История современного города Афины.

Древние Афины
История современных Афин

4. Искусство как воплощение представлений древних греков о красоте космоса и человека. Космологические представления древних греков

КОСМОЛОГИЯ АНТИЧНОСТИ

Министерство образования Российской Федерации

“МАТИ” - Российский Государственный Технологический Университет имени К.Э. Циолковского.

Кафедра: “Философия и культурология”.

РЕФЕРАТ

на тему: “Космология античности”.

Студент Кирков Н.Н.

Преподаватель Сидоров И.М.

Москва 2001

Введение.

Древнегреческая философия возникла не собственно в Греции, не на Балканском полуострове, а на восточной окраине греческого мира – в ионийских городах западного побережья Малой Азии, основанных греками и развивших раньше, чем это произошло в самой Греции, рабовладельческую промышленность, торговлю и выросшую на их основе духовную культуру. Последняя создавалась не только гением высокоодарённого народа, но, как уже сказано выше, была обусловлена также и его связями со странами более древних восточных цивилизаций Вавилона, Финикии, Египта. Первые материалистические учения на грани VII – VI вв. до н.э. возникли в Милете – крупнейшем в VI в. до н.э. из всех малоазиатских греческих городов. С конца VII до конца VI в. до н.э. здесь последовательно жили и учили три мыслителя: Фалес, Анаксимандр, и Анаксимен. Задавшись вопросом о том, откуда всё возникает и во что превращается, они искали начало происхождения и изменения всех вещей. При этом они понимали первовещество не как мёртвую и косную материю, а как вещество, живое в целом и частях, наделённое душой и движением. Все три первых милетских философа сочетали философское исследование, а также зачатки научного исследования с запросами и задачами разносторонней практической деятельности. Поэтому они оказались одновременно создателями первых в Древней Греции астрономических, математических, физических и биологических понятий и догадок, конструкторами первых простейших научных приборов (гномон, солнечные часы, модель небесной сферы), а также авторами первых основанных на набдюдении предсказаний астрономических явлений. Однако собранные и самостоятельно добытые ими знания являются для них не отдельными истинами наук (которых ещё не было) и не только основой для практического действия, но, прежде всего элементами цельного мировоззрения, объединяющего отдельные чувственные явления в мысли об общем для них вещественном первоначале.

Милетские материалисты.

Фалес

Первым в ряду милетских философов был Фалес (родился приблизительно в 625 г. умер в середине VI в. до н.э.). Это был деятель, соединявший интерес к вопросам о строении мироздания. Будучи купцом, он использовал торговые поездки в целях расширения научных сведений. Он был гидроинженером, прославившимся своими работами, разносторонним учёным и мыслителем, изобретателем астрономических приборов. Как учёный он широко прославился в Греции, сделав удачное предсказание солнечного затмения, наблюдавшегося в Греции в 585 г. до н.э. Для этого предсказания Фалес использовал почерпнутые им в Египте или в Финикии астрономические сведения, восходящие к наблюдениям и обобщениям вавилонской науки. Свои географические, астрономические и физические познания он связал в стройное философское представление о мире, материалистическое в основе, несмотря на ясные следы мифологических представлений. Фалес полагал, что существующее возникло из некоего влажного первоначала, или “воды”. Всё постоянно рождается из этого единого источника. Сама Земля держится на воде и окружена со всех сторон океаном. Она пребывает на воде, как диск или доска, плавающая на поверхности водоёма. В то же время вещественное первоначало “воды” и вся происшедшая из него природа не мертвы, не лишены одушевлённости. Во вселенной всё полно богов, всё одушевлено. Пример и доказательство всеобщей одушевлённости Фалес видел в свойствах магнита и янтаря; так как магнит и янтарь способны приводить тела в движение, то, следовательно, они имеют душу.

Фалесу принадлежит попытка разобраться в строении окружающей Землю вселенной, определить, в каком порядке расположены по отношению к Земле небесные светила: Луна, Солнце, звёзды. И в этом вопросе Фалес опирался на результаты вавилонской науки. Но ему представлялся порядок светил обратный тому, что существует в действительности: он полагал, что ближе всего к Земле находится так называемое небо неподвижных звёзд, а дальше всего – Солнце. Эта ошибка была исправлена его продолжателями. Его представление о мире полно отзвуков мифологии.

Анаксимандр

Младшему современнику Фалеса Анаксимандру (приблизительно 610 – 546 гг. до н.э.) приписывают честь составления первой географической карты, изобретение гномона (вертикальный стержень, прикреплённый к горизонтальной плоскости), посредством которго определяли дни равноденствий и солнцестояний, а также полоса - солнечных часов. Однако, по свидетельству Геродота, и гномон, и полос были заимствованы у вавилонян и были известны грекам помимо Анаксимандра.

Анаксимандр первым возвысился до идеи бесконечного множества миров и пытался дать научное объяснение видимого движения неба. Земля не являлась ему в виде острова, выплывающего из бездны вод, - она обратилась в метеор, окружённый беспредельным пространством. Он признал единым и постоянным источником рождения всех вещей уже не “воду” и вообще не какое-либо отдельное первовещество, из которого обособляются противоположности тёплого и холодного, дающие начало всем веществам. Это первоначало, отличное от остальных веществ (и в этом смысле неопределённое), не имеет границ и потому есть “беспредельное” (apeiron). По обособлении из него тёплого и холодного возникла огненная оболочка, облекшая воздух над землёй. Притекающий воздух прорвал огненную оболочку и образовал три кольца, внутри которых оказалось заключённым некоторое количество прорвавшегося наружу огня. Так произошли три круга: круг звёзд, Солнца и Луна. Земля, по форме подобная срезу колонны, занимает середину мира и неподвижна; животные и люди образовались из отложений высохшего морского дна и изменили формы при переходе на сушу. Всё обособившееся от беспредельного должно за свою “вину” вернуться в него. Поэтому мир не вечен, но по разрушении его из беспредельного выделяется новый мир, и этой смене миров нет конца.

Уже в древности возник “Анаксимандров вопрос” о том, понимать ли апейрон как смесь первовеществ, как нечто среднее между ними, как нечто совершенно непреодолимое и веществам даже противоположное или как прообраз “материи” Платона. Но дошедшие до нас фрагменты не позволяют определённо ответить на этот вопрос.

Анаксимен

Последним философом милетской школы является Анаксимен, согражданин и младший современник Анаксимандра, учеником которого он считается. В его мыслях отчетливо прослеживается влияние предшествественника и вместе с тем видно, какие затруднения представляло понятие “беспредельного” уже для ближайших преемников Анаксимандра. В 494 году Милет был взят персами, и, по-видимому, милетская школа не пережила своего родного города.

Началом всего Анаксимен, подобно своему учителю, считал вечно живое и вечно движущееся начало, но, в отличие от Анаксимандра, он определял его как “воздух”. Воздух есть “среднее” между землёй и эфиром небесным, между водой и огнём; это – пар или туман, то разрежающийся, делающийся прозрачным, светлым, то сгущающийся в тучи, в дождь и росу. Разрежаясь, воздух становится огнём, а сгущаясь, “сбиваясь”, образует ветер, облака, воду (жидкий воздух), землю, камни. “Воздух” для Анаксимена – дыхание, обнимающее весь мир, подобно тому, как наша душа, будучи дыханием, держит нас. Сгущённый, “сбитый” воздух образует Землю – широкий плоский диск, носящийся в нём. Таким образом поддерживаются и прочие небесные тела, им же дышащие. Влажные испарения, поднимающиеся от земли, разрежаются, воспламеняются и, окружаемые воздухом, образуют небесные тела, плоские ,подобно Земле, и ,подобно листьям, носящиеся в воздухе боковым движением. Таковы планеты: неподвижные звёзды прикреплены как гвозди к хрустальному своду небес. Есть и не огненные, тёмные небесные тела, подобные Земле - по-видимому, их присутствием Анаксимен объяснял затмения, как это впоследствии делал Анаксагор. Он исправил учение Анаксимандра о порядке расположения в мировом пространстве Луны, Солнца и звёзд. Небесные тела не заходят под землю: вместе с небом они вращаются, подобно жернову, по горизонтальной плоскости, и если солнце скрывается от нас, то это лишь потому, что оно отдаляется от нас: на юге оно ближе всего к нам, на западе оно всё дальше и дальше в своём повороте от запада к востоку прячется за высоты, помещающиеся на севере Земли. Таким образом, если Анаксимандр считал орбиты небесных тел наклонёнными к Земле, то Анаксимену сама Земля являлась наклонной поверхностью по отношению к оси небесной. Современники и последующие греческие философы придавали Анаксимену значение большее, чем другим милетским философам. Пифагорейцы усвоили его учение о том, что мир вдыхает в себя воздух (или пустоту), а также кое-что из его учения о небесных светилах.

С утратой Милетом политической самостоятельности, прекращается цветущий период жизни города и замирает развитие философии в нём. Однако в других городах Греции учения милетцев не только продолжали оказывать действие, но и нашли продолжателей. Таковыми были: Гиппон из Самоса, примыкавший к учению Фалеса, а также прославившийся Диоген из Аполлонии (V в. до н.э.), выводивший вслед за Анаксименом всё из воздуха. Диоген развил мысль о множестве самих изменений.

Ксенофан

В Малой Азии началась странническая жизнь поэта-философа Ксенофана, уроженца малоазиатского города Колофона (VI в. до н.э.). В своих долгих путешествиях по городам Греции Ксенофан побывал и в Южной Италии и на закате дней поселился в Элее, где возникло не без его влияния философское учение так называемых элейцев. Ксенофан – ранний представитель греческого свободомыслия в отношении религии. Наблюдательный, склонный к насмешке, он подверг критике господствующие представления о множестве богов, которыми поэты и народная фантазия населили Олимп. Люди измыслили богов по своему подобию, и каждый народ наделяет богов своими собственными физическими чертами. Если бы быки, лошади и львы могли рисовать, они изображали бы своих богов в виде быков, лошадей и львов. По истине существует только один бог, не сходный с людьми ни по виду, ни по мысли: он весь – зрение, мышление и слух: он всем правит силой ума без усилий и пребывает в неподвижности.

Природе Ксенофан приписывал черты, противоречащие мифам поэтов и взглядам религии. Вере в существование внизу земли ада он противопоставлял учение о бездонности земли, вере в божественность светил – учение об их естественной природе: составленное из мелких искорок Солнце движется над плоской Землёй по прямой, каждый день навсегда покидая данный горизонт и исчезая, когда проходит над необитаемыми местами; солнц и лун столько, сколько горизонтов. Возникая из воспламенившихся облаков, звёзды потухают днём и, как угли, разгораются ночью. Всё, что рождается и растёт, есть земля и вода, море – отец облаков, ветров и рек, и люди родились из земли и воды. Ни о природе богов, ни обо всём остальном не может быть истинного знания, а только мнение. Поэтому дурно поступили Гомер и Гесиод, ложно приписавшие богам все человеческие пороки. Подробности учения Ксенофана были неясны уже древним писателям, находившим в нём противоречия.

Пифагор и пифагорейцы

Пифагор, сын Мнесарха, уроженец острова Самос, прославился уже среди современников как религиозный учитель, учёный и философ, превосходивший всех своими познаниями. “Многознание уму не научае, - говорил Гераклит, - иначе бы оно научило Гесиода и Пифагора, а также Ксенофана и Гекатея”; в другом отрывке он говорил, что “Пифагор более всех подвизался в учёности и сочинил свою премудрость – многознание и злохудожество”. Позднейшие предания много говорят о путешествиях Пифагора, но ничего достоверного о них неизвестно, более остального вероятно ещё его путешествие в Египет. То же следует сказать и относительно тех учителей, которых ему приписывали: вероятно только его знакомство с учением Анаксимандра, а может быть, и других представителей милетской школы; возможно также, что он был знаком с учением Ферекида, хотя нам и неясно, чему он мог научиться из его мифологической космогонии. Приблизительно около 530 г. до н.э. Пифагор переселился в Кротон, важный культурный центр Великой Греции (Южной Италии), где он основал союз, носивший его имя.

Мир для пифагорейцев слагался из величин, из предела и беспредельного. Он представлялся сферой, носящейся в беспредельной пустоте и “вдыхающей” её в себя. Первоначальное единое, возникнув среди беспредельного, втягивает его в себя и тем самым распространяется и расчленяется: в нём образуются пустые промежутки, множество и движение. Так возникают мировое пространство и мировые тела, мировое движение, а с ним и само время. “Космос един и начал образовываться от центра”, - говорил Филолай. В середине его находится огонь – очаг Вселенной. Втягивая в себя беспредельное, огонь образует в себе пустоту, отделяющую центр от окружности – от периферического огня, окружающего небо неподвижных звёзд (pur eteron anwtatw tu periecon). Центральный огонь Филолай называл Гестией (очагом Вселенной, домом Зевса, матерью богов или алтарем, связью и мерой природы). Вокруг него ведут свои хороводы десять божественных тел; небо неподвижных звёзд, пять планет, под ним Солнце, Луна, Земля, а под землёю “противоземие” – особая десятая планета, которую пифагорейцы принимали для круглого счёта, ввиду божественности декады. С её помощью объясняли лунные затмения; впоследствии, однако, ее заменяли “кометой”, в которой усматривали десятую планету.

Космические тела происходят из центрального тела, поэтому-то оно и есть “матерь богов”. Эти тела прикреплены к прозрачным кругам или сферам – старинное представление, существовавшее среди пифагорейцев ещё до Филолая (следы его можно найти у Парменида). Есть полное основание думать, что сам Пифагор переработал его из учения Анаксимандра о небесных колёсах. Планеты вращаются от запада к востоку, обращённые к центральному огню одной и той же стороной; таким же образом вращается вокруг центрального огня и Земля; его не видно, потому что земля обращена к нему другой своей стороной. Поэтому наше полушарие и не согревается им. Оно воспринимает его свет и теплоту, поскольку лучи его отражаются солнцем. Последнее представляется (как и луна) стекловидным шаром, отражающим свет и теплоту центрального огня. Частицы этого огня, уносимые в наиболее тёмные и холодные сферы мирового пространства, освещают, согревают и оживляют их своим движением: пылинки (xusmata), играющие в солнечных лучах, суть души всего живого.

Как ни наивны эти представления, непосредственно примыкающие к воззрениям Анаксимандра, пифагорейская астрономия сделала важный шаг вперёд. Она перестала быть геоцентрической, и если мы не находим в ней учения о вращении земли вокруг своей оси, то всё же суточное вращение её вокруг воображаемого центра, о котором говорил Филолай, являлось значительным приближением к истине; суточное обращение всего неба вокруг земли было признано кажущимся, центральное положение и её неподвижность были отвергнуты. Это привело пифагорейцев IV в., сиракузян Гикета и Экфанта, к гениальной догадке о вращении земли вокруг своей оси. Ещё задолго до Филолая пифагорейцы признавали круглую форму земли – воззрение, которое опять-таки встречается у Парменида. Солнечные затмения объяснялись прохождением луны между солнцем и землей, изменения времён года – наклонным положением земной орбиты по отношению к солнечной. Своеобразно старинное представление о “гармонии сфер”; прозрачные круги или сферы, к которым прикреплены планеты, разделяются между собой промежутками, которые относятся друг к другу как интервалы тонов октавы. Всякое быстро движущееся тело издаёт звук, высота которого соответствует скорости движения, поэтому и планеты или их сферы звучат в своём движении и производят созвучие, являясь как бы семью группами небесного гептахорда. Эта гармония сфер не различается человеческим ухом, потому что она звучит непрерывно. Примечательно, что согласно этой теории речь идет лишь о семи планетах, нижней из которых является Луна. О “противоземии” здесь ещё нет речи, и Земля всё ещё остаётся неподвижной – по-видимому, наиболее древнее представление. У Филолая мировое целое делится на три части: божественный Олимп, верхняя область, обнимающая небо неподвижных звёзд, космос – место правильного и равномерного движения планет, Солнца и Луны, и наконец, уран или небо, - третья, подлунная область изменчивого, беспорядочного движения.

Философия пифагорейцев была дуалистической философией. Правда, она постулировала и утверждала существование гармонии, сочетающей противоположности. Раз существует “космос”, стройный мировой порядок, - существует гармония, “каким бы образом она ни возникала”. Но это – очевидно – не объяснение. И вот, наряду с пифагорейской философией и её дуализмом, возникли два строго монистических учения.Одно из них – рассмотренная выше, элейская школа, родоначальником которой считается Ксенофан, развивавшаяся в резкой оппозиции пифагорейскому дуализму; другое – учение Гераклита, который исходил из мысли единства противоположностей в вечном процессе генезиса.

Гераклит Эфесский

На занятой ионийскими городами узкой полосе земли на западном побережье Малой Азии, кроме Милета, в котором возник греческий материализм, выделился также город Эфес – родина философа Гераклита. Гераклит родился приблизительно в середине 40-х годов VI в. до н.э. (около 544 или 540 г.), умер в 480 г. Он жил в Эфесе в эпоху политического упадка Ионии; её разъединённые города продолжали враждовать и соперничать, несмотря на иноземное иго, которому они попадали один за другим. Учение Гераклита – не только один из образцов древнегреческого материализма, но также и замечательный образец ранней древнегреческой диалектики.

Первым положением философии Гераклита является закон всеобщего изменения или движения: “всё течёт” (panta rei), “всё движется и ничто не пребывает” – таков общий закон всего бывающего. Всё изменяется во времени. Движется небо, движутся стихии, поколения живых существ сменяют друг друга. В круговороте Вселенной нет ничего неизменного и неподвижного. “Нельзя войти дважды в одну и ту же струю, нельзя дважды коснуться одного и того же тела: наши тела текут, как ручьи”, и вещество обновляется в них, как тот воздух, которым мы дышим. Изменение, происхождение, уничтожение представляют собой загадочный переход от небытия к бытию и наоборот: возникает нечто, чего не было, или обращается в ничто - нечто такое, что было. В этом переходе заключается парадокс, противоречие, непостижимое для человеческого рассудка. Вслед за Гераклитом Парменид пытался разрешить это противоречие, признав абсолютную неизменность истинно сущего: небытия нет вовсе, значит, нет перехода от небытия к бытию. Изменение, происхождение, уничтожение есть лишь нечто кажущееся, призрачное; точно так же учил он и относительно движения. По Гераклиту, наоборот, изменение, движение именно и есть подлинная форма бытия: нет ничего безусловно неизменного и неподвижного. Только нашим омертвелым, грубым чувствам вещи кажутся таковыми, так же, как может казаться неподвижным поток или пламя огня. На деле всё возникает и уничтожается: все вещи и сама Вселенная следуют этому закону. Единство возникновения и уничтожения в процессе всеобщего изменения является величайшим парадоксом, “согласованием разногласного”, соединением противопложностей: смерть одного есть рождение другого и рождение одного – смерть другого в общем круговороте Вселенной. День и ночь, холод и зной, зима и лето, голод и насыщение, болезнь и здоровье переходят друг в друга: “всё едино – одно из всего и всё из одного”. Жизнь и смерть, сон и бдение, молодость и старость, удовольствие и страдание суть состояния одного и того же существа, которые переходят одно в другое. И точно так же, как этот круговорот происходит в единичном существе и в ограниченный промежуток времени, так и в целом Вселенной, и в вечности совершается круг, в котором “конец сходится с началом”. Бог смерти, Аид, и бог жизни, Дионис, - один и тот же бог. “Бог есть день, ночь, зима, лето, война, мир, изобилие и голод. И он видоизменяется, подобно огню, когда он смешивается с курениями, и всякий даёт ему название по своему желанию”.

Таким образом одно и то же божественное начало видоизменяется во всех формах бытия. Мы называем его по-разному, смотря на то, в каких формах оно нами воспринимается, но в действительности оно одно во всех них, едино в самих противопложностях. Всеединство деятельно осуществляется именно в вечном процессе изменения и движения, в котором, как у Анаксимандра, уничтожается всякое обособление или разделение. Сравнение с огнём, который меняет свой вид, смешиваясь с дымом жертвенного курения, здесь не случайно: то всеединое начало, из которого всё возникает, которое всё движет, всё изменяет и “на всё меняется”, всё превращает и во всё обращается, определялось Гераклитом как “вечно живой” огонь – деятельная божественная стихия. Оригинальная особенность Гераклита состоит в том, что он мыслил сущее как процесс и не мог представить себе действительного бытия иначе, как в форме бывания (genesiz, Werden). Огонь не есть качественно неизменная стихия, подобная стихиям других физиков: “все вещи меняются на огонь, и огонь меняется на все вещи, как товары на золото и золото на товары”. Огонь, как видимая форма процесса горения, является наиболее подходящим определением для стихии, которая понимается как вечный процесс. Вещи, формы сущего возникают и рассеиваются как клубы курящегося дыма; пребывает лишь огонь, “мерами воспламеняющийся и мерами угасающий”.

Во всеобщем потоке явлений рождаются и проходят единичные формы, но общие отношения остаются неизменными; “всё течёт”, всё меняется, но строй целого остаётся неизменным. В движении светил, в смене дня и ночи, времён года, в смене жизни и смерти, - словом, в общем круговороте бытия есть закономерная правильность, есть мера, есть закон, есть “рассуждение”, или слово, которое “пребывает всегда”.

“Единое” Гераклита, то единое, к которому сводится “всё”, определяется как “мудрое” (to sofon), и высшая человеческая мудрость состоит в том, “чтобы познать разумную мысль (gnwmh), могущую править всем через всё”. Этот мироправящий разум иногда получал у Гераклита специальное наименование, приобретшее в позднейшей греческой философии величайшее значение: он называл его Логос или Слово.

Всё в мире творится по этому слову, правящему всем. Оно есть всеобщий закон всех вещей, которого люди не разумеют, хотя постоянно с ним сталкиваются. Ему должны следовать мудрые, из него все человеческие закоы черпают свою силу.

“Истинное слово” убеждает, что всё едино и что это “единое” разумно и божественно. Орфики называли своё всеединое божество Зевсом и в своём пантеизме подходили довольно близко к идее о соединении противополжностей. Гераклит, как бы в отличие от них, утверждал, что “единое мудрое одно; он и не хочет и хочет называться именем Зевса”: оно не допускает этого имени, поскольку оно отлично от Зевса мифологии или народной религии; он оно допускает его, поскольку Zhn (поэт. Зевс) значит “жизнь (zhn): божество, божественное всеединство есть жизнь с точки зрения Гераклита. Далее можно найти у него положение, где он ещё решительнее указывал своё отличие от всех предшественников – милетских физиков, орфиков Ксенофана: “чьих слов я ни слыхал, никто не дошёл до того, чтобы познать, что мудрое есть от всего отрешённое” (otisofon esti pantwn cecwrismenon). Таким образом божественный разум или божество признаётся здесь не только как всеединое, но и как отрешённое от всего; оно, стало быть, и едино со всем, и отрешено от всего; и тождественно с целым Вселенной отлично от неё, - “имманентно” и вместе с тем “трансцендентно”, как сказал бы современный философ.

Качественным воплощением космологических “законов” Гераклита представляется физика небесных явлений: за пределами неба находится чистый огонь, а светила небесные суть прикреплённые к небу полные сосуды, обращённые отверстиями к земле; в этих сосудах собираются светлые блестящие облака, которые воспламеняются при восходе и угасают при закате. Таким образом, следуя общему закону, и само солнце ежедневно обновляется; и оно “мерами” воспламеняется и “мерами” угасает, и если бы оно переступило эти положенные ему “меры”, - божественное правосудие (Дике) настигло бы его. Чистые, светлые испарения обращаются в огонь, огонь, угасая, обращается в воду, а вода – частью в землю, частью в “огневицу”, prhsthr, или воздух.

Не будем долее останавливаться на подробностях этой космологии. Отметим только, что и здесь, несмотря на строгий монизм, отводится место дуализму: огонь есть и целое, как единая общая стихия, и нецелое, т.е. часть целого, как небесный, пламенеющий огонь, которому противопоставляется огонь угасющий – вода, пассивная, холодная стихия, принцип материального мира.

Элейская школа

Элейской школой называется древнегреческая философская школа, учения которой развивались начинач с конца VI в. до н.э. вплоть до начала второй половины V в. до н.э. тремя крупными философами – Парменидом, Зеноном и Мелиссом.

Два первых – Парменид и Зенон – жили в небольшом италийском городе Элея, а третий – Мелисс- был уроженец далёкого от Элеи Самоса. Но так как основные учения школы были выработаны Парменидом и Зеноном, гражданами из города Элеи, то школа в целом и получила название элейской.

Парменид

Первым во времени деятелем и корифеем школы был Парменид (родился около 540 г. до н.э.). Имеются сообщения, будто родоначальником элейской школы был Ксенофан, прибывший на склоне лет в Элею. Во всяком случае, в учениях Ксенофана и Парменида есть ряд общих положений: мысль о единстве и о неподвижности истинно сущего бытия. Однако, по-видимому, Парменид в гораздо большей степени, чем Ксенофан, был связан с кругом пифагорейцев; в молодости, а может быть, не только в молодости Парменид разделял некоторые воззрения пифагорейцев и орфиков.

studfiles.net

117. Каким было представление древних греков о Вселенной?. Твиты о вселенной

117. Каким было представление древних греков о Вселенной?

Греки знали гораздо больше. Фалес из Милета предсказал солнечное затмение 28 мая 585 г. до н. э., которое прекратило войну между мидянами и лидийцами.

Парменид в ~500 г. до н. э. заключил, что Земля сферична. Причина: тень Земли во время лунного затмения всегда круглая. Только сфера может давать такую тень.

Математика и геометрия Пифагора и Платона заложили основу для греческого мировоззрения. Сфера и круг как идеальные формы; важная роль учения о числах.

Ученику Платона Аристотелю (384–322 до н. э.) пришла в голову идея Земли, окруженной невидимыми хрустальными сферами, несущими небесные тела.

Аристарх Самосский (310–230 до н. э.) определяет, что Солнце в 19 раз дальше от нас, чем Луна. Неправильно, но попытки осмысления заслуживают уважения.

Из наблюдений Солнца в Александрии и Сиене (Асуан) Эратосфен из Кирены (276–194 до н. э.) получил довольно близкое к реальному значение размера Земли.

Гиппарх из Никеи (190–120 до н. э.) открыл медленное изменение ориентации оси Земли и составил первый каталог звезд: ~80 звезд.

Греки считали: Земля окружена семью «планетами» (Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер, Сатурн) и внешней сферой неподвижных звезд.

Геоцентрическое (Земля в центре) мировоззрение было дополнено/расширено Клавдием Птолемеем (90–168), который жил/работал в Александрии.

Птолемей использовал эпициклы для объяснения наблюдаемого сложного движения планет: планета движется по эпициклу: пустой центр эпицикла вращается вокруг Земли[37].

Кроме того, Земля может быть слегка смещена от центра круговой орбиты планеты. В конце концов, Птолемею было необходимо использовать множество эпициклов и другие ухищрения.

Около 150 г. он опубликовал свои идеи о движении планет, затмениях и т. д. в собрании сочинений из 13 томов, которое называется Математическим трактатом[38].

Книга Птолемея (также известная под названием Альмагест) содержит каталог из 1022 звезд и список из 48 созвездий, которые все еще используются сегодня.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

fis.wikireading.ru

4. Искусство как воплощение представлений древних греков о красоте космоса и человека. Античная культура средиземноморья

Житомирский С.В. Гелиоцентрическая гипотеза Аристарха Самосского и античная космогония

Гелиоцентрическая система мира, с которой выступил в середине III в. до н. э. александрийский математик Аристарх Самосский (ок. 310—250 гг. до н. э.), не была признана античной наукой. Другая его пионерская работа «О величинах и расстояниях Солнца и Луны» (1) имела продолжателей: определением космических расстояний занимались вслед за Аристархом его младшие современники Архимед и Эратосфен. Можно думать, что и гелиоцентрическая гипотеза Аристарха была широко известна. На нее ссылался в своем «Псаммите» Архимед, тесно связанный с математиками Александрии и Пергама. О том, что она была знакома и философским кругам, говорит реакция стоиков. Клеанф, второй руководитель стоической школы после ее основателя Зенона Китийского, подверг гипотезу критике в специальной книге «Против Аристарха» (Диоген Лаэртский, 1979, с. 322; VII, 174). Этого не могло бы случиться, если бы гипотеза не была замечена в Афинах, которые тогда еще сохраняли положение «столицы философов».

Почему же ученые и философы того времени не приняли новую гипотезу, дававшую картину мира геометрически более стройную, чем все, что было предложено раньшё И. Н. Веселовский в своей прекрасной работе «Аристарх Самосский — Коперник античного мира» объясняет это двумя причинами. По его мнению, в первую очередь гелиоцентризм должен был столкнуться с получившими в то время распространение астрологическими представлениями, которые требовали центрального положения человека и Земли во Вселенной. С астрономической же стороны система Аристарха, предполагавшая равномерные круговые движения планет, скоро должна была вступить в противоречие с результатами более точных наблюдений светил (Веселовский, 1961, с. 64—66).

Эти, в общем, справедливые доводы кажутся все же недостаточными. Астрология в эпоху Аристарха еще не получила широкого распространения. Но и значительно позже мистическое мировоззрение было в античном мире не единственным — ему противостояла эпикурейская система взглядов, отвергавшая веру в судьбу и гадания. С точки зрения астрономии система Аристарха тоже могла развиваться и исправляться, причем не только путем введения эксцентров, но и с привлечением неравномерности движения небесных тел. Идея переменной скорости планет не была вовсе чужда античной космологии. О ней упоминает, например, в X книге своего сочинения «Об архитектуре» Витрувий (Витрувий, 1936, с. 222; X, гл. I, 11, 12). Представляется, что основную роль в неприятии гипотезы Аристарха сыграли космологические соображения.

В античной космологии можно выделить два направления. В первом, идущем от пифагорейцев, преобладали попытки математического описания небесных движений и геометрического осмысления Вселенной. При этом вопрос о физической природе светил отходил на второй план, они считались сделанными из особой материи, божественными и непознаваемыми. Это направление сыграло огромную роль в развитии астрономии; к его представителям относятся Платон, Евдокс, Калипп, Гераклид Понтийский, Архимед, Гиппарх, Птолемей.

Второе направление было связано с представлениями об эволюции мира и единстве вещества Вселенной. Оно оказало влияние на последующее развитие химии и физики, но в отношении астрономии его приверженцы обычно довольствовались грубыми качественными описаниями движений светил. Среди мыслителей этого плана — Эмпедокл, Анаксимандр, Анаксимен. Анаксагор, Демокрит, Эпикур.

В III в. до и. э. всерьез могли рассматриваться системы мира, которых придерживались основные философские школы. Это прежде всего система гомоцентрических сфер Евдокса Книдского, объяснявшая сложные движения светил как сумму простых вращений связанных друг с другом сфер. Систему Евдокса принял Аристотель, и, вероятно, ее придерживались многие перипатетики, в том числе учитель Аристарха Стратон Лампсакский, который с 268 г. до п. э. возглавлял Ликей. Схема Евдокса не противоречила воззрениям платоников и стоиков, признававших сферическое строение Вселенной. В эпоху Аристарха в космологии стоиков имелись архаичные черты, о чем будет сказано дальше. Была распространена и система Гераклида Понтийского, который признавал вращение Земли вокруг оси и считал, что некоторые планеты совершают эпициклические движения, обращаясь вокруг Солнца. Подобной системы с обращением вокруг Солнца Меркурия, Венеры и Марса придерживался Архимед (Житомирский, 1977). В системах Евдокса и Гераклида Земля считалась шарообразной, находящейся в центре сферической Вселенной, ограниченной небом неподвижных звезд.

Кроме этих «астрономических» систем существовала еще и качественная система мира, которой придерживались атомисты, последователи Демокрита и Эпикура. Хотя в вопросе о строении вещества атомисты полностью расходились с Анаксагором, их взгляды на строение мира во многом совпадали. Земля признавалась плоской, окруженной сферическим вихрем, который нес сгущения материи — небесные тела. При этом пространство считалось бесконечным, наполненным множеством миров, «похожих на наш и непохожих», как писал Эпикур (Диоген Лаэртский, 1979, с. 409; X, 45).

Что же нового внес Аристарх в космологию своей гипотезой? Идея об относительности движения, о том, что видимое вращение неба может быть результатом вращения Земли, была известна. Ее высказывали еще пифагорейцы, Аристотель находил ее в «Тимее» Платона (где она высказана довольно неясно), ее могли придерживаться сторонники системы Гераклида Понтийского. Идея нецентрального положения Земли также не являлась новой. Аристотель писал о воззрениях пифагорейцев: «В центре,— утверждают они,— находится огонь, а Земля — одна из звезд — движется по кругу вокруг центра, вызывая смену дня и ночи. Сверх того, они постулируют еще одну Землю, противоположную нашей „Антиземлю..."» (Аристотель, 1981, с. 329; 293а). Здесь «огонь» — это признававшееся пифагорейцами фантастическое светило Гестия, «Очаг Вселенной». Солнце пифагорейцы считали лишь зеркалом, отражавшим свет Гестии. Аэтий, излагая взгляды одного из поздних пифагорейцев Филолая Тарентского, рисует примерно такую же, хотя и менее ясную картину (Маковелъский, 1919, с. 29).

Имеется и другое, более логичное истолкование пифагорейской картины мира. Возможно, для того чтобы совместить сферическое строение Вселенной и освещение небосвода светом Гестии, Земля предполагалась рассеченной по экватору на два полушария — Землю и Антиземлю,— между которыми имелся просвет. Тогда получает объяснение введение Антиземли и орбитального движения Земли вокруг Гестии не требуется — достаточно ее вращения вокруг своей оси (Веселовский, 1982, с. 143).

Может быть, Аристотель дал неверное истолкование пифагорейских воззрений, возможно и то, что взгляды Филолая расходились с обычными. Как бы то ни было, описывая мнения пифагорейцев, Аристотель совершенно определенно говорит о вращении Земли вокруг «огня» именно как о движении по орбите. Таким образом, независимо от того, существовала ли идея орбитального движения Земли у пифагорейцев, ко времени Аристарха она была уже известна.

Очевидно, Аристарху принадлежит открытие соответствия картины видимого движения небесных тел с теоретической картиной, полученной для наблюдателя, перемещающегося по орбите. От идеи относительности движения он перешел к геометрическим доказательствам, подтвержденным наблюдениями, от двойного вращения Земли в плоскости экватора с периодом в одни сутки вокруг фантастического небесного тела — к ее годичному обращению вокруг Солнца в плоскости эклиптики. Тем самым получили объяснение смена дня и ночи и времен года. Одновременно было дано простое объяснение загадочных петлеобразных видимых движений верхних планет. Об этом имеется упоминание у Плутарха. В сочинении «О лике на Луне» писатель говорит: «Только, мой дорогой, не начни против меня процесса вроде Клеанфа, по мнению которого долгом всех греков было предъявить Аристарху Самосскому обвинение в безбожии за то, что он сдвинул с места Очаг Вселенной; он сделал это в попытках «сохранить явления», предположив, что небо неподвижно, а Земля обращается по косому кругу (эклиптике), вращаясь одновременно вокруг своей оси» (Веселовский, 1961, с. 64). «Попытка сохранить явления» — это и есть обоснование гипотезы результатами наблюдений. Из отрывка видно также резко негативное отношение Клеанфа к Аристарху, а упоминание «Очага Вселенной» говорит о близости космологических воззрений философа к пифагорейским. Второй новаторской идеей Аристарха было предположение о практически бесконечной удаленности звезд, к которому приводило отсутствие у них заметного годичного параллакса. Об этом мы знаем из упоминания в «Псаммите» Архимеда (Архимед, 1962, с. 358). Впоследствии Птолемей также признал огромную удаленность звезд, хотя для его геоцентрической системы это было не нужно, но во времена Аристарха считалось, что звезды находятся недалеко от планет. Архимед, следовавший системе Гераклида Понтийского, считал, что расстояние до неба звезд всего в 2,5 раза больше, чем до Солнца. Астрономы, которые придерживались системы Евдокса, согласно замечанию того же Архимеда, располагали звезды и планеты вообще в непосредственной близости к орбите Солнца (Житомирский, 1983, с. 308). Эта сторона гипотезы Аристарха могла на первых порах вызвать недоверие части ученых и философов. Все же можно предположить, что простая и изящная система Аристарха была во многом притягательна, в противном случае Клеанфу не понадобилось бы с ней полемизировать.

Почему же все-таки ее не принялй Начнем со стоиков. Приверженцы стоической школы считали себя последователями Гераклита Эфесского и объявляли основой всего огонь. Детерминизм Гераклита превратился у них в мистическое преклонение перед судьбой. Стоики верили в гадания и астрологию и несмотря на это, вероятно, именно для них существовала реальная возможность принять гелиоцентрическую систему. На это указывает упоминание Плутарха о том, что Клеанф, подобно пифагорейцам, верил в существование Гестии. Сомнительно, чтобы стоики представляли себе «Очаг Вселенной» так же прямолинейно, как пифагорейцы, в виде особого небесного тела. Но гипотеза Аристарха позволяла им по-новому переосмыслить «систему Филолая», отождествив Гестию с Солнцем. Тогда «огонь» естественно занял бы центральное положение при гармоничном строении мира и полном «сохранении явлений». Как мы знаем, стоики на это не решились, а напротив, восприняли идею о подвижности Земли как богохульство.

Перипатетикам в принятии гелиоцентрической гипотезы должна была помешать прежде всего физика. Механика Аристотеля не знала инерции. «Принудительные» движения, т. е. все, кроме движений элементов к своим естественным «местам», происходили в ней только при воздействии внешних сил и с концом воздействия прекращались. На такого рода представлениях основаны известные возражения Птолемея против мнения о подвижности Земли. Основное из них — отсутствие отставания не связанных с Землей тел от ее движения. Подобные доводы, разумеется, много раньше могли быть приведены против гипотезы Аристарха.

Теория тяготения Аристотеля также не допускала перемещения Земли, занимавшей у него центральное положение во Вселенной. Причем центром мира не был центр Земли, наоборот, Земля устойчиво удерживалась в этом центре именно потому, что ее вещество со всех сторон стремилось туда. Аристотелева теория тяготения оказалась плодотворной. Очевидно, на подобных представлениях основывался Архимед при разработке основ гидростатики. Возможно, именно эти соображения помешали великому механику принять гипотезу Аристарха.

Правда, в эпоху Аристарха Ликей не был полностью подавлен авторитетом Аристотеля. Известно, что учитель Аристарха Стратон, получивший, кстати, прозвище «Физик», во многих вопросах отошел от основателя школы. Насколько можно судить по сохранившимся данным, он во многом сблизился с атомистами. Так, он признавал наличие пустоты между телами, его точка зрения была близка к эпикурейской. Теорию тяготения он развил, приняв, что к центру мира стремятся не только земля и вода, но также воздух и огонь. Однако эти расхождения в отношении теории тяготения не были принципиальными; Стратон даже несколько усилил значение неподвижного центра мира.

Остаются эпикурейцы, космология которых в принципе могла бы опереться на гипотезу Аристарха. Эпикур учил о бесконечности пространства и множественности миров; вывод Аристарха о бесконечной удаленности звезд подтверждал эту концепцию. То, что звезды, по блеску близкие к планетам, располагаются гораздо дальше, говорило об их огромной собственной яркости и могло привести к мысли о том, что они — солнца далеких миров. Таким образом, теоретические построения философа получили бы подтверждение со стороны астрономии.

Преградой на пути такого истолкования эпикурейцами гелиоцентрической системы мира должна была стать, как и для перипатетиков, прежде всего теория тяготения. Она в корне отличалась от аристотелевской, но тоже признавала анизотропность пространства. Эпикурейцы учили, что Вселенная имеет «верх» и «низ» и миры вечно «падают» из бесконечности в бесконечность. Земля при этом, естественно, считалась плоской в противоположность шарообразной Земле Аристарха.

Мешало и общее отношение эпикурейцев к астрономии. Атомистическое учение было для них в первую очередь основой для опровержения религиозных представлений. В борьбе с мистическим отношением к небу Эпикур провозглашал подобие земных и небесных явлений, ему импонировали их «метеорологические» объяснения в духе Анаксагора. Он даже выступал против однозначного истолкования их причин. Приводя несколько архаичных объяснений видимого движения Солнца, он добавлял: «Все такие и подобные объяснения не противоречат очевидности, если только держаться возможного и всякую частность отводить к согласованности с видимыми явлениями, не пугаясь рабских ухищрений астрономов» (Диоген Лаэртский, 1979, с. 423; X, 93).

Стремясь к «очевидности», Эпикур и его последователи придерживались мнения о весьма малых размерах Солнца и Луны. В этом они расходились даже с Анаксагором, системы мира которого в основном придерживались. Если у того «Солнце — раскаленная металлическая глыба или камень... во много раз больше Пелопоннеса» (Рожанский, 1972, с. 288; А72), то по Эпикуру «Величина Солнца и других светил для нас такова, какова кажется» (Диоген Лаэртский, 1979, с. 423; X, 91). Это парадоксальное мнение поддерживалось доводами о том, что видимые размеры светящихся объектов не подчиняются обычным законам перспективы. Оно надолго осталось в эпикурейской космологии; через несколько столетий его повторил в своей поэме Лукреций. Такие взгляды могли стать для эпикурейцев дополнительным источником недоверия к гипотезе Аристарха. Одной из ее отправных точек, очевидно, было его доказательство, что Солнце намного больше Земли, известное нам по сочинению «О величинах и расстояниях Солнца и Луны». Мнение Эпикура на этот счет оказывалось не только противоположным, но и обесценивало в глазах приверженцев философа доводы астронома, основанные на признании прямолинейности лучей зрения, т. е. сохранении законов перспективы по отношению к небесным телам.

И все же в принципе принятие гелиоцентрической системы эпикурейцами было возможно. Философия Эпикура опиралась на уверенность в реальности существующего мира, и источником знания в ней считались ощущения, осмысленные разумом. Достаточно убедительные доводы, казалось бы, могли склонить философов к принятию гелиоцентрической системы или ее включению в учение в качестве одного из возможных видов мироустройства. Это, правда, потребовало бы пересмотра основ атомистики. Философы должны были бы принять какой-то качественный вариант закона тяготения и вместо тяжести придать атомам слабые тяготеющие свойства. Такое предположение примирило бы наличие многих центров тяготения с подвижностью небесных тел. Оно не нарушило бы и принятой атомистами космогонии — образования миров из первичных вихрей. Понятие о центробежной силе у них имелось, так что гелиоцентрическая система смогла бы получить определенное физическое обоснование.

Но даже в этом случае были бы сняты не все трудности: придание атомам тяготеющих свойств при отсутствии механизма отталкивания частиц привело бы к постепенному укрупнению небесных тел. Вселенная стала бы необратимо эволюционировать, что противоречило основным принципам философии Эпикура. «Какова Вселенная теперь,— писал он,— такова она была и вечно будет, потому что изменяться ей не во что, ибо кроме Вселенной нет ничего, что могло бы войти в нее, внеся изменения» (Диоген Лаэртский, 1979, с. 408; X, 39). Вероятно, по этим причинам атомисты остались верны архаичной системе мира, предложенной еще Демокритом.

Иногда развитие античной космологии представляют в виде некоего восхождения по пути все более полного математического осмысления движений светил — обоснование Евдоксом шарообразности Земли, его система гомоцентрических сфер, введение Гераклидом Понтийским эпициклического движения, основополагающие работы Гиппарха и, наконец, вершина античной астрономии — система Птолемея. Но это только одна сторона картины, основанная на современном представлении о том, что достижения науки становятся обязательным достоянием большинства образованных людей. В античную эпоху дело обстояло иначе. Единой, пользующейся безусловным авторитетом науки не было — существовали философские школы, которые не слишком считались друг с другом. С моделями мира, опирающимися на математику и наблюдения, на протяжении всей поздней античности сосуществовали и другие, среди которых видное место занимала эпикурейская с бесконечной Вселенной, множественностью миров, но плоской Землей. В I в. до н. э. была написана география Страбона, опирающаяся на учение о шарообразности Земли, в этом же столетии о шарообразной Земле упоминают Цицерон и Витрувий. Но тогда же последователь Эпикура Лукреций создал свою знаменитую поэму «О природе вещей», в которой смеялся над верой в антиподов (Лукреций, 1933, с. 29; I, ст. 1056— 1064). Через два столетия Птолемей написал «Географию» и «Альмагест», и в это же время о том, что Земля плоская, мимоходом упомянул великий историк Корнелий Тацит (Тацит, 1969, с. 333; Жизнеописание Агриколы, 12).

Такими, вероятно, были основные причины, которые не позволили гипотезе Аристарха сыграть в античной науке заметную роль. Она оказалась в противоречии с физическими представлениями того времени и не нашла приверженцев среди философов.

Еще одно, заключительное замечание. То, что на гипотезу Аристарха откликнулся Клеанф, позволяет, хотя и не слишком уверенно, высказать предположение, что это случилось после смерти Зенона, когда Клеанф стал во главе стоической школы, т. е. позже 264 г. до н. э. Клеанф, видимо, не получил систематического образования. Диоген Лаэртский сообщает, что в молодости он был кулачным бойцом, а в зрелые годы, уже являясь учеником Зенона, добывал средства к существованию, работая по ночам водоносом и хлебопеком. Поэтому можно предположить, что если бы Аристарх выступил со своей гипотезой при жизни Зенона, философ вступил бы с ним в полемику сам. Но если принять дату смерти Зенона за наиболее ранний срок появления гелиоцентрической гипотезы, то окажется, что к этому времени среди известных нам философов уже не было в живых тех, кто смог бы ее оценить. В 268 г. до н. э. умер учитель Аристарха Стратон, последний из крупных ученых-перипатетиков, возглавлявший Ликей после Феофраста. Еще раньше, в 271 г. до н. э., скончался Эпикур, передав руководство школой Гермарху. Как говорилось, признание гелиоцентризма и включение его в существовавшие философские системы было возможно, хотя и потребовало бы от философов определенной смелости и гибкости. Но эти качества в большей степени присущи основоположникам учений, чем их последователям, особенно первому поколению учеников, которые чувствуют себя прежде всего хранителями традиции.

Может быть, если бы гелиоцентрическая гипотеза была высказана на одно-два десятилетия раньше, ее судьба оказалась бы иной.

1) - Полный перевод этого сочинения см. (Веселовский, 1961).

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:

1. Аристотель. Сочинения.— М.: Мысль, 1981, т. 3.

2. Архимед. Сочинения. М., Физматгиз, 1962.

3. Веселовский И.Н. Аристарх Самосский — Коперник античного мира.—ИАИ / Отв. ред. П. Г. Куликовский, 1961, вып. VII, с. 17-70.

4. Веселовский И.Н. Астрономия орфиков.— Вопросы истории естествознания и техники, 1982, № 2, с. 120—124.

5. Витрувий. Об архитектуре десять книг.— Л.: Гос. соц.-эконом, изд., 1936.

6. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов.— М.: Мысль, 1979.

7. Житомирский С.В. Астрономические работы Архимеда.— ИАИ / Отв. ред. Л. Е. Майстров, 1977, вып. XIII, с. 319—397.

8. Житомирский С.В. Античные представления о размерах мира.—ИАИ / Отв. ред. Л. Е. Майстров, 1983, вып. XVI, с. 293—326.

9. Лукреций. О природе вещей.— М.: 1933.

10. Маковелъский А. Досократики.— Казань, 1919, т. III.

11. Рожанский И.Д. Анаксагор.— М.: Наука, 1972.

www.argo-school.ru

Представления о свете древних греков. История лазера

Представления о свете древних греков

В VI в. до н.э., когда в Греции философия и наука развивались совместно, Пифагор сформулировал теорию света, согласно которой прямолинейные видимые лучи испускаются глазом и ощупывают объект, давая зрительное ощущение.

Согласно Эмпедоклу (около 483—423 до н.э.), Афродита (богиня любви) снабдила наши глаза четырьмя элементами, которые, по его мнению, являются сущностью всех вещей (земля, вода, воздух и огонь) и свет огня подобен человеку, использующему фонарь для освещения своего пути в темноте. Зрение получается в результате действия глаза на объект: глаза испускают свой собственный свет.

Платон (около 428-427 до 348-347 до н.э.) предполагал, что огонь в глазу испускает свет и этот внутренний свет смешивается с дневным светом, образуя связь между объектами внешнего мира и душой, являясь, таким образом, мостом, благодаря которому мельчайшие движения внешних предметов создают зрительное ощущение. Согласно этому философу две формы света — одна внутренняя и другая внешняя — смешиваются и действуют как посредник между человеком и с темнотой внешнего мира.

Начальные попытки механистического подхода к сущности зрения начались с Эвклида, великого александрийского математика, который жил около 300 до н.э. В своих сочинениях по оптике он дал четкую геометрическую теорию зрения. Он продолжал верить, что свет исходит из глаза, но в отличие от смутных светящихся и эфемерных испусканий, предполагаемых Эмпедоклом и Платоном, он рассматривал прямолинейные лучи света, к которым применима математическая дедукция. В своих развернутых математических работах он дал геометрическую форму зрительных лучей и вывел некоторые из законов геометрической оптики, которые известны по сегодняшний день. Он, а также как Архимед (около 287-212 до н.э.) и Герон (III или II в. н.э.) разделяли учение Пифагора. Напротив, Демокрит (470-360 до н.э.) и атомисты предполагали, что светящиеся предметы испускают атомы, которые создают образы этих предметов и которые, когда попадают в глаз, создают видение.

Ущерб, нанесенный Аристотелем

Позднее Аристотель (384-322 до н.э.) определял свет как «действие прозрачного тела и что свет сам по себе прозрачен», наблюдая, что прозрачное тело имеет «силу» пропускать свет, но только пока свет проходит через него, т.е. свет включает способность быть прозрачным.

Если мы смотрим на глаза кошки в темноте, то мы замечаем, что они ярко светятся и кошка легко передвигается в темноте; этот факт убеждал древних людей в реальном существовании огня в глазах, как это утверждали Эмпедокл и Платон. Однако возникал колкий вопрос: если в глазу имеется источник света, то почему человек не может видеть в темноте? Ответов было много, но Аристотель положил конец дискуссиям, настаивая, что темный воздух не прозрачен: только когда лампа зажигается, он становится прозрачным из-за того, что свет активирует его скрытную прозрачность, после чего человек способен видеть. Мы снова можем спросить: почему эти же соображения не применимы к кошке, которая видит и без зажженной лампы? Во всяком случае, все эти соображения не дают ответа на вопросы, касающиеся природы света и его возникновение. В течение Средних веков, когда проблемы природы обсуждались на основе аристотелевой философии, согласно которой «природа» вещей заключается, в конце концов, в них самих, не было никакого прогресса найти решение.

Святой Фома Аквинский (1227—1274) провозглашал, что «происхождение нашего знания заключается в восприятиях, и даже в отношении тех вещей, которые лежат за пределами чувств», и что «метафизика, получает свое название («за физикой»), из-за того, что для нас, которые естественно приходят к знанию о невещественном путем чувственных восприятий, разумно считать, что этот объект изучения лежит за пределами физики».

Аристотелизм был полностью признан в Европе в XIII в., доминируя, по крайней мере четыре столетия, настолько, что даже в 1624 г. парламент в Париже декларировал, что под страхом смерти никто не смеет учить доктринам, противоречащим Аристотелю.

Ученые средневековья рассматривали аристотелев энциклопедический свод знаний как не подлежащий совершенствованию. Они принижали взгляд святого Фомы, касающегося соотношения между физикой и метафизикой, утверждая «не дело физики теоретизировать относительно фактов и законов или заниматься реконструкцией космологии или метафизики... если физическая теория не совместима с полученными метафизическими учениями, ее не следует принимать, поскольку метафизика, а не физика является высшей наукой о природе». В согласии с этим они истолковывали окружающий мир только путем применения формальной логики, т.е. дедуктивных выводов из темных, бесплодных принципов, которые фактически являлись окаменелостью порочной аристотелевой физики. Этот подход не мог принести ничего кроме пространной софистики и тормозил научный прогресс.

Хотя Аристотеля следует рассматривать как величайшего философа — одного из основателей логики, — его учение появилось в момент упадка творческого периода греческих мыслителей, и вместо стимулирования дальнейшей интеллектуальной активности оно было принято как догма и положило конец любой другой философской активности. Двумя столетиями позже, во времена роста новых философских концепций, практически любой прогресс в науке, в логике и в философии начинался с оппозиции к аристотелевым теориям.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

fis.wikireading.ru

Космология в античной науке — лекция

Космология в античной науке.

Древние греки, а вслед за ними и римляне, высоко оценивали достижения древневосточной цивилизации, и многое переняли у астрономов древнего Вавилона и Египта. Тем не менее, античная астрономия приобрела качественно новые черты.

Во-первых, в древней Греции впервые попытались объяснить происхождение небесных явлений, не прибегая к помощи мудрых богов, не связывая их с жизнью бога-солнца, бога-луны и т.д.

Фалес Милетский (625-546 г. до н.э.)

Т.е. античная космология носила, в основном, нерелигиозный характер. Вторая особенность связанна с первой: наблюдение за звездами велись не жрецами, а философами. Одним из первых греческих астрономов был Фалес, предсказавший солнечное затмение 28 мая 585 г. до н.э. Его ученик Анаксимандр исследовал вопросы, связанные с размерами небесных светил и их движением.

В V до н.э. греки заимствовали у вавилонян результаты наблюдения за планетами и разработали на их основе правильную концепцию расположения планет относительно друг друга.

Пифагореец Филолай объяснил причину смены дня и ночи. Предположительно Платон, а затем Гераклит Понтийский выдвинули идею о вращении Земли. Гиппарх из Вифинии получил более точные результаты аномалий движения Солнца. Евдокс разработал первую теорию планетных движений и вычислил отношение расстояний до Луны и Солнца (1: 12).

Система мира по Птолемею

Птолемей в своем труде "Альмагест" дал такое же точное описание кинематики планет, которое позже было сделано Кеплером.

Им была открыта одна из многих аномалий движения Луны. В "Альмагесте" содержится описаниеастролябии - одного из важнейших астрономических инстументов.

Плодотворное развитие греческой астрономии было продолжено восемнадцать столетий спустяНиколаем Коперником, рассматривавшим свой труд как прямое продолжение заложенных в "Альмагесте" идей.

Античная философия

Космология и космогония

Космология атомистов и их космогония в своих различных частях соответствуют разным уровням развития античной науки и потому в отдельных своих учениях далеко не равноценны. В некоторых космологических идеях атомисты надолго опередили свое время, в других остались примерно на том уровне, которого достигла милетская школа в лице своего последнего представителя — Анаксимена.

Новыми достижениями атомистов были их учения: 1) о бесконечности вселенной и 2) о бесчисленности миров, одновременно существующих в бесконечном мировом пространстве.

Учение Левкиппа и Демокрита о бесконечности вселенной прямо вытекает из их представления о бесконечности пустого пространства и из представления о бесконечном числе атомов, движущихся в пустоте. Оба положения хорошо засвидетельствованы в античной литературе об атомистах. Мы знаем, например, от Ипполита, не только тезис Демокрита, согласно которому миры бесчисленны и различны по величине, но даже такие детали, как учение Демокрита о том, что расстояния между отдельными мирами неравны: между некоторыми — большие, между другими — меньшие. Поразительна по близости к современным научным данным догадка Демокрита, согласно которой различные миры, одновременно существующие во вселенной, находятся в различных стадиях своей «жизни»: одни еще растут, другие находятся уже в расцвете, третьи разрушаются.

Воззрения эти резко расходились с господствовавшими в 5 в. до н. э. представлениями. Мысль о бесконечности вселенной и об одновременном существовании в ней бесчисленного множества миров с трудом прокладывала себе пути в сознание. Против атомистов в этом вопросе резко и высокомерно выступил идеалист Платон. Играя греческим словом «апейрос», означающим как «беспредельный», так и «несведущий», Платон утверждал [см. 41, ч. VI, с. 432–433], будто понятие беспредельного числа миров «есть мнение подлинно безграничного невежества». А Цицерон впоследствии отмечал, что теория бесчисленного множества миров принадлежала к тем учениям, которые наиболее осмеивались в платоновской Академии.

Понятие Демокрита о вечности вселенной не следует отождествлять или смешивать с понятием о вечности миров. Только вселенная как совокупность всех вечных атомов вечна; напротив, отдельные миры, по Демокриту, не вечны: они рождаются, некоторое время существуют, но затем рассеиваются, разделяются на атомы.

Процесс образования бесконечного числа миров в бесконечном пространстве атомисты представляли, судя по сообщению Диогена Лаерция, который прямо ссылается на Левкиппа, следующим образом: «выделяясь из беспредельного», несется множество разнообразных по формам тел «в великую пустоту»; и вот они, собравшись, производят единый вихрь, в котором, наталкиваясь друг на друга и всячески кружась, они разделяются, причем подобные отходят к подобным. Имеющие же одинаковый вес, вследствие большого скопления, уже не в состоянии более кружиться… Таким образом, тонкие тельца отступают в наружные части пустоты, словно как бы отлетая к периферии. Прочие же «остаются вместе» и, сплетаясь между собой, движутся вместе и образуют прежде всего некоторое шарообразное соединение.

Это шарообразное соединение отделяет от себя как бы оболочку, объемлющую в себе разнообразные тела. На периферии вихря из постоянно стекавшихся сплошных масс образовалась тонкая оболочка. Причиной ее образования было вращение тел и сопротивление центра. Таким способом возникла Земля: снесенные к центру массы стали держаться вместе.

На этом процесс не остановился. Образовавшаяся на периферии оболочка продолжала увеличиваться; увлекаемая вихрем, периферия присоединяла все, чего бы она ни касалась. В результате некоторые конфигурации тел образовали соединения. Когда эти тела, первоначально влажные, высохли, они стали кружиться вместе с мировым вихрем. Впоследствии, воспламенившись, они стали небесными светилами.

Ближе всего к Земле — круг Луны, самый удаленный — круг Солнца. Между этими крайними кругами расположились круги всех прочих светил.

Космогония эта возбуждает естественный вопрос. Как согласовать учение Левкиппа о бесконечности миров в бесконечном пространстве с его же учением о шаровидности и, стало быть, конечности нашего мира с находящейся в его центре Землей и с находящимся на его периферии Солнцем?

Объяснение просто. Когда Левкипп говорит о шаровидности соединения частиц или тел, возникшего в центре, и о выделившейся из этого соединения оболочке, он описывает процесс образования только одного из бесчисленных миров — того, в котором возникла наша Земля, Солнце и движущиеся между Землей и периферией нашего мира светила. Но мир, таким образом возникший; по Левкиппу, еще не исчерпывает собой вселенной. Это только один из бесконечного числа образующихся и погибающих миров.

Важным подтверждением сказанного является свидетельство Ипполита. Он сообщает, что, по учению Демокрита, в некоторых мирах нет ни Солнца, ни Луны, в некоторых — Солнце и Луна больше наших по размерам и в некоторых — их больше по числу. Из сказанного видно, что учение атомистов о шаровидности нашего мира и об его конечности не стояло ни в каком противоречии ни с их учением о бесконечности вселенной, ни с их учением о бесконечном множестве миров, населяющих вселенную.

Историческое значение космологии атомистов двойственно. С одной стороны, Левкипп и Демокрит гениально положили начало учению о бесконечности миров, не только сменяющих друг друга во времени, но и существующих одновременно. Они продолжали развивать догадку Анаксагора о чисто физическом происхождении и чисто физической, а не божественной природе светил и всех явлений, наблюдаемых на небесном своде. Они примкнули к Анаксагору и в его замечательной догадке о звездной природе Млечного пути.

Но в представлениях о порядке расположения светил в пространстве по отношению к Земле, а также о форме светил атомисты вернулись к устаревшим и уже отвергнутым греческой наукой взглядам. Они помещают все светила между Луной и Солнцем, в котором видят крайнее светило нашего мира. Они возвращаются также ко взглядам Анаксимена, учившего о плоской форме светил и Земли. К слабым сторонам во взглядах атомистов на мировой процесс следует причислить также и то, что они в какой-то степени разделяли распространенное в древнейшей греческой философии 6 в, до н. э. (пифагорейцы, Гераклит) представление о вечном периодическом возвращении мира к уже пройденному состоянию или о вечной повторяемости всех ситуаций и событий, происходящих в мире.

Не все в этом учении достаточно ясно. Есть свидетельства, в которых говорится только то, что во вселенной существуют миры, абсолютно ничем не отличающиеся друг от друга. Но есть свидетельства, из которых видно, что у Демокрита кроме этого учения о сосуществовании многих совершенно тождественных миров было также и учение о процессе возвращения миров к прежнему их состоянию.

Признание вечного возвращения мира к исходному состоянию мы находим уже у Анаксимандра, затем у Гераклита, позже у Эмпедокла. В чрезвычайно выпуклой форме это учение выступило у пифагорейцев. Именно в его пифагорейском истолковании учение это казалось особенно парадоксальным. «Если же поверить пифагорейцам, — писал Эвдем, ученик Аристотеля, — то снова повторится все то же самое нумерически, и я вновь с палочкой в руке буду рассказывать вам, сидящим так передо мной, и все остальное вновь придет в такое же состояние…» [37, т. III, с. 80].

В ошибочной теории вечного возврата было и зерно плодотворной мысли. Здесь нашла одно из первых выражений мысль о закономерности мирового процесса. К этой мысли вели фантазия недисциплинированного ума. Но к ней вели также неверно истолкованные вековые наблюдения над повторяемостью явлений — конфигураций светил, видимых на небесном своде. Уже у Гераклита идея вечного возвращения была связана с его понятием о «мировом годе», которое, по-видимому, уходит в астрономические наблюдения, накопленные в странах Востока. Особенно большое значение для возникновения учения о — вечном возвращении получили систематические наблюдения вавилонских астрономов. Они установили правильно повторяющееся возвращение светил к тем же самым положениям и конфигурациям на небесном своде. Результаты вавилонских наблюдений нашли отражение в индийской и греческой науке.

Однако между идеей о закономерной периодичности мировых процессов и идеей абсолютной их повторяемости нет необходимой связи. Поэтому уже в древности теория вечного возвращения подвергалась критике со стороны ученых, которые признавали закономерность и периодичность мирового процесса, но отвергали его абсолютную повторяемость. Как видно из сообщений Цицерона и Симплиция, Левкипп и Демокрит в этом вопросе придерживались крайней точки зрения сторонников учения об абсолютной повторяемости мирового процесса.

космология

Эпоха Возрождения

Новаторский характер носит космология Николая Кузанского, изложенная в трактате Об учёном незнании. Он предполагал материальное единство Вселенной и считал Землю одной из планет, также совершающей движение; небесные тела населены, как и наша Земля, причём каждый наблюдатель во Вселенной с равным основанием может считать себя неподвижным. По его мнению, Вселенная безгранична, но конечна, поскольку бесконечность может быть свойственна одному только Богу. Вместе с тем, у Кузанца сохраняются многие элементы средневековой космологии, в том числе вера в существование небесных сфер, включая внешнюю из них — сферу неподвижных звёзд. Однако эти «сферы» не являются абсолютно круглыми, их вращение не является равномерным, оси вращения не занимают фиксированного положения в пространстве. Вследствие этого у мира нет абсолютного центра и чёткой границы (вероятно, именно в этом смысле нужно понимать тезис Кузанца о безграничности Вселенной).

Первая половина XVI века отмечена появлением новой, гелиоцентрической системы мира Николая Коперника. В центр мира Коперник поместил Солнце, вокруг которого вращались планеты (в числе которых и Земля, совершавшая к тому же ещё и вращение вокруг оси). Вселенную Коперник по-прежнему считал ограниченной сферой неподвижных звёзд; по-видимому, сохранялась у него и вера в существование небесных сфер.

Модификацией системы Коперника была система Томаса Диггеса, в которой звёзды располагаются не на одной сфере, а на различных расстояниях от Земли до бесконечности. Некоторые философы (Франческо Патрици, Ян Ессенский) заимствовали только один элемент учения Коперника — вращение Земли вокруг оси, также считая звёзды разбросанными во Вселенной до бесконечности. Воззрения этих мыслителей несут на себе следы влияния герметизма, поскольку область Вселенной за пределами Солнечной системы считалась ими нематериальным миром, местом обитания Бога и ангелов.

Решительный шаг от гелиоцентризма к бесконечной Вселенной, равномерно заполненной звёздами, сделал итальянский философ Джордано Бруно. Согласно Бруно, при наблюдении из всех точек Вселенная должна выглядеть примерно одинаково. Из всех мыслителей Нового времени он первым предположил, что звёзды — это далёкие солнца и что физические законы во всем бесконечном и безграничном пространстве одинаковы[8]. В конце XVI века бесконечность Вселенной отстаивал и Уильям Гильберт. В середине — второй половине XVII века эти взгляды поддержали Рене Декарт, Отто фон Герике и Христиан Гюйгенс.

космогония в эпоху Возрождения.????

referat911.ru

4. Искусство как воплощение представлений древних греков о красоте космоса и человека. Космологические представления древних греков

КОСМОЛОГИЯ АНТИЧНОСТИ

117. Каким было представление древних греков о Вселенной?. Твиты о вселенной

4. Искусство как воплощение представлений древних греков о красоте космоса и человека. Античная культура средиземноморья

Похожие главы из других работ:

2) Происхождение греков и римлян.

1. Представление о красоте у древних греков

2. Воплощение эстетического идеала в скульптуре

2.1 Вербальное и визуальное воплощение гостиницы «Риц»

Искусство как средство формирования эстетического мира человека

§ 3. Жилища греков

4.6 Забота о красоте

2. Воплощение идей просветителей в изобразительном искусстве

2 Фараон как воплощение бога Ра, в египетской культуре

2. «Тени» как воплощение традиции «чистого танца»

Сценическое воплощение номера

3. Образы, их художественное визуальное воплощение и второстепенные линии

2.1. Мемориальный характер собора и воплощение его в архитектуре

2.2.2 Погребения как отражение религиозных представлений древнего человека

ЯЗЫЧЕСКАЯ СИМВОЛИКА КАК ОТРАЖЕНИЕ КОСМОГОНИЧЕСКИХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ ДРЕВНИХ СЛАВЯН

Житомирский С.В. Гелиоцентрическая гипотеза Аристарха Самосского и античная космогония

Представления о свете древних греков. История лазера

Космология в античной науке — лекция