Душа первобытного человека. Душа первобытного человека
Душа первобытного человека » Перуница
Важнейшей характеристикой души, внутреннего мира первобытного человека является тождество индивида и рода, невыделенность индивидуального существования из коллективного. Человек изначально был коллективным существом. До такой степени, что у него долгие тысячелетия отсутствовало какое-либо подобие «я-бытия». Ощущал себя и мыслил он как «мы-бытие». Процесс выделения индивида из рода, формирование «я-бытия» из «мы-бытия» завершается далеко за пределами первобытности. Первобытный человек отождествлял себя не с самим собой, а с той общностью ( общиной, родом, племенем), к которой принадлежал. Вне своей общности существование для него было невозможно. И не только потому, что первобытный человек в одиночку не в состоянии был выжить, добывая себе средства существования. Будучи исторгнут из общины, он терял себя, пропадала его самоидентификация, он переставал в своём сознании быть кем-то. Наступал распад души и гибель не менее страшная, чем под воздействием внешних сил.
Неслучайно, в самых различных, отстоящих одна от другой на тысячи лет и километров, первобытных культурах остракизм (изгнание из родных мест) был вторым по значимости наказанием, следовавшим непосредственно за смертной казнью. Нам это трудно понять. В нашем представлении за смертным приговором по степени тяжести следует пожизненное заключение, далее – двадцати или пятнадцатилетнее заключение и т. д. Но ещё для афинского суда в I-V веках до Р. Х. вопрос стоял иначе. Он решал осудить Сократа на смертную казнь или приговорить его к изгнанию. Для уже далеко не первобытного грека изгнание по-прежнему соседствовало со смертной казнью. Оно и было образом смерти, так как вне своей общности грек переставал быть свободным человеком, гражданином. Его бытие становилось ущербным недочеловеческим.
Первобытный же человек вообще переставал быть человеком, он оставался некоторым подобием тела, из которого исторгли душу. Тело без души – это даже уже и не тело, а скорее труп – зримый образ небытия. Таким трупом и ощущал первобытная община своего изгнанного члена, ощущал себя им и сам изгнанник, когда он терял право отождествлять себя со своим родом или племенем. В принципе у него оставалась очень труднодостижимая перспектива войти в другую человеческую общность. Но для достижения подобного результата изгнанник должен был умереть как вот этот человек, эта частичка тела – общности и вновь родиться уже другой частичкой другого тела, с другим самоощущением. Смерти собственной души изгнанному всё равно было не миновать. А то, что смерть для него предшествовала новому рождению, ничего не меняло и не облегчало участи изгнанника.
Отсутствие у первобытного человека индивидуальности, «я-бытия» имело своей оборотной стороной совсем особое, нам непривычное отношение к смерти. Если первобытный человек не то чтобы не ценил в себе, но даже и не ощущал ничего уникального, неповторимого и не сводимого ни к кому другому, то и умирать в полном смысле в нём было нечему. Индивид, тождественный роду, сохраняется вместе с ним. Через смерть он лишь переходит в иное состояние. Умереть в этом мире означает одновременно родиться в другом. Гроб в исконном своём значении – это домовина, дом. В него помещают покойника, усопшего, а вовсе не мёртвое тело. Покойник ещё выйдет из состояния покоя, усопший проснётся. Он станет предком, который также включается в члены первобытной общины, как те, кто не умирал. Более того, предки могут восприниматься даже в большей степени бытийствующими, чем ныне живущие на земле. Они ближе к истокам бытия и божественным первосуществам. Племя, род обязаны им поклонением и жертвоприношением. В какой-то мере без их содействия и участия невозможна жизнь общины. К тому же предки ещё могут вернуться непосредственно в мир общины, воплотившись в новорожденном ребёнке своего рода.
Для понимания того, что значит единство индивида и рода как «мы-бытие» каждого индивида, нужно иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, то, что первобытный человек не просто отождествлял себя с родом. Род, коллектив, первобытная община, в свою очередь, воспринимались как тождественные всему миру, вселенной и космосу. Эту общину можно уподобить грандиозному вселенскому телу. У этого тела была своя душа – божество или пантеон богов. В богах первобытный человек видел источник, движущую силу своих поступков. Он не просто служил своим богам, но ощущал себя частичкой тела – общины, которая в свою очередь, без души-божества не существует. Однако божество (боги) представляли собой душу первобытной общины в не совсем привычном смысле. Эта душа обыкновенно пребывала вне своего тела, но она оставалась его жизненным центром.
И второе. Когда речь идёт о единстве индивида и рода в первобытную эпоху, его не следует понимать как отсутствие всякого индивидуального самоощущения. Оно есть даже у животных. Но дело в том, что для первобытного человека справедливым будет утверждение «чем больше в человеке индивидуальности, тем менее в нём человеческого». Индивидуальное проявлялось преимущественно на животном уровне, на уровне инстинкта, вожделения, неконтролируемого импульса и аффекта, несущих угрозу устойчивому существованию общины. « Отдай, это моё, я этого хочу» - вот та индивидуальность и та самость, которая сполна присутствовала в первобытном человеке и которая не была собственно человеческой. Но её, этой самости и индивидуальности, не было на другом уровне: «Я так считаю, мне так видится, я пришёл к выводу». Действует другое, родовое и коллективное: «Божество требует, в этих случаях принято» и т.п. Человеческое выражает себя через «мы» и далее – через то, что ему заповедано богами.Всякая инициатива и импровизация рассматривались первобытной общиной как нечто опасное и пагубное. Всякий индивид, выходящий за рамки общепринятого, вызывал к себе неприязнь. Проще всего отнести подобное неприятие на счёт ограниченности и забитости первобытных людей, но это будет какой-то ничем не оправданной модернизацией и нечуткостью к тому, что человек первоначально был человеком как раз за счёт подавления и вытеснения своей индивидуальности. Самость – это далеко не яйность. Один из парадоксов культурного развития состоит в том, что от самости к яйности нет прямого перехода. Самость вначале должна раствориться в «мы-бытии» и только потому начать кристаллизоваться в устойчивое и собственно человеческое «я бытие».
Отсутствие у первобытного человека сколько-нибудь устойчивой яйности делает его душу чем-то кардинально иным по сравнению с нашей.
Во-первых, размышления, действия, поступки прикрепляются первобытным человеком не к себе самому, а к внепребывающему источнику и центру. Современный человек поэтому может быть назван эгоцентриком ( эго – я), тогда как первобытный – эксцентриком. Реакции одного из них центростремительны, другого – центробежны. Современный человек соотносит самого себя и всё, что его окружает, с самим собой. Условием его существования является самотождественность – «я» = «я». Далее в качестве самого себя он ощущает свой внутренний мир ( идеи, образы, представления). Потом идёт «мир моего», «мои способности», «моё тело», «моя собственность», «моя страна» и т. д . Хотим мы этого или нет, но для нас неизбывно ощущение себя в центре мироздания, весь мир для нас – окружающая среда, все более широкими кругами расходящаяся от нашего «я».Нечто совершенно противоположное свойственно первобытному человеку. На самого себя он смотрит не как на «я», а как на «ты». Он действует, как бы постоянно воспринимая некоторый внутренний голос: «ты должен», «иди сделай», «что ты наделал!» - приблизительно такими фразами можно выразить его самоощущение. Первобытному человеку первично и изначально дано чувство принадлежности кому-то. Он не знает на человеческом уровне, что такое «моё». Скорее для него очевидно, что он сам «чей-то». Первобытный человек ощущает себя как «твоё». Он «твой», точнее, «ваш», для рода, племени, богов. «Твой» (твои) и одновременно «свой» ( свои). Вспомним разделение мира на «своё» и «чужое» - фундаментальная особенность его самоощущения и мировосприятия. Свои – это мы, люди нашей общины, чужие – они, принадлежащие к другим общностям. Сегодня местоимение множественного числа и третьего лица имеет, самое большее, оттенок отчуждённости и нашей внутренней отделённости от тех, кого мы ими называли. В нём нет теплоты и близости, свойственных «мы» и «вы». Когда же нас в нашем присутствии называют «он», - какой-то холодок от этого местоимения веет в нашу сторону. Похоже, наше восприятие местоимений «они» и «он» остаточно первобытно. Когда-то восприятие различий «мы» и «они» было несравненно более интенсивно и жизненно важно. «Мы» (свои) и «они» (чужие) были полюсами света и тьмы, космоса и хаоса, бытия и небытия. «Мы» (свои) люди довершались в «высших» сферах (богах), «они» (чужие) - в их (демонах). Привычнее для нас звучало бы несколько иное сочетание: мы – люди соотнесены с нашими – богами. Однако оно было бы неточным, потому что не люди здесь источник отношения – они принадлежат богам, а не наоборот.
Второе различие между душой современного и первобытного человека заключается в том, что для последнего отсутствовала достаточно прочная и определённая грань между восприятием внутренних, душевных состояний и внешнего мира. Душевный аффект мог отождествляться с каким-либо внешним событием. Особенно показательно, что для первобытного человека сон и явь хотя и различались, но считались одинаково реальными. Более того, реальность сна превосходила бодрствование в одном существенном аспекте: во сне ничего случайного и незначительного, нейтрального для основных жизненных устремлений человека не происходило. Во сне он был причастен миру высших сверхчеловеческих существ, будь то боги или демоны.
Душа первобытного человека была отделена от внешнего мира тоненькой плёночкой. Она постепенно распадалась и растворялась во внешнем мире, так что человек переставал ощущать и отличать себя от внешнего мира. «Сложность души росла пропорционально потере одухотворённости природы» ( К. Юнг).
Действительно, первобытный человек совершенно не ощущал «пространство» своей души. Все, что с ним происходило, относилось им к «внешнему» миру. Душа его была свёрнута до точки, до некоторого далее не расщепляемого ядра, в неё невозможно было заглянуть именно как в душу. Вся жизнь с её событиями была овнешнена, точнее, внешнее и внутреннее было одним и тем же. Внешний мир воспринимался как огромное, многообразное, таинственное целое.У первобытного человека внешний и внутренний мир мало различались с нашей точки зрения. Для самого же первобытного человека огромная часть внутреннего мира как такового не существовала, и все то, что попадало в сферу его сознания, воспринималось просто в качестве реальности. Когда Тютчев восклицает: «Не то, что мните вы, природа: не слепок, не бездушный лик, - в ней есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в ней есть язык, - то и первобытное сознание. Когда внешний мир - проекция души, он сверкает всеми красками. Нам он представляется поэтичным. Но представим себе, что наши страхи и опасения обладают полнотой реальности, являются живыми существами, - каково нам придётся! Мир первобытного человека был для него не столько поэтичным, сколько вечной драмой столкновения различных сил. То, что мы называем борениями духа, была реальной жизненной борьбой в её внешней выраженности.
Там, где внутреннее, «овнешняется», там человек мыслит совсем не в нашем смысле. Обратимся к тому же К. Г. Юнгу: «В то время сознание ещё не думало, а воспринимало. Мысль была объектом внутреннего восприятия, она не думалась, но обнаруживалась в своей явленности, т. е. виделась и слышалась. Мысль была, по существу, откровением, не чем-то искомым, а навязанным, убедительным в своей непосредственной данности. Мышление предшествует первобытному «сознанию я», являясь скорее объектом, нежели субъектом». Если юнговскую мысль укоротить, она сводится к тому, что не человек мыслил мыслями, а мысли мыслили человеком.
Наконец, третье различие между первобытным и современным человеком. Определяемость души извне, её неустойчивость, смазанность внутреннего и внешнего сплошь и рядом порождали то, что я условно назову плюрализмом яйности. У первобытного человека была известна тождественность самоощущения, но он до некоторой степени был внутри себя многояйностью, семьёй ( от «семь я»). В нём могли более или менее длительно сосуществовать различные яйности, периодически или единолично возникать и исчезать новые центры притяжения, стягивающие узлы личности. Чтобы осмыслить эти узлы можно обратиться к понятию комплекса в психоанализе. Обычное определение комплекса гласит, что «это совокупность аффективно заряженных мыслей, интересов и установок личности, воздействие которых на актуально психическую жизнь, как правило, безсознательно». В своём интенсивном проявлении, в своей наиболее концентрированной реальности комплекс способен образовывать новый и дополнительный центр личности, новую яйность. Это и проявлялось у первобытного человека, он мог иметь несколько самоидентификаций. Предел развития комплексов-самоидентификаций – оборотничество.
А классическим примером кардинального изменения индивидуального самоощущения служат обряды инициаций. При переходе от юности во взрослое состояние его участниками были все члены первобытной общины. Инициация в её внешнем выражении заключалась в целом ряде испытаний, которые должны были выдержать достигшие определённого возраста юноши и девушки. Часто они были очень суровы и несли в себе момент риска для здоровья и даже жизни. При прохождении инициации испытывались сила, ловкость, выносливость, нужно было проявить сметливость, безстрашие, упорство и т.п. Завершалась она посвящением участников в полноправные член общины. Им раскрывались до тех пор неизвестные мифы и обряды. Они проникали в знание, которое раскрывало им глаза на мир в его сокровенных глубинах. У нас обряд инициации может ассоциироваться с некоторым подобием чрезмерно суровых и очень ответственных экзаменов, после которых первобытный человек получал что-то аналогичное аттестату зрелости или диплому.Самое важное отличное инициации от экзаменов в том, что её результатом был не просто переход из одной возрастной группы в другую, а полная переориентация души участника. Он как бы заново рождался. Завершалась инициация наречением её участника, успешно справившегося с испытаниями, новым именем. А новое имя играло здесь совсем особую роль. Получить его означало стать другим человеком, не только с правами и обязанностями, но и с новой самоидентификацией, новым самоощущением. Душу первобытного человека можно уподобить закопченному стеклу, на которое наносит узор какого-либо подобия индивидуально выделенного существования божество. Этот узор легко стереть, дыхнуть на стёклышко и нарисовать другой, такой же зыбкий и преходящий. Инициация была очередным стиранием предыдущего и нанесением нового узора. Он не был последним, так как первобытному человеку предстояла смерть и последующее рождение в этом мире.
А.П. Сапронов «Культурология»
www.perunica.ru
В первобытных обществах представления о душе были частью верований, мифологической картины мира.
Неразделимая и вечная
В первобытных обществах представления о душе были частью верований, мифологической картины мира. Люди считали, что каждая вещь, живая или неживая, обладает душой, для которой «тело» служит только временным местом обитания. Любое событие, будь то удача на охоте, гроза, болезнь, засуха или пропажа какого-либо предмета, предопределялось и направлялось таинственной душой.
С появлением философии возникли новые представления о душе, уже не религиозные, сакральные, а светские, открытые для рациональной критики и дискуссий. Важнейшие направления в учении о душе связаны с именами древнегреческих философов Платона и Аристотеля (384—322 до н. э.). Платон рассматривал душу и тело как две независимые субстанции. Душа — начало незримое, божественное, вечное. Она стремится познать истины, которые существуют в мире идей, отдельно от материального мира и вне сознания человека. Тело, напротив, зримо, низменно, тленно. Душа призвана управлять им, однако тело предъявляет
свои права. Ему нужно питание, оно может болеть, им владеют страсти; всё это мешает чистому познанию, чистым чувствам. Душа — самое драгоценное в человеке, считал Платон, и о ней следует заботиться значительно больше, чем о благополучии тела. Ведь после его смерти душа продолжает существовать, и дальнейшая её судьба зависит от того, как человек прожил жизнь: она может удалиться в мир идей или, если подчинялась телу и была отягощена телесным, будет блуждать близ Земли.
Некоторые идеи Платона оказались весьма ценными для дальнейшего развития психологии. Так, он впервые описал душу не как единое целое, а состоящей из разных частей: вожделеющей (подверженной плотским желаниям), страстной (находящейся во власти чувств) и разумной. Конфликты устремлений вожделеющей и страстной души не всегда может разрешить разум. Платон полагал, что поведение человека должно направляться разумом, а не чувствами. Именно это отличает людей от животных, чьё поведение подчинено исключительно желаниям и потому не может быть сознательным и свободным. Свобода предполагает осмысление поступков, осознанное руководство ими. Проблема борьбы страстей и разума в душе человека, или, если использовать современную терминологию, идея внутреннего конфликта, стала особенно актуальной в XX столетии.
Младший современник Платона Аристотель признан отцом психологии, как и многих других наук. Его трактат «О душе» долгие века считался самым значительным сочинением в этой области. Аристотель видел основы психологии не только в философии, как Платон, но и в биологии, медицине; именно он сформулировал идею естественнонаучного изучения психики. Не случайно на знаменитой фреске Рафаэля Санти «Афинская школа» Платон указывает на небо, а Аристотель обращает руку к земле.
Аристотель иначе, чем Платон, понимал и что такое душа. Для него разделение души с телом невозможно и бессмысленно. Душа есть сущность и форма живого тела, она не существует без него, но и не является телом. В трактате приводится следующая аналогия: если представить, что глаз — живое существо, то душой его будет зрение. Материя без души лишь потенция, она ничто, но может стать всем. Так, расплавленный металл принимает форму меча, молотка или топора, находя вместе с формой и своё предназначение — рубить, колотить, отсекать. Иными словами, главная функция души состоит в осуществлении бытия организма. Как полагал философ, она умирает вместе с телом, но часть ее (высшие идеи) остается, поскольку мудрость, приближаясь к божественному, вечному, абсолютному, обретает бессмертие. Согласно Аристотелю, существует три вида души: растительная, животная и разумная. Растительная способна размножаться и питаться. Животная, сверх того, наделена стремлением (чувствами) движением, ощущением и памятью, а разумная душа(она есть только у человека) может ещё и мыслить. Каждая более высокая форма души надстраивается над предыдущей, привнося нечто новое. Представление Аристотеля о взаимосвязи и непрерывном совершенствовании души содержит идею эволюции психики, получившую развитие много веков спустя.
Аристотель создал первую в психологии развёрнутую теорию познания. Начальным его этапом он считал ощущение — активный процесс взаимодействия органов чувств человека с внешним миром. При этом душа уподобляется форме того тела, которое она воспринимает. Всякое ощущение оставляет след в виде образа: объединяясь по сходству, смежности и контрасту, т. е. по механизму ассоциаций, образы создают новые, более общие образцы. Так Аристотель задолго до психологии Нового времени высказал идеи ассоциации (связи) между психическими явлениями. Человек может сравнивать, развёртывать обобщённые образы, создавать новые. Их логическое сопоставление приводит к рождению абстрактных понятий. Наблюдая за красным яблоком, мы сравниваем его, с одной стороны, с красным цветком, с другой с зелёным яблоком и приходим сначала к обобщённому образу красного, а затем к абстрактному понятию цвета.
Представления великих античных философов о душе оказались глубоко различны. Аристотель материалистически решал вопрос о том, что такое душа (для него это сущностьтела, его высшая форма), тогда как Платон — идеалистически (душа существует отдельно от тела и соединяется с ним лишь на время). Внесла вклад в учение о душе и античная медицина. Гиппократ (около 460 — около 370 до н. э.) предположил, что индивидуальные особенности человека, и в частности темперамент, определяются соотношением в организме четырёх основных жидкостей - крови, слизи,черной желчи и жёлтой желчи в зависимостн от особенностей человека и его темперамента следует на значить лечение болезни, а также корректировать образ жизни. Тем
самым Гиппократ впервые вынес вопрос о многообразии психического состояния человека, о связи психологического состояния
с состоянием всего организма. Отец медицины первый заявил, что органом ощущения и мышления нужно считать не сердце, а мозг.
Так уже в глубокой древности 6ыл заложен фундамент психологии — науки о душе как сущности живого, дающей способность ощущать, мыслить и переживатъ.
analiz4.by
Глава 9. Первобытные состояния души
Развитые и утонченные люди склонны с улыбкой относиться к небесным традициям первобытных народов и, может быть, чувствуют некоторую скорбь по отношению к низким идеалам варварских и полуварварских людских племен, выражающих свои первобытные понятия о небесном мире. Со своей стороны, опытный оккультист может улыбнуться той снисходительности, с которой многие в просвещенных странах, полные прискорбия, говорят об этих жизненных идеалах и понятиях, потому что эти оккультисты знают, что эти понятия имеют реальную основу в жизни первобытных народов на астральном плане.
Так же как будущность отдельного лица во многом зависит от его натуры, характера и силы его стремлений, так и астральная жизнь во многом зависит от его желаний и идеалов. Астральный план допускает свободное выражение идеалов, усвоенных человеком при земной жизни, и, собственно, его можно назвать отражением этих идеалов. На астральном плане наши идеалы стремятся к настоящему выявлению. И это относится не только к высшим идеалам, но и к низшим.
Усвоив это, вы поймете логическую необходимость того, чтобы астральное существование первобытных народов было отражением идеалов и желаний, руководивших ими в период их земной жизни, – драматическим представлением желаний-идеалов их бывшей жизни.
Короче, индейцы действительно находят «счастливую охотничью сферу», а другие первобытные народы свой особый рай, соответствующий их убеждениям и верованиям. Это, пожалуй, поразит тех, кто представляет себе «небо» царством золотых улиц, по которым текут молоко и мед. Но недолгое размышление докажет, что представления «о золотых улицах» не намного выше представления «счастливых охот», так как оно чисто материальное и отражает идеалы народа, стремящегося к блеску и драгоценностям.
Если только рассмотреть душевную и умственную природу первобытного человека, то сообразишь, что такая душа была бы очень несчастна в среде развитого и цивилизованного человека. Фактически, небо того показалось бы ему адом. Нужно лишь вообразить себе дикаря земной жизни, помещенного во дворце, в среду, отвечающую утонченным идеалам человека высокого развития, чтобы понять, каким несчастным был бы в ней дикарь. То же самое происходит и на астральном плане. Природа заботится и о дикаре, и об образованном человеке, снабжая каждого той средой, которая ему всего более по душе и в которой он найдет всего больше случаев для самоуправления.
Это не означает, что на астральном плане строго выработаны разряды и среды, подходящие ко вкусу каждой отдельной души. Наоборот, нет никаких таких приготовлений. Вот в чем тайна: на астральном плане нет обстановки, кроме той, которую создают формы мысли обитающих душ. Каждая душа приносит с собой свою обстановку, в своем воображении. Из этого, конечно, следует что многие души, обладающие одинаковыми общими идеалами и вкусами, обитающие на том же субплане, принесут одну и ту же духовную обстановку с собой. И, так как передача мысли сильно развита на астральном плане, каждая душа влияет на общую обстановку других. В сущности, обстановка каждого субплана или его подразделения представляет соединенные идеалы и духовные образы их обитателей. При земной жизни обстановка сильно влияет на человека, – на астральном плане человек сам себе создает обстановку, в соответствии с неограниченными и неизменными законами природы.
Индейцы, за время короткого периода их пребывания на астральном плане, окружены всем, что им создает счастливую и мирную жизнь. Ясновидящие из среды старых американских индейцев, имевшие возможности проникнуть на низшие астральные планы, в раздумья передавали «о счастливых охотах» ушедших «по ту сторону» собратьев. Такого же содержания были отчеты бестелесных образов, общавшихся с прежними земными братьями. Небесный мир краснокожего индейца в точности соответствовал представлениям, которым его учили. Такая душа, пробудившись от душевного сна, почувствует себя совершенно дома, окруженная всем, что ее радует: большие леса и широкие степи, реки и потоки, много буйволов и оленей для охоты, много рыбы для ловли. Все это для нее существует. Такой душе это все проявлялось, как при очень явном сне, но она никогда не сознавала, что это лишь сон. «Сны существуют, пока они длятся», как говорится в древних писаниях. И, что касается этого, умнейшие рода человеческого учат нас, что вселенная феноменов на самом деле есть неограниченный сон, но для нас она, тем не менее, действительна. Даже при земной жизни мы иногда переживаем столь явные сны, что они причиняют нам страдания или радость наравне с действительностью.
Люди, изучавшие это, сообщают нам, что у всех народов встречаются отчеты ясновидящих, сновидцев и общавшихся с умершими душами, которые положительно утверждают, что «небо» существует в полном соответствии религиозному учению каждого рода или племени, невзирая на то, что это учение может показаться грубым и диким человеку иной, более образованной веры. Очень просто, конечно, отставить эти отчеты, как сущие выдумки или мечты жрецов. Но более подробное изучение показывает, что между всеми ними есть поразительно общая основа – у всех то же основное начало, и они расходятся лишь в подробностях. Оккультисты знают, что все эти отчеты правдивы, поскольку они основываются на действительных физических переживаниях некоторых членов этих племен. Хоть они и сильно различаются в подробностях, они сходятся в существенном и все основаны на правде. Как мы уже говорили, некоторое изучение астральных феноменов может нам это объяснить.
Эти первобытные души проводят короткое существование на низших астральных планах, к которым они были привлечены, и вырабатывают в себе новые и более высокие идеалы и желания, которые расцветут и принесут плоды при их следующем земном воплощении. Кроме того, за это время изнашиваются и отбрасываются некоторые из их низших желаний и идеалов и таким образом очищается путь духовному развитию, всегда стремящемуся к развитию на астрале; все это служит для того, чтобы развить эти души немного – правда, очень немного, но и малейшее развитие уже выигрыш. Кроме того, так как астральная жизнь (и обычно также и жизнь земная) диких народов относительно коротка, эти души в действительности делают незначительные успехи в определенный промежуток времени – они могут изжить около сотни земных жизней, и соответственных жизней астрала, в то время как более развитая душа наслаждается духовным покоем на более высоких астральных планах.
И здесь, как и в других жизненных действиях, встречается справедливость и награда.
Одна из больших выгод дикой души на астральном плане – это развитие чувства товарищества и сочувствия к ближним. Это происходит от соединения души вновь с земными друзьями и происходящей отсюда радости. Кроме того, чувства вражды земной жизни сглаживаются природой астральной жизни, так как обладая там всем, к чему дикая душа стремится, гораздо меньше повода к ревности и соперничеству, чем в земной жизни. И, таким образом, ненависть утихает, а чувства товарищества и изначальной дружбы (начало всеобъемлющей любви) поощряются. Всякое пребывание на астральном плане сжигает понемногу все более и более низменные начала и пробуждает все больше более высокие, – иначе не было бы развития при повторных жизнях. Всякая душа, даже самая неразвитая, при каждом освобождении от тягот физического тела все более привыкает к чувству единения и единства. Из этого мы видим, что даже в таких грубых небесах первобытных народов есть возможность развития и уверенность в успехе. Счастье создает любовь, и душа откликается на это побуждение.
Первобытная душа недолго остается на астральном плане, с которым она связана. Быстро использовав ограниченные возможности проявления (хотя ей самой кажется, что это длится веками), она скоро ощущает дремоту сна, которая предшествует перерождению, и, переходя в состояние «комы», ждет привлечения кармы, ведущей ее в новое тело, для нового изучения уроков жизни и для того, чтобы жить и изжить то, что в ней таится. Притяжения земной жизни сильно чувствуются такой душой, и законы притяжения вскоре влекут ее обратно к земной жизни. В этом нет несправедливости или жестокости – всякая душа получает то, чего всего более желает и к чему более всего стремится. Здесь, как и всюду, господствует закон возмездия и царствует вечная справедливость. «Все хорошо» даже для таких низменных душ – и они все «на Пути»!
Важнейшей характеристикой души, внутреннего мира первобытного человека является тождество индивида и рода, невыделенность индивидуального существования из коллективного. Человек изначально был коллективным существом. До такой степени, что у него долгие тысячелетия отсутствовало какое-либо подобие «я-бытия». Ощущал себя и мыслил он как «мы-бытие». Процесс выделения индивида из рода, формирование «я-бытия» из «мы-бытия» завершается далеко за пределами первобытности. Первобытный человек отождествлял себя не с самим собой, а с той общностью ( общиной, родом, племенем), к которой принадлежал. Вне своей общности существование для него было невозможно. И не только потому, что первобытный человек в одиночку не в состоянии был выжить, добывая себе средства существования. Будучи исторгнут из общины, он терял себя, пропадала его самоидентификация, он переставал в своём сознании быть кем-то. Наступал распад души и гибель не менее страшная, чем под воздействием внешних сил.
Второе различие между душой современного и первобытного человека заключается в том, что для последнего отсутствовала достаточно прочная и определённая грань между восприятием внутренних, душевных состояний и внешнего мира. Душевный аффект мог отождествляться с каким-либо внешним событием. Особенно показательно, что для первобытного человека сон и явь хотя и различались, но считались одинаково реальными. Более того, реальность сна превосходила бодрствование в одном существенном аспекте: во сне ничего случайного и незначительного, нейтрального для основных жизненных устремлений человека не происходило. Во сне он был причастен миру высших сверхчеловеческих существ, будь то боги или демоны.
Наконец, третье различие между первобытным и современным человеком. Определяемость души извне, её неустойчивость, смазанность внутреннего и внешнего сплошь и рядом порождали то, что я условно назову плюрализмом яйности. У первобытного человека была известна тождественность самоощущения, но он до некоторой степени был внутри себя многояйностью, семьёй ( от «семь я»). В нём могли более или менее длительно сосуществовать различные яйности, периодически или единолично возникать и исчезать новые центры притяжения, стягивающие узлы личности. Чтобы осмыслить эти узлы можно обратиться к понятию комплекса в психоанализе. Обычное определение комплекса гласит, что «это совокупность аффективно заряженных мыслей, интересов и установок личности, воздействие которых на актуально психическую жизнь, как правило, безсознательно». В своём интенсивном проявлении, в своей наиболее концентрированной реальности комплекс способен образовывать новый и дополнительный центр личности, новую яйность. Это и проявлялось у первобытного человека, он мог иметь несколько самоидентификаций. Предел развития комплексов-самоидентификаций – оборотничество..png "Фото души")
В первобытных обществах представления о душе были частью верований, мифологической картины мира. Люди считали, что каждая вещь, живая или неживая, обладает душой, для которой «тело» служит только временным местом обитания. Любое событие, будь то удача на охоте, гроза, болезнь, засуха или пропажа какого-либо предмета, предопределялось и направлялось таинственной душой.
С появлением философии возникли новые представления о душе, уже не религиозные, сакральные, а светские, открытые для рациональной критики и дискуссий. Важнейшие направления в учении о душе связаны с именами древнегреческих философов Платона и Аристотеля (384—322 до н. э.). Платон рассматривал душу и тело как две независимые субстанции. Душа — начало незримое, божественное, вечное. Она стремится познать истины, которые существуют в мире идей, отдельно от материального мира и вне сознания человека. Тело, напротив, зримо, низменно, тленно. Душа призвана управлять им, однако тело предъявляет
свои права. Ему нужно питание, оно может болеть, им владеют страсти; всё это мешает чистому познанию, чистым чувствам. Душа — самое драгоценное в человеке, считал Платон, и о ней следует заботиться значительно больше, чем о благополучии тела. Ведь после его смерти душа продолжает существовать, и дальнейшая её судьба зависит от того, как человек прожил жизнь: она может удалиться в мир идей или, если подчинялась телу и была отягощена телесным, будет блуждать близ Земли.
Некоторые идеи Платона оказались весьма ценными для дальнейшего развития психологии. Так, он впервые описал душу не как единое целое, а состоящей из разных частей: вожделеющей (подверженной плотским желаниям), страстной (находящейся во власти чувств) и разумной. Конфликты устремлений вожделеющей и страстной души не всегда может разрешить разум. Платон полагал, что поведение человека должно направляться разумом, а не чувствами. Именно это отличает людей от животных, чьё поведение подчинено исключительно желаниям и потому не может быть сознательным и свободным. Свобода предполагает осмысление поступков, осознанное руководство ими. Проблема борьбы страстей и разума в душе человека, или, если использовать современную терминологию, идея внутреннего конфликта, стала особенно актуальной в XX столетии.
Младший современник Платона Аристотель признан отцом психологии, как и многих других наук. Его трактат «О душе» долгие века считался самым значительным сочинением в этой области. Аристотель видел основы психологии не только в философии, как Платон, но и в биологии, медицине; именно он сформулировал идею естественнонаучного изучения психики. Не случайно на знаменитой фреске Рафаэля Санти «Афинская школа» Платон указывает на небо, а Аристотель обращает руку к земле.
Аристотель иначе, чем Платон, понимал и что такое душа. Для него разделение души с телом невозможно и бессмысленно. Душа есть сущность и форма живого тела, она не существует без него, но и не является телом. В трактате приводится следующая аналогия: если представить, что глаз — живое существо, то душой его будет зрение. Материя без души лишь потенция, она ничто, но может стать всем. Так, расплавленный металл принимает форму меча, молотка или топора, находя вместе с формой и своё предназначение — рубить, колотить, отсекать. Иными словами, главная функция души состоит в осуществлении бытия организма. Как полагал философ, она умирает вместе с телом, но часть ее (высшие идеи) остается, поскольку мудрость, приближаясь к божественному, вечному, абсолютному, обретает бессмертие. Согласно Аристотелю, существует три вида души: растительная, животная и разумная. Растительная способна размножаться и питаться. Животная, сверх того, наделена стремлением (чувствами) движением, ощущением и памятью, а разумная душа(она есть только у человека) может ещё и мыслить. Каждая более высокая форма души надстраивается над предыдущей, привнося нечто новое. Представление Аристотеля о взаимосвязи и непрерывном совершенствовании души содержит идею эволюции психики, получившую развитие много веков спустя.
