История современного города Афины.

Древние Афины
История современных Афин

Дмитрий Лихачев. Русская культура нового времени и Древняя Русь Ч.1. Лихачев о древней руси

Лихачев Д. Человек в литературе Древней Руси

Стр 1 из 7Следующая ⇒

Лихачев Д. Человек в литературе Древней Руси

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Настоящая работа посвящена человеку в литературе Древней Руси.

В ней сделана попытка рассмотреть художественное видение человека вдревнерусской литературе и художественные методы его изображения.Читатель не найдет в ней упоминаний «формы» и «содержания» кактаковых, но вся она в конечном счете стремится к рассмотрениюхудожественной формы в ее живом единстве с содержанием.

Человек всегда составляет центральный объект литературного творчества.В соотношении с изображением человека находится и все остальное: нетолько изображение социальной действительности, быта, но такжеприроды, исторической изменяемости мира и т. д. В тесном контакте стем, как изображается человек, находятся и все художественныесредства, применяемые писателем.

Литература Древней Руси знала несколько стилей в изображении человека'. В основном они последовательно сменяют друг друга, но иногдасуществуют и параллельно - в разных жанрах, обслуживающих разныепотребности общества.

Конечно, тот или иной стиль в изображении человека в совершенно чистомвиде проявлялся более или менее редко. Исключения постоянны.Характеризуя тот или иной

I Здесь и в дальнейшем я говорю о стиле так, как говорят о стилеискусствоведы: в широком значении этого слова. Я говорю о стилелитературы, а не о стиле литературного языка. Последний входит впервый как часть.

I* Я

стиль, мы имеем в виду лишь преобладающие явления. Системы стилейпостоянно нарушаются. В этом есть определенная закономерность; если быне было нарушений стилистических систем, то не было бы и движениялитературы вперед. Восстанавливая ту или иную систему стиля визображении человека, мы стремимся прежде всего создать у читателяживое представление об этой системе, непосредственное ощущение стиля.

П. Я. Чаадаев писал: «Итак, вот наше правило: будем размышлять офактах, которые нам известны, и постараемся держать в уме больше живыхобразов, чем мертвого материала»'.

Читатель найдет в работе отсылки к произведениям живописи. Цель их -показать соответствия, существовавшие в изображении человека влитературе и в живописи. Эти соответствия позволяют во многих случаяхглубже понять и отчетливее ощутить особенности того или иного стиля визображении человека, но эти соответствия не следует абсолютизировать.

В иных случаях живопись обгоняет литературу и дает значительно болеесовершенные изображения человека, в других - литература опережаетживопись. Всемирно прославленная живопись Андрея Рублева и его временипревосходит литературу тонкостью психологического анализа и глубинойпроникновения во внутренний мир человека. Однако «оправдание человека»и открытие ценности человеческой личности, имевшие место вдемократической литературе XVII в., не находят прямых соответствий вживописи того же времени. Наиболее полное слияние художественныхпринципов изображения человека в литературе и в живописи находим мы вмонументальном стиле XIXIII вв. Для этой эпохи характерен своеобразныйполный синтез всех искусств: монументальная живопись (мозаика, фрески)подчинена формам зодчества, зодчество своими простыми поверхностямислужит удобной основой для монументальной живописи. Письменность, взначительной мере рассчитанная для чтения вслух во время монастырскихтрапез (жития святых), для произнесения в храмах (проповеди, жития),для импозантного окружения княжеского быта, отвечает тем жепотребностям, что архитектура и живопись, развивает общий с неюмонументальный стиль в изображении человека.

' Чаадаев П. Я. Философические письма Письмо третье // Г е ршензон М.П. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление СПб., 1908. С. 255.

Впрочем, соотношения литературы с другими искусствами требуютвнимательного изучения. В данной работе они только намечаются.

Главы настоящей работы не следуют хронологии историко-литературногопроцесса. Книги не представляют собой истории изображения человека,хотя и должны давать материалы для этой истории, поднимая некоторыеобщие вопросы, связанные с изменением формы изображения человека.

Удобнее всего, оказалось, начать работу с перелома в изображениичеловека, с кризиса средневекового способа изображения человека,наступившего в начале XVII в., и вернуться к эпохе классическогорасцвета средневекового монументального стиля в изображении человека -к XI-XIII вв. Затем в работе следуют главы, описывающие отдельныестили и затрагивающие отдельные проблемы изображения человека.

Разнородность материала отчасти определила собой разнородность глав.Одни из глав посвящены крупным стилистическим системам, внутреннезаконченным и отразившимся во многих произведениях (таков стильмонументального историзма или эмоционально-экспрессивный). Другиеглавы касаются лишь элементов слабо проявившихся стилей (стиляэпического, стиля «психологической умиротворенности»). Естественно,что главы резко различаются по своему наполнению фактическимматериалом.

Многочисленные ссылки на летописи и общеизвестные произведения,содержащиеся в книге «Человек в литературе Древней Руси» (1970), вданном издании опускаются.

ГЛАВА 1. ПРОБЛЕМА ХАРАКТЕРА В ИСТОРИЧЕСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЯХ НАЧАЛА XVIIв.

В русской истории - в том виде, как она писалась дворянскими ибуржуазными историками XIX в.,- есть одно странное и вызывающеенедоумение обстоятельство.

Сильные характеры и яркие характеристики этих сильных характероввозникают в изложении ее только с XVI в.

Это особенно ясно уже у Карамзина. Карамзин ставил себе одной изглавных задач раскрыть читателю «характер наших древних героев». И приэтом он признавался сам:

«До сих пор (т. е. до XVI в.) я только хитрил и мудрил, выпутываясь изтрудностей. Вижу за собою песчаную степь африканскую» '. Первымхарактером, на котором прерывалась эта «степь африканская» дляКарамзина, был характер Грозного. В письме к А. И. Тургеневу онсообщал:

«Оканчиваю Насилья Ивановича и мысленно уже смотрю на Грозного, какойславный характер для исторической живописи! Жаль, если выдам историюбез сего любопытного царствования! Тогда она будет, как павлин безхвоста»2.

Казалось бы, Иван Грозный - первый сильный характер в изложениирусской истории. За ним следует ряд других: Борис, Самозванец,Гермоген...

Ту же мысль - об отсутствии до Грозного ярких характеров вповествовательных источниках по русской истории - находим мы и у В. О.Ключевского: «Исторические памятники XIV и XV вв. не дают намвозможности живо воспроизвести облик каждого из этих князей.Московские великие князья являются в этих памятниках довольно бледнымифигурами, преемственно сменявшимися на великокняжеском столе подименами Ивана, Семена, другого Ивана, Димитрия, Василия, другогоВасилия. Всматриваясь в них, легко заметить, что перед нами проходятне своеобразные личности, а однообразные повторения одного и того жефамильного типа. Все московские князья до Ивана III, как две капливоды, похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняетсярешить, кто из них Иван и кто Василий»3.

И у Ключевского, как и у Карамзина, яркие характеристики «древнихгероев» русской истории начинаются только с Грозного.

Вспомним, что и у других историков, и в исторической ,еллетристике, ив исторической драматургии, и в историеской живописи главныехарактеры, привлекшие наибольшее внимание ученых, поэтов, драматургов,беллетристов, художников,-это Грозный, Борис, Самозванец, Шуйский,Гермоген и т. д. Чем объяснить такое странное положение? Неужели и всамом деле сложные и сильные характеры появляются в русской историитолько с половины XVI в.?

' Погодин М. Н. М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывамсовременников. Т. II. М., 1866. С. 87 (письмо из Парижа 1790 г.).

2 Там же. С. 119.

3 Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. II. М.; Пг., 1923. С.58-59.

Как это было видно из приведенных слов Ключевского

и как будет ясно из дальнейшего, многое в этом положении зависело отсамих исторических источников. Это особенно ясно у Карамзина, которыйставил себе главною задачей художественный пересказ древнихисточников. Однако и в других случаях, когда мы имеем дело с тем же«художественным» воссозданием исторической действительности (уСоловьева, у Ключевского), мы видим то же следование источникам, иххарактеристикам. Образы русских исторических деятелей второй половиныXVI - начала XVII в. были подсказаны этими источниками главным образом«художественно». Поразительные по своеобразию характеристики,созданные в повествовательной литературе начала XVII в.,воздействовали на всю историческую литературу последующего времени.Пересматривались факты, но не пересматривались характеристики.Критически взвешивались все сведения частного характера, но вобрисовке действующих лиц истории ученые и писатели нового временидолго оставались в плену у художественных образов, созданных автораминачала XVII в.

Начало XVII в. было временем, когда человеческий характер был впервыеоткрыт для исторических писателей, предстал перед ними как нечтосложное и противоречивое'. До XVII в. проблема характера вообще нестояла

Мысль об открытии человеческого характера в литературе начала XVII в.была впервые высказана О. А. Державиной в статье «Анализ образовповести XV11 в. о царевиче Димитрии Угличском». Приведу полностьювысказывание О. А. Державиной. Говоря о размышлениях дьяка ИванаТимофеева по поводу характера Бориса Годунова, О. А. Державина пишет:«Такое размышление над характером человека (мы встречаем его взачаточном виде и у других писателей начала XVII в.) - большая новостьв древней русской литературе, где личность обычно была выразительницейбожественной воли или сосудом дьявольским. Правда, у писателей XVIIв., рядом с этой новой чертой, почти всюду мы читаем и ссылку насатану, врага рода человеческого, который влагает злые мысли в головуБориса,- так, новые черты сосуществуют рядом со старым традиционным,средневековым объяснением. Но все же появление этих элементовподлинной характеристики очень знаменательно. Оно указывает нарастущий интерес к человеку как личности, к его индивидуальным,отличающим его от других людей, особенностям. В сложном образеГодунова древнерусский писатель впервые столкнулся с нелегкой задачей- дать характеристику живого человека, в котором перемешаны и хорошиеи дурные качества, которого, как выдающуюся личность с ярко выраженнойиндивидуальностью, нельзя уложить в привычную схему. И надо сказать,что лучшие из писателей XVII в. справились со своей задачей неплохо.Мешало делу предвзятое мнение, с которым все они вольно или невольноподходили к личности Годунова, и та дидактическая цель, какую они себеставили» (Учен. записки МГПИ. Т. VII. Каф. русск. лит.: вып. I. М.,1946. '"' oU).

в повествовательной литературе. Литература Древней Руси былавнимательна к отдельным психологическим состояниям. Как мы увидим вдальнейшем, эта внимательность в XIV и последующих веках бывала иногдадаже чрезмерной. Психологические состояния, отдельные человеческиечувства, страсти рассматривались со столь близкого расстояния, что онизаслоняли собой самого человека, казались огромными, преувеличенными ине связанными друг с другом. Жития, хронограф,религиозно-дидактическая литература описывали душевные переломы, училио своеобразной «лестнице страстей», о саморазвитии чувств и т. д. Этотинтерес к человеческой психологии диктовался теми особыми целями,которые ставила перед собой проповедническая и житийная литература.Громадный опыт изучения человеческой психологии не применялся ксветским героям русской истории.

Жанровые разграничения в древнерусской литературе, как это мы увидимпозднее, были настолько велики, что опыт одного жанра не скоро могбыть перенесен в другой. То, что казалось уместным при анализепсихологии рядового грешника, рядового человека, служившего объектомцерковной проповеди, или при анализе психологии святого, не сразумогло быть перенесено на лицо вполне светское - на русского князя,русского боярина, военачальника.

Вот почему возможность углубиться в психологию исторического деятеля,анализировать не отвлеченный объект дидактических размышлений, и неидеального святого, и не одно какое-либо человеческое чувство,психологическое состояние и т. д., а конкретного современника явиласьцелым открытием в литературе. И это открытие настолько поразиловоображение исторических писателей, что они в основном устремили своевнимание именно сюда, на сложность человеческой личности, поставили еев центр своих сочинений и свое отношение к историческим характерамсделали главным объектом своего писательства. Характеристики, данныеими своим современникам, и создали впечатление у историков XIX в., чтохарактеры в русской истории появляются только с Грозного.

Уже в XVI в. постепенно формируется новый тип историческихпроизведений и новое отношение к самому историческому материалу.Старые летописные принципы работы - составление сводов, историческихкомпиляций с сохранением в их составе предшествующих исторических

сочинений как своего рода документального материала - в XVI в. взначительной мере поколеблены. Авторы исторических сочинений XVI в.стремятся к проведению в основном двух новых принципов: единства точкизрения на исторические события и единства темы исторических сочинений.

Требование единства точки зрения на весь описываемый историческийпроцесс сказывается прежде всего в отношении авторов к материалу,послужившему источником их работы. Летописцы предшествующих XI-XV вв.подвергали тексты используемых ими летописей весьма скупой иосторожной переработке. Они пытались сохранить тексты своихисточников. Поэтому в летописи не было единой авторской точки зрения,а выражались взгляды многих авторов, более или менее поверхностноредактировавшиеся последним из летописцев, объединявшим летописныетексты своих предшественников. В летописи до XVI в. господствуетмногоголосость. Историки же XVI в., будь то автор «Степенной книги»или автор «Истории о Казанском царстве», усиленно перерабатываютиспользуемый ими материал, стремясь к единству всего повествования:идейному и даже стилистическому. Они стремятся к строгому ипостоянному подчинению всего исторического повествования единойавторской точке зрения. Политическая точка зрения авторов историческихпроизведений никогда прежде не выступала с такою отчетливостью,никогда прежде не была проведена с таким упорством во всем изложении.Авторы исторических произведений XVI в. проявили необыкновенноетрудолюбие в преодолении всяческих трудностей на этом пути, в томчисле и стилистических (вспомним стилистическую отделку «Степеннойкниги», «Истории о Казанском царстве» и др.). Появляетсяпоследовательно проведенная единая точка зрения автора, развиваетсяиндивидуальный авторский стиль - гораздо резче выраженный, чем раньше.

дом с Ним вырастает и новая форма исторического повествования:«Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича»,посвященный только Грозному; «История о великом князе московском ИванеВасильевиче», также посвященная только Грозному; «История о Казанскомцарстве», повествующая только о Казани, и др. Во всех этихпроизведениях единство темы облегчало пронизывание всего повествованияединством точки зрения, и, напротив, единая точка зрения приводила ксужению исторического повествования до одной темы: биографин монарха,описания истории одного города, княжества или до обзора историческихсобытий ограниченного периода.

Но, кроме этих двух взаимосвязанных новшеств историческогоповествования XVI в.- единства точки зрения на исторические события иединства темы исторического повествования,- уже XVI век дает себязнать и в пробуждении интереса к исторической личности. Именноисторическая личность становится в центр повествования «Летописцаначала царства», «Истории о великом князе московском», «Степеннойкниги». В Никоновском летописном своде этот интерес к историческойличности проявляется в риторическом развитии характеристик (особеннонекрологических), в снабжении упоминаний об исторических лицахгенеалогическими справками, в подробных мотивировках действий тех илииных исторических лиц.

Необходимо отметить, однако, что на первых порах речь может идтитолько в развитии интереса к. историческим личностям, к повышению ихвеса в историческом повествовании, но не о появлении нового отношенияк этим личностям, не о новом понимании их характеров. Это достаточноотчетливо видно хотя бы на примере «Степенной книги». «Степеннаякнига» служит ярким образцом интереса к личности русских историческихдеятелей. Вся русская история сводится в ней к биографиям великихкнязей и митрополитов, к их характеристикам. Но в каждой из этихбиографий и характеристик нет еще пока ничего качественно нового. Весьарсенал средств для характеристик заимствован в «Степенной книге», какэто неоднократно отмечалось уже, из житийной литературы или реже из«Хронографа». «Степенная книга» была явлением, параллельныммакариевским «Четьим минеям», и не случайно, что обе эти«энциклопедии» XVI в. вышли из одного и того же кружка книжников. Ножитийная похвала не

была еще характеристикой в полном смысле этого слова:

«Житие - не биография,- говорит В. О. Ключевский,- а назидательныйпанегирик в рамках биографии, как и образ святого в житии - непортрет, а икона» '.

Следовательно, XVI век отмечен ростом интереса к историческимличностям, но этот рост - пока лишь количественный; качественноинтерес этот остается все тем же. Новое понимание человеческогохарактера начинает слагаться лишь в произведениях XVII в., посвященных«Смуте»2. Они-то и составят главный предмет нашего дальнейшегорассмотрения.

Исторические сочинения первой половины XVII в., посвященные «Смуте»,резко отделяются от предшествующих летописей рядом особенностей и впервую очередь повышенным интересом к человеческому характеру и новымк нему отношением. Характеристики составляют отныне одну из главныхцелей исторического повествования, они не только увеличиваютсяколичественно, но и изменяются качественно. По сути дела «Временник»дьяка Ивана Тимофеева представляет собою собрание характеристикдеятелей «Смуты» и событий «Смуты». Вследствие этого автор нестремится к фактической полноте и последовательному хронологическомуизложению событий. Тимофеев не столько описывает факты, сколько ихобсуждает. Его «Временник» не отличается в том, что касается событийпосле правления Шуйского, последовательной связью изложения: этоочерки и характеристики, в особенности последние.

Так же точно и «Словеса дней и царей и святителей московских» ИванаХворостинина состоят в основном из характеристик деятелей «Смуты»,начиная от Бориса Годунова. Во вступлении к своему труду Хворостининвыясняет цели своего труда: он желает описать «пастырей наших детели»,подвиги «великодушных муж, и бескровных мучеников, и Победоносцев».

То же самое может быть сказано и о «Повести» кн. И. М,Катырева-Ростовского, в конце которой помеще-

1 Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. II. С. 314-315. См.подробнее ниже, гл. 5.

2 Здесь и ниже пользуюсь выражением «Смута» постольку, поскольку онопринадлежит самим писателям начала XVII в., так именно определявшимэпоху, послужившую предметом их исследования.

но даже особое «Написание вкратце о царех московских, о образех их, ио возрасте, и о нравех».

В известной мере тем же стремлением к обсуждению характераисторических личностей отмечено и «Сказание» Авраамия Палицына, и«Иное сказание», и «Повесть» С. Шаховского, и мн. др.

Этим интересом к интерпретации событий, а не к их фиксации, и вособенности к характеристикам участников этих событий, отличается всялитература о «Смутном времени». Однако с наибольшей четкостью этановая черта исторического сознания сказывается в русских статьях«Хронографа» редакции 1617 г. (его обычно называют «Хронографом»второй редакции). Литературные достоинства второй редакции«Хронографа» и значение ее в развитии исторического знания на Руси досих пор еще остаются недостаточно оцененными.

Самый состав «Хронографа» второй редакции обнаруживает в его авторечеловека с незаурядной широтой исторических интересов. Предшествующаявсемирная хронография в пределах от XI и до XVII в. в гораздо большейстепени, чем русское летописание, была подчинена религиозным задачам.Всемирная история трактовалась по преимуществу как история церкви, какистория православия в борьбе с ересями. Вторая редакция «Хронографа» -первый и крупный шаг на пути секуляризации русской хронографии. Этоотчетливо выступает в тех дополнениях, которыми распространил авторвторой редакции основное содержание «Хронографа». Здесь и новые статьииз Еллинского летописца (преимущественно выдержки из «Хроники ИоаннаМалалы», касающиеся античной истории), здесь и сочинения ИванаПересветова, и дополнения из католических хроник Мартина Бельского иКонрада Ликостена. Из этих последних выписаны статьи географическогосодержания (например, об открытии Америки), статьи по античноймифологии или общие статьи о магометанстве, по истории пап, по историизападноевропейских стран, по истории Польши. Все это не имело нималейшего отношения к истории православия и даже противоречило ей '.Не меньший интерес имеют и вновь включенные статьи, посвященныеописанию наружности богоматери (из слова Епифания Кипрского «О житиипресвятыя владычица нашея Богородице») и наружности Христа («Описаниеже

| См. об этом: Творогов О. В. К истории жанра Хронографа, /I ТОДРЛ. Т.XXVII. 1972. С. 220-226.

божественныя Христовы плоти и совершеннаго возраста его»). В нихсказывается интерес к реальному портрету.

Благодаря всем этим дополнениям, «Хронограф» второй редакцииотличается значительно более светским характером, чем «Хронограф»редакции 1512 г., к которому он восходит. Однако наиболее отчетливоэтот светский характер второй редакции «Хронографа» обнаруживается вего подробном повествовании о событиях «Смуты».

Как уже давно было отмечено ', рассказ «Хронографа» 1617 г. о событияхрусской истории XVI - начала XVII в. представляет собою единое истройное произведение. Это ощущается не только в стилистическом иидейном единстве всего повествования, но прямо подчеркивается авторомпостоянными перекрестными ссылками: «о нем же впереди речено будет вЦареградском взятии»2, «о нем же впереди речено будет», «о нем жеписах в царстве блаженныя памяти Феодора Ивановича», «о нем же пнсах ипреже» и т. п.

Важно при этом отметить, что и само это произведение, как и всякомпозиция второй редакции «Хронографа», идет по пути той жесекуляризации исторической литературы. В нем нет ссылок на священноеписание, нет религиозного объяснения событий. Автор не приписывает«Смуту» наказанию божию за грехи всех русских людей, как это ещеделают некоторые другие сочинители исторических произведений первойполовины XVII в. Этот светский дух пронизывает собою и всю системухарактеристик деятелей русской истории. Перед нами в «Хронографе»второй редакции действительно «система» характеристик: теоретическиизложенная в кратких, но чрезвычайно значительных сентенциях ипрактически примененная в изображении действующих лиц «Смуты». Эта«система» противостоит средневековой, она подвергает сомнению основныепринципы агиографического стиля. В ней нет резкого противопоставлениядобрых и злых, грешных и безгрешных, нет строгого осуждения грешников,нет «абсолютизации» человека, столь свойственной идеалистическойсистеме мировоззрения средневековья.

' Попов А, Обзор хронографов русской редакции. Вып. 2. М., 1869. С 117и след.

2 Здесь и ниже цитирую по кн.: Попов А. Изборник славянских и русскихсочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции М,, 1869.

В предшествующее время человек, особенно в житийной литературе,выступает по преимуществу либо совершенно добрым, либо совершеннозлым. Исследователь творчества Пахомия Серба В. Яблонский пишет,например: «Подвижники родятся у Пахомия такими же святыми, какими иумирают. Эта несообразность с законом естественного развития всякойчеловеческой жизни не препятствует трудам Пахомия быть поучительнымипанегириками: в жизни подвижников мы не находим ни единого темногопятна от раннего детства до блаженной кончины в старости глубокой...»' Правда, в литературе исторической эта идеализация иабсолютизирование нарушались сплошь и рядом, но эти нарушения былибессознательными, они не входили в художественный замысел автора, онипроисходили под влиянием воздействия самой действительности, дававшейматериал для изображения человека, или под влиянием тех литературныхобразцов, которые писателю служили. Противоречивые черты могут бытьзамечены в изображении Дракулы в «Повести оМутьянском воеводе Дракуле»(он справедлив и одновременно извращенно жесток), в изображенииотдельных летописных героев и т. д. В «Повести о Дракуле» - последний«дьявол», но поскольку и в богословских представлениях того времени надьявола возлагается обязанность возмездия за грехи людей, онодновременно и справедлив: наказывает преступников тем, чем онипровинились. Однако противоречивость характера исторического деятеляникогда еще не отмечалась в письменности особо. Она не осознавалась,не декларировалась авторами, хотя невольно уже и изображалась. Никогдаисторические писатели сознательно не ставили себе целью описать этупротиворечивость. Она слагалась как бы стихийно, слагалась в сознаниичитателя, а не в намерениях и тем более не в декларациях авторов.

Впервые исторические писатели открыто заговорили о противоречивостичеловеческого характера только в начале XVII в. Особенно ярко этосказалось в «Хронографе» второй редакции. Человеческий характеробъявляется автором второй редакции «Хронографа» сотканным изпротиворечий, сложным, в известной мере «относительным», соотнесеннымсо средой, условиями жизни, особенностями

' Яблонский В. Пахомий Серб и его агиографические писания. СПб., 1908.С. 234.

14:

биографического порядка. «Не бывает же убо никто от

земнородных безпорочен в житии своем»,- объявляет ав-, тор«Хронографа». «Но убо да никто же похвалится чист быти от сетинеприязньственаго злокозньствня врага»,- повторяет он. «Во всехземнородных ум человечь погрешителен есть, и от добраго нрава злымисовратен», иначе говоря, каждый человек в той или иной степени«совращен» от «добраго нрава», данного ему при рождении. Нет,следовательно, во-первых, людей только злых или только добродетельных,и, во-вторых, человеческий характер формируется жизнью.

Живой пример такого «совращения» доброго нрава на злой - Иван Грозный.Первоначально Грозный - образец доброго, мудрого и мужественного царя:«Он же убо имый разум благообычен, и бысть зело благоумен, еще же и вобранех на супротивный искусен, велик бе в мужестве, и умеа на ратикопием потрясати, воиничен бо бе и ратник непобедим, храбросерд же ихитр конник; той убо варварския страны аки молния борзо обтече, и всяокрестныя устраши, и прегордыя враги покори. Бысть же и во словеснойпремудрости ритор, естествословен, и смышлением быстроумен,доброзрачен же и благосерд в воинстве, еще же и житие благочестивоимый, и ревностью по бозе присно препоясася...» Но стоило умеретьАнастасии Романовой, поддерживавшей в Грозном его «добрый» от природынрав, как характер его резко меняется - от старого не остается иследа. Перед нами другой человек, с диаметрально противоположнымхарактером: «Блаженная же и предобрая супруга его не во многих летехко господу отиде, и потом аки чюжая буря велия принаде к тишинеблагосердия его, и не вем, како превратися многомудренный его ум нанрав яр, и нача сокрушати от сродства своего многих, такоже и отвелмож синклитства своего; во истину бо сбысться еже в притчахреченное: яко парение похоти променяет ум незлобив. Еще же и крамолумеждоусобную возлюби, и во едином граде едины люди на другия поусти, ипрочая опричиненныя нарече, другия же собственны себе учини, земщиноюнарече. И сицевых ради крамолств сына своего большаго царевича Ивана,мудрым смыслом и благодатию сияюща, аки недозрелый грозд дебелымвоздухом отрясе, и от ветви жнтгя отторгну, о нем же неции глаголаху,як от отца своего ярости прияти ему болезнь, от болезни же исмерть...»

Если в этой характеристике Грозного автор второй редакции «Хронографа»еще зависит от Курбского и, сле-

дуя за этим последним, распределяет добродетели и зло. действаГрозного во времени, относя первые к первой половине царствования, авторые ко второй, то во всех последующих характеристиках автор второйредакции «Хронографа» уже не прибегает к такому механическомуразделению свойств характера во времени. Он совмещает их одновременнов одном и том же человеке, впервые в истории русской историческоймысли сознательно создавая жизненно-противоречивые характеристикиисторических лиц, создавая образы, полные «шекспировских»противоречий, драматизируя историю душевной борьбой, внося в нихколлизии, борьбу и творя характеры, которые впоследствии действительнопривлекли внимание драматургов.

Борис «аще и зело прорассудительное к народом мудроправльство показа,но обаче убо и царстей чести зависть излия». Подробная характеристикаБориса, с которой начинается повествование о его царствовании вовторой редакции «Хронографа», вся построена на этом совмещенииположительных и отрицательных качеств его характера:

«Сей убо государь и великий князь Борис Федоровичь Годунов в своецарство в Руском государьстве градов и манастырей и прочихдостохвалных вещей много устроив, ко мздоиманию же зело быстьненавистен, разбойства и татьбы и всякого корчемства много покусивсяеже бы во свое царство таковое не богоугодное дело искоренити, но невозможе отнюд. Во бранех же неискусен бысть: время бо тому ненастояше, оруженосию же не зело изящен, а естеством светлодушен инравом милостив, паче же рещи и нищелюбив, от него же мнозидоброкапленыя потоки приемльше и от любодаровитыя его длани в сытостьнапитавшеся, всем бо не оскудно даяния простирашеся не точию ближнимсвоим и сыновом руским, но и странным далним и иноплеменным аки моредаяния и озеро пития разливашеся всюду, яко камения и древа и нивы всядарми его упокоишася, и тако убо цветяся аки финн_к листвиемдобродетели. Аще бы не терние завистныя злобы цвет добродетели тогопомрачи, то могл бы убо всяко древьним уподобитися царем, иже вовсячественем благочестии цветущим. Но убо да никто же похвалится чистбыти от сети неприязньственаго злокозньствия врага, понеже сей перст-

ною плотию недуговаше, зело возлюби, и к себе вся при-

правдивая, и аки ужем привлачаше».

Из тех же противоречивых черт соткана и характеристика патриархаГермогена. Признавая, что Гермоген был «словесен муж и хитроречив»,составитель второй редакции «Хронографа» тут же добавляет: «но несладкогласен», и дальше: «а нравом груб и бывающим в запрещениях косенк разрешениям, к злым же и благим не быстро распрозрителен, но колстивым паче и лукавым прилежа и слуховерствователен бысть».

Соткана из противоположных качеств в «Хронографе» и характеристикаИвана Заруцкого: «Не храбр, но сердцем лют и нравом лукав». Достаточносложна характеристика Козьмы Минина: «Аще и не искусен стремлением, носмел дерзновением» и т. д.

Вслед за автором второй редакции «Хронографа» эти противоречивость,контрастность человеческого характера подчеркивают и другие авторыисторических сочинений первой половины XVII в.

Прямолинейность прежних летописных характеристик по немногим рубрикам(либо законченный злодей, либо герой добродетели) исчезает впроизведениях начала XVII в. Прямолинейность предшествующиххарактеристик отброшена - и с какою решительностью! Вслед за второйредакцией «Хронографа» наиболее резко сказывается новый типхарактеристик во «Временнике» Ивана Тимофеева. Характеристика Грозногосоставлена Иваном Тимофеевым из риторической похвалы ему и самогострастного осуждения его «пламенного гнева». Все люди причастны греху:«...сице и сему (то есть Грозному), осрамившуся грехом, ему жепричастии вси». Тимофеев дает разностороннюю и очень сложнуюхарактеристику Борису Годунову и утверждает, что обязан говорить и озлых, и о добрых его делах: «И я же злоба о Борисе извещана бе, должноесть и благодеяний его к мирови не утаити».

Тимофеев как бы считает себя обязанным писать о добродетелях Годунова,поскольку он пишет и о его «злотворных»: «Елика убо злотворная егоподробну написати подщахомся, сице и добротворивая о нем исповедати необленимся».

Двойственность, контрастное совмещение скверных и добрых качеств вхарактеристиках Тимофеев считает знаком их беспристрастности: «И даникто же мя о сих словесы уловит, иже о любославнем разделением: воовых того есмь уничижая, в прочих же, яко похваляя». И в дру-

гом месте: «...егда злотворная единако изречена бы, добрая же от инехсказуема, нами же умолкнута,- яве неправдование обнажилося бысписателево; а нже обоя вправду известуема без прнлогсч, всяка устазаградятся», то есть никто не сможет возразить и упрекнуть автора впристрастии, в односторонности, если он будет отмечать в человеке излые, и добрые черты. Положительная же или отрицательнаяхарактеристика лишь обнажает «нсправдование» писателя, егонеобъективность. Иван Тимофеев не может решить, какая из чаш весовперетянет после смерти Бориса: «В часе же смерти его никто же весть,что возодоле и кая страна мерила претягну дел его: благая ли, злая».

Размышления о русской истории - Tradicii

Страница 1 из 4

Д. С. Лихачев

РАЗМЫШЛЕНИЯ О РУССКОЙ ИСТОРИИ

Русская история представляется мне как развертывающаяся драма одинокой и непонятой культуры, то отбрасываемой из-за своего одиночества к самому обрыву непонимания, то заявляющей о себе как бы одинокими гениальными произведениями и личностями.

Прожив большую жизнь от самого начала века до его приближающегося конца, я имею не книжные, а самые непосредственные впечатления от русской истории: впечатления «на собственной коже». Для меня, например, памятны Николай II, Александра Федоровна, наследник-цесаревич, великие княжны, старый дореволюционный Петербург — и его мастеровые, и его балерины. Революция и пулеметные очереди у стен Петропавловской крепости со стороны Артиллерийского музея, а затем выстрелы из наганов на кладбище Соловков, видения прячущихся в мороз в Ленинграде 32 года по парадным крестьянок с детьми, проработки плачущих от стыда и бессилия ученых в стенах университета и Пушкинского дома, ужасы блокады — и все это в моей зрительной и слуховой памяти.

«Хованщина», «Борис Годунов», «Град Китеж» — оперы эти были для меня как бы обрамленными в художественную форму моих личных впечатлений проходящего столетия.

Мои занятия историей, русской культурой сливались в единую, сильно окрашенную чувствами картину русского тысячелетия — мученичества и героизма, исканий и падений...

В истории русской культуры бывают периоды трагических катаклизмов, когда кажется, что все начинается сначала.

Так было с принятием христианства. Казалось, что языческая культура кончилась, кончился фольклорный период русского словесного искусства. Но вот прошли столетия, и сейчас мы знаем — культура слова не исчезла, но перешла в другие формы — не исчез фольклор, не исчезли и фольклорные достижения в новых формах — формах письменного слова.

Периодом перемен была эпоха царствования Грозного, «Неполезная» литература, литература беллетристического характера как будто бы была обрублена. Но прошло полвека, и в начале XVII века мы видим, что опыт остался. Он стал даже выше, несмотря на молчание второй половины XVI века.

Почти что апокалипсическим катаклизмом в истории русской культуры была эпоха Петровских реформ. Все началось сначала. Но сейчас специалистам по многовековой русской литературе ясно — перерыва не было. Линии развития пережили кризис, но возродились и продолжали развиваться на новом уровне — на уровне усвоения западноевропейского опыта.

Каждый из этих катаклизмов, когда казалось — все должно начаться с самого начала, своеобразен по своему характеру. Перерывы были с задержками, перерывы были перед новым скачком вперед. Задержки шли изнутри и задержки вызывались внешними событиями. Все по-разному.

К таким внешне обусловленным перерывам принадлежит и середина XIII века — время монголо-татарского завоевания.

Что, собственно, произошло в это время? Евразийцы были склонны преуменьшать значение восточного нашествия, другие, напротив, преувеличивали. Однако ни те, ни другие не пытались охарактеризовать события в их существе, а это безусловно важнее, чем все попытки оценить перерывы количественно.

Для Запада и для нас характерно преувеличение специфичности русской истории. Искать специфичность следует, но только там, где она действительно может быть научно установлена. Все тычут нам в нос Грозным. Однако в то время, когда у нас свирепствовал Грозный, герцог Альба кроваво расправлялся со своими врагами в Голландии, а в Париже была Варфоломеевская ночь.

Мы очень часто находимся во власти исторических предрассудков. Одним из таких предрассудков является убежденность в том, что древняя, «допетровская» Русь была страной со сплошной малой грамотностью.

Тысячи и тысячи рукописных книг хранятся в наших библиотеках и архивах, сотни берестяных грамот найдены в Новгороде — грамот, принадлежащих ремесленникам, крестьянам, мужчинам и женщинам, простым людям и людям высокого социального положения. Печатные книги показывают высокий уровень типографского искусства. Рукописи «цветут» изумительными заставками, концовками, инициалами и миниатюрами. Печатные шрифты и рукописные буквы поразительны по красоте. Все новые и новые центры книжной культуры обнаруживаются в монастырях Древней Руси среди лесов и болот, на островах — даже вдали от городов и сел. В рукописном наследии Древней Руси мы все больше и больше открываем новых оригинальных произведений и переводных. Уже давно ясно, что болгарское и сербское рукописное наследие шире представлено в русских рукописях, чем у себя на родине. Высокое искусство слова окружено открытиями в области древнерусской музыкальной культуры. Всеобщее признание во всем мире получили древнерусские фрески и иконы, русское прикладное искусство. Древнерусское зодчество оказалось целым огромным миром, изумительно разнообразным, будто принадлежащим разным странам и народам с различной эстетической культурой. Мы получили из рукописей представление о древнерусской медицине, о русской историософии и философии, о поразительном разнообразии литературных жанров, об искусстве иллюстрирования и искусстве чтения, о различных системах правописания и пунктуации... А мы все твердим и твердим: «Русь безграмотная, Русь лапотная и безмолвная!»

Почему так? Догадываюсь: может быть, потому, что в XIX веке носителями древнерусской культуры оставались по преимуществу крестьяне, историки судили о Древней Руси главным образом по ним, по крестьянам, а их давно уже скрутило крепостное право, все большее обнищание, отсутствие времени на чтение, непосильная работа, нищета.

В любом историческом сочинении мы привыкли читать об усилении эксплуатации, классового гнета, обнищании народных масс. И ведь это правда, но почему же тогда мы не делаем и другого вывода, что культура народа в этих условиях нарастающего гнета должна была падать. Судить по безграмотности крестьянства XIX века о его неграмотности (еще большей!) в веках XI — XVI нельзя. Нельзя думать, что письменная культура населения непрерывно возрастала. Нет, она и падала. И именно крепостное право принесло с собой ту неграмотность, ту «лапотность» народа XIX века, которая даже историкам показалась исконной и типичной для Древней Руси.

Одна фраза в «Стоглаве» о неграмотности новгородских попов служила и продолжает служить этому убеждению в неграмотности всего населения. Но ведь Стоглавый собор, призванный установить единый порядок церковных правил для всей Руси, имел в виду только новгородский обычай избирать уличанских попов всей улицей, в результате чего в попы попадали лица, не имевшие точного представления о церковной службе.

www.tradicii.info

Дмитрий Лихачев. Русская культура нового времени и Древняя Русь Ч.1

древняя русь

История культуры движется и развивается не только путем изменений внутри этой культуры, но и путем накопления культурных ценностей. Ценности культуры не столько меняются, сколько создаются, собираются или утрачиваются.

Особенное значение имеет отношение одной культуры к другой, формы и типы усвоения предшествующих или иностранных культур.

Великий и классический пример жизни культуры в других культурах представляет собой античность.

Ценности античности пережили различные трансформации в европейской культуре и постоянно обогащали ее собой. Первый этап усвоения античности — это период «варварской культуры», варварского стиля VI-X вв., приведший к «Каролингскому ренессансу». Второй этап — обращение античности в недрах романского стиля. Новой стороной античность вошла в готическое искусство, которое отнюдь не было ей чуждо. Ренессанс представляет собой, по существу, «четвертое открытие античности». Пятое открытие античности наступило в конце XVIII в. и было особенно интенсивным в начале XIX в. В этом новом открытии античности, как и во всех предшествовавших, играли роль не только ученые, но и философы, писатели, архитекторы, скульпторы, живописцы и т. д. Сочинения Винкельмана, Гете и Шиллера, живопись Давида и Менгса, а в России — Гнедич, Ф. Толстой, Мартос — были теми ступенями, с помощью которых поднималось наше усвоение античности, а вместе с тем и наша собственная, европейская культура. Для каждого культурного единства характерно свое, своеобразное обращение к прошлому и свой выбор питающих его культур. Для России XVIII-XX вв. одним из основных вопросов ее культурного своеобразия был вопрос об отношении русской культуры нового времени к культуре Древней Руси.

Это отношение новой России к древней также прошло несколько этапов, каждый из которых оставил свой след в развитии поэзии, литературы, живописи, архитектуры и философии, в общественной мысли нового времени.

Первым этапом отношения к Древней Руси была сама Петровская эпоха. Всем своим существом Петровская эпоха была выражением отношения новой России к древней. И современники Петра, и последующие поколения ясно ощущали, что политические успехи Петра создали из старой Руси европейское государство. Это уже было высказано канцлером Петра графом Головкиным и И. И. Неплюевым, и другими. Петр воспринимался как творец современной России, которая казалась полной противоположностью древней.

Однако те представления о Древней Руси, которыми в основном живет XIX в. и которые до сих пор чрезвычайно распространены, в основном сложились в первой половине XIX в. (вернее, в первой четверти XIX в.).

Это было время начала научной разработки русской истории. Но только начало. Искусство, письменность, быт Древней Руси еще не были изучены. Петровские реформы оставались злобой дня еще и в первой половине XIX в., и оценка Древней Руси в начале XIX в. была неразрывно связана с оценкой петровских реформ. Древняя Русь воспринималась через петровские реформы. Больше того, петровские реформы заслоняли собою Древнюю Русь.

Люди XIX в. повсюду видели вокруг себя то, что было реформировано Петром, и то, что оставалось нетронутым его преобразованиями. Нетронутыми петровскими реформами оказались по преимуществу низшие слои общества — крестьяне. И вот отсюда у людей XIX в. сложилось впечатление, что быт крестьян и вообще быт низших слоев населения — это и есть быт Древней Руси; культурный уровень крестьян — это культурный уровень Древней Руси.

Далее. Петр был действенным, активным началом в русской жизни; поэтому по контрасту с его деятельностью вся допетровская Русь представлялась неподвижной, косной, замшелой.

Далее. Петр обратил Русь к Западной Европе, поэтому допетровская Русь представлялась отгороженной от Европы китайской стеной.

Далее. Русь конца XVII в., то есть непосредственно предпетровская, отождествлялась со всей Русью. Как будто бы забывалось, что Древняя Русь имеет семивековое развитие. Так возникло частично сохраняющееся еще и сейчас в обывательской среде отождествление быта, нравов, искусства конца XVII в. с культурой всей Древней Руси на всем протяжении ее развития. О чем бы и о какой бы эпохе Древней Руси ни писалось (о Киевской Руси, о Москве, о Пскове, о XII, о XIII, о XV вв.) — всюду Древняя Русь изображалась предпетровской — XVII в.

В развитии этих представлений о Древней Руси существенное значение имела записка Н. М. Карамзина «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях». Она была написана им в 1811 г., но стала широко известной с 30-х гг. XIX в., после опубликования ее в заграничной печати. Именно в этой записке Н. М. Карамзина было высказано то ошибочное положение, которое стало затем избитым местом во всех суждениях о Древней Руси — о едином, неизменном и крестьянском характере культуры Древней Руси. Крестьянин XIX в. был полностью отождествлен со всеми людьми Древней Руси от верху и до низу. «Петр ограничил свое преобразование дворянством, — писал Карамзин. — Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собою некоторыми общими признаками наружности и в обыкновениях. Со времен Петровых высшие степени (то есть высшие слои населения. — Д. Л.) отделялись от нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах».

Суждения Карамзина отразились и во взглядах славянофилов, и во взглядах их противников. И западники, и славянофилы одинаково выделяли основные признаки культуры Древней Руси, но только у одних эти признаки стояли со знаком минус, а у других — со знаком плюс.

Именно такие представления о Древней Руси мы встретим и у Белинского, и у славянофилов. Славянофилы видели в Руси «земское», то есть в их понимании «мужицкое», царство, земледельческое по преимуществу. Ведь не случайно представитель древнего русского рода — Рюрикович по происхождению, ценивший в себе эту древность рода, — К. С. Аксаков ходил в крестьянской поддевке и по-крестьянски стригся в кружок, полагая, что так делали все в Древней Руси.

Добавлено Арина Ларедо в Русская литература в 30.11.2015

rusnardom.ru

Читать книгу Человек в литературе Древней Руси Дмитрия Лихачева : онлайн чтение

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Дмитрий ЛихачевЧеловек в литературе Древней Руси

Издательская Группа «Азбука-Аттикус» выражает благодарность Фонду имени Д. С. Лихачева за предоставленные материалы.

Издательство АЗБУКА®

* * *

Вступительные замечания

Настоящая книга посвящена человеку в литературе Древней Руси. В книге сделана попытка рассмотреть художественное ви́дение человека в древнерусской литературе и художественные методы его изображения. Читатель не найдет в ней упоминаний «формы» и «содержания» как таковых, но вся она в конечном счете стремится к рассмотрению художественной формы в ее живом единстве с содержанием.

* * *

Человек всегда составляет центральный объект литературного творчества. В соотношении с изображением человека находится и все остальное: не только изображение социальной действительности, быта, но также природы, исторической изменяемости мира и т. д. В тесном контакте с тем, как изображается человек, находятся и все художественные средства, применяемые писателем.

Литература Древней Руси знала несколько стилей в изображении человека1 Здесь и в дальнейшем я говорю о стиле так, как говорят о стиле искусствоведы: в широком значении этого слова. Я говорю о стиле литературы, а не о стиле литературного языка. Последний входит в первый как часть.

[Закрыть]. В основном они последовательно сменяют друг друга, но иногда существуют и параллельно – в разных жанрах, обслуживающих разные потребности общества.

Конечно, тот или иной стиль в изображении человека в совершенно «чистом» виде проявлялся более или менее редко. Исключения постоянны. Характеризуя тот или иной стиль, мы имеем в виду лишь преобладающие явления. Системы стилей постоянно нарушаются. В этом есть определенная закономерность; если бы не было нарушений стилистических систем, то не было бы и движения литературы вперед. Восстанавливая ту или иную систему стиля в изображении человека, мы стремимся прежде всего создать у читателя живое представление об этой системе, непосредственное ощущение стиля.

П. Я. Чаадаев писал: «Итак, вот наше правило: будем размышлять о фактах, которые нам известны, и постараемся держать в уме больше живых образов, чем мертвого материала»2 Чаадаев П. Я. Философические письма. Письмо третье // Гершензон М. П. Я. Чаадаев: Жизнь и мышление. СПб., 1908. С. 255.

[Закрыть].

* * *

Читатель найдет в книге отсылки к произведениям живописи. Цель их – показать соответствия, существовавшие в изображении человека в литературе и в живописи. Эти соответствия позволяют во многих случаях глубже понять и отчетливее ощутить особенности того или иного стиля в изображении человека, но эти соответствия не следует абсолютизировать.

В иных случаях живопись обгоняет литературу и дает значительно более совершенные изображения человека, в других – литература опережает живопись. Всемирно прославленная живопись Андрея Рублева и его времени превосходит литературу тонкостью психологического анализа и глубиной проникновения во внутренний мир человека. Однако «оправдание человека» и открытие ценности человеческой личности, имевшие место в демократической литературе XVII в., не находят прямых соответствий в живописи того же времени. Наиболее полное слияние художественных принципов изображения человека в литературе и в живописи находим мы в монументальном стиле XI–XIII вв. Для этой эпохи характерен своеобразный полный синтез всех искусств: монументальная живопись (мозаика, фрески) подчинена формам зодчества, зодчество своими простыми поверхностями служит удобной основой для монументальной живописи. Письменность, в значительной мере рассчитанная для чтения вслух во время монастырских трапез (жития святых), для произнесения в храмах (проповеди, жития), для импозантного окружения княжеского быта, отвечает тем же потребностям, что архитектура и живопись, развивает общий с нею монументальный стиль в изображении человека.

Впрочем, соотношения литературы с другими искусствами требуют внимательного изучения. В данной книге они только намечаются.

* * *

Главы настоящей книги не следуют хронологии историко-литературного процесса. Книга не стремится изобразить историю изображения человека, хотя и должна давать материалы для этой истории, поднимая некоторые общие вопросы, связанные с изменением формы изображения человека.

Удобнее всего оказалось начать книгу с перелома в изображении человека, с кризиса средневекового способа изображения человека, наступившего в начале XVII в. Затем необходимо было вернуться к эпохе классического расцвета средневекового монументального стиля в изображении человека – к XI–XIII вв. Затем в книге следуют главы, описывающие отдельные стили и затрагивающие отдельные проблемы изображения человека.

Разнородность материала отчасти определила собой разнородность глав. Одни из глав посвящены крупным стилистическим системам, внутренне законченным и отразившимся во многих произведениях (таков стиль монументального историзма или эмоционально-экспрессивный). Другие главы касаются лишь элементов слабо проявившихся стилей (стиля эпического, стиля «психологической умиротворенности»). Естественно, что главы резко различаются по своему наполнению фактическим материалом.

* * *

Перед читателем второе издание моей книги «Человек в литературе Древней Руси». Со времени первого издания (М.; Л., 1958) прошло более десяти лет. За это время накопилось много нового материала, подтверждающего и развивающего отдельные характеристики стилей в изображении человека, но я решил не включать их в книгу. Она разрослась бы в объеме и в результате утратила бы свою цельность. Дело ведь не в количестве материала, а в его убедительности. Поэтому я ограничиваюсь лишь некоторыми улучшениями и уточнениями. Мною приняты во внимание рецензии, появившиеся на первое издание у нас и за рубежом, а также замечания, сделанные мне в частных письмах Б. М. Эйхенбаумом и Н. Н. Ворониным.

Глава перваяПроблема характера в исторических произведениях начала XVII в.

В русской истории – в том виде, как она писалась дворянскими и буржуазными историками XIX в., – есть одно странное и вызывающее недоумение обстоятельство.

Сильные характеры и яркие характеристики этих сильных характеров возникают в изложении ее только с XVI в.

Это особенно ясно уже у Карамзина. Карамзин ставил себе одной из главных задач раскрыть читателю «характер наших древних героев». И при этом он признавался сам: «До сих пор (т. е. до XVI в.) я только хитрил и мудрил, выпутываясь из трудностей. Вижу за собою песчаную степь африканскую»3 Погодин М. Н. М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. М., 1866. Т. 2. С. 87. Письмо из Парижа 1790 г.

[Закрыть]. Первым характером, на котором прерывалась эта «степь африканская» для Карамзина, был характер Грозного. В письме к А. И. Тургеневу он сообщал: «Оканчиваю Василья Ивановича и мысленно уже смотрю на Грозного, какой славный характер для исторической живописи! Жаль, если выдам историю без сего любопытного царствования! Тогда она будет, как павлин без хвоста»4 Там же. С. 119.

[Закрыть].

Казалось бы, Иван Грозный – первый сильный характер в изложении русской истории. За ним следует ряд других: Борис, Самозванец, Гермоген…

Ту же мысль – об отсутствии до Грозного ярких характеров в повествовательных источниках по русской истории – находим мы и у В. О. Ключевского: «Исторические памятники XIV и XV вв. не дают нам возможности живо воспроизвести облик каждого из этих князей. Московские великие князья являются в этих памятниках довольно бледными фигурами, преемственно сменявшимися на великокняжеском столе под именами Ивана, Семена, другого Ивана, Димитрия, Василия, другого Василия. Всматриваясь в них, легко заметить, что перед нами проходят не своеобразные личности, а однообразные повторения одного и того же фамильного типа. Все московские князья до Ивана III как две капли воды похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняется решить, кто из них Иван и кто Василий»5 Ключевский В. О. Курс русской истории. М.; Пг., 1923. Ч. 2. С. 58–59.

[Закрыть].

И у Ключевского, как и у Карамзина, яркие характеристики «древних героев» русской истории начинаются только с Грозного.

Вспомним, что и у других историков, и в исторической беллетристике, и в исторической драматургии, и в исторической живописи главные характеры, привлекшие наибольшее внимание ученых, поэтов, драматургов, беллетристов, художников, – это Грозный, Борис, Самозванец, Шуйский, Гермоген и т. д. Чем объяснить такое странное положение? Неужели и в самом деле сложные и сильные характеры появляются в русской истории только с половины XVI в.?

Как это было видно из приведенных слов Ключевского и как будет ясно из дальнейшего, многое в этом положении зависело от самих исторических источников. Это особенно ясно у Карамзина, который ставил себе главною задачей художественный пересказ древних источников. Однако и в других случаях, когда мы имеем дело с тем же «художественным» воссозданием исторической действительности (у Соловьева, у Ключевского), мы видим то же следование источникам, их характеристикам. Образы русских исторических деятелей второй половины XVI – начала XVII в. были подсказаны этими источниками главным образом «художественно». Поразительные по своеобразию характеристики, созданные в повествовательной литературе начала XVII в., воздействовали на всю историческую литературу последующего времени. Пересматривались факты, но не пересматривались характеристики. Критически взвешивались все сведения частного характера, но в обрисовке действующих лиц истории ученые и писатели нового времени долго оставались в плену у художественных образов, созданных авторами начала XVII в.

Начало XVII в. было временем, когда человеческий характер был впервые «открыт» для исторических писателей, предстал перед ними как нечто сложное и противоречивое6 Мысль об «открытии» человеческого характера в литературе начала XVII в. была впервые высказана О. А. Державиной в статье «Анализ образов повести XVII в. о царевиче Димитрии Угличском». Приведу полностью высказывание О. А. Державиной. Говоря о размышлениях дьяка Ивана Тимофеева по поводу характера Бориса Годунова, О. А. Державина пишет: «Такое размышление над характером человека (мы встречаем его в зачаточном виде и у других писателей начала XVII в.) – большая новость в древней русской литературе, где личность обычно была выразительницей божественной воли или сосудом дьявольским. Правда, у писателей XVII в., рядом с этой новой чертой, почти всюду мы читаем и ссылку на Сатану, врага рода человеческого, который влагает злые мысли в голову Бориса, – так, новые черты сосуществуют рядом со старым традиционным, средневековым объяснением. Но все же появление этих элементов подлинной характеристики очень знаменательно. Оно указывает на растущий интерес к человеку как личности, к его индивидуальным, отличающим его от других людей, особенностям. В сложном образе Годунова древнерусский писатель впервые столкнулся с нелегкой задачей – дать характеристику живого человека, в котором перемешаны и хорошие и дурные качества, которого, как выдающуюся личность с ярко выраженной индивидуальностью, нельзя уложить в привычную схему. И надо сказать, что лучшие из писателей XVII в. справились со своей задачей неплохо. Мешало делу предвзятое мнение, с которым все они вольно или невольно подходили к личности Годунова, и та дидактическая цель, какую они себе ставили» (Учен. зап. МГПИ. Каф. рус. лит. М., 1946. Т. 7. Вып. 1. С. 30).

[Закрыть]. До XVII в. проблема «характера» вообще не стояла в повествовательной литературе. Литература Древней Руси была внимательна к отдельным психологическим состояниям. Как мы увидим в дальнейшем, эта внимательность в XIV и последующих веках бывала иногда даже чрезмерной. Психологические состояния, отдельные человеческие чувства, страсти рассматривались со столь близкого расстояния, что они заслоняли собой самого человека, казались огромными, преувеличенными и не связанными друг с другом. Жития, хронограф, религиозно-дидактическая литература описывали душевные переломы, учили о своеобразной «лестнице страстей», о саморазвитии чувств и т. д. Этот интерес к человеческой психологии диктовался теми особыми целями, которые ставила перед собой проповедническая и житийная литература. Громадный опыт изучения человеческой психологии не применялся к светским героям русской истории.

Жанровые разграничения в древнерусской литературе, как это мы увидим позднее, были настолько велики, что опыт одного жанра не скоро мог быть перенесен в другой. То, что казалось уместным при анализе психологии рядового грешника, рядового человека, служившего объектом церковной проповеди, или при анализе психологии святого, не сразу могло быть перенесено на лицо вполне светское – на русского князя, русского боярина, военачальника.

Вот почему возможность углубиться в психологию исторического деятеля, анализировать не отвлеченный объект дидактических размышлений, и не идеального святого, и не одно какое-либо человеческое чувство, психологическое состояние и т. д., а конкретного современника явилась целым открытием в литературе. И это «открытие» настолько поразило воображение исторических писателей, что они в основном устремили свое внимание именно сюда, на сложность человеческой личности, поставили ее в центр своих сочинений и свое отношение к историческим характерам сделали главным объектом своего писательства. Характеристики, данные ими своим современникам, и создали впечатление у историков XIX в., что «характеры» в русской истории появляются только с Грозного.

* * *

Уже в XVI в. постепенно формируется новый тип исторических произведений и новое отношение к самому историческому материалу. Старые летописные принципы работы – составление сводов, исторических компиляций с сохранением в их составе предшествующих исторических сочинений как своего рода документального материала7 См. мою статью «О летописном периоде русской историографии» (Вопросы истории. 1948. № 9).

[Закрыть] – в XVI в. в значительной мере поколеблены. Авторы исторических сочинений XVI в. стремятся к проведению в основном двух новых принципов: единства точки зрения на исторические события и единства темы исторических сочинений.

Требование единства точки зрения на весь описываемый исторический процесс сказывается прежде всего в отношении авторов к материалу, послужившему источником их работы. Летописцы предшествующих XI–XV вв. подвергали тексты используемых ими летописей весьма скупой и осторожной переработке. Они пытались сохранить тексты своих источников. Поэтому в летописи не было единой авторской точки зрения, а выражались взгляды многих авторов, более или менее поверхностно редактировавшиеся последним из летописцев, объединявшим летописные тексты своих предшественников. В летописи до XVI в. господствует многоголосость. Историки же XVI в., будь то автор «Степенной книги» или автор «Истории о Казанском царстве», усиленно перерабатывают используемый ими материал, стремясь к единству всего повествования: идейному и даже стилистическому. Они стремятся к строгому и постоянному подчинению всего исторического повествования единой авторской точке зрения. Политическая точка зрения авторов исторических произведений никогда прежде не выступала с такою отчетливостью, никогда прежде не была проведена с таким упорством во всем изложении. Авторы исторических произведений XVI в. проявили необыкновенное трудолюбие в преодолении всяческих трудностей на этом пути, в том числе и стилистических (вспомним стилистическую отделку «Степенной книги», «Истории о Казанском царстве» и др.). Появляется последовательно проведенная единая точка зрения автора, развивается индивидуальный авторский стиль, гораздо резче выраженный, чем раньше.

Требование единства темы привело к образованию нового типа исторического повествования: сочинений, посвященных ограниченному историческому периоду или одному историческому лицу. Предшествующие летописи, как правило, начинались «от сотворения мира» либо от начала Русской земли. Даже узкоместные летописи открывались обычно с сокращенного изложения событий, описанных в «Повести временных лет», или с кратких выдержек из хронографов. Этот летописный тип изложения сохраняется и в XVI в. (Никоновская летопись, Лицевой свод), но рядом с ним вырастает и новая форма исторического повествования: «Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича», посвященный только Грозному; «История о великом князе московском Иване Васильевиче», также посвященная только Грозному; «История о Казанском царстве», повествующая только о Казани, и др. Во всех этих произведениях единство темы облегчало пронизывание всего повествования единством точки зрения, и, напротив, единая точка зрения приводила к сужению исторического повествования до одной темы: биографии монарха, описания истории одного города, княжества или до обзора исторических событий ограниченного периода.

Но, кроме этих двух взаимосвязанных новшеств исторического повествования XVI в. – единства точки зрения на исторические события и единства темы исторического повествования, – уже XVI в. дает себя знать и в пробуждении интереса к исторической личности. Именно историческая личность становится в центр повествования «Летописца начала царства», «Истории о великом князе московском», «Степенной книги». В Никоновском летописном своде этот интерес к исторической личности проявляется в риторическом развитии характеристик (особенно некрологических), в снабжении упоминаний об исторических лицах генеалогическими справками, в подробных мотивировках действий тех или иных исторических лиц.

Необходимо отметить, однако, что на первых порах речь может идти только о развитии интереса к историческим личностям, к повышению их веса в историческом повествовании, но не о появлении нового отношения к этим личностям, не о новом понимании их характеров. Это достаточно отчетливо видно хотя бы на примере «Степенной книги». «Степенная книга» служит ярким образцом интереса к личности русских исторических деятелей. Вся русская история сводится в ней к биографиям великих князей и митрополитов, к их характеристикам. Но в каждой из этих биографий и характеристик нет еще пока ничего качественно нового. Весь арсенал средств для характеристик заимствован в «Степенной книге», как это неоднократно отмечалось уже, из житийной литературы или – реже – из «Хронографа». «Степенная книга» была явлением, параллельным макариевским Четьим минеям, и не случайно, что обе эти «энциклопедии» XVI в. вышли из одного и того же кружка книжников. Но житийная похвала не была еще характеристикой в полном смысле этого слова: «Житие – не биография, – говорит В. О. Ключевский, – а назидательный панегирик в рамках биографии, как и образ святого в житии – не портрет, а икона»8 Ключевский В. О. Указ. соч. С. 314–315. См. подробнее ниже, гл. 6.

[Закрыть].

Следовательно, XVI в. отмечен ростом интереса к историческим личностям, но этот рост – пока лишь количественный; качественно интерес этот остается все тем же. Новое понимание человеческого характера начинает слагаться лишь в произведениях XVII в., посвященных «Смуте»9 Здесь и ниже пользуюсь выражением «Смута» лишь постольку, поскольку оно принадлежит самим писателям начала XVII в., так именно определявшим эпоху, послужившую предметом их исследования.

[Закрыть]. Они-то и составят главный предмет нашего дальнейшего рассмотрения.

* * *

Исторические сочинения первой половины XVII в., посвященные «Смуте», резко отделяются от предшествующих летописей рядом особенностей, и в первую очередь повышенным интересом к человеческому характеру и новым к нему отношением. Характеристики составляют отныне одну из главных целей исторического повествования, они не только увеличиваются количественно, но и изменяются качественно. По сути дела, «Временник» дьяка Ивана Тимофеева представляет собою собрание характеристик деятелей «Смуты» и событий «Смуты». Вследствие этого автор не стремится к фактической полноте и последовательному хронологическому изложению событий. Тимофеев не столько описывает факты, сколько их обсуждает. Его «Временник» не отличается в том, что касается событий после правления Шуйского, последовательной связью изложения: это очерки и характеристики, в особенности последние.

Так же точно и «Словеса дней и царей и святителей московских» Ивана Хворостинина состоят в основном из характеристик деятелей «Смуты», начиная от Бориса Годунова. Во вступлении к своему труду Хворостинин выясняет цели своего труда: он желает описать «пастырей наших детели», подвиги «великодушных муж, и бескровных мучеников, и победоносцев»10 Памятники древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени. 2-е изд. СПб., 1909. С. 530 (Русская историческая библиотека. Т. 13).

[Закрыть].

То же самое может быть сказано и о «Повести» кн. И. М. Катырева-Ростовского, в конце которой помещено даже особое «Написание вкратце о царех московских, о образех их, и о возрасте, и о нравех»11 Там же. С. 619 и след.

[Закрыть].

В известной мере тем же стремлением к обсуждению характера исторических личностей отмечено и «Сказание» Авраамия Палицына, и «Иное сказание», и «Повесть» С. Шаховского, и мн. др.

Этим интересом к интерпретации событий, а не к их фиксации, и в особенности к характеристикам участников этих событий отличается вся литература о Смутном времени. Однако с наибольшей четкостью эта новая черта исторического сознания сказывается в русских статьях «Хронографа» второй редакции. Литературные достоинства второй редакции «Хронографа» и значение ее в развитии исторического знания на Руси до сих пор еще остаются недостаточно оцененными.

Самый состав «Хронографа» второй редакции обнаруживает в его авторе человека с незаурядной широтой исторических интересов. Предшествующая всемирная хронография в пределах от XI и до XVII в. в гораздо большей степени, чем русское летописание, была подчинена религиозным задачам. Всемирная история трактовалась по преимуществу как история церкви, как история православия в борьбе с ересями. Вторая редакция «Хронографа» – первый и крупный шаг на пути секуляризации русской хронографии. Это отчетливо выступает в тех дополнениях, которыми распространил автор второй редакции основное содержание «Хронографа». Здесь и новые статьи из «Еллинского летописца» (преимущественно выдержки из Хроники Иоанна Малалы, касающиеся античной истории), здесь и сочинения Ивана Пересветова, и дополнения из католических хроник Мартина Бельского и Конрада Лико́стена. Из этих последних выписаны статьи географического содержания (например, об открытии Америки), статьи по античной мифологии или общие статьи о магометанстве, по истории пап, по истории западноевропейских стран, по истории Польши. Все это не имело ни малейшего отношения к истории православия и даже противоречило ей. Не меньший интерес имеют и вновь включенные статьи, посвященные описанию наружности Богоматери (из слова Епифания Кипрского «О житии пресвятыя владычица нашея Богородице») и наружности Христа («Описание же божественныя Христовы плоти и совершеннаго возраста его»). В них сказывается интерес к реальному «портрету».

Благодаря всем этим дополнениям «Хронограф» второй редакции (1617 г.) отличается значительно более светским характером, чем предшествующий ему «Хронограф» первой редакции (1512 г.). Однако наиболее отчетливо этот светский характер второй редакции «Хронографа» обнаруживается в его подробном повествовании о событиях «Смуты».

Как уже давно было отмечено12 Попов А. Обзор хронографов русской редакции. М., 1869. Вып. 2. С. 117 и след.

[Закрыть], рассказ «Хронографа» 1617 г. о событиях русской истории XVI – начала XVII в. представляет собою единое и стройное произведение. Это ощущается не только в стилистическом и идейном единстве всего повествования, но прямо подчеркивается автором постоянными перекрестными ссылками: «о нем же впереди речено будет в Цареградском взятии»13 Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869. С. 158.

[Закрыть], «о нем же впереди речено будет»14 Там же. С. 188.

[Закрыть], «о нем же писах в царстве блаженныя памяти Феодора Ивановича»15 Там же. С. 192.

[Закрыть], «о нем же писах и преже»16 Там же. С. 194.

[Закрыть] и т. п.

Этот светский дух пронизывает собою и всю систему характеристик деятелей русской истории. Перед нами в «Хронографе» второй редакции действительно «система» характеристик: теоретически изложенная в кратких, но чрезвычайно значительных сентенциях и практически примененная в изображении действующих лиц «Смуты». Эта «система» противостоит средневековой, она подвергает сомнению основные принципы агиографического стиля. В ней нет резкого противопоставления добрых и злых, грешных и безгрешных, нет строгого осуждения грешников, нет «абсолютизации» человека, столь свойственной идеалистической системе мировоззрения Средневековья.

В предшествующее время человек, особенно в житийной литературе, выступает по преимуществу либо абсолютно добрым, либо абсолютно злым. Исследователь творчества Пахомия Серба В. Яблонский пишет, например: «Подвижники родятся у Пахомия такими же святыми, какими и умирают. Эта несообразность с законом естественного развития всякой человеческой жизни не препятствует трудам Пахомия быть поучительными панегириками: в жизни подвижников мы не находим ни единого темного пятна от раннего детства до блаженной кончины в старости глубокой…»17 Яблонский В. Пахомий Серб. СПб., 1908. С. 234.

[Закрыть] Правда, в литературе исторической эта идеализация и абсолютизирование нарушались сплошь и рядом, но эти нарушения были бессознательными, они не входили в художественный замысел автора, они происходили под влиянием воздействия самой действительности, дававшей материал для изображения человека, или под влиянием тех литературных образцов, которые писателю служили. Противоречивые черты могут быть замечены в изображении Дракулы в «Повести о Мутьянском воеводе Дракуле» (он справедлив и одновременно извращенно жесток), в изображении отдельных летописных героев и т. д. Однако противоречивость характера исторического деятеля никогда еще не отмечалась в письменности особо. Она не осознавалась, не декларировалась авторами, хотя невольно уже и изображалась18 См. об этом и у Я. С. Лурье (Повесть о Дракуле. М.; Л., 1964. С. 60–63, 71). Пользуюсь случаем еще раз подчеркнуть, что стили в изображении человека определяются не только эпохой, но и жанром произведений (см. с. 215–230 этой книги и соответствующие страницы первого издания), в связи с чем возражения мне Я. С. Лурье на с. 61 его книги, основывающиеся на предположении, что я якобы рассматриваю стилистические системы «как единые и преобладающие для каждого периода», лишены оснований.

[Закрыть]. Никогда исторические писатели сознательно не ставили себе целью описать эту противоречивость. Она слагалась как бы стихийно, слагалась в сознании читателя, а не в намерениях и тем более не в декларациях авторов.

Впервые исторические писатели открыто заговорили о противоречивости человеческого характера только в начале XVII в. Особенно ярко это сказалось в «Хронографе» второй редакции. Человеческий характер объявляется автором второй редакции «Хронографа» сотканным из противоречий, сложным, в известной мере «относительным», соотнесенным со средой, условиями жизни, особенностями биографического порядка. «Не бывает же убо никто от земнородных безпорочен в житии своем»19 Попов А. Изборник… С. 186.

[Закрыть], – объявляет автор «Хронографа». «Но убо да никто же похвалится чист быти от сети неприязньственаго злокозньствия врага», – повторяет он. «Во всех земнородных ум человечь погрешителен есть, и от добраго нрава злыми совратен»20 Там же. С. 189, 201.

[Закрыть], иначе говоря, каждый человек в той или иной степени «совращен» от «добраго нрава», данного ему при рождении. Нет, следовательно, во-первых, людей только злых или только добродетельных, и, во-вторых, человеческий характер формируется жизнью.

Живой пример такого «совращения» доброго нрава на злой – Иван Грозный. Первоначально Грозный – образец доброго, мудрого и мужественного царя: «Он же убо имый разум благообычен, и бысть зело благоумен, еще же и во бранех на супротивныя искусен, велик бе в мужестве, и умеа на рати копием потрясати, воиничен бо бе и ратник непобедим, храбросерд же и хитр конник; той убо варварския страны аки молния борзо обтече, и вся окрестныя устраши, и прегордыя враги покори. Бысть же и во словесной премудрости ритор, естествословен, и смышлением быстроумен, доброзрачен же и благосерд в воинстве, еще же и житие благочестиво имый, и ревностью по бозе присно препоясася…»21 Попов А. Изборник… С. 183.

[Закрыть] Но стоило умереть Анастасии Романовой, поддерживавшей в Грозном его «добрый» от природы нрав, как характер его резко меняется – от старого не остается и следа. Перед нами другой человек, с диаметрально противоположным характером: «Блаженная же и предобрая супруга его не во многих летех ко господу отиде, и потом аки чюжая буря велия припаде к тишине благосердия его, и не вем, како превратися многомудренный его ум на нрав яр, и нача сокрушати от сродства своего многих, такоже и от велмож синклитства своего; во истину бо сбысться еже в притчах реченное: яко парение похоти пременяет ум незлобив. Еще же и крамолу междоусобную возлюби, и во едином граде едины люди на другия поусти, и прочая опричиненныя нарече, другия же собственны себе учини, земщиною нарече. И сицевых ради крамолств сына своего большаго царевича Ивана, мудрым смыслом и благодатию сияюща, аки недозрелый грозд дебелым воздухом отрясе, и от ветви жития отторгну, о нем же неции глаголаху, як от отца своего ярости прияти ему болезнь, от болезни же и смерть…»22 Там же. С. 183.

[Закрыть]

Если в этой характеристике Грозного автор второй редакции «Хронографа» еще зависит от Курбского и, следуя за этим последним, распределяет добродетели и злодейства Грозного во времени, относя первые к первой половине царствования, а вторые ко второй, то во всех последующих характеристиках автор второй редакции «Хронографа» уже не прибегает к такому механическому разделению свойств характера во времени. Он совмещает их одновременно в одном и том же человеке, впервые в истории русской исторической мысли сознательно создавая жизненно-противоречивые характеристики исторических лиц, создавая образы, полные «шекспировских» противоречий, драматизируя историю душевной борьбой, внося в них коллизии, борьбу и творя характеры, которые впоследствии действительно привлекли внимание драматургов.

Сознательной противоречивостью исполнена характеристика Бориса Годунова; противоположные качества его натуры как бы нарочно сопоставлены, сближены в одной и той же фразе с тем, чтобы подчеркнуть противоречие: Борис «аще и зело прорассудительное к народом мудроправльство показа, но обаче убо и царстей чести зависть излия»23 Попов А. Изборник… С. 186.

[Закрыть]. Подробная характеристика Бориса, с которой начинается повествование о его царствовании во второй редакции «Хронографа», вся построена на этом совмещении положительных и отрицательных качеств его характера: «Сей убо государь и великий князь Борис Федоровичь Годунов в свое царство в Русском государьстве градов и манастырей и прочих достохвалных вещей много устроив, ко мздоиманию же зело бысть ненавистен, разбойства и татьбы и всякого корчемства много покусився еже бы во свое царство таковое не богоугодное дело искоренити, но не возможе отнюд. Во бранех же неискусен бысть: время бо тому не настояше, оруженосию же не зело изящен, а естеством светлодушен и нравом милостив, паче же рещи и нищелюбив, от него же мнози доброкапленыя потоки приемльше и от любодаровитыя его длани в сытость напитавшеся, всем бо не оскудно даяния простирашеся не точию ближним своим и сыновом руским, но и странным далним и иноплеменным аки море даяния и озеро пития разливашеся всюду, яко камения и древа и нивы вся дарми его упокоишася, и тако убо цветяся аки финик листвием добродетели. Аще бы не терние завистныя злобы цвет добродетели того помрачи, то могл бы убо всяко древьним уподобитися царем, иже во всячественем благочестии цветущим. Но убо да никто же похвалится чист быти от сети неприязньственаго злокозньствия врага, понеже сей перстною плотию недуговаше, зело возлюби, и к себе вся приправливая, и аки ужем привлачаше»24 Попов А. Изборник… С. 189.

[Закрыть].

Из тех же противоречивых черт соткана и характеристика патриарха Гермогена. Признавая, что Гермоген был «словесен муж и хитроречив», составитель второй редакции «Хронографа» тут же добавляет: «но не сладкогласен», и дальше: «а нравом груб и бывающим в запрещениях косен к разрешениям, к злым же и благим не быстро распрозрителен, но ко лстивым паче и лукавым прилежа и слуховерствователен бысть»25 Там же. С. 201.

[Закрыть].

Соткана из противоположных качеств в «Хронографе» и характеристика Ивана Заруцкого: «Не храбр, но сердцем лют и нравом лукав»26 Там же.

[Закрыть]. Достаточно сложна характеристика Козмы Минина: «Аще и не искусен стремлением, но смел дерзновением»27 Там же. С. 202.

[Закрыть] и т. д.

Вслед за автором второй редакции «Хронографа» эти противоречивость, контрастность человеческого характера подчеркивают и другие авторы исторических сочинений первой половины XVII в.

Прямолинейность прежних летописных характеристик по немногим рубрикам (либо законченный злодей, либо герой добродетели) исчезает в произведениях начала XVII в. Прямолинейность предшествующих характеристик отброшена – и с какою решительностью! Вслед за второй редакцией «Хронографа» наиболее резко сказывается новый тип характеристик во «Временнике» Ивана Тимофеева. Характеристика Грозного составлена Иваном Тимофеевым из риторической похвалы ему и самого страстного осуждения его «пламенного гнева». Все люди причастны греху: «…сице и сему (т. е. Грозному), осрамившуся грехом, ему же причастии вси»28 Временник Ивана Тимофеева / Подгот. к печати, пер. и коммент. О. А. Державиной. М.; Л., 1951. С. 17.

[Закрыть]. Тимофеев дает разностороннюю и очень сложную характеристику Борису Годунову и утверждает, что обязан говорить и о злых, и о добрых его делах: «И яже злоба о Борисе извещана бе, должно есть и благодеяний его к мирови не утаити»29 Там же. С. 63.

[Закрыть].

iknigi.net

Д. С. Лихачев. Человек в литературе Древней Руси

Д. С. Лихачев

Дми́трий Серге́евич Лихачёв — (28 ноября 1906 года, Санкт-Петербург, Российская империя — 30 сентября 1999 года, Санкт-Петербург, Российская Федерация) русский филолог, действительный член (академик) АН СССР, затем Российской академии наук.

Автор фундаментальных трудов, посвящённых истории русской литературы (главным образом древнерусской) и русской культуры. Автор сотен работ (в том числе более сорока книг) по широкому кругу проблем теории и истории древнерусской литературы, многие из которых переведены на английский, болгарский, итальянский, польский, сербский, хорватский, чешский, французский, испанский, японский, китайский, немецкий и другие языки. Автор 500 научных и около 600 публицистических трудов.

Биография

Молодые годы

Отец — Сергей Михайлович Лихачёв, инженер-электрик, мать — Вера Семеновна Лихачёва, урождённая Коняева.

С 1914 по 1916 года учился в гимназии Императорского Человеколюбивого общества, с 1916 по 1920 реального училища К. И. Мая, Советской единой трудовой школы (ранее Школа Л. Д. Лентовской). До 1928 студент романо-германской и славяно-русской секции отделения языкознания и литературы факультета общественных наук Ленинградского государственного университета.

8 февраля 1928 году арестован за участие в студенческом кружке «Космическая академия наук», где незадолго до ареста сделал доклад о старой русской орфографии, «попранной и искажённой врагом Церкви Христовой и народа российского»; осуждён на 5 лет за контрреволюционную деятельность. До ноября 1931 политзаключенный в Соловецком лагере особого назначения.

В 1930 опубликована первая научная работа Д. С. Лихачёва «Картежные игры уголовников» в журнале «Соловецкие острова» [1].

1931

1932, 8 августа

Освобождён из заключения досрочно и без ограничений как ударник. Вернулся в Ленинград.

1932—1933

Литературный редактор Соцэкгиза (Ленинград).

1933—1934

Корректор по иностранным языкам в типографии «Коминтерн» (Ленинград) .

1934—1938

Учёный корректор, литературный редактор, редактор Отдела общественных наук Ленинградского отделения Издательства Академии наук СССР.

1935

Женился на Зинаиде Александровне Макаровой.
Публикация статьи «Черты первобытного примитивизма воровской речи» в сборнике Института языка и мышления им. Н. Я. Марра «Язык и мышление».

1936

27 июля по ходатайству президента Академии наук А. П. Карпинского снята судимость постановлением Президиума ЦИК СССР.

1937

Родились дочери-близнецы Вера и Людмила Лихачёвы.

1938—1954

Младший, с 1941 г. — старший научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинского Дома) АН СССР (ИРЛИ АН СССР).

осень 1941 — весна 1942

Находился с семьей в блокадном Ленинграде.
Издание первой книги «Оборона древнерусских городов» (1942), написанной совм. с М. А. Тихановой.

1941

июнь 1942

1942

Награждён медалью «За оборону Ленинграда».

1942

В блокадном Ленинграде умер отец Сергей Михайлович Лихачёв.

Научная зрелость

1945

Издание книг «Национальное самосознание Древней Руси. Очерки из области русской литературы 11-17 вв.» М.-Л., Изд-во АН. 1945. 120 с. (фототип. переизд. кн.: The Hugue, 1969) и «Новгород Великий: Очерк истории культуры Новгорода 11-17 вв.» Л., Госполитиздат. 1945. 104 с. 10 т.э. (переизд.: М., Сов.Россия. 1959.102 с.).

1946

Награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».
Издание книги «Культура Руси эпохи образования Русского национального государства. (Конец XIV-начало XVI в.)». М., Госполитиздат. 1946. 160 с. 30 т.э. (фототип. переизд кн.: The Hugue, 1967).

1946—1953

Доцент, с 1951 г. профессор Ленинградского государственного университета. На историческом факультете ЛГУ читал спецкурсы «История русского летописания», «Палеография», «История культуры Древней Руси» и др.

1947

Защитил диссертацию на степень доктора филологических наук на тему: «Очерки по истории литературных форм летописания XI—XVI вв.».
Издание книги «Русские летописи и их культурно-историческое значение» М.-Л., Изд-во АН. 1947. 499 с. 5 т.э. (фототип. переизд кн.: The Hugue, 1966).

1948—1999

Член Учёного совета ИРЛИ АН СССР.

1950

Издание «Слова о полку Игореве» в серии «Литературные памятники» с переводом и комментариями Д. С. Лихачёва.
Издание «Повести временных лет» в серии «Литературные памятники» с переводом (совм. с Б. А. Романовым) и комментариями Д. С. Лихачёва (переизд.: СПб., 1996).
Публикация статей «Исторический и политический кругозор автора „Слова о полку Игореве“» и «Устные истоки художественной системы „Слова о полку Игореве“».
Издание книги: "Слово о полку Игореве": Историко-литературный очерк. (НПС). М.-Л., Изд-во АН. 1950. 164 с. 20 т.э. 2-е изд., доп. М.-Л., Изд-во АН. 1955. 152 с. 20 т.э.

1951

Утвержден в звании профессора.
Публикация статьи «Литература XI—XIII вв.» в коллективном труде «История культуры Древней Руси». (Том 2. Домонгольский период), получившем Государственную премию СССР.

1952

Присуждена Государственная премия СССР за коллективный научный труд «История культуры Древней Руси. Т. 2».
Издание книги «Возникновение русской литературы». М.-Л., Изд-во АН. 1952. 240 с. 5 т.э.

1952—1991

Член, с 1971 — председатель редколлегии серии АН СССР «Литературные памятники».

1953

Избран членом-корреспондентом Академии наук СССР.
Публикация статей «Народное поэтическое творчество времени расцвета древнерусского раннефеодального государства (X—XI вв.)» и «Народное поэтическое творчество в годы феодальной раздробленности Руси — до татаро-монгольского нашествия (XII-начало XIII в.)» в коллективном труде «Русское народное поэтическое творчество».

1954

Присуждена премия Президиума АН СССР за работу «Возникновение русской литературы».
Награжден медалью «За трудовую доблесть».

1954—1999

Заведующий Сектором, с 1986 — Отделом древнерусской литературы ИРЛИ АН СССР.

1955

Первое выступление в прессе в защиту памятников старины («Литературная газета», 15 янв. 1955).

1955—1999

Член Бюро Отделения литературы и языка АН СССР.

1956—1999

Член Союза писателей СССР (Секция критики), с 1992 — член союза писателей Санкт-Петербурга.
Член Археографической комиссии АН СССР, с 1974 — член Бюро Археографической комиссии АН СССР.

1958

Первая поездка за рубеж — командирован в Болгарию для работы в рукописных хранилищах.
Участвовал в работе IV Международного съезда славистов (Москва), где был председателем подсекции древнеславянских литератур. Сделан доклад «Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России».
Издание книги «Человек в литературе Древней Руси» М.-Л., Изд-во АН. 1958. 186 с. 3 т.э. (переизд.: М., 1970; Лихачёв Д. С. Избранные работы: В 3-х т. Т. 3. Л., 1987) и брошюры «Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России». М., Изд-во АН. 1958. 67 с. 1 т.э.

1958—1973

Заместитель председателя постоянной Эдиционно-текстологической комиссии Международного комитета славистов.

1959

Член Ученого совета Музея древнерусского искусства им. Андрея Рублева.

1959

Родилась внучка Вера, дочь Людмилы Дмитриевны.

1960

Участвовал в I Международной конференции по поэтике (Польша).

1960—1966

Заместитель председателя Ленинградского отделения Общества советско-болгарской дружбы.

1960—1999

1961

Участвовал во II Международной конференции по поэтике (Польша).
С 1961 г. член редколлегии журнала «Известия Академии наук СССР. Отделение литературы и языка».
Издание книг: «Культура русского народа 10-17 вв.» М.-Л., Изд-во АН. 1961. 120 с. 8 т.э. (2-е изд.) М.-Л.,1977. и «"Слово о полку Игореве" – героический пролог русской литературы». М.-Л., Гослитиздат. 1961. 134 с. 30 т.э. 2-е изд. Л.,ХЛ.1967.119 с.200 т.э.

1961—1962

Депутат Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся.

1962

Поездка в Польшу на заседание постоянной Эдиционно-текстологической комиссии Международного комитета славистов.
Издание книг «Текстология: На материале русской литературы Х — XVII вв.» М.-Л., Изд-во АН. 1962. 605 с. 2500 э. (переизд.: Л., 1983; СПб., 2001) и «Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого (конец XIV — начало XV в.)» М.-Л., Изд-во АН. 1962. 172 с. 30 т.э.

(переизд.: Лихачёв Д. С. Раздумья о России. СПб., 1999).

1963

Избран иностранным членом Болгарской академии наук.
Президиумом Народного Собрания Народной Республики Болгарии награжден орденом Кирилла и Мефодия I степени.
Участвовал в V Международном съезде славистов (София).
Командирован в Австрию для чтения лекций.

1963—1969

Член Художественного совета Второго творческого объединения Ленфильма.

1963

С 1963 г. член редколлегии серии АН СССР «Научно-популярная литература».

1964

Присуждена степень почётного доктора наук Университета имени Николая Коперника в Торуне (Польша) .
Поездка в Венгрию для чтения докладов в Венгерской академии наук.
Поездка в Югославию для участия в симпозиуме, посвящённом изучению творчества Вука Караджича, и для работы в рукописных хранилищах.

1965

Поездка в Польшу для чтения лекций и докладов.
Поездка в Чехословакию на заседание постоянной Эдиционно-текстологической комиссии Международного комитета славистов.
Поездка в Данию на симпозиум «Юг-Север», организованный ЮНЕСКО.

1965—1966

Член Организационного комитета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры.

1965—1975

Член Комиссии по охране памятников культуры при Союзе художников РСФСР.

1966

Награжден орденом Трудового Красного Знамени за заслуги в развитии советской филологической науки и в связи с 60-летием со дня рождения.
Поездка в Болгарию для научной работы.
Поездка в Германию на заседание постоянной Эдиционно-текстологической комиссии Международного комитета славистов.

1966

Родилась внучка Зина, дочь Веры Дмитриевны.

1967

Избран почётным доктором Оксфордского университета (Великобритания).
Поездка в Великобританию для чтения лекций.
Участвовал в Генеральной ассамблее и научном симпозиуме Совета по истории и философии ЮНЕСКО (Румыния).
Издание книги «Поэтика древнерусской литературы» Л., Наука. 1967. 372 с. 5200 э., удостоенной Государственной премии СССР (переизд.: Л., 1971; М., 1979; Лихачёв Д. С. Избранные работы: В 3-х т. Т. 1. Л., 1987)
Член Совета Ленинградского городского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры.
Член Центрального совета, с 1982 — член Президиума Центрального совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры.

1967—1986

Член Ученого совета Ленинградского отделения Института истории СССР АН СССР.

1968

Избран членом-корреспондентом Австрийской академии наук.
Участвовал в VI Международном съезде славистов (Прага). Прочитал доклад «Древнеславянские литературы как система».

1969

Присуждена Государственная премия СССР за научный труд «Поэтика древнерусской литературы».
Участвовал в конференцию по эпической поэзии (Италия).

1969

Член Научного совета по комплексной проблеме «История мировой культуры» АН СССР. С 1970 — член бюро Совета.

Академик

1970

Избран действительным членом Академии наук СССР.

1971

Избран иностранным членом Сербской академии наук и искусств.
Награжден дипломом 1 степени Всесоюзного общества «Знание» за книгу «Человек в литературе Древней Руси».
Присуждена степень почётного доктора наук Эдинбургского университета (Великобритания).
Издание книги «Художественное наследие Древней Руси и современность» Л., Наука. 1971. 121 с. 20 т.э. (совм. с В. Д. Лихачёвой).

1971

Умерла мать Вера Семеновна Лихачёва.

1971—1978

Член редколлегии «Краткой литературной энциклопедии».

1972—1999

Руководитель Археографической группы Ленинградского отделения Архива АН СССР.

1973

Награжден дипломом I степени Всесоюзного общества «Знание» за участие в коллективном научном труде «Краткая история СССР. Ч. 1».
Избран почётным членом историко-литературного школьного общества «Боян» (Ростовская область).
Избран иностранным членом Венгерской академии наук.
Участвовал в VII Международном съезде славистов (Варшава). Прочитан доклад «Зарождение и развитие жанров древнерусской литературы».
Издание книги «Развитие русской литературы Х — XVII вв.: Эпохи и стили» Л., Наука. 1973. 254 с. 11 т.э.(переизд.: Лихачёв Д. С. Избранные работы: в 3-х т. Т. 1. Л., 1987; СПб., 1998).

1973—1976

Член Ученого совета Ленинградского института театра, музыки и кинематографии.

1974—1999

Член Ленинградского (Санкт-Петербургского) отделения Археографической комиссии АН СССР, с 1975 — член бюро Отделения Археографической комиссии АН СССР.
Член бюро Археографической комиссии АН СССР.
Председатель редколлегии ежегодника «Памятники культуры. Новые открытия» Научного совета по комплексной проблеме «История мировой культуры» АН СССР.
Председатель Научного совета по комплексной проблеме «История мировой культуры» АН СССР.

1975

Награжден медалью «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».
Награжден золотой медалью ВДНХ за монографию «Развитие русской литературы Х—XVII вв.».
Выступил против исключения А. Д. Сахарова из Академии наук СССР.
Поездка в Венгрию на празднование 150-летия Венгерской академии наук.
Участвовал на симпозиуме «МАПРЯЛ» (Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы) по сравнительному литературоведению (Болгария).
Издание книги «Великое наследие: Классические произведения литературы Древней Руси» М., Современник. 1975. 366 с. 50 т.э. (перизд.: М., 1980; Лихачёв Д. С. Избранные работы: в 3-х т. Т.2. Л., 1987; 1997).

1975—1999

Член редколлегии издания Ленинградского отделения Института истории СССР АН СССР «Вспомогательные исторические дисциплины».

1976

Участвовал в особом заседании Академии наук СССР по книге О.Сулейменова «Аз и Я» (запрещена).
Участвовал в конференции «Тырновская школа. Ученики и последователи Ефимия Тырновского» (Болгария).
Избран членом-корреспондентом Британской академии.
Издание книги «„Смеховой мир“ Древней Руси» Л., Наука. 1976. 204 с. 10 т.э.(совм. с А. М. Панченко; переизд.: Л., Наука. 1984.295 с.; «Смех в Древней Руси» — совм. с А. М. Панченко и Н. В. Понырко; 1997: «Историческая поэтика литературы. Смех как мировоззрение»).

1976—1999

Член редколлегии международного журнала «Palaeobulgarica» (София).

1977

Государственным Советом Народной Республики Болгарии награжден орденом Кирилла и Мефодия I степени.
Президиумом Болгарской академии наук и Академическим советом Софийского университета имени Климента Охридского награжден Кирилло-Мефодиевской премией за труд «Големият свят на руската литература».

1978

Награжден грамотой Союза болгарских журналистов и почётным знаком «Золотое перо» за большой творческий вклад в болгарскую журналистику и публицистику.
Избран почётным членом литературного клуба старшеклассников «Бригантина».
Поездка в Болгарию для участия в международном симпозиуме «Тырновская художественная школа и славяно-византийское искусство XII—XV вв.» и для чтения лекций в Институте болгарской литературы БАН и Центре болгаристики.
Поездка в ГДР на заседание постоянной Эдиционно-текстологической комиссии Международного комитета славистов.
Издание книги «„Слово о полку Игореве“ и культура его времени» Л., ХЛ. 1978. 359 с. 50 т.э.(переизд.: Л., 1985; СПб., 1998)

1978—1989

Инициатор, редактор (совм. с Л. А. Дмитриевым) и автор вступительных статей к монументальной серии «Памятники литературы Древней Руси» (12 томов), выходящей в издательстве «Художественная литература» (издание удостоено Государственной премией в 1993 г.).

1979

Государственным Советом Народной Республики Болгарии присвоено почётное звание лауреата Международной премии имени братьев Кирилла и Мефодия за исключительные заслуги в развитии староболгаристики и славистики, за изучение и популяризацию дела братьев Кирилла и Мефодия.
Публикация статьи «Экология культуры» (Москва, 1979, № 7)

1980

Секретариатом Союза писателей Болгарии награжден почётным знаком «Никола Вапцаров».
Поездка в Болгарию для чтения лекций в Софийском университете.

1981

Награжден Почётной грамотой Всесоюзного добровольного общества любителей книги за выдающийся вклад в исследование древнерусской культуры, русской книги, источниковедения.

Государственным Советом Народной Республики Болгарии присуждена Международная премия имени Евфимия Тырновского.

Награжден почётным знаком Болгарской академии наук.
Участвовал в конференции, посвящённой 1300-летию Болгарского государства (София).
Издание сборника статей «Литература — реальность — литература». Л., Сов.писатель. 1981. 215 с. 20 т.э. (переизд.: Л., 1984; Лихачёв Д. С. Избранные работы: В 3-х т. Т. 3. Л., 1987) и брошюры «Заметки о русском». М., Сов.Россия. 1981. 71 с. 75 т.э. (переизд.: М., 1984; Лихачёв Д. С. Избранные работы: В 3-х т. Т. 2. Л., 1987; 1997).

1981

Родился правнук Сергей, сын внучки Веры Толз.

1981, 11 сентября

Погибла в автокатастрофе дочь Вера.

1981—1998

Член редакционного совета альманаха Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры «Памятники Отечества».

1982

Присуждена Почётная грамота и премия журнала «Огонёк» за интервью «Память истории священна».
Избран почётным доктором Университета Бордо (Франция).
Редколлегией «Литературной газеты» присуждена премия за активное участие в работе «Литературной газеты».
Поездка в Болгарию для чтения лекций и консультаций по приглашению Болгарской академии наук.
Издание книги «Поэзия садов: К семантике садово-парковых стилей» Л., Наука. 1982. 343 с. 9950 э. (переизд.: Л., 1991; СПб., 1998).

1983

Награжден Дипломом почёта ВДНХ за создание пособия для учителей «Слово о полку Игореве».
Избран почётным доктором Цюрихского университета (Швейцария).
Член Советского оргкомитета по подготовке и проведению IX Международного съезда славистов (Киев).
Издание книги для учащихся «Земля родная». М., Дет.лит. 1985. 207 с.

1983—1999

Председатель Пушкинской комиссии АН СССР.

1984

Имя Д. С. Лихачёва присвоено малой планете № 2877, открытой советскими астрономами: (2877) Likhachev-1969 TR2.

1984—1999

Член Ленинградского научного центра АН СССР.

1985

Награжден юбилейной медалью «Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».
Президиумом АН СССР присуждена премия имени В. Г. Белинского за книгу «„Слово о полку Игореве“ и культура его времени».
Редколлегией «Литературной газеты» присвоено звание лауреата «Литературной газеты» за активное сотрудничество в газете.
Присуждена степень почётного доктора наук Будапештского университета имени Лоранда Этвеша.
Поездка в Венгрию по приглашению Будапештского университета имени Лоранда Этвеша в связи с 350-летием университета.
Участвовал в Культурном форуме государств — участников Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (Венгрия). Прочитан доклад «Проблемы сохранения и развития фольклора в условиях научно-технической революции».
Издание книг «Прошлое — будущему: Статьи и очерки» Л., Наука. 1985. 575 с. 15 т.э. и «Письма о добром и прекрасном» М., Дет.лит. 1985. 207 с. (переизд.: Токио, 1988; М., 1989; Симферополь, 1990; СПб., 1994; СПб., 1999).

1986

В связи с 80-летием Присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».
Государственным Советом Народной Республики Болгарии награжден орденом Георгия Димитрова (высшей наградой Болгарии).
Награжден медалью «Ветеран труда».
Занесен в Книгу почёта Всесоюзного общества «Знание» за активную работу по пропаганде художественной культуры и оказание методологической помощи лекторам.
Присвоено звание лауреата «Литературной России» за 1986 год и присуждена премия журнала «Огонек».
Избран почётным председателем Международного общества по изучению творчества Ф. М. Достоевского (IDS).
Избран почётным членом секции книги и графики Ленинградского Дома учёных им. М. Горького.
Избран членом-корреспондентом секции «Ирисы» Московского городского клуба цветоводов-любителей.
Участвовал в советско-американо-итальянском симпозиуме «Литература: традиция и ценности» (Италия).
Участвовал в конференции, посвящённой «Слову о полку Игореве» (Польша).
Издана книга «Исследования по древнерусской литературе». Л., Наука. 1986. 405 с. 25 т.э. и брошюра «Память истории священна». М., Правда. 1986. 62 с. 80 т.э.

1986—1993

Председатель правления Советского фонда культуры (с 1991 — Российского фонда культуры).

1987

Награжден медалью и премией «Альманаха библиофила».
Награжден дипломом за фильм «Поэзия садов» (Лентелефильм, 1985), удостоенный второй премии на V Всесоюзном смотре фильмов по архитектуре и гражданскому строительству.
Избран депутатом Ленинградского городского Совета народных депутатов.
Избран членом Комиссии по литературному наследию Б. Л. Пастернака.
Избран иностранным членом Национальной академии Италии.
Участвовал в международном форуме «За безъядерный мир, за выживание человечества» (Москва).
Поездка во Францию на XVI сессию Постоянной смешанной советско-французской комиссии по культурным и научным связям.
Поездка в Великобританию по приглашению Британской академии и Университета г. Глазго для чтения лекций и консультаций по истории культуры.
Поездка в Италию на заседание неформальной инициативной группы по организации фонда «За выживание человечества в ядерной войне».
Издание книги «Великий путь: Становление русской литературы XI—XVII вв.». М., Современник. 1987. 299 с. 25 т.э.
Издание «Избранных работ» в 3-х тт.

1987—1996

Член редколлегии журнала «Новый мир», с 1997 — член Общественного совета журнала.

1988

Участвовал в работе международной встречи «Международный фонд за выживание и развитие человечества».
Избран почётным доктором Софийского университета (Болгария).
Избран членом-корреспондентом Геттингенской академии наук (ФРГ).
Поездка в Финляндию на открытие выставки «Время перемен, 1905—1930 (Русский авангард)».
Поездка в Данию на открытие выставки «Русское и советское искусство из личных собраний. 1905—1930 гг.»
Поездка в Великобританию для презентации первого номера журнала «Наше наследие».
Издание книги: «Диалоги о дне вчерашнем, сегодняшнем и завтрашнем». М., Сов.Россия. 1988. 142 с. 30 т.э. (соавтор Н. Г. Самвелян)

1988

Родилась правнучка Вера, дочь внучки Зинаиды Курбатовой.

1989

Присуждена Европейская (1-я) премия за культурную деятельность в 1988 году.
Присуждена Международная литературно-журналистская премия г. Модены (Италия) за вклад в развитие и распространение культуры в 1988 году.
Вместе с другими деятелями культуры выступил за возвращение Русской Православной Церкви Соловецкого и Валаамского монастырей.
Участвовал в совещании министров культуры европейских стран во Франции.
Член Советского (позднее Российского) отделения Пен-клуба.
Издание книг «Заметки и наблюдения: Из записных книжек разных лет» Л., Сов.писатель. 1989. 605 с. 100 т.э. и «О филологии» М., Высш.шк. 1989. 206 с. 24 т.э.

1989—1991

Народный депутат СССР от Советского фонда культуры.

1990

Член Международного комитета по возрождению Александрийской библиотеки.
Почетный председатель Всесоюзного (с 1991 — Российского) Пушкинского общества.
Член Международной редколлегии, созданной для издания «Полного собрания сочинений А. С. Пушкина» на английском языке.
Лауреат Международной премии города Фьюджи (Италия).
Издание книги «Школа на Васильевском: Книга для учителя». М., Просвещение. 1990. 157 с. 100 т.э.(совм. с Н. В. Благово и Е. Б. Белодубровским).

1991

Присуждена премия А. П. Карпинского (Гамбург) за исследование и публикацию памятников русской литературы и культуры.
Присуждена степень почётного доктора наук Карлова университета (Прага).
Избран почётным членом Сербской Матицы (СФРЮ).
Избран почётным членом Всемирного клуба петербуржцев.
Избран почётным членом Немецкого Пушкинского общества.
Издание книг «Я вспоминаю» М., Прогресс. 1991. 253 с. 10 т.э., «Книга беспокойств» М., Новости. 1991. 526 с. 30 т.э., «Раздумья» М., Дет.лит. 1991. 316 с. 100 т.э.

1992

Избран иностранным членом Философского научного общества США.
Избран почётным доктором Сиенского университета (Италия).
Присвоено звание Почётного гражданина Милана и Ареццо (Италия).
Участник Международной благотворительной программы «Новые имена».
Председатель общественного юбилейного Сергиевского комитета по подготовке к празднованию 600-летия преставления преподобного Сергия Радонежского.
Издание книги «Русское искусство от древности до авангарда». М., Искусство. 1992. 407 с.

1993

Президиумом Российской академии наук награжден Большой Золотой медалью им. М. В. Ломоносова за выдающиеся достижения в области гуманитарных наук.
Присуждена Государственная премия Российской Федерации за серию «Памятники литературы Древней Руси».
Избран иностранным членом Американской академии наук и искусств.
Присвоено звание первого Почётного гражданина Санкт-Петербурга решением Санкт-Петербургского Совета народных депутатов.
Избран почётным доктором Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов.
Издана книга «Статьи ранних лет». Тверь,Твер.ОО РФК. 1993. 144 с.

1994

Председатель Государственной Юбилейной Пушкинской комиссии (по празднованию 200-летия со дня рождения А. С. Пушкина).
Издание книги: "«Великая Русь: История и художественная культура X—XVII века» М., Искусство. 1994. 488 с. (совм. с. Г. К. Вагнером, Г. И. Вздорновым, Р. Г. Скрынниковым).

1995

Участвовал в Международном коллоквиуме «Творение мира и предназначение человека» (Санкт-Петербург — Новгород). Представил проект «Декларация прав культуры».
Награжден Орденом «Мадарски конник» первой степени за исключительные заслуги в развитии болгаристики, за выдвижение роли Болгарии в развитии мировой культуры.
По инициативе Д. С. Лихачёва и при поддержке Института русской литературы РАН была создана Международная неправительственная организация «Фонд 200-летия А. С. Пушкина».
Издание книги «Воспоминания» (СПб, Logos. 1995. 517 с. 3 т.э. переизд. 1997, 1999, 2001).

1996

Награжден Орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени за выдающиеся заслуги перед государством и большой личный вклад в развитие русской культуры.
Награжден Орденом «Стара Планина» первой степени за огромный вклад в развитие славистики, болгаристики и за большие заслуги в укреплении двусторонних научных и культурных связей между Республикой Болгария и Российской Федерацией.
Издание книг: «Очерки по философии художественного творчества» СПб, Блиц. 1996. 158 с. 2 т.э.(переизд. 1999) и «Без доказательств» СПб, Блиц. 1996. 159 с. 5 т.э..

1997

Лауреат Премии Президента Российской Федерации в области литературы и искусства.
Присуждение премии «За честь и достоинство таланта», учрежденной Международным Литфондом.
Вручена частная художественная Царскосельская премия под девизом «От художника художнику» (Санкт-Петербург).
Издание книги «Об интеллигенции: Сборник статей».

1997

Родилась правнучка Анна, дочь внучки Веры Толз.

1997—1999

Редактор (совм. с Л. А. Дмитриевым, А. А. Алексеевым, Н. В. Понырко) и автор вступительных статей монументальной серии "Библиотека литературы Древней Руси (изданы тт. 1 — 7, 9 −11) — издательство «Наука».

1998

Награжден орденом апостола Андрея Первозванного за вклад в развитие отечественной культуры (первый кавалер).
Награжден Золотой медалью первой степени от Межрегионального некоммерческого благотворительного фонда памяти А. Д. Меншикова (Санкт-Петербург).
Награжден премией имени Небольсина Международного благотворительного фонда и профессионального образования им. А. Г. Небольсина.
Награжден Международным серебряным памятным знаком «Ласточка мира» (Италия) за большой вклад в пропаганду идей мира и взаимодействия национальных культур.
Издание книги «Слово о полку Игореве и культура его времени. Работы последних лет». СПб, Logos. 1998. 528 с. 1000 э.

1999

Издание книг «Раздумья о России», «Новгородский альбом».

Дмитрий Сергеевич Лихачёв скончался 30 сентября 1999 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на кладбище в Комарово 4 октября.

Наследие

В 2000 году Д. С. Лихачёву посмертно была присуждена Государственная премия России за развитие художественного направления отечественного телевидения и создание общероссийского государственного телеканала «Культура». Изданы книги «Русская культура»; «Небесная линия города на Неве. Воспоминания, статьи». Указом Президента Российской Федерации 2006 год объявлен в России годом Дмитрия Сергеевича Лихачёва.

Звания, награды

Марка России 2000 года.Дмитрий Сергеевич Лихачёв

В 1986 году организовал Советский (ныне Российский) Фонд культуры и был председателем президиума Фонда по 1993 год. С 1990 года входит в Международный комитет по организации Александрийской библиотеки (Египет). Избирался депутатом Ленинградского городского Совета (1961—1962, 1987—1989).

Иностранный член академий наук Болгарии, Венгрии, Академии наук и искусств Сербии. Член-корреспондент Австрийской, Американской, Британской, Итальянской, Геттингенской академий, член-корреспондент старейшего общества США — Философского. Член Союза писателей с 1956 года. С 1983 года — председатель Пушкинской комиссии РАН, с 1974 года — председатель редколлегии ежегодника «Памятники культуры. Новые открытия». С 1971 по 1993 год возглавлял редколлегию серии «Литературные памятники», с 1987 года является членом редколлегии журнала «Новый мир», а с 1988 года — журнала «Наше наследие».

Русской академией искусствознания и музыкального исполнительства награжден орденом искусств «Янтарный крест» (1997). Награжден Почетным дипломом Законодательного Собрания Санкт-Петербурга (1996). Награжден Большой золотой медалью имени М. В. Ломоносова (1993). Первый Почётный гражданин Санкт-Петербурга (1993). Почётный гражданин итальянских городов Милана и Ареццо. Лауреат Царскосельской художественной премии (1997).

Имя Лихачёва присвоено малой планете № 2877 (1984).

Ежегодно в честь Дмитрия Сергеевича Лихачёва в ГОУ гимназии № 1503 города Москвы проводятся Лихачёвские чтения, на которых съезжаются ученики различных городов и стран с выступлениями, посвящёнными памяти великого гражданина России. А также в Санкт-Петербурге в честь него названа школа № 47,где также проводятся Лихачёвские чтения.

Общественная деятельность

Народный депутат СССР (1989—1991) от Советского Фонда культуры.

В 1993 году подписал Письмо 42-х с требованиями действий против антиельцинской оппозиции.

Член комиссии по правам человека при Администрации Санкт-Петербурга.

Другие публикации

Иван Грозный — писатель // Звезда. — 1947. — № 10. — С. 183—188.
Иван Грозный — писатель // Послания Ивана Грозного / Подгот. текста Д. С. Лихачёва и Я. С. Лурье. Пер. и коммент. Я. С. Лурье. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. — М., Л., 1951. — С. 452—467.
Иван Пересветов и его литературная современность // Пересветов И. Сочинения / Подгот. текст. А. А. Зимин. — М., Л.: 1956. — С. 28—56.
Изображение людей в житийной литературе конца XIV—XV века // Тр. Отд. древнерус. лит. — 1956. — Т. 12. — С. 105—115.
Движение русской литературы XI—XVII веков к реалистическому изображению действительности. — М.: Тип. «На боевом посту», 1956. — 19 с — (Материалы к дискус. о реализме в мировой лиг.).
Заседание, посвящённое творчеству протопопа Аввакума, [состоявшееся 26 апр. в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР] // Вестник АН СССР. — 1957. — № 7. — С. 113—114.
Вторая международная конференция по поэтике // Вести АН СССР. — 1962. — № 2. — С. 97—98.
Древнеславянские литературы как система // Славянские литературы: VI Междунар. съезд славистов (Прага, авг. 1968). Докл. сов. делегации. — М., 1968. — С. 5 — 48.
Барокко и его русский вариант XVII века // Русская литература. 1969. № 2. С. 18—45.
Древнерусский смех // Проблемы поэтики и истории литературы: (Сб. ст.). — Саранск, 1973. — С. 73—90.
Големият свят на руската литература: Изслед. и ст. На болг. яз. / Сост. и ред. П. Динеков. — София: Наука и изкуство, 1976. — 672 с.
[Выступление на IX Международном съезде славистов (Киев 6—14 сент. 1983 г.) по докладу П. Бухвальд-Пельцевой «Эмблематика Киевской Руси эпохи барокко»] // IX Международный съезд славистов. Киев, сентябрь 1983 г.
Материалы дискуссии. Литературоведение и лингвостилистика. — Киев, 1987. — С. 25.
[Выступление на IX Международном съезде славистов (Киев, 6—14 сент. 1983 г.) по докладу Р. Белкнапа «Сюжет: практика и теория»] // IX Международный съезд славистов. Киев, сентябрь 1983 г. Материалы дискуссии.
Литературоведение и лингвостилистика. — Киев, 1987. — С. 186.
Введение к чтению памятников древнерусской литературы. М.: Русский путь, 2004
Воспоминания. — СПб.: «Logos», 1995. — 519 стр., ил.

Примечания

↑ «Соловецкие острова», 1930, № 1; переизд.: Лихачёв Д. С. Статьи разных лет. Тверь, 1993
↑ Указ Президента РФ от 30 сентября 1998 г. № 1163
↑ Указ Президента РФ от 28 ноября 1996 г. № 1609
↑ Указ Президента РФ от 22 марта 1995 г. № 296
↑ Указ Президента РФ от 4 июня 1999 г. № 700

См. также

Ссылки

Сайты, посвящённые Д.С. Лихачёву

Ссылки на труды Д.С. Лихачёва

Критика

Кавалеры ордена Святого апостола Андрея Первозванного Российской Федерации

А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, З, И, Й, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т, У, Ф, Х, Ц, Ч, Ш, Щ, Э, Ю, Я

Источник: Д. С. Лихачев

dic.academic.ru

Книга Человек в литературе Древней Руси

Дмитрий ЛихачевЧеловек в литературе Древней Руси

Издательство АЗБУКА®

* * *

Вступительные замечания

* * *

Человек всегда составляет центральный объект литературного творчества. В соотношении с изображением человека находится и все остальное: не только изображение социальной действительности, быта, но также природы, исторической изменяемости мира и т. д. В тесном контакте с тем, как изображается человек, находятся и все художественные средства, применяемые писателем.

[Закрыть].

* * *

Разнородность материала отчасти определила собой разнородность глав. Одни из глав посвящены крупным стилистическим системам, внутренне законченным и отразившимся во многих произведениях (таков стиль монументального историзма или эмоционально-экспрессивный). Другие главы касаются лишь элементов слабо проявившихся стилей (стиля эпического, стиля «психологической умиротворенности»). Естественно, что главы резко различаются по своему наполнению фактическим материалом.

* * *

Глава перваяПроблема характера в исторических произведениях начала XVII в.

Сильные характеры и яркие характеристики этих сильных характеров возникают в изложении ее только с XVI в.

[Закрыть].

И у Ключевского, как и у Карамзина, яркие характеристики «древних героев» русской истории начинаются только с Грозного.

Жанровые разграничения в древнерусской литературе, как это мы увидим позднее, были настолько велики, что опыт одного жанра не скоро мог быть перенесен в другой. То, что казалось уместным при анализе психологии рядового грешника, рядового человека, служившего объектом церковной проповеди, или при анализе психологии святого, не сразу могло быть перенесено на лицо вполне светское – на русского князя, русского боярина, военачальника.

Вот почему возможность углубиться в психологию исторического деятеля, анализировать не отвлеченный объект дидактических размышлений, и не идеального святого, и не одно какое-либо человеческое чувство, психологическое состояние и т. д., а конкретного современника явилась целым открытием в литературе. И это «открытие» настолько поразило воображение исторических писателей, что они в основном устремили свое внимание именно сюда, на сложность человеческой личности, поставили ее в центр своих сочинений и свое отношение к историческим характерам сделали главным объектом своего писательства. Характеристики, данные ими своим современникам, и создали впечатление у историков XIX в., что «характеры» в русской истории появляются только с Грозного.

* * *

Требование единства точки зрения на весь описываемый исторический процесс сказывается прежде всего в отношении авторов к материалу, послужившему источником их работы. Летописцы предшествующих XI–XV вв. подвергали тексты используемых ими летописей весьма скупой и осторожной переработке. Они пытались сохранить тексты своих источников. Поэтому в летописи не было единой авторской точки зрения, а выражались взгляды многих авторов, более или менее поверхностно редактировавшиеся последним из летописцев, объединявшим летописные тексты своих предшественников. В летописи до XVI в. господствует многоголосость. Историки же XVI в., будь то автор «Степенной книги» или автор «Истории о Казанском царстве», усиленно перерабатывают используемый ими материал, стремясь к единству всего повествования: идейному и даже стилистическому. Они стремятся к строгому и постоянному подчинению всего исторического повествования единой авторской точке зрения. Политическая точка зрения авторов исторических произведений никогда прежде не выступала с такою отчетливостью, никогда прежде не была проведена с таким упорством во всем изложении. Авторы исторических произведений XVI в. проявили необыкновенное трудолюбие в преодолении всяческих трудностей на этом пути, в том числе и стилистических (вспомним стилистическую отделку «Степенной книги», «Истории о Казанском царстве» и др.). Появляется последовательно проведенная единая точка зрения автора, развивается индивидуальный авторский стиль, гораздо резче выраженный, чем раньше.

[Закрыть].

[Закрыть]. Они-то и составят главный предмет нашего дальнейшего рассмотрения.

* * *

Так же точно и «Словеса дней и царей и святителей московских» Ивана Хворостинина состоят в основном из характеристик деятелей «Смуты», начиная от Бориса Годунова. Во вступлении к своему труду Хворостинин выясняет цели своего труда: он желает описать «пастырей наших детели», подвиги «великодушных муж, и бескровных мучеников, и победоносцев»10 Памятники древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени. 2-е изд. СПб., 1909. С. 530 (Русская историческая библиотека. Т. 13).

[Закрыть].

В известной мере тем же стремлением к обсуждению характера исторических личностей отмечено и «Сказание» Авраамия Палицына, и «Иное сказание», и «Повесть» С. Шаховского, и мн. др.

Самый состав «Хронографа» второй редакции обнаруживает в его авторе человека с незаурядной широтой исторических интересов. Предшествующая всемирная хронография в пределах от XI и до XVII в. в гораздо большей степени, чем русское летописание, была подчинена религиозным задачам. Всемирная история трактовалась по преимуществу как история церкви, как история православия в борьбе с ересями. Вторая редакция «Хронографа» – первый и крупный шаг на пути секуляризации русской хронографии. Это отчетливо выступает в тех дополнениях, которыми распространил автор второй редакции основное содержание «Хронографа». Здесь и новые статьи из «Еллинского летописца» (преимущественно выдержки из Хроники Иоанна Малалы, касающиеся античной истории), здесь и сочинения Ивана Пересветова, и дополнения из католических хроник Мартина Бельского и Конрада Лико́стена. Из этих последних выписаны статьи географического содержания (например, об открытии Америки), статьи по античной мифологии или общие статьи о магометанстве, по истории пап, по истории западноевропейских стран, по истории Польши. Все это не имело ни малейшего отношения к истории православия и даже противоречило ей. Не меньший интерес имеют и вновь включенные статьи, посвященные описанию наружности Богоматери (из слова Епифания Кипрского «О житии пресвятыя владычица нашея Богородице») и наружности Христа («Описание же божественныя Христовы плоти и совершеннаго возраста его»). В них сказывается интерес к реальному «портрету».

Как уже давно было отмечено12 Попов А. Обзор хронографов русской редакции. М., 1869. Вып. 2. С. 117 и след.

[Закрыть], «о нем же впереди речено будет»14 Там же. С. 188.

[Закрыть], «о нем же писах в царстве блаженныя памяти Феодора Ивановича»15 Там же. С. 192.

[Закрыть], «о нем же писах и преже»16 Там же. С. 194.

[Закрыть] и т. п.

Впервые исторические писатели открыто заговорили о противоречивости человеческого характера только в начале XVII в. Особенно ярко это сказалось в «Хронографе» второй редакции. Человеческий характер объявляется автором второй редакции «Хронографа» сотканным из противоречий, сложным, в известной мере «относительным», соотнесенным со средой, условиями жизни, особенностями биографического порядка. «Не бывает же убо никто от земнородных безпорочен в житии своем»19 Попов А. Изборник… С. 186.

[Закрыть]

[Закрыть].

Из тех же противоречивых черт соткана и характеристика патриарха Гермогена. Признавая, что Гермоген был «словесен муж и хитроречив», составитель второй редакции «Хронографа» тут же добавляет: «но не сладкогласен», и дальше: «а нравом груб и бывающим в запрещениях косен к разрешениям, к злым же и благим не быстро распрозрителен, но ко лстивым паче и лукавым прилежа и слуховерствователен бысть»25 Там же. С. 201.

[Закрыть].

[Закрыть] и т. д.

Вслед за автором второй редакции «Хронографа» эти противоречивость, контрастность человеческого характера подчеркивают и другие авторы исторических сочинений первой половины XVII в.

Прямолинейность прежних летописных характеристик по немногим рубрикам (либо законченный злодей, либо герой добродетели) исчезает в произведениях начала XVII в. Прямолинейность предшествующих характеристик отброшена – и с какою решительностью! Вслед за второй редакцией «Хронографа» наиболее резко сказывается новый тип характеристик во «Временнике» Ивана Тимофеева. Характеристика Грозного составлена Иваном Тимофеевым из риторической похвалы ему и самого страстного осуждения его «пламенного гнева». Все люди причастны греху: «…сице и сему (т. е. Грозному), осрамившуся грехом, ему же причастии вси»28 Временник Ивана Тимофеева / Подгот. к печати, пер. и коммент. О. А. Державиной. М.; Л., 1951. С. 17.

[Закрыть].

litportal.ru

Читать онлайн "Национальное самосознание Древней Руси" автора Лихачев Дмитрий Сергеевич - RuLit

Д. С. Лихачев

Национальное самосознание Древней Руси

Очерки из области русской литературы XI–XVII вв

Эта небольшая книга не ставит себе целью всестороннее и полное освещение истории развития национального самосознания русского народа в пределах XI–XVII вв. Национальное самосознание в древней Руси имеет своими показателями не только памятники письменности и искусства: борьба за свою политическую и культурную самостоятельность и за свое государство служит самым ярким свидетельством высокого уровня национального сознания русского народа. Вот почему настоящая работа возникла отчасти под влиянием работ академика Б. Д. Грекова, посвященных теме борьбы Руси за свое государство и политическую независимость. В своем понимании наследия древней русской литературы, автор в значительной мере исходит из работ академика А. С. Орлова.

Автор выражает глубокую признательность академику А. М. Деборину, помогшему автору своими советами: и указаниями, а также члену-корреспонденту АН СССР В. П. Адриановой-Перетц, принявшей на себя труд по редакционному просмотру этой книги.

Первый русский летописец, восстанавливая предшествующую ему историю Руси за годы, когда (восточные славяне не имели еще своей письменности, сумел воссоздать прошлое Русской земли за несколько столетий. Он пишет о походах и о договорах, об основании городов, дает живые характеристики князьям и рассказывает о расселении племен. Следовательно, у летописца были какие-то неписанные материалы об исторической жизни народа в течение многих поколений. Вглядываясь в состав тех сведений, которые сообщает летописец, мы видим, что этим огромным историческим источником был для него фольклор. И это не случайно, «От глубокой древности, — писал М. Горький, — фольклор неотступно и своеобразно сопутствует истории».1 Исторические песни, предания и легенды были той великой написанной историей Русской земли, к которой вынуждены были постоянно обращаться и первые русские летописцы.

Трудно переоценить значение исторических произведений устной словесности. «Былины — это история, рассказанная самим народом», — пишет академик Б. Д. Греков, открывая обзором фольклорных источников свою книгу «Киевская Русь».2 Русская эпическая поэзия и историческое предание — это один из видов народного исторического самосознания; поэтому в то время, когда еще не существовало исторических записей, общественно-политическая роль древнерусских певцов и сказителей была особенно велика.

Восстановить общую картину эпической поэзии дописьменного периода русской истории исключительно трудно. Исследователи пытались угадывать древнейшие черта русского эпоса и исторического предания на основе современных былин. Но задача эта не могла быть решена с полной достоверностью. Здесь всё гадательно, неустойчива, шатко. Неизмеримо легче обнаружить остатки древнейших устных исторических произведений в первых произведениях русской письменности XI и XII вв. В летописях, житиях и проповедях сохранены многочисленные остатки исторических преданий, легенд и песен, которыми древнерусские книжники стремились восполнить недостаток письменного материала по истории своей родины.

Исторические сказания, отложившиеся в Начальной Киевской летописи, восходят ко временам глубокой древности. Уже основание первых городов на восточноевропейской равнине было связано с легендами. Их знает и древний Киев — один из старейших городов Восточной Европы. Легенд об основании Киева было несколько. Летописец имел возможность выбирать из них ту, которая казалась ему наиболее достоверной. Он отверг легенду о том, что Киев был назван по имени обосновавшегося здесь некогда перевозчика. Эта легенда, казалось ему, роняла достоинство основателя города: если бы Кий действительно был перевозчик, рассуждает летописец, то не ходил бы он к Царьграду и не воздавал бы ему чести царь. Следовательно, было предание и о том, что Кий ходил к Константинополю и здесь его с почетом принимал император. Летописец отдал предпочтение другой легенде об основании Киева. Он рассказывает в летописи о построении Киева тремя братьями-князьями: Кием, Щеком и Хоривом и сестрою их Лыбедью. Интереснейший материал, опубликованный академиком Н. Я. Марром, показывает, что легенда эта была записана уже в VII в. н. э. армянским историком Зеноном Глаком как легенда об основании Куара (Киева) в стране Полуни (полян) Куаром, Ментеем и Хереаном. Рассказать эту легенду в Армении могли те славянские дружины, которые в VII в. совместно с хозарами воевали в Закавказье. Могли эти легенды перейти и через славянские поселения, которые с незапамятных времен держались на Северном Кавказе в районе Тамани. Следовательно, уже в VII в. в районе поселения славянских племен имелись исторические предания, бережно сохраненные на протяжении почти полутысячелетия и записанные летописцем в XI в.

Есть и другие показатели, говорящие о том, что равнина, населенная русскими племенами, сохраняла исторические предания глубокой старины. Отдельные скифские предания и обычаи отразились в позднейшем русском эпосе, свидетельствуя о прочности исторической традиции в степях Причерноморья. Так, например, известная летописная легенда о щите, который русский князь. Олег прибил на вратах Царьграда, «показуя победу», восходит еще к обычаю скифов прибивать в знак победы свой щит на вратах, посвященных богу Халду.

Исторические легенды восходят ко временам чрезвычайной давности. Мерцающий свет этих древнейших исторических припоминаний, дошедший через тьму столетий до первого русского летописца, свидетельствует о существовании в древнейшие времена на территории, занятой восточнославянскими племенами, интереса к родной истории.

Столетия, непосредственно примыкающие к деятельности первых русских летописцев, дали им несравненно больше исторического материала, заимствованного ими из области фольклора. Нетрудно различить и главные типы исторических произведений, использованных летописцами. Их несколько. Один из главнейших — местные легенды, связанные с урочищами, могильниками, селами и городами всей великой русской равнины.

Могильные насыпи издавна и у всех народов были связаны с историческими преданиями. Высокие холмы, насыпавшиеся над могилами вождей, сами по себе свидетельствовали о стремлении сохранить на многие поколения память об умерших. Естественно, что к ним прикреплялись различные сказания, жившие в окружающем населении, пока существовали и самые насыпи. Число этих холмов на территории Древней Руси было особенно велико. С многими из них были связаны предания, исключительно важные для определения исторических судеб восточного славянства. Недаром летописец неоднократно ссылается на эти могильные холмы как на достоверных и правдивых свидетелей точности его исторического повествования. Так, например, завоевание Киева Олегом было связано народной памятью с могилами Аскольда и Дира; гибель Игоря — с его могилой «у Искоростеня града в Деревах»; легенда о вещем Олеге — с его могилой: «есть же могила его и до сего дьне, словеть могыла Ольгова»; смерть Олега Святославича связывалась с его могилой «у града Вручего» (современный Овруч) и т. д. О всех этих могилах летописец замечает, что они существуют и «до сего дьне». В тризнах и поминальных празднествах, устраивавшихся у этих могил, очевидно вспоминались деяния прошлого, связанные с именами погребенных в них воинов.

Но не только о могилами была соединена народная память о делах минувшего. Города и урочища прочно хранили память о своем возникновении. Народная память в Новгороде и Ладоге связывала определенные места с Рюриком, в Изборске — с Трувором, в Белоозере — с Синеусом. Местные по своему приурочению, эти предания говорили об общерусских деятелях, о событиях общерусской истории. Сами по себе эти местные предания охватывали единой сетью всю Русскую землю, объединяя и собирая ее историческое прошлое. С княгиней Ольгой были связаны местными воспоминаниями многочисленные урочища, села, погосты, перевесища (места, где ловились птицы) по Днепру и Десне, а на севере — по Мете и Луге. В Пскове еще во времена летописца хранились сани Ольги. «И ловища ея суть по вьсей земли и знамения и места и погосты», — пишет летописец, отмечая общерусский характер исторических преданий об Ольге.

www.rulit.me