпизоды, повторяются формулы, которыми определяется то или иное состояние, события, описывается битва или характеризуется поведение. Это не бедность воображения – это литературный этикет: явление очень важное для понимания древнерусской литературы. Герою полагается вести себя именно так, и автору полагается описывать героя только соответствующими выражениями. Автор – церемониймейстер, он сочиняет «действо». Его герои – участники этого «действа». Эпоха феодализма полна церемониальности. Церемониален князь, епископ, боярин, церемониален и быт их дворов. Даже быт крестьянина полон церемониальности. Впрочем, эту крестьянскую церемониальность мы знаем под названием обрядности и обычаев. Им посвящена изрядная доля фольклора: народная обрядовая поэзия.

Подобно тому как в иконописи фигуры святых как бы висят в воздухе, невесомы, а архитектура, природа служат им не окружением, а своеобразным «задником», фоном, – так и в литературе многие из ее героев не зависят от действительности. Характеры их не воспитаны обстоятельствами земной жизни, – святые пришли в мир со своей сущностью, со своей миссией, действуют согласно выработанному в литературе этикету.

Устойчивые этикетные особенности слагаются в литературе в иероглифические знаки, в эмблемы. Эмблемы заменяют собой длительные описания и позволяют быть писателю исключительно кратким. Литература изображает мир с предельным лаконизмом. Создаваемые ею эмблемы общи в известной, «зрительной» своей части с эмблемами изобразительного искусства.

iknigi.net