История современного города Афины.

Древние Афины
История современных Афин

Ремесленная техника в Древнем Риме. Ремесло в древнем риме

Темное ремесло. Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме

Темное ремесло

Над проституткой тяготело бесчестье (infamia){445}. Юристы не проявляют снисхождения к тем, кто занимается этим ремеслом не только в лупанарах{446}, но также на постоялых дворах и в питейных заведениях{447}. И поныне многие историки, к сожалению, всех римских официанток считают проститутками.

О санитарном контроле не было и речи: в античности не имели представления о социальной гигиене. Но клиенты бывали недовольны, что видно хотя бы из помпейских надписей. Что бы ни писалось по этому поводу, эпидемического сифилиса (оставляющего следы на скелете) не существовало. Но были другие венерические заболевания: они описаны медиками, но их точная диагностика затруднительна, поскольку нет их следов на останках. Чтобы называть подобных женщин, существовала добрая сотня слов: продажная (meretrix или questuraria), шкура, публичная женщина, женщина известной репутации, сидящая у дверей, ожидающая перед трактиром (или под сводами), гуляющая одна, подстерегающая мужчин, бегающая за мужчинами. Из животных их сравнивали с птицами-стервятниками, слизняками или волчицами. Lupa (откуда и слово «лупанар») — для Рима самое многозначительное наименование. Кто спас близнецов — основателей города: настоящая волчица или «волчица» — женщина, отдающаяся за плату, хищная и вонючая? Мнения историков расходятся смотря по степени их сентиментальности.

В Риме были свои улицы красных фонарей, прежде всего в Субурах и на Авентине. Считалось, что проституция — лучшее средство утолить вожделение мужчин, которые по молодости или из-за темперамента не могли сдерживать себя: любовница в доме создавала финансовые и социальные проблемы, особенно связанные с рождением детей, а жена существовала не для того, чтобы давать удовольствие. Семейные боялись, как бы престарелый похотливый pater familias не разорил себя вместе со всем семейством ради такой девицы, а это были далеко не просто комические или трогательные комедийные персонажи. Смотря по возрасту и красоте, они могли поджидать мужчин в темноте или за могилами{448}, выставлять себя обнаженными на свету в дверном проеме или же, заманивая клиентов, расхаживать по улице в экзотических прозрачных одеждах, сквозь которые просвечивали икры, а то и еще кое-что, накрашенные, в приметных прическах или париках. Это было не чем-то вроде униформы, а просто знаком для нерешительного клиента.

Императоры не брезговали контролем над проституцией — как из соображений общественной нравственности, так и ради денег. Август ввел регистрацию проституток, что в одном случае дало противоестественный результат: чтобы не попасть под закон о прелюбодеянии (de adulteriis), некая Вистилия, женщина из хорошей семьи, записалась в блудницы. Калигула собирал с них пошлину и, говорят, на какое-то время устроил на Палатине элитный роскошный лупанар, где клиенты были самого разного общественного положения, девицы же все высокородные. В своей обычной гротескно-издевательской манере он добивался, по-видимому, трех целей: пересмеивал, якобы подчиняясь ему, обычай, чтобы Палатин был доступен всему народу; унижал женщин высшего сословия, заставляя их преступать жесткие социальные нормы; добывал деньги в казну, заламывая цены и давая кредиты, но на очень короткие сроки{449}.

Некоторые из среды проституток (например, воспетая Тибуллом Немесида) становились важными дамами, имели свои дома, купались в роскоши — но только на очень недолгое время в своей печальной жизни. Они имели изысканные манеры, умело эксплуатировали свои прелести и таланты. Клиентов они зазывали не сами, а через агенток, посредниц, своего рода импресарио — lenae{450}, у которых была неважная репутация. Это были бывшие проститутки, слишком старые, чтобы заниматься прежней профессией, пьющие и в силу своих менеджерских обязанностей не терпевшие неоплаченной любви. Впрочем, ни одна из римских куртизанок не сыграла роли вдохновительницы, как в Афинах Аспасия или Фрина.

На низшей ступени лестницы стояли свободнорожденные падшие женщины, рабыни и подкидыши, обученные этому ремеслу, подчас под жестокой опекой хозяина — сводника (leno), дававшего им работу и кров; таких людей все презирали, хотя все пользовались их услугами.

Служанки в тавернах нередко поднимались в номера, и трактирщица (caupona, copa) часто пополняла свой кошелек доходами от этой сомнительной деятельности, что не значит, будто у всякой трактирщицы был свой летучий отряд. Известна поэма «Трактирщица», приписываемая Вергилию, о злачном месте, где можно отдохнуть, поиграть, выпить, попировать на свежем воздухе и служанки не слишком строги.

Проститутки были самого разного уровня, предоставляли самые разные услуги; латинский язык в этом смысле довольно бесстыден, так что трудно решиться перевести такие термины, как fellatrix{451} или extaliosa{452}. По граффити мы знаем, в каких выражениях эти специалистки рекламировали себя, а также о пожеланиях клиентов. По бесчисленным светильникам с литыми рельефами, по непристойным (но явно более изящным, чем действительность) фрескам в борделях и особого рода банях мы можем прекрасно разобраться, каким образом они занимались своим ремеслом — кто дороже, кто дешевле.

Цена на женщин, торговавших своим телом{453}, была поистине какой угодно. В Помпеях один раз стоил от 2 до 23 ассов: 2 с Евтихидой{454}, 23 с Фортунатой{455}. Иногда нам трудно понять, были такие женщины (они упоминаются и в элегической поэзии) проститутками или подругами: «Та, кому я писал и которая прочла мое письмо, — моя подруга по праву, но та, которая назначила себе цену — не подруга мне, а общее именье»{456}. Или: «Если захочет кто обидеть мою подругу, пусть его испепелит Амур в пустынных горах»{457}. И наконец: «Кресцент говорит{458}: кто поцелует мою подругу, того пусть медведь задерет в горах, где нет никого»{459}.

Как бы то ни было, у puellae volgares (доступных девиц) был свой праздник: Виналии, справлявшийся 23 апреля у Коллинских ворот. Овидий говорит им:

…Празднуйте праздник во славу Венеры!

Держит Венерина власть много прибытку для вас.

Требуйте, ладан куря, красоты у нее и успеха,

Требуйте вы у нее шуток и вкрадчивых слов.

Часто иметь дело с любовными делами приходилось колдуньям и ворожеям. Женщины обращались к ним обычно с тем, чтобы удержать любовника или сглазить соперницу. Так, помпейская мозаика из так называемого Цицеронова дома изображает сцену из комедии: две женщины у колдуньи. Чтобы угодить клиенткам, колдуньи взывали ко всем богам, которые могли пригодиться: греческим, италийским, иноземным; одной из самых могущественных была трехглавая Геката — богиня Луны. Ворожеи в черных одеждах, со змеями (живыми или фальшивыми) в волосах ходили на кладбище при лунном свете или сидели в зловонных лавочках, где жили вороны, жабы и тому подобная живность, кругом валялись таблички для письма, гвозди, стояли склянки с разной гадостью, музыкальный волчок (инструмент, издававший звук, когда его крутили деревянной палочкой). Колдунья накликала порчу через восковые куколки, писала заклинания (defixones) на свинцовых табличках, чтобы неверный любовник стал связан, скован, изнемог, измучился, задохнулся, был убит, лишился мужской силы, а соперница утратила красоту, потеряла всех поклонников, лишилась зубов, умерла. В особо тяжелых случаях приходилось вызывать мертвых или приносить в жертву младенцев, как поступила страшная Канидия{460}, которая зарыла малыша в землю до пояса и уморила голодом, а потом вынула его печень и костный мозг для своих зелий. Этими ужасными процедурами не брезговали ни в каких слоях общества: в 54 г. н. э. Домиция Лепида, с которой мы еще встретимся, была осуждена на смерть за то, что, как утверждала Агриппина, якобы изводила жену императора зельями и прочими чарами{461}. Желая погубить другую старую соперницу, Лоллию Паулину, Агриппина и ее обвинила в чародействе{462}. Добавим к этой мрачной когорте еще отравительниц, среди которых прославилась Локуста, отравившая грибы, убившие Клавдия, и в конце концов казненная по приказу Гальбы.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

history.wikireading.ru

Ремесленники, мельники и пекари в Древнем Риме

Когда древние италийцы начали есть хлеб? Первоначальной пищей их, по единодушному свидетельству Варрона и Энния, была каша, puis. Свидетельство это подтверждается сообщением Верия Флакка, сохраненным у Плиния: «Римский народ в течение 300 лет из хлебных растений знал только far». Опытом, вероятно, быстро установили, что этот злак дает превосходную крупу и плохую муку: его и предпочитали использовать для каши. Подошло, однако, время, когда двузернянке пришлось потесниться и уступить место пшенице, хотя в ассортименте италийских полевых растений двузернянка удержалась крепко. Ее сеяли при Катоне, сеяли при Колумелле и Плинии, сеяли и дальше, вплоть до нового времени, но каша перестала быть основным питанием и ее место занял хлеб. Комические словообразования Плавта: «кашееды» — pultiphagus и pultiphagonides — позволяют думать, что каша отступила перед хлебом не так уж давно, но отступила по всему фронту. У Плавта хлеб — обычная еда: его подают при щедром угощении, его едят в нищей хижине и в рабской каморке . Он упоминается в пословицах; хлебная печь — нечто общеизвестное. Рабы в имениях Катона едят пшеничный хлеб. И первый рецепт приготовления этого хлеба мы прочтем у Катона: «Хорошо вымой руки и кадушку. Муку всыпь в кадушку, воды добавляй понемногу и превосходно вымеси. Когда хорошо вымесишь, скатай и пеки под миской». Также печет хлеб крестьянин Симил, герой псевдо-Вергилиева Moretum: вымесив тесто, он формует его в виде круглой ковриги, делит ее на четыре части, проведя пальцем две глубокие, под прямым углом пересекающиеся борозды, и печет хлеб на горячем очаге—«покрывает его миской и нагребает сверху горячих углей». Тут стоит обратить внимание на два обстоятельства: и у Симила, которого автор изображает бедняком, и у богатого рабовладельца Катона нет хлебной печи. На очаге «под миской» печется у Катона и хлеб, и его внушительный, почти десятикилограммовый «горт». В договоре с подрядчиком, который берется строить усадьбу «от земли», т, е. от самого фундамента, упомянут очаг, но и слова нет о хлебной печи: богатый землевладелец не считал, видимо, ее необходимой, а у крестьянина во все времена не было средств, а часто, может быть, и места в его лачуге, где такую печь поставить. О том, что «хлеб первоначально выпекали горячая зола и раскаленная миска», упоминают и Сенека, и Овидий. Выпечка хлеба «под миской» имела, однако, свои невыгоды: припека получалось мало; готовый хлеб походил скорее на наши украинские коржи, толстые твердые лепешки. Такие коржи позднее «пекли матроны на Матралиях»: старые обычаи крепко хранились в культовом обиходе. Хлебная печь во времена Плавта была, однако, как мы видели, известна, но, когда она стала обязательной принадлежностью рабовладельческой усадьбы, мы не знаем. Почти во всех усадьбах под Помпеями, относящихся к I в. н. э., она имеется; Колумелла рекомендовал хозяину соорудить около усадьбы печь и пекарню таких размеров, чтобы она могла обслуживать всех его мелких арендаторов-колонов; в самой усадьбе была сложена другая печь, где выпекался хлеб для хозяина и всего рабского персонала.

О хлебных печах того времени мы можем составить представление по археологическим находкам и памятникам изобразительного искусства. Были они, судя по этому материалу, вида разного: на рельефе с саркофага из Виллы Медичи в Риме, печь напоминает наши старые голландские печи, только с широкой, вероятно сводчатой, камерой в середине, куда пекарь собирается посадить хлеб; на памятнике Эврисика она имеет вид шатра на широком круглом основании, образующем своего рода шесток перед полукруглым устьем печи. Хлебные печи в Помпеях очень похожи с виду на наши деревенские русские печи. Их складывали на прочном каменном фундаменте; под делали из кирпичей на извести; чтобы тепло сохранялось лучше, под кирпичи насыпали слой песку больше чем в 10 см. Над подом выводили кирпичный свод, верхушка которого имела обычно форму плоского конуса. Были печи, где этот свод складывали из камней и потом штукатурили; иногда в своде на высоте одного метра над подом пробивали отверстие, выходившее в трубу, через которую шел ток воздуха, усиливавший сгорание; перед тем как сажать хлебы, это отверстие затыкали. Свод выходил на довольно широкий шесток, каменный или кирпичный; устье свода, четырехугольное или квадратное, прикрывалось заслонкой с двумя ручками. Над шестком обычно тоже делали свод, опиравшийся на продолжение двух боковых стенок печи; в хороших печах над камерой, где выпекался хлеб, устраивали еще своего рода «духовку», назначением которой было сохранять тепло. Печь ставили обычно так, что она выходила в два помещения: в одном месили и раскатывали тесто, в другом складывали готовый хлеб. В боковых стенках шестка пробиты были довольно большие отверстия; через одно подавали хлеб для посадки в печку, через другое вынутый хлеб переправляли в кладовую.

Под шестком находилось углубление, в него выгребали золу; перед печью ставили небольшую посудину с водой, в которую пекарь мог опустить деревянную хлебную лопату, чтоб она не загорелась. Топили печь топливом, дававшим хорошее пламя и мало дыма: мелким хворостом — cocula, льняными оческами . Дымовую трубу устраивали не всегда; в некоторых печах в своде над шестком пробивали дыру, через которую дым и выходил, иногда ставили настоящую трубу, но во многих печах дым валил просто из печного устья.

Кроме очага и печи, хлеб пекли еще в артоптах и клибанах.Артопта впервые упоминается у Плавта: повар, приглашенный готовить свадебный пир, собирается попросить артопту у соседей; в хозяйстве Эвклиона ее нет. Богачу у Ювенала превосходный белый хлеб подается в артопте. «Это прибор, в котором пекут хлеб», — сообщает Поллукс. Каков был этот «прибор», какого вида и каким способом выпекали в нем хлеб, мы не знаем.

Относительно клибана мы осведомлены лучше. Это сосуд, глиняный или металлический, форма которого засвидетельствована Колумеллой и Диоскоридом: внизу он был шире, вверху уже. Диоскорид говорит, что в клибане внизу была дыра или «дыры»; из «дыр», однако, извлечь хлеб невозможно: его, следовательно, вынимали только снизу, если верх не был съемным. Веррий и пишет, что особый сорт сирийского хлеба, именуемый мамфулой, падал из клибана, не до конца еще допекшись, в угли и золу: в клибане, значит, дно или выдвигалось, или снималось, а сам он ставился на какую-то подставку в виде треноги, под которой и разводили огонь. В одной из рукописей Орибазия имеется изображение клибана в поперечном разрезе: у него двойные стенки, отделенные одна от другой небольшим промежутком, внизу не заделанным. Пламя от огня, разложенного под клибаном, поднимается вверх между этими стенками; вынимающееся дно снабжено рукояткой. Гален считал хлеб из клибана более полезным, чем печной, потому что он пропекался равномернее. В новейшей литературе часто говорится о том, что клибан был весь в дырах и что его обкладывали кругом горячей золой. Ни один из наших письменных источников об этом не упоминает, но на вывеске одной пекарни в Помпеях имеется рельефное изображение какого-то предмета, который принято считать мельницей, главным образом потому, что рядом изображен осел — обычный мельничный работник. Мориц счел, что это очень стилизованное изображение мельницы, не дающее о настоящей никакого представления, и отказался дать ему какое- либо объяснение. Перед нами предмет с полукруглым широким основанием, в котором проделаны круглые отверстия; на него надета крышка, напоминающая по форме глубокую опрокинутую миску, а на этой миске стоит кувшинообразный предмет с двумя круглыми ручками на перехвате, плотно закрытый крышкой, в которую вделана крестообразная ручка. Если этот «кувшин» можно еще счесть за схематическое изображение мельницы, то основание, на котором «мельница» стоит, не имеет к ней никакого отношения, и связана она с ним только по затейливому замыслу художника или заказчика рельефа. «Основание» не есть ли схематическое изображение клибана, которое в соединении с таким же схематическим изображением мельницы оповещало покупателя, что в пекарне с этой вывеской он найдет оба сорта хлеба — испеченный и в печи, и в клибане?

Если это так, то клибан, очевидно, бывал двух видов: один с выдвижным дном и другой, в котором снималась верхняя, более узкая, часть, похожая на миску дном кверху. В таком тесто можно было выпечь, только обложив его кругом углями, как когда-то обкладывали на очаге миску, под которой пекся хлеб. Такой клибан и изображен на помпейской вывеске. Существование клибана со съемной верхней частью засвидетельствовано Петронием: на пиру у Тримальхиона раб обносит гостей хлебом в серебряном клибане — из клибана с выдвижным дном как мог бы каждый взять себе хлебец или отломанный кусок испеченной ковриги?

Катон ничего не говорит о дрожжах, и Симил не кладет дрожжей в замешанное им тесто. Мы не знаем, с какого времени хлеб стали заквашивать, но надо думать, что задолго до I в. н. э. К этому времени известны были уже разные виды дрожжей; качество недрожжевого и заквашенного хлеба подвергалось обсуждению и оценке. Было время утвердиться и противоположным мнениям. Плиний пишет, что люди, питающиеся квасным хлебом, сильнее; Цельз считает «хлеб без закваски самым полезным для желудка»; он поместил заквашенный хлеб в перечень предметов, вредных для здоровья.

Плиний перечислил дрожжи, которыми пользовались в древней Италии: одни заготовлялись во время виноградного сбора; другие можно было приготовить когда угодно. Для первых брали просо или хорошие мелкие ншенич- нме отруби,, вымешивали их в белом виноградном сусле, скатывали шариками и сушили на солнце. Эти дрожжи разводили с мукой из двузернянки, подогревали и лили в тесто: «считают, что получается самый лучший хлеб». Если таких дрожжей не было, замешивали на воде ячные лепешки и, не допекши их до конца, складывали в посудину, в которой они и закисали. «Теперь дрожжами служит и сама мука: ее замешивают, варят, как кашу, и оставляют закисать. Обычно даже не кипятят, а пользуются тестом от прошлого дня».

Хлеб пекли главным образом из пшеничной муки; сортов ее было два: очень белая мука из мягкой пшеницы и второсортная со значительной примесью отрубей. Мука из твердой пшеницы употреблялась преимущественно в медицине и промышленности; хлеб из нее считался невкусным и малопитательным. Ржаного не было вовсе ; к ржаной муке, «чтобы смягчить ее горечь», подмешивали муку из двузернянки, но и эта смесь оставалась «невыносимой для желудка». Был в ходу и ячный хлеб; Плиний упоминает его несколько раз и отзывается о нем неодобрительно: «Жизнь отвергла его». Но Колумелла советовал смешивать пшеничную муку с мукой из двурядного, так называемого галатского, ячменя: «... получается превосходный хлеб для рабов». Делали хлеб и из просяной муки; Плиний находил его «превкусным»; Колумелла считал, что «пока он не остынет, его можно есть без отвращения». В медицине и ячный, и просяной хлеб почитался вредным. Хлеботорговцы, чтобы увеличить вес хлеба, подмешивали к пшеничной муке бобовую; она имела специальное наименование — lomentum.

Римские пекари умели не только фальсифицировать хлеб; были они мастера и на всякие выдумки, удовлетворявшие вкусам требовательным и прихотливым. Были придуманы самые разнообразные виды хлеба; Плиний считал излишним перечислять их. Был ка- кой-то «устричный» хлеб, который полагалось есть только с устрицами; был очень пышный и ноздреватый, «парфянский»; сдобный, ставленный на молоке и яйцах. Прочную славу завоевал «пиценский» хлеб: размачивали крупу, знаменитую кампан- с.кую алику, замешивали ее на соку вяленого винограда, раскатывали тонкими коржами, складывали в горшки и ставили в хлебную печь. Есть этот хлеб можно было, только размочив его, что и делали обычно в молоке с медом.

Плиний пишет, что пекарей в Риме не было до войны с Персеем: «Квириты сами изготовляли себе хлеб; это было по преимуществу женское дело... По утверждению Атея Капитона, хлеб для людей более взыскательных пекли поваоа; словом pistores называли людей, которые обталкивали far». На этом сообщении следует задержаться.

Что слово pistor было первоначально наименованием человека, обталкивавшего зерно, это дважды подтверждено Варроном в Менипеях. Обталкивать необходимо только двузернянку, так как зерно ее покрыто множеством пленок; смолоть его на муку или раздробить в крупу можно, только предварительно подсушив на огне и затем обрушив особым пестом в ступке. «У предков наших мельницы не было; зерно поджаривали и, всыпав в ступу, обталкивали: та» тогда мололи» — hoc erat genus molendi. При таком способе «молоть» получалась, конечно, крупа, более или менее мелкая, которая в виде каши и служила первоначальной пищей италийцев. Как же случилось, что «обталкиватель» превратился в мельника и пекаря?

Из двузернянки в Кампании выделывали крупу, которая славилась по всей Италии. У кампанских крупчатников были, однако, свои секреты по выделке этой крупы, секреты чисто местного свойства, заключавшиеся в использовании определенного сорта мела, который добывали из «Белого Холма», находившегося между Путеолами и Неаполем. Может быть, и кампанская двузернянка была особого сорта. Как бы то ни было, но по другим местам кампанской алики было не получить; ее можно было только подделать. Один из способов подделки состоял в том, что выбирали самые белые и крупные пшеничные зерна, разваривали их наполовину, сушили в горшках на солнце, слегка взбрызгивали водой и «дробили жерновами». При жизни Плавта, т. е. во второй половине III в. до н. э., в Риме существовали крупорушки, занимавшиеся изготовлением алики. В одной из своих комедий он называет дешевых гетер «подругами pistorum, крупяными королевами», а в другой говорит, что эти pistores откармливают свиней отрубями и мимо их pistrinum невозможно пройти от вони. Эти крупорушки, выделывавшие поддельную алику, были уже мельницами, где пшеничные зерна не обталкивали в ступе, а «дробили жерновами»: «обталкиватель» стал мельником, и старинную ступу заменили мельничные жернова. При ближайшем знакомстве с пшеницей легко было обнаружить, насколько мука из двузернянки уступает пшеничной. Кроме того, с пшеничным зерном работы было меньше: не требовалось его обталкивать, а чтобы получать муку вместо крупы, надо было только заказать мельницу, в которой зазор между верхним и нижним жерновами был бы уже. Объединение мельничного производства с пекарским при характере римского мукомольного дела напрашивалось само собой. «Обталкиватель», ставший мельником, тут же оказался и пекарем . Лесбоника, героя «Trinummus», разорили «рыболов, pistor, мясники, повара, огородники, продавцы ароматов, птицеловы»; среди этих поставщиков изысканных кушаний и товаров ни обталкивателю зерна, ни мельнику делать было нечего: pistor, разоритель Лесбоника, выпекал для него первосортный хлеб.

Все это заставляет отнестись к словам Плиния о том, что пекари появились в Риме только в первой половине II в. до н. э., с некоторым недоверием. И недоверие это еще усилится, если мы примем во внимание бытовые условия римской жизни. Уже в половине III в. до н. э. в Риме имеются инсулы, Многоэтажные и многоквартирные дома; в этих домах нет не только хлебных печей, но нет и очагов, которые были в любой крестьянской хижине— и у Симила, и у Филемона с Бавкидой. Обитателям инсул негде печь хлеб, откуда им его получить? Появление мельников-пекарей, которые могли снабжать население хорошо выпеченным хлебом, было насущным требованием жизни; пекари-специалисты появились в Риме, надо думать, гораздо раньше указанного Плинием срока.

Собственные пекарни с мельницами и собственные пекари были только у очень богатых людей, в первую очередь, конечно, в императорском хозяйстве: у Августа, у его племянницы Марцеллы, дочери Октавии, у Ливии, у детей Друза, у Антонии, дочери Клавдия. В императорском хозяйстве хлеб выпекался, конечно, в очень большом количестве; пекарей было много и делились они на отдельные десятки, декурии. Т. Клавдий Примигений, отпущенник Клавдия, состоял у Антонии «декурионом пекарей»; Телесфор, императорский отпущенник, «начальствовал над пекарями». Над количеством отпускаемой муки, выпекаемого хлеба и соотношением их, а может быть, и над качеством хлеба держался контроль; контролером был Автомат, «раб Цезаря нашего», «горячо любимый всеми от детства его и до смерти»: Автомат сумел, видимо, исполняя свою должность, никого не обидеть и ни на кого не навлек беды. Свои пекари были у Статилиев; Торий Флакк, проконсул Вифинии при Августе, вероятно, с Востока вывез своего пекаря, Митридата. Повторяется то же, что мы увидим с фуллонами: свои пекари и пекарни, как и свои фуллоны и прачечные, были только у богатых людей, обитателей отдельных усадеб и особняков; рядовое население покупало хлеб в булочных. И для ознакомления с этими булочными надо обратиться к Помпеям: как от фуллоник, так и от пекарен в Риме ничего не осталось.

В Помпеях нашли около 40 пекарен; план их в основных чертах одинаков. Одной из крупных была пекарня в доме, выходившем одной стороной на Консульскую улицу, недалеко от Геркуланских ворот. Почти половина дома отведена под мельницы и пекарню, причем обе части дома — и промышленная, и жилая — находятся в непосредственной связи: хозяин надзирал и за мукомольным делом, и за выпечкой хлеба. Большое помещение отведено под мельницы; их четыре, и они поставлены для экономии места ромбом; пространство вокруг вымощено плитами из лавы, чтобы ослы, вертевшие жернова, меньше стирали копыта. У одной из стен этого помещения находился стол, на котором, вероятно, сеяли муку. В смежной комнате на большом столе раскатывали и формовали тесто, которое через отверстие в боковой стенке шестка передавали пекарю для посадки в печь; готовые хлебцы переправляли через другое такое же отверствие в кладовую. По другую сторону мельничного отсека находился просторный хлев для ослов с яслями и вмурованным в стену водоемом, который можно было наливать из соседней комнаты, предназначавшейся для рабов-мельников.

Торговал ли хозяин хлебом сам или продавал его оптом какому-нибудь хлеботорговцу? В его доме две лавки, но они представляют собой совершенно обособленные, не связанные с домом помещения. Возможно, что хозяин сдавал их в наем и тут торговали хлебом из его же пекарни люди, к его хозяйству не имевшие отношения. Впрочем, вероятно и другое предположение: хозяин торговал своим хлебом сам, хотя бы в одной из этих лавок. Он не захотел, чтобы рабы сновали из пекарни в лавку и обратно через атрий, мимо хозяйских комнат, и чтобы гул торговли все время отдавался в его ушах, и поэтому отделил лавки от жилья глухой стеной. Хлеб из пекарни рабы выносили на улицу и, обогнув угол, пробежав каких-нибудь 30 м, доставляли его в лавку. Это была одновременно и живая реклама, оповещавшая, что сейчас начнется продажа свежевыпеченного хлеба.

В Доме Саллюстия, очень близко от этой пекарни, находилась другая пекарня с хлебной печью и тремя поставленными в ряд мельницами. Хозяин этого предприятия был одновременно и мельником, и пекарем, и хлеботорговцем: рядом с мельницами находилась лавка, где, разумеется, шла торговля и хлебом. Наискосок от первой пекарни в Доме Пансы была другая пекарня: три мельницы, большая печь и две лавки с задними комнатушками, служившими кладовыми для муки и хлеба. На противоположной стороне дома находилось такое же отдельное помещение с хлебной печью и лавкой, но без мельницы. Что здесь было? Может быть, хозяин только что упомянутой пекарни переправлял сюда для выпечки вымешанное и раскатанное тесто, потому что одной печи ему было мало) Предположение очень вероятное, но доказать его, к сожалению, нечем. Все упомянутые пекарни находились в VI районе Помпей, самом богатом и тихом. Большие мельничные заведения с четырьмя мельницами и полным оборудованием для выпечки хлеба имелись и по другим районам. Любопытна пекарня в V районе; под нее приспособили дом, явно не предназначавшийся для этой цели: лавка помещалась рядом с хлевами для ослов; трое ослов, вертевших три мельницы, проходили в свои стойла через весь дом, мимо атрия и спальни.

Стоит остановиться еще на пекарне в Доме Лабиринта. Там были три мельницы, большая печь, комната с каменной кадкой, где месили тесто, и стол, где его раскатывали. Вправо от хлебной печи устроили хлев для ослов, план в общих чертах обычный и уже знакомый. Лавки ни одной, и Овербек высказал предположение, что пекарня обслуживала только собственный дом и собственное хозяйство. Возможно, конечно, хотя и трудно представить, чтобы стоило обзаводиться целым мельнично-пекарским предприятием ради совсем небольшого хозяйства, когда в какой- ни будь сотне метров находились пекарни в Доме Пансы и в Доме Саллюстия. Естественнее предположить, что тут мололи муку и пекли хлеб на продажу, но в противоположность владельцу пекарни с Консульской улицы хозяин отгородился стеной от своего промышленного предприятия, а торговлю из своего дома и вовсе изгнал, не допустив у себя ни одной лавки. Может быть, хлеб продавался оптом какому-либо торговцу, может быть, свои же рабы торговали хлебом в разнос или с лотков на рынке. Такого продавца видим мы на одной из фресок, изображающих торговую жизнь на помпейском форуме.

В Помпеях и в Остии довольно хорошо сохранилось несколько мельниц I в. н. э., и мы можем по этим образцам составить представление о том, чем была древняя италийская мельница. Оба ее жернова — верхний и нижний —вытесывали чаще всего из темно-серой, твердой и пористой лавы; лава вообще была излюбленным материалом для жерновов. Мета похожа на колокол, она стоит на круглой площадке из щебня. Иногда внутренний край этой площадки делали с наклоном вниз, так что получался желоб для муки; чаще площадку окружали деревянной загородкой, служившей своего рода закромом для муки. Катилл напоминает старинного фасона юбку с корсажем: «корсаж» служил воронкой, куда засыпали зерно; «юбка» вращалась вокруг меты и размалывала таким образом зерно. Когда катилл вытесывали, го на «перехвате» обоих конусов, с противоположных узких сторон, мастер оставлял по две «пряжки»: два

Четырёхугольника, прорезанных в середине тоже четырехугольным, но не сквозным отверстием. В них вставляли «ручки»: короткие, крепкие бруски, которые прочно удерживались на месте стерженьками, вставленными в боковое круглое отверстие на «пряжке», проделанное перпендикулярно к отверстию четырехугольному, В эти «ручки» вделывали два вертикальных бруса, и на них сверху, над катиллом, надевали поперечный. Верхний жернов оказывался, таким образом, «вставленным» в раму, с помощью которой он и вращался вокруг Нижнего. Вращал жернов обычно осел; его припрягали, привязывая за ярмо к «ручке» или же одной цепью к горизонтальному брусу, а другой к «ручке».

Если бы катилл плотно сидел на мете, не нашлось бы силы, которая смогла бы его повернуть. Поэтому катилл «подвешивали»: в середину меты вделывали стержень, а в катилле на самом «перехвате», между «корсажем» и «юбкой», вставляли круглую железную толстую шайбу с пятью круглыми отверстиями; самое большое, проделанное как раз в середине, надевалось на стержень: катилл сидел, чуть покачиваясь на вершине колокола — меты, и между ней и его нижним конусом образовывался, таким образом, узенький зазор, куда и стекали из «корсажа» через остальные отверстия в шайбе зерна. Чаще прибегали к другому устройству: брали длинный стержень, нижний конец которого имел форму миски, а верхний был просто заострен. Этот конец закрепляли в поперечном брусе, а «миску» надевали на мету с таким расчетом, чтобы она свободно ходила вокруг. Катилл, таким образом, приподнимался над мегой; устройство это, по мнению Морица, было удобнее, потому что при всяких починках и поправках легче снимался верхний жернов с нижнего.

Муку вымешивали руками, но в пекарнях покрупнее ставили особые «машины» для вымешиванья. Устройство их чрезвычайно просто: в большую цилиндрической формы кадку для теста вставляли вращающийся столб с тремя лопастями, а в стенках кадки с противоположных сторон и на разной высоте проделывали два узких и глубоких отверстия, куда вставлялись крепкие палочки. Столб вращался с помощью рычага-рукояти, укрепленной в верху его; лопасти вымешивали тесто, в то время как боковые палочки непрерывно сбрасывали налипавшие на эти лопасти его кусочки. В больших пекарнях «машину» приводил в движение осел.

В одной пекарне в печи лежало 80 хлебных ковриг, обугленных, но сохранивших свою форму. Каждый хлеб состоит из двух частей: нижней, более широкой, которая служит как бы подносом для верхней; верхняя делится на несколько долек, которые легко отламываются одна от другой. Высота таких ковриг 6—10 см; диаметр 16—20 см. Пекли и хлебцы, очень похожие на наши сайки.

Помпёйские мельницы-пекарнй — это небольшие предприятия, рассчитанные на обслуживание более или менее скромного числа клиентов. Иное дело Остия. К началу нынешнего столетия было раскопано две трети города, но на этом пространстве нашли только две пекарни, причем одна из них занимает площадь почти в 1000 м: выпечка хлеба организована была, по-видимому, здесь в масштабах широких. Вторая пекарня была еще больше, и устроены они технически более разумно, чем в Помпеях, хотя трудно сказать, объясняется ли последнее обстоятельство лучшим знакомством с работой рычагов или просто возможностью располагать более обширным пространством. В Помпеях расстояние между мельницами — самое большее 1 м 5 см, в пистрине на Консульской улице оно равно 60 см; между мельницей и стеной—45 см. Мориц заметил, что если бы сейчас в Англии хозяин заставил осла ходить кругом по такому узкому пространству, его привлекли бы к суду за жестокое обращение с животными. Был ли помпейский мельник стеснен местом, имевшимся в его распоряжении, рассчитывал ли, что выгоднее, если ослу придется проходить меньшее пространство, но во всяком случае эффективность работы при таких условиях значительно снижалась. Н. Ясный, специалист-мукомол, считает, что за день работы мельница намалывала около 13 модиев зерна. В Остии расстояние между мельницами—1.40—2.10 м; нет мельницы, которая стояла бы от стены ближе чем на 82.5 см.Одна из них снабжала хлебом остийских пожарников; обе мельницы продавали хлеб мелким хлеботорговцам.

Мы знаем имена некоторых помпейских пекарей, знаем, что они принимали живое участие в муниципальных выборах, и можем уверенно считать, что все они были людьми состоятельными, но большого дела не вели. Хлеботорговцами крупного стиля были остийские пекари и особенно римский мукомол М. Вергилий Эврисак, живший в конце I в. до н. э. Он поставил себе у Пренестинских ворот огромный трехъярусный памятник: нижний ярус состоит из столбов, символически изображающих, по мнению некоторых археологов, бочки с мукой; стены второго пробиты круглыми отверстиями, символами модиев; третий ярус — это узкий фриз, на котором изложена вся «история хлебной ковриги».

Эврисак в надписи на своем памятнике назвал себя pistor rеdemptor, т. е. хлебником, взявшим на себя по контракту поставку хлеба. Кому? Лоэн предполагает, что солдатам, стоявшим возле Рима. Вряд ли это так. В воинских частях велось собственное хозяйство; там были и свои мельницы, и свои пекарни. Эврисак обязывался выпекать хлеб для гражданского населения.

О практике снабжения римского населения хлебом в республиканское время мы знаем чрезвычайно мало. Оно находилось под надзором эдилов, но в чем состоял этот надзор, мы можем только догадываться. По всей вероятности, обязанности римских эдилов конца республики были те же, что и в италийских городах I в. н. э. В надписи из Помпей говорится, что Юлия Полибия рекомендуют в эдилы, потому что он «дает хороший хлеб». Жалоба одного из гостей Тримальхиона: «...пропади эти эдилы пропадом: снюхались ведь с пекарями», которые и выпекают «хлебцы меньше воловьего глаза». Эдилы, следовательно, проверяют качество печеного хлеба и, конечно, муки, из которой хлеб выпекается, и следят за весом буханок. Надзор за пекарями не прекращался до конца империи: префект анноны в V в. следит за количеством выпекаемого хлеба и его «чистотой».

На фризе Эврисака в хронологической последовательности развертывается вся работа его мельнично-пекарского заведения. Не забудем, что он подрядчик. Он снабжает хлебом определенный район; лавочники-хлеботорговцы приносят ему зерно, и он обязан выпечь хлеб в количестве, соответствующем мере доставленного ему зерна. Эдилы и следят за правильностью этого соотношения. Они должны были понимать в мукомольном деле: разбираться в сортах и чистоте муки, в качестве помола; знать, какой припек она дает. Торговцы в присутствии магистрата сообщают сидящему за столом писарю, сколько кто из них прислал Эврисаку зерна; магистрат, сверяясь со списком, который изготовил писарь, следит за пересыпкой зерна из мешков в большой ящик. Затем зерно мелют, муку просеивают, эдил проверяет ее качество, муку замешивают, на двух столах тесто раскатывают и формуют, сажают хлебы в печь, готовые ковриги несут к весам, взвешивают под надзором обоих эдилов и хозяина, после чего хлеб в корзинах уносят в назначенные лавки.

Естественно возникает вопрос: что делали люди, получавшие от государства даровое зерно? В конце республики таковых в Риме было полтораста тысяч, и каждому из них ежемесячно отсыпали 5 модиев пшеницы! Его надо смолотить, из муки испечь хлеб, дома не сделать ни того, ни другого: надо обращаться к мельнику-пекарю, может быть, к тому же самому Эврисаку. На каких условиях заключалось между обеими сторонами соглашение, мы не знаем, но, конечно, мельник что-то за свою работу брал. Может быть, они сдавали свое зерно под квитанции Эврисаку и по этим квитанциям получали в лавках, куда он поставлял хлеб, свою долю выпеченных буханок? Ничего определенного, к сожалению, сказать нельзя: в наших источниках по этому вопросу нет сведений.

Мы ничего не знаем о пекарях-рабочих. Если известное описание этих людей в «Метаморфозах» Апулея и преувеличено, то вряд ли можно усомниться в том, что работа в пекарне принадлежала к числу очень тяжелых. Отправить раба на мельницу всегда считалось тяжким наказанием. Даже если его не заставляли вертеть жернова, то и так ему приходилось солоно. Жара, мучная пыль, ночная работа: пекари работали так, чтобы еще до рассвета был хлеб; дети, отправлявшиеся в школу потемну, могли уже покупать горячие лепешки. Все это тяжким бременем ложилось на работника-пекаря. Вряд ли случайностью следует объяснить то обстоятельство, что именно от этих людей не дошло ни одной надписи, которая позволила бы хоть в общих чертах разглядеть их облик, ни одной такой надписи, как многие из надписей ювелиров и златокузнецов или как надписи помпейского фуллона Кресценция. Молчание это красноречиво: люди были так измотаны и замучены работой, что им было не до того, чтобы забавляться царапаньем на стенах.

Кое-какое представление мы можем составить о двух крупных мукомолах: уже знакомом нам Эврисаке и остийском пекаре Зефе. От одного остался упомянутый выше памятник с надписью, от другого — саркофаг тоже с надписью. Оба эти человека — отпущенники и происхождением греки, — оба, прежде чем стать владельцами пекарен, были рабами, месившими тесто и сажавшими хлебы в печь. Став свободными, они продолжали дело, с которым уже освоились и в котором понимали толк. И они отнюдь не стесняются этого дела и своего ремесла. Зеф в надгробной надписи даже вспомнил о своем рабском прошлом. А на своем саркофаге он велел изобразить все предметы, с которыми при жизни имел дело как мельник и. пекарь: тут и мельница с ослом, и модии разных размеров, и сито, и даже линейка, которыми «приглаживали» муку в модиях. У Эврисака обычная работа его мельничйо-пекарского предприятия спаяна в одно целое с деятельностью магистратов. И он не просто мельник и пекарь — он слуга республики, он выполняет доверенную ему работу, он радуется избранию и горд им. Не упустил он указать на эту службу государству — он выполняет его подряд! Недаром заставил художника дать на фризе своего памятника так эпически подробно дневник рабочего дня своей мельницы! И Зеф, и Эврисак знают себе цену.

В Риме хлебники объединялись в коллегии*;Коллегия их была, вероятно, давней, но Аврелий Виктор пишет, что Траян «удивительным образом позаботился о постоянном обилии хлеба в Риме: он исправил и укрепил коллегию хлебников». По-видимому, он определил отношение коллегии к анноне: они должны были сами заниматься мельничным и пекарским делом; намалывать в день по крайней мере 100 модиев зерна и выпекать ежедневно хлеб из этого количества; быть занесенными в список хлебников, составленный администрацией анионы, и иметь от префекта анноны свидетельство, что они удовлетворяют всем этим требованиям. Дарованы же были Траяном и некоторые привилегии если человек, не имевший римского гражданства, смалывал ежедневно на своей мельнице не меньше 100 модиев пшеницы, то через три года он становился полноправным римским гражданином. Хлебники избавлялись от обязанностей опеки. Значение их еще возросло, когда при Аврелиане вместо ежемесячных выдач зерна государство стало раздавать определенному числу людей даровой хлеб ежедрневно.

biofile.ru

Ремесленная техника в Древнем Риме

Не стояла на месте и ремесленная техника. Первые столетия нашей эры ознаменованы многими усовершенствованиями в строительной, военной и производственной технике. Римская империя I—III вв. — высшая точка античной экономики и техники. Усовершенствования в ремесленной и сельскохозяйственной технике, имевшие место в этот период, находятся в связи с сужением применения труда рабов, о чем говорится в другом месте.

Как можно заключить из материалов Помпей и других италийских и провинциальных городов, основной производственной единицей в I—III вв. н. э. оставались ремесленная мастерская (officina), часто служившая одновременно также и лавкой (taberna), где продавались готовые продукты данного производства и принимались заказы. Изготовляемые мастерами товары частью рассчитаны были непосредственно на заказчиков, частью же поступали на городской рынок (basilica vestiaria, olearia, vasana и др.) или же продавались мелким торговцам и разносчикам (institores, circitores).

Из нижеприводимого списка владельцев или арендаторов ремесленных мастерских, составленного на основании надписей со штемпелями хозяев горшечных мастерских, можно составить представление о размерах римских официн:

Владельцы мастерских Число мастеров

P. Cornelius........... 58
L. Rasinius Pisanus.... 44
3. Annius.............. 33
Publius................ 26
L. Unibricius Scaurus 20 и т. д.

Прибавляя к основному ядру рабов-мастеров, подмастерий, учеников (discentes) и служителей, Гуммерус, составитель данной таблицы, приходит к выводу, что число людей, занятых в горшечных мастерских-мануфактурах, в среднем равнялось 100 человекам. К аналогичным выводам приходят и на основании археологических данных, остатков обжигательных печей в Лезу (Lezoux), Гейгенберге

(Heigenberg) и других центрах горшечного производства Рима.

Основную массу ремесленников составляли рабы, вольноотпущенники и свободные, притом число представителей двух последних категорий с каждым столетием возрастало.

В одной помпеянской надписи (graffiti) упоминается ткацкая мастерская, имевшая 13 рабынь, работниц по тканью. В другой надгробной надписи фигурирует богатый булочник, М. Вергилий Еврисакес (М. Vergilius Eurysakes pister), владелец или арендатор (redemptor) крупного пекарного предприятия4. Список подобного рода богатых владельцев мастер- ских-мануфактур легко было бы увеличить. В категорию ремесленни- ков-предпринимателей надо отнести и вышеупомянутого александрийца Фирма, собиравшегося на доходы со своих «бумаг и клеев», т. е. с папирусного производства, снарядить целую армию. «Он имел так много с своего бумажного производства, что часто публично заявлял, что он в состоянии со своих папирусов и клеев навербовать армию» (tantum habuisse de chartis ut publice saepe diceret exercitum se alere posse papyro et glutine).

Помимо богатого эпиграфического материала, для доказательств широкого распространения городского ремесла и торговли в Римской империи можно привести и высказывания авторов по этому вопросу.

Заслуживает, например, внимания следующее, вскользь брошенное замечание архитектора Витрувия, что «никто ведь дома не пытается заниматься никакими другими ремеслами, как, например, сапожным, валяльным или прочими, более легкими, ремеслами, за исключением архитектуры» (itaque nemo artem ullam aliam conatur domi facere, uti sutrinam, fullonicam aut ex ceteris qui sunt faciliores nisi architecturam)6.

Организационная сторона в больших официнах лежала на обязанности особых управляющих (officinatores) и их помощников (magistri, praepositi). В больших мастерских весьма широко проводилось разделение труда. Так, в металлообрабатывающих ремеслах существовали следующие специальности: формовщики, полировщики, вырезатели украшений, кузнецы и др. Разделение труда имело место также в стекольном, строительном, красильном, ткацком, керамическом, пекарном и других производствах.

Процесс крашения тканей, например, проходил несколько стадий. Сперва материал вымывался и протирался садским маслом, затем окуривался серой и очищался кимоль- ским маслом натурального цвета, после очистки и окраски ткань сушилась и посыпалась серой. Наконец, остающаяся после серы тусклость и темнота удалялись кимольским меловым камнем, оживлявшим потускневшие цвета.

Больше всего сведений имеется по горному делу и металлообрабатывающей промышленности.

Из описаний Диодора, Страбона, Плиния и других источников можно заключить о существовании в римско-эллинистическую эпоху обжигательных и плавильных печей. Диодор рассказывает, что в окрестностях города Популонии имеются богатые залежи сидерита. Породы, содержащие железо, обжигаются в «прекрасно устроенных печах». Сильный огонь расплавляет куски и отделяет содержащийся в них металл. Выплавленный металл делится на симметрические куски (болванки), напоминающие губки. К месту разработки руд приезжают скупщики; они скупают болванки и затем продают их специалистам- мастерам для дальнейшей обработки. Кузнецы выделывают из этих болванок оружие, кирки, серпы и прочие искусно приготовляемые ими орудия.

Наряду с железными инструментами и предметами производилось большое количество предметов из меди и бронзы. Процесс производства был сложен и требовал квалифицированных мастеров. Металл расплавлялся, смешивался с соответствующим количеством олова или цинка и выливался в особые формы. Большое количество медных и бронзовых предметов, сохранившихся от римской эпохи, свидетельствует о распространенности медно-бронзовых производств.

На совершенство римских плавильных печей указывает высокое качество и разнообразие изготовляемых из них сортов железа, о которых говорится в «Естественной истории» Плиния. Качество железа, повествует Плиний, зависит от климата, почвы и характера выплавки. Некоторые сорта железа выплавляются одним способом, другие — другим. Полосовое железо, например, идет для приготовления гвоздей, наковален, молотов и пр. Лучшими сортами железа считались китайские и парфянские. Оба эти сорта изготовлялись из чистого металла, между тем как другие содержали большую примесь мягких соединений. Качество выплавляемых руд, согласно Плинию, зависит от воды, в которую опускается болванка после накала, и от совершенства печей масляных и точильных камней.

«При точении различаются масляные и водяные точильные камни: масло делает лезвие тоньше. Замечательно, что железо при плавлении делается жидким, как вода, и ломается. Гашение более тонких изделий из железа обыкновенно производится маслом, чтобы вода не придала им ломкой твердости». О размерах горного производства достаточно выразительно говорит цифра рабочих, занятых на испанских серебряных рудниках. Серебряные рудники близ Нового Карфагена (в Испании) занимали площадь в 400 стадий и насчитывали более 40 тыс. рабочих. Приводимая цифра рабочих не покажется преувеличенной, если иметь в виду невысокую механизацию производства, отсутствие машин и, с другой стороны, большую потребность в металлах.

Добывание руд не ограничивалось одними только верхними слоями почвы. Горные шахты глубоко врезывались в землю и по своей технической конструкции были довольно сложны1. При работах в рудниках применялись водоотливные машины, носившие название «египетских улиток». «Механизм этих улиток устроен так, что при самой обыкновенной работе против всякого ожидания увлекается наверх огромное количество воды, и весь речной поток быстро направляется из глубины на поверхность»2. «Египетские улитки» — подъемные механизмы — достигали высокого совершенства в античных обществах.

Один из таких подъемников описан в технической энциклопедии римского инженера конца I в. до н.э. Витрувия. Описывая разного рода водоподъемные механизмы, Витрувий более подробно останавливается на описании тимпана. «После того как механизм приведен в движение упором ног, он начинает черпать воду ковшами, сделанными на краях тимпана, проводя ее каналами, выдолбленными вдоль по оси,- в деревянные корыта, откуда вода течет в большом количестве по трубе, приделанной к корыту, и проводится в сады, которые хотят поливать, или в солеварни, где вываривают соль».

Работа в горных промыслах, будучи крайне опасной и вредной для здоровья работающих, представляла большие трудности. «Те люди, которые занимаются работою в рудниках, рабы и свободные, и которые приносят своим господам невероятные по размерам доходы, изнывают от своей работы в подземных шахтах и денно и нощно, и многие из них умирают от чрезмерного труда. Нет у них ни освобождения от работы, ни перерыва в ней. Надсмотрщики бьют их и заставляют переносить весь ужас их бедственного положения, доводя их до смерти»4.

Применение механизмов не ограничивалось одним только горным производством. Машины (machinae) применялись также и в других производствах, по преимуществу связанных с подъемом тяжестей и с транспортом. Сельскохозяйственные орудия — тяжелые плуги, молотилки, приводимые в движение животной силой, жнейки и пр. орудия, описанные в другой главе (околонате), тоже могут быть отнесены к разряду античных машин. Античные писатели высоко оценивают роль машин, подчеркивая главным образом их значение как движущей и передаточной силы. Машины изготовлялись из дерева, железные же детали применялись в ограниченном количестве. «Машина есть деревянное, во всех своих частях связанное приспособление, имеющее огромное преимущество для передвижения. Действие машины зависит от искусства, основанного на вращательном движении)?1.

В качестве примера строительной техники достаточно назвать Траянов мост через Дунай. «Траян,— рассказывает Дион,—выстроил каменный мост, в отношении которого я не нахожу слов для выражения своего восхищения. Кроме него было много и других замечательных сооружений, но этот мост превосходит все. Он был поставлен на 20 огромных каменных быках из квадратных каменных плит высотой в 150 римских футов (50 метров), не считая фундамента шириной 60 футов (20 метров), быки связаны между собой особыми арками».

«Не знаешь, чему в этом случае надо удивляться: тем расходам, которые были на это дело потрачены, или же тому способу, каким каждый из этих быков был поставлен среди многоводной реки, при богатом водоворотами течении, на илистом грунте».

Грандиозное сооружение Траяна простояло, однако, недолго. Преемник Траяна Адриан приказал разобрать мост из боязни, что задунайские племена воспользуются им и участят свои набеги. «Теперь его быки стоят бесполезно, не давая возможности переходить с одного берега на другой, как будто они сделаны для того, чтобы показать, что нет ничего столь трудного, чего не мог бы сделать человек»2.

Для знакомства с римской архитектурой, а косвенно и вообще с античной техникой большую ценность представляет сочинение вышеназванного римского архитектора Марка Витрувия Полмиона «Об архитектуре» (Marcus Vitruvius Pollio. De architectura) в 10 книгах. Произведение Витрувия от

носится к концу I в. до н.э., но оно с успехом может быть использовано и для характеристики техники более позднего периода. В VI книге Витрувий высказывает общий взгляд на архитектуру, из которого можно заключить о высоком состоянии римского строительного искусства, его разнообразии и теоретической оформленности.

«Оценки всех архитектурных сооружений, — пишет Витрувий, — производятся с трех точек зрения: с точки зрения технического совершенства исполнения, с точки зрения блеска и великолепия и с точки зрения архитектонической планировки. Когда перед глазами здание, представляющее верх великолепия, то оно вызовет хвалы денежным тратам, т. е. тому, что зависит от его собственника. Когда же налицо совершенство технического исполнения, тогда вызовет одобрение кропотливая работа техника. И наконец, когда здание будет носить отпечаток зрелой законченности благодаря гармонии пропорций и соразмерностей, тогда только будет настоящая слава архитектора.

Такой успех, однако, достигается лишь при правильной постановке дела, когда архитектор и от техни- ков-ремесленников, и от профанов- хозяев стройки не гнушается выслушивать советы. Ибо все люди, а не только одни архитекторы, могут судить о том, что хорошо. Но между специалистами-архитекторами и их работодателями-дилетантами та разница, что ни один из последних не может знать, что получится, раньше чем увидит перед собой готовое здание. Архитектор же с того момента, как сконструирует здание в своем уме, еще не приступивши к делу, уже имеет перед собой вполне определенную концепцию здания, каким оно имеет быть в смысле изящества, в смысле практичности и в смысле подобающей его назначению внешности».

В другом месте Витрувий перечисляет виды построек, производившихся в его время для различных общественных и частных нужд и профессий.

«Для лиц, связанных с сельскохозяйственной продукцией, вместо вестибюлей требуются стойла, лавки; вместо разубранных хором — погреба, закрома, склады и прочие помещения, могущие служить для хранения продуктов, а не для щегольства изяществом, и устраиваемые сообразно со своим утилитарным назначением. Равным образом должны быть приспособлены к их профессии помещения аргентариев и пуб- л1жанов, отличаясь комфортабельностью и импозантностью, а также предохраненностью от возможных покушений. С другой стороны, для государственных деятелей и литераторов требуется помещение, отличающееся изяществом и простором для приема и собраний.

Наконец, для знатных особ, которые, занимая почетные должности и магистратуры, по долгу службы обязаны оказывать содействие гражданам в общественных делах, должны строиться соответствующие их званию и положению помещения: царские вестибюли, высокие атриумы и монументальные перистили, посадки садовых аллей в соответствии с высоким положением владельца и сверх того библиотеки, пинакотеки, базилики, своим устройством выдерживающие сравнение по великолепию с общественными зданиями этого наименования, так как в домах этих высокопоставленных особ сплошь и рядом происходят и государственные совещания и разбирательства частных дел»1.

До фабричного производства и индустрии в собственном смысле античный мир, однако, не поднялся, развитие античных обществ пошло по иному пути, нежели развитие буржуазных государств нового времени. Античный путь в силу ряда причин не мог привести ни к машинизму, ни к индустриализму, и потому он, следовательно, не мог создать рабочего класса (пролетариата) в собственном смысле, характерного для европейского индустриализма. Главным тормозом технического прогресса, а вместе с ним и развития крупного производства фабричного типа служили: широкое применение рабского труда, наличие поместных мастерских (ойкосов), система кли- ентства, невысокая покупательная сила населения и ряд других социально-экономических и психологиче

ских особенностей античных обществ. Господствующим видом производства в течение всего античного мира оставались ремесленные мастерские и работа на заказ (redemptores, conductores).

Последняя форма ремесла более всего была распространена вне города, в поместьях. Ремесленники работали поодиночке или же целыми артелями по нескольку человек под ответственностью подрядчика (conductor, redemptor). Работа по соглашению (locatio—conductio operarum) через подрядчиков практиковалась во всех видах ремесел, чаще всего при постройках. Оплата труда рабочих производилась поденно или же поштучно (locatio—conductio operis) с определенного количества работы.

Машины употреблялись главным образом для подъема тяжестей, где требовалась моторная вращательная энергия, производственные же приборы (станки) даже в период наибольшего развития античной техники оставались весьма примитивными.

Низкий уровень производственной техники и плохие гигиенические условия работы при относительно широких размерах производства, в особенности в металлургии и сельском хозяйстве, предполагали большой запас рабочей силы и были причиной перманентного кризиса рабочей силы, характерного для античных обществ. Все особенности античной экономики и техники резче всего выступают при сопоставлении экономики и машинной техники эпохи капитализма, анализ которой дан в XIII гл. I тома «Капитала» Маркса.

Специально в вопросы античной техники и ее влияния на социальный строй вводит работа французского ученого Лефевр де Ноэтт «Двигательная сила животных на протяжении столетий» и другая работа того же автора «Римская дорога и современная дорога». Немало ценных замечаний на этот счет содержится в книге Макса Вебера «Римская аграрная история в ее значении для государственного и частного права» и в статье Зорлинг Дориньи «Сельское хозяйство» и др.

magref.ru