Рёр·рірµсѓс‚Рѕс‹Рµ императоры древнего СЂРёРјР°: Бессилие языческого бога

Был ли культ Митры в Древнем Риме

альтернативой христианству?

В Древнем мире религия народа
являлась стержнем, на котором держалась мощь
и устойчивость государства, она порождала
правовой, политический и научный взгляд на мир.
Религиозное противостояние было отражением той
войны идей, которую вели между собою развитые
цивилизации. Те из них, кто проигрывал в этом
противоборстве, были обречены на заимствование у
победителя мировоззрения, художественных
вкусов, философских и правовых систем.

О язычестве античного мира можно говорить как о
своеобразной религиозной системе, связывающей
множество разноликих культов едиными принципами
отношения людей к миру богов. «У эллинов есть
триста способов познания и почитания божества,
которое радуется этому разнообразию» (2, с. 247). В
этих словах, обращенных к императору Валенту,
можно различить гордость за многовариантный
характер языческой религиозности.
Существование такой многовариантности обычно
служит весомым доводом, чтобы признать
религиозную веротерпимость язычества. Но эта
точка зрения ошибочна. Языческие культы
древности представляли себе мир, вмещавший
бесконечное множество богов, но такой
религиозный плюрализм не допускал принципиально
иных типов поклонения. Язычество, столкнувшись в
лице христианства с соперником, не признававшим
общепринятых принципов отношения к
сверхъестественному, не только инициировало
гонения и казни христиан, но и ввело в практику
«перевоспитания» пытки как средство заставить
своих противников отказаться от исповедуемой
веры, что было немыслимо, скажем, в практике
средневековой инквизиции.
Вопреки распространенным современным
представлениям, отношения между самими
языческими культами были также далеки от
терпимости — это было жесткое и
бескомпромиссное состязание, от исхода которого
часто зависело будущее государственного бытия
народа, поклонявшегося своим богам.
Развитые цивилизации понемногу осваивали
сложные законы непрекращавшейся «войны богов»;
более примитивные народы по-прежнему безыскусно
считали своего бога неизменным предводителем
боевого ополчения. Язычество, видевшее мир,
населенный множеством похожих богов,
выстраивало их иерархию, невольно оценивая силу
и возможности каждого бога, но воинственно
отвергало сам принцип иудейского или
христианского монотеизма, отстаивавший право на
абсолютную истину в вопросе веры.
Заставить чтить своего бога, поставив его на
ступень выше подобных ему божеств, — было
пределом желаний большинства языческих культов.
Рим не стал исключением из этого правила.
Утверждая господство своих богов, он хорошо
понимал, что завоеванный народ покоряется и
смиряется с завоеванием, только переняв культ и
отношение к миру у победившей его стороны.
Признание римских богов наряду с гражданским и
государственным правом становилось важнейшим
требованием Рима к побежденным.
С веротерпимостью часто путают практичное
отношение к чужим богам как к сложному и опасному
оружию, которым следует воспользоваться, не
навредив при этом себе.
Многократно описанное древними и современными
нам историками принятие в свой пантеон чужих
богов проходило совсем не просто, напоминало
коллекционирование военных трофеев, а для
покоренного народа этот акт означал, что
требовалось подтвердить мировоззренческую
лояльность, признав для своих богов указанное
место в установленной победителями картине мира.
В самом Риме поклонение этим богам либо
запрещалось, либо предусмотрительно
ограничивалось, хотя сдерживание и изоляция
иноземных культов становилось невыполнимой
задачей при окончательном падении авторитета
собственной веры.
Примером борьбы с иными верованиями может
служить история проникновения в Рим культа
александрийской богини Изиды. Появившийся в Риме
во II веке до н.э. и постепенно распространявшийся
в народе, он вызывал, с приобретением
значительного числа сторонников, ожесточенное
противодействие властей. Пять раз давал сенат
магистратам предписания разрушать алтари и
разбивать статуи Изиды в 59, 58, 53, 50 и 48 гг. до н.э.
(2, с.116). Как и любая политика властей, эта линия
была подвержена колебаниям: в 43 г до н.э.
триумвиры, после смерти Цезаря, собирались, в
угоду народу, на государственные средства
построить Изиде храм, что предполагало
официальное признание ее культа. Однако «в 28 г. до
н. э. вводится запрет на воздвижение алтарей
александрийским богам внутри священной ограды
померия (незастроенная полоса земли по обе
стороны городской стены. — Ред.), а семь лет
спустя Агриппа распространяет его на кольцо
шириной в тысячу шагов вокруг города» (2, с.117).
Император Тиберий в 19 г. н.э., воспользовавшись
скандальным происшествием, в котором были
замешаны жрецы Изиды, начал «самые
кровопролитные гонения, которые когда-либо
выпадали на долю последних» (2, с.118). Только после
смерти Тиберия его преемник Калигула в
38 г. н.э. построил на Марсовом поле огромный
храм Изиде.

Даже в тех немногих случаях, когда
включение в пантеон нового бога происходило
немедленно, подобное признание не означало
согласия власти на распространение этого культа
в народе. В 204 г. до н.э., когда Ганнибал еще угрожал
Риму, римляне, напуганные повторяющимися дождями
из камней, обратились за помощью к Сивиллиным
книгам, и оракулы пообещали Риму избавление от
врага с помощью Идейской Великой Матери (Кибелы).
Священный престол фригийской богини — черный
метеорит — был с почетом доставлен в Рим, и в
том же году Сципион, переведя войну в Африку,
разбил Ганнибала при Заме. Но после знакомства с
особенностями культа Кибелы (в честь Кибелы
жрецами устраивались мистерии с кровавыми
обрядами, в том числе самоистязания, омовения
кровью жертв, самооскопления), благодарность
властей слишком скоро сменилась
настороженностью, и было принято решение —
изолировать фригийский культ от народа. Всем
гражданам запретили участвовать в оргиях культа
и становиться его жрецами. Жрецы-фригийцы,
запертые за оградой Палатина большую часть года,
проводили свои церемонии на непонятном римлянам
языке, устраивая процессии для сбора
пожертвований в строго определенные сенатом дни.
Всенародные празднества в честь Кибелы римляне
справляли по своим древним обычаям. Следов
сколько-нибудь значимого влияния этого культа
при республике не имеется.
Принято считать, что интерес к восточным культам
проявлен Римом в результате ознакомления с
новыми учениями во время завоеваний и ростом
связей между народами внутри империи. Увеличение
контактов победителей и побежденных изменяло,
конечно, мир вокруг и много нового привносило в
сам римский мир. Но попытки увидеть в этих
контактах основную причину бурного
распространения религиозных учений и
философских систем, сейчас могут восприниматься
не иначе как возвращение к суеверию
исторического материализма, не желающего
признавать, что исторические события
разворачиваются по законам, которые не вмещаются
в примитивное видение мира.
Завоевания, безусловно, знакомили римлян с
новыми культами. Большое число иноземцев, солдат
и рабов, являли значительное число их
поклонников в Империи. Но эти культы, как правило,
были уже известны в Риме, и притом не оказывали
практически никакого влияния на самих римлян:
«эти таинства существовали в Риме с раннего
времени, еще в период республики, но их не
замечали и даже относились к ним с презрением» (1,
с.160). Перемены наступают, если и не сразу, то, на
взгляд их современников, очень стремительно —
как будто в одночасье сквозь пробитую брешь в
идеологический вакуум Рима начинает затягивать
известные и неизвестные религиозные системы
Востока. Учения, столетиями дремавшие в самом
Риме, оказываются востребованными и
извлеченными из своих оград. Культ Кибелы,
«прозябавший в безвестности» (2, с. 84) в Риме до
прихода Империи, вызывает всплеск интереса у
римлян и, как следствие, берется под
государственное покровительство при Клавдии.
Его предшественник Калигула, как уже было
сказано, придает государственный статус культу
Изиды, к тому времени уже достаточно популярному
в народе.

В этот же период для римлян оказываются
притягательными официально не обосновавшиеся до
того в Вечном городе, но известные там ранее
культы. Персидский бог Митра, упоминание о первых
случаях почитания которого в Риме мы встречаем у
Плутарха, рассказавшего, что разбитые Помпеем в 67
г. до н.э. пираты совершали посвященные этому богу
оккультные ритуалы, как объект массового
поклонения появляется в Риме не раньше конца I в.
н.э.
Понимая необходимость побед в противостоянии
мировоззрений, римляне не смогли уберечь своих
богов и вернуть к ним прежнее почтение. Их
религия умирала и вырождалась в
бессодержательные официальные ритуалы, несмотря
на отчаянные попытки восстановить былое. Вместе
с религией и почтением к богам из общества уходил
знаменитый римский дух и стремление к
добродетели. Одну из последних безуспешных
попыток восстановления древнего благочестия
предпринял император Август. Оказалось, что,
окруженные безразличием, римские боги были нужны
только власти. Надо ли говорить, что такой союз
трона и умирающих богов не имел будущего.
Фактически это положение вещей отражало
мировоззренческую капитуляцию Рима в его
противостоянии с соседними цивилизациями.
В чем же причина интереса римлян к иноземным
культам и равнодушия к собственным богам? Тема
эта слишком серьезна и требует отдельного
обсуждения, но суть происшедшего, как мне
кажется, очень емко и точно удалось выразить
специалисту в области религий античности и
древних восточных цивилизаций Францу Кюмону. Он
обратил внимание на то, что в изменившихся
условиях жизни римского общества «мораль не
имела санкций». Когда отмерла естественная
склонность к патриархальному благочестию и
развившийся ум не находил убедительных
обоснований в вере предков для того, чтобы
следовать ранее обожествлявшимся добродетелям
— Верности, Мужеству, Благочестию, Согласию,
Справедливости, Свободе, — Рим вынужден был
признать бессилие своих богов и за поиском
духовных основ обратиться к религиозным учениям
Востока.
Откликнувшись на это внимание к себе, восточные
религиозные учения во II—III вв. н.э. переживают
период бурного развития и столь же бурных
изменений. Углубляя свое содержание, они
вырабатывают сложные доктрины и привносят в свои
архаичные формы новейшие философские концепции
для удовлетворения религиозных и нравственных
потребностей своих современников. За древними
культами стоит авторитет традиций и опыта, но в
них по-прежнему остались либо «пережитки
примитивного натурализма», либо отталкивающие
формы магии, которые при помощи философского
символизма «можно было замаскировать, но не
превозмочь» (2, с. 105). Так, Сулла вводит в Риме
культ малоазийской богини Комана Ма, после того,
как она явилась ему во сне. Фанатики (именно так
называли служителей этого культа) под звуки
барабанов и труб, кружась, доводили себя до
исступления, ударами меча или топора наносили
себе раны, окропляя кровью статую богини, себя и
присутствующих, пили ее, чтобы в пророческом
бреду начать предсказывать будущее. Секты,
испытывая на себе пренебрежение, достающееся
выскочкам, имели возможность заимствовать
сильные стороны любых религий. Отчаянная
конкуренция культов заставляет их стремительно
эволюционировать, усиливать нравственные
аспекты учений, усложнять свои философские
построения.
Христианство, слишком явно побеждавшее в этом
состязании религий за души людей, вызывающе не
признавало самой системы религиозного отношения
язычества к миру. Оно утверждает, что и природный,
и духовный мир — создания единого
несотворенного, безначального и вечного Бога, а
не множества конкурирующих между собой божеств.
Благость Бога простирается не на какую-либо
ограниченную область мира или группу людей, но на
весь мир со всеми находящимися в нем существами.
Бог с любовью заботится о жизни и нуждах каждой
твари, какой бы малой и ничтожной ни казалась она
нам. Главным в жизни человека христианство
провозгласило спасение поврежденной
первородным грехом его души. Христос открыл
людям бесконечную ценность отдельной
человеческой личности, души, которая стoит больше
всего остального мира — вещественных богатств,
государственного могущества, блеска славы
великих владык империй Запада и Востока. Свобода
достигается не путем порабощения себе подобных,
а избавлением своей духовной жизни от рабства
греху, от всевластия смерти, которая была
умерщвлена Крестной жертвой Богочеловека.
Человек — соработник Бога в деле своего
спасения, а государство призвано к устроению
земной жизни и не может претендовать на
бессмертную душу своих подданных.

Эти религиозные принципы не могли не
казаться сокрушением основ мира и
государственности. Обессиленный Рим, вступая в
отчаянное мировоззренческое противоборство с
христианством, противопоставляет ему не свой
древний национальный культ, но новую религию,
основанную на общих для язычников религиозных
представлениях о мире: «В ситуации грозившей им
общей опасности, некогда соперничавшие культы
примирились и стали считать себя частями или, так
сказать, конгрегациями одной церкви» (2, с. 252).
«Таким образом, отмершие части древнеримского
культа были уничтожены, чужеродные элементы,
объединившись и видоизменившись в его недрах,
придали ему новую силу. Этот неопределенный
процесс внутреннего разложения и восстановления
незаметно сформировал религию, очень
отличавшуюся от той, которую пытался возродить
Август» (2, с. 249). Основой и средоточием новых
религиозных представлений, отстаивая которые
Рим выступил против христианства, стал культ,
оказавшийся открытием и надеждой античного
языческого мира — культ персидского бога Митры.
Поклонение божеству, именуемому Митрой, восходит
к III тысячелетию до н.э., к временам, когда «предки
иранцев и индийцев—индоариев составляли один
народ, который называют протоиндоиранцами» (9,
с.18). «Митра, бывший сначала олицетворением
верности договору, стал почитаться как бог войны,
сражающийся на стороне праведного и безжалостно
уничтожающий нарушителей соглашения. Ему же
поклонялись и как великому судье, беспристрастно
оценивающему поступки людей, и как солнечному
божеству, такому же великолепному, как и солнце,
которое он сопровождает высоко в небе» (9, с. 29). Пророк
Заратуштра (греческий вариант — Зороастр),
живший предположительно около 1200 г. до н.э.,
существенно изменил эти древние религиозные
представления, призвав своих последователей к
поклонению Ахура-Мазде (поздняя форма этого
имени — Ормазд, встречается и другое
написание Ормузд). Он провозгласил этого
бога, избравшего добро, единственно
несотворенным и творцом всего благого (в том
числе и подвластных добрых божеств), блюстителем
мирового порядка, праведности и справедливости.
Ахура-Мазде противостоит Ангра-Маинйу
(дословно — Злой Дух, другой вариант названия — Ахриман),
его близнец, выбравший зло. Человек, по мнению
Заратуштры, был призван стать союзником доброго
бога в общей борьбе со злом, и его посмертная
участь теперь зависела не от ритуалов и
жертвоприношений, но от количества добрых слов,
мыслей и дел. Митра занял в новой иерархии
достаточно зависимое положение. Сам Ахура-Мазда
создал шесть «великих существ», богов, в свою
очередь создавших добрых божеств меньшего ранга
(язат), среди которых и оказался Митра,
судивший души умерших на таинственном
«мосту-разлучителе», преграждавшим дорогу в рай.
Но, начиная с Артаксеркса II (404—359 гг. до н.э.) и его
приемников, объектом особого поклонения вместе с
Ахурой-Маздой вновь становится Митра (9, с. 99—100).
Изменения в религиозной практике приводят в
эпоху последних Ахеменидов и к трансформациям
внутри самого зороастризма, внесенных новым
течением или, по классификации Мэри Бойс,
«ересью» зерванистов (иначе —
зурванистов). Они развили учение Заратуштры
таким образом, что придали второстепенному ранее
божеству Зервану (Зурвану), олицетворявшему
время и судьбу, роль верховного бога, породившего
Ахура-Мазду и его злого близнеца Ахримана, но не
вмешивающегося в борьбу своих сыновей. «В
зерванитской форме иранской народной религии,
которая была распространена среди мидийских
магов, — пишет исследователь манихейства Гео
Виденгрен, — Митра занимал очень важное место.
Высший бог этой религии, Зерван, является
божеством времени и судьбы, который стоит выше
любого вмешательства в людские дела. Он —
бездеятельный бог. Его сын Ормазд (Ахур-Мазда),
сражается с представителем злых сил, Ахриманом
(Ангро Майнью), однако в качестве «посредника»
между Ормаздом и Ахриманом решающую позицию
занимает Митра. Избавление людей зависит от него
как от могучего посредника между добром и злом.
Таким образом, с его личностью связано
центральное в иранской религии понятие спасения.
Митра воспринимался в Иране как спаситель, и
поэтому получил эпитет избавитель» (6, с. 40).

Культ, который заимствовали римляне
под именем митраизма, не был ортодоксальным
культом зороастризма, но заключал в себе
смесь разнообразных представлений, выявить
которые сейчас вряд ли представляется возможным.
«Древнейшая персидская религия знала солнечного
бога по имени Митра, — описывает ситуацию Якоб
Буркхард, — и более позднее учение Зороастра,
поскольку не могло совершенно от него
избавиться, присвоило ему положение посредника
между Ормуздом и Ариманом, Светом и Тьмой. Митра
стал первым из небесных язати (через заходящее
Солнце) также покровителем царства мертвых; он
судил души на мосту Чинват. Но, прежде всего, это
был покровитель земли, сельского хозяйства,
плодородия, символ которого — бык — с глубокой
древности сопутствовал Митре. В Зенд-Авесте
сохранились многочисленные обращения к этому
богу. Однако будет заблуждением искать в Митре
угасающей Римской империи все те же черты этого
древнего божества ортодоксальных персов.
Позднее, благодаря могучему влиянию вавилонских
верований, их Митра стал богом Солнца и главой
планетной системы» (1, с. 168). Крупнейший иранист и
знаток зороастризма Мэри Бойс по поводу
митраизма пишет следующее: «Иранские верования
сыграли также роль, до сих пор не совсем ясную, в
формировании митраизма. Эта деятельная религия
возникла, по-видимому, в Малой Азии в парфянское
время и была впоследствии усвоена римскими
легионерами, которые распространили ее по всей
Римской империи. Проследить историю доктрин
митраизма затруднительно из-за скудости
письменных источников. Эта религия известна нам
почти исключительно по находкам памятников и
мест богослужения. Ясно, однако, что она получила
свое название от иранского божества Митры…, но
религия названная по его именем, являлась,
по-видимому, эклектической и включала множество
неиранских элементов. Она была обязана
зороастризму главным образом, наверное,
представлениями о линейности времени истории
человечества, а также идеями о личном и мировом
спасении. Центральным в митраистской
иконографии является изображение Митры,
убивающего быка, очевидно, в качестве
искупительного жертвоприношения» (9, с. 148—149).
Культ Митры пришел в Рим позже других восточных
культов и уже не встретил там серьезного
противодействия, хотя археологические находки
показывают, что «первые храмы Митре строились за
пределами померия» (3, с. 109). Проводником
появления Митры в Риме была в основном армия.
Активную проповедь нового бога в Риме относят к
концу I в. н.э., а II в. стал временем торжества
персидских мистерий, «они практически
одновременно появляются в Риме, в Карнунте на
Дунае, в Декуматских полях. Мы бы сказали — это
похоже на внезапно вспыхнувший пороховой след»
(3, с. 113).
Какие особенности митраизма помогли ему
покорить сердца римлян? Скудость и
фрагментарность сохранившихся сведений о
митраизме заставляет по большей части давать
только предположительные ответы на этот вопрос.
Несомненен осуществленный культом
мировоззренческий прорыв — митраизм привносит в
философию иранский религиозный дуализм, не
дуализм духа и материи или разума и чувств,
который был известен и до него, но дуализм,
обожествлявший одновременно и доброе и злое
начало мира, дававший тем самым ясный ответ на
вопрос о причинах существовании в мире зла (2, с.
193). Сила воздействия этой идеи на современников
оказалась чрезвычайно велика: уже первые
неоплатоники вводят ее в свою систему; известно,
что Плутарх, благожелательно отозвавшись о
митраистском культе, выразил желание его принять
(2, с. 194). Важным в митраизме было и то, что
языческими культами он воспринимался как «свой»;
собирая и объединяя их в рамках общего для
язычества взгляда на мир, он не требовал от
обращенных бесповоротного разрыва с верой отцов.
Немаловажной особенностью митраизма было и то,
что он отвечал и на возраставшие в то время в
языческом обществе запросы о посмертной участи
души.
Однако не только эти свойства помогли обеспечить
митраизму первенство среди распространенных в
Риме религий и сделать его серьезным соперником
христианства. Причиной победы этого культа стало
то, что, помимо нового взгляда на жизнь, митраизм
привнес в языческий мир и новые основания для
нравственности и морали. «Главным образом именно
она (мораль митраизма. — Авт.), — считает
Франц Кюмон, — оживив в римском обществе II и III вв.
н.э. неутоленные стремления к более совершенной
справедливости и святости, обеспечила успех
митраистским мистериям» (2, с. 196).
Нравственный аспект был присущ этому культу
изначально. Лежащая в его основе идея
противостояния чистоты и нечистоты, относящаяся,
в том числе, и к внутренней жизни человека,
дисциплинировала и возвышала души верующих. Но
главное было в той смене ориентиров, которая
впервые обоснованно предлагалась языческим
верованием — «он ввел на смену преклонению перед
плодородной природой новый культ — воздержания»
(2, с. 199).
Высшее место в митраистской иерархии богов
занимал Зерван, бездеятельный бог,
олицетворявший бесконечное время и
изображавшийся в виде человека-чудовища с
головой льва, обвитого змеей. Силам света, среди
которых главенствовал олицетворявший небо
Ормазд, противостоят силы зла и тьмы,
предводительствует которыми бог Ахриман. Митре,
«Непобедимому Солнцу», считавшемуся богом света,
справедливости и войны в митраистском веровании
отводилась роль посредника, помощника и
спасителя людей.
В мире, где шла непрекращающаяся война богов со
злом, «борьба между божественным законом долга и
советами порочных духов идет и отражается в
сердце и совести человека» (2, с. 200), поскольку сам
человек «малое подобие Вселенной». Адепт
митраизма становился соратником добрых богов,
поддерживая их своей чистотой и сопротивлением
низменным инстинктивным побуждениям:
«сопротивление чувственности было одним из
аспектов борьбы против злого начала» (3, с. 184).
Участвуя в этой битве, он одновременно обретал
помощь и заступничество этих богов и здесь, на
земле, и в мире ином, где после смерти Митра,
взвешивая его заслуги и грехи, либо отдавал душу
в пропасть ада пособникам Ахримана, либо вел ее в
эфирные просторы вечного света к престолу
Ормазда. Правдивость, преданность, верность и
«чувства, близкие к современному понятию чести»
ценились и поощрялись в этой религии, которую с
уважением перенимали солдаты Рима, чтобы
разнести ее по всем областям великой империи.
Триумфальное завоевание Рима персидским культом
продолжалось. «В конце второго века более или
менее осторожная снисходительность, которую
проявляли цезари к иранскому культу, внезапно
сменилась активной поддержкой» (3, с. 118). Уже Нерон
принимает посвящение от магов, привезенных к
нему армянским царем Тиридатом. Много шума
наделало обращение в митраизм и участие в
кровавых обрядах Коммода. «Вместе с императором»
оказываются и высшие сановники империи —
«трибуны, префекты, легаты, а позднее самые
лучшие и славные люди государства часто
фигурируют в посвятительных надписях» культа (3,
с. 114), содержащих благие пожелания утвердившему
эту веру властителю. Буркхард считает, что
поклонником Митры мог быть император Аврелиан (1,
с. 174—175).
Уже с самого начала III в. во дворце Августов
появляется официальный представитель культа —
жрец непобедимого Митры Августова дома. В 307 г.
н.э. Диоклетиан, Галерий и Лициний во время
торжественной встречи в Карнунте на Дунае
посвятили Митре храм, признав его покровителем
их власти.