§ 3. Проблемы древней истории Средней Азии в 60—90-х годах XX в. История древней средней азии

§ 3. Проблемы древней истории Средней Азии в 60—90-х годах XX в.

§ 3. Проблемы древней истории Средней Азии в 60—90-х годах XX в.

Третий период начинается с открытия в ходе археологических работ древних архивов, что поставило изучение древней истории на качественно новый уровень. Первые парфянские документы в виде черепков крупных сосудов с хозяйственными записями были обнаружены в 1948-1949 гг. на городище Новая Ниса, являющимся руинами парфянского города [Дьяконов и др., 19511. Затем последовало открытие аналогичных документов в царской резиденции, остатки которой носят сейчас наименование Старая Ниса [Дьяконов, Лившиц, 1960|, а общее число документов достигает почти трех тысяч. Одновременно при раскопках столичного центра Хорезма городища Топрак-кала было найдено около 150 документов на коже и дереве [Толстов, 1958 J, изучение и дешифровка которых заняли не одно десятилетие [Лившиц, 1984[. Таким образом, древние общества Средней Азии в полный голос заговорили на своем собственном языке, причем это были не литературные сочинения, а подлинные документы, историческая ценность которых огромна. Третий период в историографии Средней Азии продолжается до настоящего времени.

В этот период происходит заметный прогресс в изучении письменных источников, число которых увеличивается благодаря археологическим открытиям. В историографии Средней Азии получает распространение жанр тщательного текстологического анализа греческих и римских сочинений с выяснением первоначальных источников и их информационной надежности. Таковы прежде всего исследования И. В. Пьянкова — его работы о Ктесии (1975) и Мараканде-Самарканде по письменным источникам (1972). Ученый последовательно продолжал эти разработки, монументальным итогом которых стала его работа «Средняя Азия в античной географической традиции», защищенная в 1984 г. в качестве докторской диссертации и до сих пор, к сожалению, полностью не опубликованная [Пьянков, 1984]. Такой подход при анализе источников (как письменных свидетельств, так и данных эпиграфики) используют Г. А. Кошеленко (1979) и В. П. Никоноров (1987, 1990).

Но подлинный скачок, собственно и определивший начальную грань периода, произошел в изучении местных письменных источников. Таковы прежде всего остатки архива парфянской Нисы, представляющие собой документы хозяйственного учета, где фиксируются налоговые поставки с виноградников с указанием года поступления, типа обложения, имени чиновника и некоторых других сведений. Эти документы дали ценный материал по структуре административного деления Парфии, дворцовому хозяйству [Дьяконов, Лившиц, 1960J, по распространению в парфянской среде зороастрийских традиций. В настоящее время выходит полное издание этих документов [Corpus Inscriptionum Iranicorum, 1976-1977].

При последующих работах на Нисе были обнаружены и остраки с записями иного рода, в частности о запасах муки. Раскопки парфянских памятников установили широкое распространение практики составления подобных документов — они были обнаружены на крупной усадьбе [Лившиц, 1980], а различные тексты, включая надписи на сосудах, указывающие имя и статус владельца, найдены в Мерве [Лившиц, 1990] и даже на парфянской крепости Игда-кала, расположенной на Узбое, почти в центре Каракумской пустыни [Лившиц, 1978].

Еще более важным по содержанию оказался архив хорезмийской Топ-рак-кала. В нем обнаружены документы, написанные на дереве и коже, иногда, правда, от них сохранились лишь отпечатки на глине. Они содержали списки членов домовой общины, составлявшиеся, видимо, в фискальных целях, и упоминали имена довольно многочисленных рабов, входивших в эти структуры [Лившиц, 1984]. Интересную информацию представляли и надписи, сделанные на керамических костехранилищах — оссуариях [Лившиц, 1970].

К сожалению, пока не обнаружено подобных документов в Бактрии, где практика использования остраков, видимо, не привилась, а характер культурного слоя, в отличие от Хорезма, не способствует сохранению органических остатков. Здесь известен целый ряд как бактрийских.так и индийских надписей на сосудах преимущественно из раскопок двух крупных буддийских монастырских комплексов в округе Термеза — Кара-тепе и Фаяз-тепе. На одном из городищ найдены и обрывки документов на коже. Важным открытием явилось обнаружение при раскопках Айратама, с которого начиналось изучение археологии древних обществ, строительной надписи кушанского времени, выполненной не курсивом, как представлены тексты на сосудах, а так называемым монументальным письмом.

В области нумизматики в третий период, как и во второй, информационная база пополнялась находками, сделанными в ходе археологических работ или обнаруженными при случайных обстоятельствах, но пространственно документированными. Эти материалы публиковались как в отдельных статьях, так и в виде небольших каталогов [Ртвеладзе, Падаев, 1981 ]. В виде каталога были изданы кушанские монеты из собрания Государственного Эрмитажа [Зеймаль, 1967]. Специальная публикация была посвящена монетам среднеазиатского междуречья [Зеймаль, 1978], многие новые материалы вошли в книгу Е. В. Зеймаля, названную «Древние монеты Таджикистана» [1983], но, по существу, охватившую в той или иной степени весь Среднеазиатский регион за исключением Парфии и Хорезма. Монеты Хорезма были обстоятельно опубликованы и проанализированы в книге Б. И. Вайнберг (1977). Важным шагом в пополнении Источниковой базы стала дешифровка местных легенд на монетах Хорезма, Согда и Маргианы, выполненных арамейским алфавитом. Дешифровка проделана В. Хёнингом и В. А. Лившицем.

Точная паспортизация монет позволила выделить ряд локальных чеканов, что особенно важно для предкушанской Бактрии, политическая история которой освещена всего лишь несколькими фразами китайских хроник и античных географов [Массон В., 1957; Пугаченкова, Ртвеладзе, 1971; Давидович, 1976]. Работы в Маргиане и особенно в самом городе Мерве выявили в 50-х годах местный парфянской чекан [Массон М., 1955; Массон В., 1957], что затем на более обширных материалах было подробно проанализировано В. Н. Пилипко (1980). Наряду с использованием нумизматических материалов для изучения политической истории был поставлен вопрос о значении этого источника для изучения древней экономики [Массон В., 1955].

Важнейшим источником по истории доахеменйдской Средней Азии, безусловно, являются авестийские тексты. Правда, с этими текстами некоторые исследователи обращаются несколько прямолинейно, используя к тому же не подлинник, а переводы, отражающие разный уровень состояния иранистики. В этом отношении большое значение имеют обзор и интерпретация этих сведений, данные В. А. Лившицем и С. Н. Соколовым в первом томе «Истории таджикского народа» [История..., 1963, с. 137-235[. Важным вкладом в источниковедение явилась публикация переводов авестийских текстов, сделанных и прокомментированных И. М. Стеб-лин-Каменским [Авеста, 1990].

Рост археологических знаний является одной из ярких черт третьего периода. И дело здесь не только в размахе исследований, по существу завершивших предварительное составление археологических карт (хотя подобная публикация такой карты была осуществлена лишь для Казахстана). В этот период определяющими становятся проблемно-целевые экспедиционные работы, давшие ценные конструктивные результаты. С 80-х годов расширяется международное сотрудничество, проводятся международные симпозиумы — советско-американские в Бостоне и Самарканде, посвященные цивилизациям древневосточного типа [Древние цивилизации..., 1985], и советско-французские (четыре — в Средней Азии и два — в Париже), материалы которых также публикуются в двух странах [Взаимодействия..., 1989; L’archeologie de la Bactria..., 1985, L’Asie Centrale..., 1989; Nomades et sedentaires..., 1990; Городская культура..., 1987].

Осуществляются совместные советско-французские раскопки на Аф-расиабе — древнем городище Самарканда, японские ученые принимают участие в изучении кушанских памятников Бактрии, советско-английская экспедиция продолжает прежнее исследование древнейшего, относящегося к VI тыс. до н. э. земледельческого поселения Джейтун в Южном Туркменистане.

Весьма результативными стали многолетние раскопки эталонных памятников. Таковы работы ЮТАКЭ в Древнем Мерве, по материалам которых издано семь томов трудов ЮТАКЭ (т. XI, XII, XIV, XV, XVI, XVII,

XIX), раскопки хорезмской экспедицией на Кой-крылган-кале и Топрак-кале [Кой-крылган-кала, 1967; Топрак-кала, 1984], уже упоминавшиеся исследования Афрасиаба, изучение Ер-кургана — столицы Южного Со-гда. раскопки северобактрийских памятников — Дальверзина, Тахти-Сан-гина, Зар-тепе и др. Детальное изучение стратиграфии позволяло более четко во времени организовывать археологический материал. Для эпохи энеолита и бронзы здесь следует отметить хронологическую колонку Намазга-тепе, где было выделено шесть комплексов (Намазга, I—VI), для предахеменидского и ахеменидского времени — работа на Яз-депе в Мар-гиане с обозначением ставших эталонными комплексов Яз I—III [Массон В., ; 1959]. Детально разрабатывались вопросы стратиграфии на Ер-кургане; j уточнялась периодизация, предложенная для Афрасиаба А. И. Тере- i Ножкиным. Исследования в Бактрии также позволили выделить комплек- j сы, представляющие развитие культуры с III—II вв. до н. э. по V в. н. э., ! заметно уточнив схему, предложенную М. М. Дьяконовым на материалах Кобадиана.

Из целевых многолетних археологических работ можно отметить три направления. Первое — это изучение памятников эпохи бронзы на юге Туркменистана, приведшее к открытию цивилизации древневосточного типа Алтын-депе [Массон В., 1981а]. Близкие очаги высокоразвитой культуры урбанизированного облика были затем обнаружены в Северной и Южной Бактрии [Аскаров, 1973; 1977; Сарианиди, 1977]. Своеобразным центром культур этого типа оказалась и Маргиана. В результате выявился местный культурный пласт второй половины III-II тыс. до н. э., на основе которого происходило дальнейшее развитие региона. Средняя Азия была введена в круг процессов древневосточной истории, обнаружены ее тесные связи с обществами Месопотамии и Древней Индии (Хараппа). -

Второе направление связано с изучением типов поселений, их классификацией и выходом на пространственное размещение. Такая работа . была проделана для древней Бактрии [Ртвеладзе, Хакимов, 1973; Массон В., 1976] и в особенно широких масштабах — для Ташкентского оазиса ■ [Буряков, 1982], где были широко представлены все памятники от древней эпохи до зрелого Средневековья. Это направление позволило более глубоко изучить внутреннюю динамику древних обществ и конкретно проанализировать процессы урбанизации.

Третье направление связано с ограниченностью материалов по со- : циально-экономической истории Древней Средней Азии, где догматическое применение теории формаций вело к тавтологическим построениям. ■ Поэтому особое внимание было обращено на специальное исследование i сельских поселений с широкими, а в ряде случаев сплошными раскопка- 1 ми памятников разных типов. Для Хорезма такая работа была проделана |

g Е. Неразик (1976), для кушанской Северной Бактрии — Ш. Пидаевым (1978), для Парфиены — В. Н. Пилипко (1975). Поселения середины I тыс. до н. э. подобным образом изучались А. С. Сагдуллаевым (1987). Эти данные имеют немаловажное значение для анализа аграрных отношений древней эпохи. Формирование и развитие новых научных центров, рост объема полевых исследований сопровождались мероприятиями по координации научных изысканий и объединению усилий в этих важнейших направлениях. С этой целью с 1970 г. проводился ряд проблемно-тематических совещений, большое значение имела публикация четырех выпусков общесреднеазиатского издания «Успехи среднеазиатской археологии» (1972-1979).

Столь заметные сдвиги в информационном базисе сопровождались и новым уровнем интерпретационных разработок, где, правда, доминанта ярких археологических материалов и слабое значение источников в подлинниках несколько перепрофилировало работы по собственно древней истории. Получают распространение историко-археологические или историко-нумизматические труды в отличие от собственно исторических работ, построенных с привлечением археологического и нумизматического материалов, но подчиняющих их в первую очередь решению исторических задач. Так, можно отметить работу Б. Я. Ставиского, посвященную кушанской Бактрии, в которой большую часть занимают вопросы археологического или культурологического характера [Ставиский, 1977]. Интересная книга Б. И. Вайнберг по хорезмийской нумизматике фактически представляет собой очерк по политической истории Хорезма, но по жанру не является историческим исследованием [Вайнберг, 1977]. Специальные вопросы истории земледелия и аграрных отношений рассмотрены в очерках, посвященных Туркменистану [Массон В., 1971]. Жанр историко-географических штудий получил продолжение в обзоре сведений о Памире, составленном А. М. Мандельштамом (1957). Историческая информация об ахеменидской эпохе, которую можно извлечь из авестийской традиции, удачно обобщена И. М. Дьяконовым (1971).

Исторические разработки стимулировали стремление к созданию итоговых исторических трудов, посвященных отдельным среднеазиатским республикам. Первым таким трудом стала книга «История народов Узбекистана» (1-е изд. — 1950 г.), в которой главы по древнему периоду были написаны К. В. Тревер [История народов Узбекистана, 1950]. Здесь широко представлены данные античных источников, историческая же информация, содержащаяся в полученных к тому времени археологических материалах, использована лишь частично. В ходе подготовки истории Туркменской ССР М. Е. Массоном был составлен развернутый очерк, посвященный парфянскому периоду [Массон М., 1955]. Описательное направление в историографии Древней Средней Азии в третьем периоде в принципе сохранялось, но в республиканских историях 70-80-х годов оно выявилось описаниями археологических материалов.

Участие в работе по изучению истории и культуры Древней Средней Азии многих ученых, новые проблемы и направления стимулировали появление критических исследований, иногда предвзято обостряющих ситуацию, но, безусловно, способствующих более углубленному и всестороннему анализу. Такое положение создалось вокруг спорного вопроса кушанской хронологии, обзор которого в 1968 г. предложил Е. В. Зей-маль [Зеймаль, 1968]. Этот исследователь и В. Г. Луконин последовательно настаивали на так называемой длинной хронологии, создающей для после-грекобактрийского периода большие лакуны в нумизматических и археологических материалах. Формационный подход к изучению древней истории Средней Азии скептически отвергался в небольшой статье А. М. Беле-ницким (1970). Была предпринята попытка предложить и альтернативную концепцию. Е. В. Зеймаль определил среднеазиатские общества в междуречье Амударьи и Сырдарьи как «варварскую периферию», как этап, когда здесь начинала создаваться своя государственность, но продолжали сохраняться элементы жесткой родоплеменной организации [Зеймаль, 1985]. Сам термин «варварская периферия» навеян нумизматическими материалами, когда, например, в Согде ряд монетных групп подражал чекану Селевкидов и Греко-Бактрии. Однако появление на чекане местных согдийских легенд и другие признаки свидетельствуют о большом социально-политическом потенциале местного общества [Массон В., 1987]. Данный термин не проясняет социально-экономического содержания исследуемых структур.

Продолжая жанр историко-географических штудий, И. Н. Хлопин основное внимание сосредоточил на скептическом отношении к существующей традиции {Хлопин, 1983]. Разумный скептицизм, безусловно, способствовал поддержанию атмосферы творческого поиска и дискуссий.

В этой обстановке происходит дальнейшее развитие и концепциональ-ного направления, которое становится более многогранным. Утвердившийся подход к Древней Средней Азии как к обществу, развивающемуся в рамках рабовладельческой формации, время от времени вызывал скептические выступления, особенно в устной форме. Разумеется, наиболее слабой стороной этого подхода была и остается скудость конкретных данных о социально-экономической структуре древних обществ. Ограниченные сведения о наличии рабов, причем, судя по терминологии, разных категорий и разного юридического статуса, вновь рассматривались Б. А. Литвин-ским [История таджикского народа, 1963]. Материалы архива Топрак-калы показали, что в составе домовладений Хорезма находилось довольно значительное число домашних рабов. Однако удельный вес отраслей экономики, связанных с трудом лиц этой социальной категории, оставался неизвестным, что справедливо было отмечено критиками. Для обозначения общего характера эпохи был введен более осторожный термин: не «эпоха рабовладельческого общества», а «эпоха рабовладельческих отношений». Под воздействием разработок И. М. Дьяконова по аграрной истории Шумера применительно к древней истории Средней Азии стали говорить о ведущем значении труда общинников в сельском хозяйстве, о том, что рабский труд был не единственной и не преобладающей формой [Гафуров, 1972]. Однако специфический характер древней эпохи все отчетливее выступал в результате открытия новых археологических памятников, что привело к перемещению акцентов с бесперспективных (при данном состоянии источников) рассуждений вокруг понятия «рабовладение» на проблемы изучения культурных процессов и культурогенеза.

Это стало новым направлением в концепциональных разработках по древней истории Средней Азии. В свое время еще С. П. Толстов подчеркивал, что древнее общество Средней Азии сумело развить интенсивную городскую жизнь [Толстов, 1948, 342]. В 70-х годах этот вопрос был поставлен более широко — стали говорить об урбанизационных процессах в Древней Средней Азии [Литвинский, 1973; Массон В., 1973; 1974]. В этом процессе сам город был лишь нуклеарным средоточием, где вырабатывались культурные стандарты и эталоны, нормативы поведения и образа жизни, получившие затем широкое распространение. Изучение в кушанской Бактрии поселений городского типа и урбанизированной культуры позволило говорить о том, что кушанское общество представляло собой урбанистическую структуру [Массон В., 1976]. Во всяком случае, именно здесь лежала принципиальная грань, отделяющая древнюю эпоху от поры раннего Средневековья с ее замками и усадьбами как определяющим элементом поселенческого пейзажа. Было выдвинуто положение о двух периодах урбанизации в Древней Средней Азии — древневосточном, приходящимся на эпоху бронзы, и периодом, связанным уже с воздействием эллинистических моделей и эталонов, с городскими агломерациями, целенаправленно создававшимися под эгидой государственной власти.

В 80-х годах культурогенетические разработки получали все большее распространение. Так, первый советско-французский симпозиум, проходивший в 1982 г. в Душанбе, был посвящен проблеме взаимодействия традиций и инноваций. На конкретных материалах ставились вопросы культурной интеграции, спонтанной и стимулированной трансформации [Masson, 1985; Массон В., 1987]. Изобилие археологических материалов, прямо выводящих исследователей на культурные стандарты и эталоны, делает это направление весьма перспективным.

Для концепциональной оценки эпохи Александра Македонского и эллинизма важное значение имеют разработки Г. А. Кошеленко, суммированные им в книге «Греческий полис на эллинистическом Востоке» [Кошеленко, 1979[. Примитивная дихотомия завоевателей-разрушителей и героев местного сопротивления была здесь заменена трезвым историческим анализом. Доказывалось, что греческая колонизация носила массовый характер и что восточно-эллинистический полис стал важным элементом эллинистических государств.

Как уже отмечалось, заметное место в историографии Древней Средней Азии занимают истории отдельных республик, как правило, многотомные и неоднократно переиздаваемые. Так, история «Народов Узбекистана» уже в 1955 г. была переиздана под названием «История Узбекской ССР», а новое издание, усилившее археологическую тематику, но обеднившее историческую интерпретацию, вышло в 1967 г. Переиздавалась «История Казахской ССР», ее последнее издание (1977) содержит обширную систематизированную информацию о культурах древних кочевников на территории республики. В 1984 г. вышло последнее по времени издание «Истории Киргизской ССР». Значение всех этих публикаций двояко: с одной стороны, происходила концентрация средств и усилий на тематике обобщающего характера, осуществлялись целевые разработки, которые должны были вывести на существенные обобщения и заключения; с другой — следование современному административному делению приводило к повторам, ограниченности, а иногда и к идеологическим накладкам. Складывалась парадоксальная ситуация: именно отечественная наука вычленила с подобающей четкостью предмет древней истории Средней Азии как самостоятельного феномена истории древнего мира, раскрывающего судьбы целого региона, и именно советская историография благодаря установке на историю отдельных республик (которые, строго говоря, начинают свою историю в современных границах с 1924 г., а то и позже) разрывала реальные исторические связи, делила формально древние цивилизации. Попытка создания региональной многотомной истории Средней Азии и Казахстана, предпринятая в 70-е годы под руководством А. Л. Нарочницкого, была заморожена прохладным отношением к этому начинанию разного рода политиканов.

Подспудно назревал и другой, потенциально весьма опасный аспект, который можно проследить уже по заглавиям обобщающих трудов, публиковавшихся в отдельных республиках. Такие видные историки, как К. В. Тревер и А. Ю. Якубовский, назвали свой труд, изданный в 1950 г., «История народов Узбекистана». Но уже в 1949 г. была опубликована книга Б. Г. Гафурова «История таджикского народа в кратком изложении». Эта линия получила продолжение в многотомной «Истории таджикского народа», авторами которой были крупные специалисты, фактически обобщившие в первом томе все имевшиеся к началу 60-х годов материалы по древней истории Средней Азии. Но древняя этническая ситуация по существу осталась мало раскрытой, видимо, в силу установки, выраженной в заглавии. То же относится и к книге Гафурова, выпущенной в 1972 г. — «Таджики. Древнейшая, древняя и средневековая история» [Гафуров, 1972]. Между тем исторический подход к этногенетическим проблемам весьма важен. Этническая преемственность, преемственность культурного наследия — важнейшая линия исторического развития, особенно в зоне оседлых оазисов, базирующихся на искусственном орошении, что в сильнейшей мере стимулировало фактор стабильности. Однако сама этническая ситуация, состав народов, особенно если учитывать такой важнейший показатель, как самоназвание, в различные эпохи был различным. В Древней Средней Азии как устойчивые этносоциальные организмы формировались бактрийская, парфянская, хорезмийская и согдийская народности [Массон В., 1981; 1990]. Но этот процесс оказался затушеванным в республиканских историях. Однако подобная тенденция, частично связанная с политизацией гуманитарных наук, отнюдь не была преобладающей. Фактически авторы сводных трудов, печатавшихся в отдельных республиках, проделали важную работу по историческому синтезу, и лишь общие заглавия их книг могут создать впечатление об искусственном разрыве древнего историко-культурного региона. Многие сводные труды прямо говорят о Средней Азии в целом, как, например, книга Б. Я. Ставиского «Искусство Средней Азии» [Ставиский, 1974] или Э. В. Ртвелидзе «Древние монеты Средней Азии» [Ртвелидзе, 1987]. Раскрытие подлинной истории Среднеазиатского региона в свете выдающихся открытий археологии, современных разработок нумизматов и историков является главной заслугой отечественных ученых последних десятилетий.

Проблемы истории Средней (Центральной) Азии в древности в 1990-е гг. наиболее активно по-прежнему разрабатывались отечественными востоковедческими школами. При этом первая половина — середина 1990-х гг. етала здесь временем очередного подведения итогов: одна за другой вышли несколько обобщающих работ по истории региона, подготовленных ведущими отечественными специалистами в этой области (Археология СССР. Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М., *990; Вайнберг Б. И., Ставиский Б. Я. История и культура Средней Азии в древности. М., 1994; Боровкова Л. А. Запад Центральной Азии во II в. до н. э. — VII в. н. э. М., 1989 (последняя работа наиболее масштабно привлекает материал китайских источников). Готовится к печати обобщающий труд И. В. Пьянкова по истории географии Древней Средней Азии). Выпущено также несколько обобщающих работ по истории субрегионов Средней Азии и Казахстана. В среднеазиатских странах СНГ при активном участии российских ученых издаются своды источников по истории соответствующих регионов в древности. Несмотря на организационные трудности, продолжается интенсивная археологическая деятельность (особо надлежит отметить раскопки в Маргиане).

Внимание зарубежных исследователей истории Центральной Азии традиционно было обращено преимущественно к территории современного Афганистана доисторической и эллинистической — постэллинистической эпох. И в зарубежной, и в отечественной историографии в 1990-х гг. особое развитие получило изучение проблемы трансиранских связей Средней Азии в Ш-Н тыс. до н. э., ее ранних контактов с Месопотамией и Индией и возможной дравидской этнической окраски (не говоря о патриархе изучения данной темы К. К. Лемберг-Карловски, здесь следует назвать работы F. Vallat, И. И. Пейроса, В. И. Сарианиди и др.).

В 1994 г. было сделано ключевое открытие в области кушанской истории — найдена, опубликована и интерпретирована Рабатакская надпись Канишки (N. Sims-Williams, J. Gribb), существенно расширившая наши знания по политической истории кушан и наконец практически стабилизировавшая кушанскую хронологию. Не меньшее значение имело поступление в 1991-1995 гг. в научный оборот более ста весьма информатив-; ных документов некоего бактрийского архива (ныне большинство в част-1 ной коллекции Холили, Лондон), покрывающие огромный временной !

промежуток протяженностью в полтысячелетия (IV—VIII вв. н. э.). !

i

1

!

librolife.ru

Средняя Азия в III-ХIII вв. (до монгольского завоевания)

В начале Х в. в прикаспийских областях Средней Азии потомком древнего иранского княжеского рода Мердавиджем ибн Зияром (928-935) было основано государство Зияридов, первоначально существовавшее под номинальным сюзеренитетом багдадских халифов. Столицей этого государства стал город Гурган. В момент наивысшего расцвета в 932-935 гг. оно включало в себя кроме прикаспийских областей часть территории Западного Ирана. Мердавидж стремился захватить Багдад и восстановить традиции Сасанидов, но в 935 г. был убит одим из своих рабов. При потомках Мердавиджа пределы государства ограничились прикаспийскими областями. Зияриды признавали себя поочередно вассалами то Саманидов, то Буидов, но в конечном счете сумели пережить падение обеих династий. Их государство было уничтожено исмаилитами во второй половине XI в.

К IХ-Х вв. относятся свидетельства об оживленных связях среднеазиатских земель с их северными соседями. Основываясь на сообщениях восточных авторов, можно прийти к выводу, что в конце IX - начале Х в. имели место по крайней мере три похода дружин русских князей на юго-восточное побережье Каспийского моря: в 888, 909-910, 913 гг.

Во внешней торговле Средней Азии ведущая роль принадлежала в Х-ХI вв. Хорезму. Хорезмийские купцы славились своей предприимчивостью на всем Востоке. Они поддерживали торговые связи с Хазарией, Волжской Булгарией, Киевской Русью, Скандинавией, Китаем, Индией, Хорасаном, Гурганом и Восточной Европой. Интенсивная торговля велась также с кочевниками Приаралья, Дешт-и Кипчака и Семиречья. В Х в. хорезмийские купцы захватили в свои руки практически всю среднеазиатскую торговлю. Им принадлежало много земель, строений и торговых складов в Мерве, Несе и других крупных городах Хорасана и сопредельных стран. Вывозили главным образом ткани и оружие, ввозили меха, рабов и др.

В IХ-Х вв. интенсивно развивались также торгово-экономические связи прикаспийских областей (Гурган, Табаристан) с Хазарией и Русью. Торговля велась главным образом через порт Абескун на юго-восточном побережье Каспийского моря (ныне Гюмюш-тепе), служивший гаванью для расположенного вверх по р.Атреку города Гурган. Свидетельством этой оживленной торговли является огромное количество саманидских и других восточных средневековых монет, находимых на территории Европейской России. О широких торгово-экономических связях Хорасана и Мавераннахра с соседними странами: Индией, Китаем, Ираном, Малой Азией и др. - свидетельствуют как средневековые письменные источники, так и сохранившиеся до наших дней памятники материальной культуры (монеты, произведения искусства, бытовые предметы).

В Х-ХI вв. в Средней Азии наблюдается интенсивный рост городов и ремесленного производства, связанный с дальнейшим развитием социальных и экономических отношений на Среднем Востоке. Продолжается упадок знатных аристократических родов. В XII - начале XIII в. дихканство быстро исчезает как социальный слой, хотя отдельные его представители продолжают жить в родовых замках в Хорасане и Мавераннахре вплоть до монгольского завоевания, которое окончательно уничтожило потомственное военно-землевладельческое сословие в Средней Азии. На смену ему пришла служилая знать, обязанная своим возвышением практической деятельности в государственных ведомствах в большей степени, чем происхождению и знатности.

В XI в. начинается процесс быстрой тюркизации населения Средней Азии, связанный с проникновением на территории значительных масс тюркских кочевников: огузов, карлуков, кимаков и др. В Х-Х1 вв. в различных местностях Средней Азии происходит утверждение власти тюркских династий: Караханидов,. Газневидов и Сельджукидов.

Государство Караханидов сложилось первоначально в Восточном Туркестане и Семиречье. Основой его стал союз тюркских племен, главную роль среди которых играли карлуки, чигили и ягма. Из среды последних вышла и правящая династия - Караханиды. Приняв ислам в середине Х в. и частично сохранив пережитки прежних шаманистских верований и обрядов, караханиды представлялись мусульманскому населению Средней Азии варварами и иноверцами. Однако ослабевшее Саманидское государство не способно было остановить новых завоевателей. В 999 г. Богра-хан Харун захватил Бухару. В 999-1005 гг. его преемник, Наср I, стал владыкой всего Мавераннахра.

Государство Караханидов не было централизованным. Оно делилось на уделы, в которых правили представители царствующего рода - илек-ханы (ханы племен). Столицами их государства были Кашгар, Баласагун и позднее Узген.

После распада государства под ударами Сельджукидов в 60-80-х годах XI в., а затем кара-китаев в 30-40-х годах XII в. отдельные караханидские княжества продолжали существовать вплоть до полной их ликвидации хорезмшахом Мухаммедом в 1212 г.

Газневидская империя выросла из небольшого владения ираноязычных эмиров Газны. Узурпировавшая здесь власть тюркская династия вынуждена была опираться не только на вооруженную силу своих соотечественников, но и на местную аристократию, переняв от нее элементы государственного устройства. Основанная силой оружия и административно-государственным талантом Махмуда Газневи, империя рухнула при его сыне и преемнике Масуде, не обладавшем качествами отца, к тому же потерпевшем тяжелое поражение от сельджуков, завоевавших в исторически короткий промежуток времени громадные пространства в Иране, Ираке, Средней и Малой Азии. Первоначальная организация империи Великих Сельджуков была предельно упрощена. В государственном устройстве ощущалось сильное влияние кочевых традиций. Лишь со временем происходит эволюция теории и практики государственной жизни в сторону сближения с традициями покоренных народов, нашедшая наиболее яркое воплощение в деятельности знаменитого везира Низам аль-Мулька (1065-1092), автора известного трактата "Сиасет-наме" ("Книга о политике").

До начала завоевательных походов на Среднем Востоке кочевники-огузы жили на Сырдарье и в Приаралье родовым строем. Среди них были распространены языческие культы войны, сил природы, культ волка и др. Есть сведения о распространении среди огузов также зороастризма, манихейства и, возможно, христианства. Вместе с продвижением огузов из северных степей в культурные области Средней Азии происходит их исламизация.

В конце Х - начале XI в. часть огузов, получивших по имени своего предводителя наименование сельджукской группировки, ушла через владения илек-ханов на юг и попала в Северный Хорасан. Усиление сельджуков происходило в постоянных столкновениях с эмирами Хорезма, Бухары и Газны. В 20-х годах XI в. им удалось захватить земли в предгорьях Копетдага и на Балханах. Борьба завершилась прлным разгромом газневидских войск под Денданаканом в 1040 г. В 1043 г/был покорен Хорезм, а при Малик-шахе (1072-1092) - караханидские княжества в Мавераннахре.

В государствах Караханидов, Газневидов и Сельджукидов получила значительное распространение практика раздачи земель в условное держание в виде военных ленов (акта) взамен уплаты денежного жалованья войску. В Средней Азии иктадары имели, как и в других регионах, право на получение части денежной ренты, но не на жизнь и имущество подданных, однако новая система служебного землевладения сильно стеснила в правах рядовое земледельческое население, хотя это и не привело к установлению крепостного права. Кроме икта продолжали существовать частновладельческие (мильковые), общинные и вакуфные земли.

В ХI-ХI вв. началась эпоха формирования новой культуры Средней Азии на основе синтеза иранских и тюркских элементов, причем роль последних со временем возрастала. Под властью Сельджукидов Хорасан стал центром восточных провинций империи. Резиденцией его правителей, начиная с Чагры-бека, был Мерв (1040 г.). В конце XI - начале XII в. произошел раскол Сельджукского султаната на несколько независимых и полунезависимых владений. В этой обстановке в Хорасане возвысился энергичный и предприимчивый Санджар, четвертый сын Малик-шаха, с 1098 г. -владетель Мерва, с 1118 г.- правитель Восточносельджукского султаната в состав которого входили практически вся Средняя Азия, Иран и Газна. Расцвет этого государства был пышным, но кратковременным. При Санджаре велись большие строительные и ирригационные работы. Достигла совершенства система искусственного орошения в долине Мургаба, основой которой являлась грандиозная по тем временам плотина Султан-бенд, и на Атреке. Основными занятиями населения оазисов Средней Азии были поливное земледелие, садоводство, виноградарство и подсобное скотоводство.

Однако, созданное силой оружия, государство Санджара не имело прочной внутренней опоры. В 1141 г. вооруженные силы восточных Сельдужкидов были разгромлены киданями в битве в степи Катаван, после чего империя начинает быстро клониться к упадку. Вассалы Санджара открыто перестают повиноваться мервскому правительству. Первым из таких мятежников являлся хорезмшах Атсыз, трижды поднимавший, в 1138, 1141 и 1147 гг., бунт против Санджара. Последний удар по султанату был нанесен восстанием огузских племен в Хорасане в 1153 г.

Разгромив войска Санджара, огузы стали полными хозяевами Хорасана. Крупнейшие города региона: Мерв, Нишапур, Серахс и др. - были подвергнуты опустошению. Началась растянувшаяся почти на четыре десятилетия эпоха феодальных войн и усобиц.

Одновременно с этим происходит возвышение государства хорезмшахов опиравшихся на Хорезм как на единое географическое и этническое целое. Основателем его можно по праву считать Атсыза (1127-1156), хотя он и оставался до конца своей жизни ленником Санджара. Именно Атсыз значительно расширил территорию своего владения, поставил в зависимость соседей-кочевников в Приаралье и Прикаспии, создал наемную тюркскую гвардию и заложил основы независимого государства. Наследовавший ему Иль-Арслан (1156-1172) смог стать уже вполне независимым правителем и продолжать политику своего предшественника.

При сыне Иль-Арслана, Текеше (1172-1200), территория государства продолжала расширяться. В 1194 г. после долгой и упорной борьбы с огузами и мятежным братом Султан-шахом хорезмшаху Текешу удалось прочно овладеть Хорасаном. Однако в этот же период сформировались основы государственного устройства, оказавшиеся впоследствии гибельными для его сына и преемника Ала ад-Дина Мухаммеда (1200-1220). Речь идет о преобладании светского правления и опоре шахов на сильное привилегированное военное сословие, всегда готовое к неповиновению, мятежам и заговорам, при одновременном открытом пренебрежении авторитетом духовенства.

В ХI-ХII в. хорезмийское государство добилось значительных успехов в области культуры и хозяйственного развития. Хорезм являлся, по сути дела, форпостом восточной мусульманской цивилизации в евразийских степях, связующим звеном славяно-булгаро-хазарского, тюркского кочевого и средневосточного культурных миров. К этому времени относятся строительство прекрасных шатрово-купольных мавзолеев Ургенча, расцвет ремесленного производства и художественного творчества. В Хорезме производятся славящиеся во всем тогдашнем культурном мире оружие, ткани, ювелирные изделия, художественная и бытовая керамика. В XII в. при хорезмшахах достигают наивысшего расцвета международная торговля, поливное земледелие, градостроительство и архитектура.

При последних хорезмшахах сохраняется институт икта, усиливается могущество военного сословия, и особенно тюркской гвардии. Государство по своему внутреннему устройству было схоже с сельджукским. Здесь бытовали те же должности: везир, казий, мустоуфи, мушриф, векиль и др. Главы диванов (ведомств), как в центре, так и в провинциях, назначались лично шахом. Внутри подведомственного аппарата каждый из них назначал чиновников сам.

В 1215 г. хорезмшаху Мухаммеду удалось сломить сопротивление своих основных внешнеполитических противников - султанов Гура. Несколькими годами ранее были ликвидированы караханидские владения в Мавераннахре. Таким образом, накануне монгольского нашествия Хорезм стоял во главе огромной империи, границы которой простирались от северных берегов Каспийского моря до Персидского залива и от Кавказа до Гиндукуша. Глава его не имел равных соперников среди владык мусульманского мира.

www.world-history.ru

Завоевание Восточного Ирана и Средней Азии. М.А. Дандамаев.Политическая история Ахеменидской державы. История древней Евразии

М.А. Дандамаев

Вавилонию Кир завоевал в 539 г. Бактрия и саки определенно были покорены еще при Кире, поскольку в Бехистунской надписи среди подвластных персам стран упомянуты, в частности, Маргиана, Бактрия, Хорезм и другие среднеазиатские области, а также Гандхара и Саттагидия на крайнем востоке Ирана. Отсюда ясно, что еще при Кире персидское господство достигло северо-западных границ Индии, южных отрогов Гиндукуша и бассейна реки Яксарт, так как при Камбизе, судя по имеющимся данным, в этих районах войны вообще не велись. Кроме того, из «Естественной историй» Плиния (VI, 92) известно, что Кир разрушил город Капиша, который, по-видимому, был расположен к северу от современного Кабула [105, с. 20]. Арриан в «Анабасисе» (VI, 24, 3) пишет о нападении Кира «на землю индов» (по-видимому, имеется в виду Гандхара) и о потере там персами значительной части своего войска. Наконец, тот же автор (III, 27, 4) и Диодор (XVII, 81, 1) упоминают племя ариаспов на южной границе Дрангианы, которое снабдило войско Кира продовольствием во время похода и за это было освобождено от уплаты податей персидскому царю.

Но когда эти области были завоеваны персами? Некоторые исследователи полагают, что Кир захватил Восточный Иран и Среднюю Азию лишь после покорения Вавилонии [см., например, 28, с. 59]. Но такое предположение представляется неубедительным.

Геродот рассказывает лишь о захвате Вавилонии (539 г.), а также о походе против массагетов (530 г.) и не упоминает о других завоеваниях Кира после войны с Лидией. При этом отец истории (I, 177) предупреждает читателя, что он умолчит о большинстве этих походов и расскажет лишь о тех, которые доставили персам много хлопот. Согласно Геродоту (I, 177-178), пока Гарпаг опустошал города Малой Азии, Кир один за другим покорял все народы Азиатского материка и только потом выступил против Вавилонии (вместо Вавилонии у Геродота названа Ассирия, но он говорит, что самым знаменитым городом Ассирии после разрушения Ниневии был Вавилон). Из этого можно заключить, что Средняя Азия была покорена Киром после победы над Лидией, но до войны с Вавилонией. Большой интерес в этом отношении представляет сообщение вавилонского историка III в. до н. э. Беросса, который в рассказе о.походе Кира, вероятно, использовал вавилонские источники. Он пишет, что Кир «выступил против Вавилонии после того, как покорил всю остальную Азию» [FHG, II, с. 508; ср. Justin, I, 7, 2—3]. Если можно придать значение сообщениям в «Киропедии» (I, 1, 4; V, 3) Ксенофонта, они также свидетельствуют о том, что Кир захватил Вавилон после покорения бактрийцев, саков и индийцев (северо-западная часть Индии была завоевана лишь при Дарий I, но в граничившей с нею на западе Гандхаре и смежных областях говорили на тех же йндоарийских диалектах, что и в Индии, а также на древнеиранских языках). Утверждение Ктесия (Pers., 29, 5) о том, что покорение Бактрии и амюргийских саков (их царя он называет Аморг; отсюда можно заключить, что речь идет именно об амюргийских скифах) имело место до войны Кира против Лидии, очевидно, не заслуживает доверия.

Как можно предположить, исходя из указанных выше источников, между 545 и 539 гг; Кир покорил восточноиранские (ныне восточные провинции Ирана и некоторые районы Афганистана, Пакистана и Индии) и среднеазиатские области Дрангиану, Маргиану, Хорезм, Согдиану, Бактрию, Арейю, Гедросию, племена саков, Саттагидию, Арахосию и Гандхару. И лишь после того как ему удалось достигнуть самых дальних пределов своих завоеваний в северо-восточном направлении, Кир выступил против Вавилонии.

К сожалению, подробности походов Кира на востоке нам совершенно неизвестны. Самое древнее упоминание о Бактрии у античных авторов встречается в пьесе Эсхила «Персы», где отмечен лишь факт участия бактрийцев в греческом походе Ксеркса. Ктесий пишет, что Кир боролся против бактрийцев с переменным успехом, но затем последние добровольно подчинились персам, узнав, что мидийский царь Астиаг признал себя отцом Кира. Из этого сообщения можно заключить, что, согласно Ктесию, Кир предпринял поход в Среднюю Азию сразу после войны с Мидией, но источники не позволяют принять или отвергнуть такую последовательность событий.

Каков был уровень общественного развития в среднеазиатских областях к тому времени, когда персы завоевали их?

К сожалению, наука не располагает надежными письменными источниками по истории Средней Азии доахеменидского времени. Со среднеазиатскими племенами в какой-то мере, возможно, пришлось столкнуться еще мидийскому царю Астиагу (например, Ктесий пишет, что саки находились под мидийским господством, но это все-таки сомнительно). О более раннем столкновении среднеазиатских племен с народами, жившими значительно западнее их, не имеется никаких достоверных сведений. Правда, еще в прошлом веке Ф. Ленорман, ссылаясь на путаные и явно недостоверные сообщения Диодора (II, 4) и Юстина (1,4) об осаде Бактр легендарным ассирийским царем Нином и о захвате этого города не менее легендарной Семирамидой, а также на надпись Тиглатпаласара III (издана в R, т. И, табл. 67), полагал, что ассирийцы покорили некоторые районы Средней Азии [268, с. 48т—55 и 69—71; см. также у М. Дункера: 150, т. IV, с. 15]. Сходное мнение высказывали и некоторые советские исследователи, например,С. П. Толстов [62, с. 182]. Но, судя по имеющимся данным, ассирийские войска не проникали в восточном направлении дальше мидийских областей.

В литературе многократно высказывалось мнение о существовании в Средней Азии доахеменидского времени государственных объединений. Еще в прошлом веке М. Дункер писал, что уже в IX в. до н. э. возникло Древнебактрийское царство, ссылаясь при этом на обелиск ассирийского царя Салманасара II, где среди предметов подати изображены двугорбые верблюды из Бактрии [150, т. IV, с. 35]. Этот взгляд был подвергнут критике К. П. Паткановым [43, с. 33 и сл.], но позднее Ю. Прашек полагал, что нет оснований сомневаться в существовании Древнебактрийского царства, поскольку в зороастрийской традиции упоминается бактрийский царь Виштаспа (легендарный покровитель Зара-туштры). По мнению Прашека, Бактрия еще до персидского завоевания должна была представлять независимое государство со столицей в Бактрах, ибо при Ахеменидах она являлась крупной административной областью. Прашек также полагал, что и Маргиана имела своих царей еще до Ахеменидов и память о них не была предана забвению даже при Дарий I (ср. ниже). Из Бехистунской надписи известно, что к началу царствования Дария I Маргиана была административно связана с Бактрией. Исходя из этого факта, Прашек считал, что Кир включил Маргиану в состав Бактрии [330, т. I, с. 51—54]. Для доказательства существования Древнебактрийского царства ссылаются также на сообщение Ктесия о Бактрийском государстве, с которым, по утверждению этого автора, пришлось воевать Киру, и на указание Геродота, что Бактрия наряду с Вавилонией, Египтом и саками была главным препятствием на пути персов к их мировым завоеваниям. Можно отметить также мнение С. П. Толстова, что «Бактрия присоединилась к Ирану в качестве если не равноправного, то привилегированного по сравнению с другими союзника» [62, с. 184]. Однако ахеменидские надписи включают Бактрию в перечень стран, которые платили подати, что подтверждается и изображениями на персепольских рельефах. Кроме того, в отличие от некоторых других стран, имевших свои династии и пользовавшихся внутренней автономией, Бактрия всегда управлялась сатрапами, которых назначал персидский царь обычно из своих ближайших родственников.

Как видно из сказанного выше, вопрос о существовании Древнебактрийского царства пока остается дискуссионным. Новый материал об уровне развития производительных сил и общественных отношений в Средней Азии в доахеменидский и ахеменйдский периоды дали раскопки советских археологов, хотя в оценке результатов этих раскопок среди специалистов пока нет полного единодушия. По мнению В. М. Массона, еще в первой трети I тысячелетия до н. э. на юге Средней Азии на основе крупных-оросительны систем начала складываться городская цивилизация и стали появляться города с цитаделями, возведенными на искусственной платформе [39, с. 58 и сл., 122 и сл.]. Например, на территории древней Гиркании (юго-запад Туркменской ССР) обнаружены поселения площадью до 50 га, имевшие цитадели. Массой полагает, что в оседлых оазисах еще в доахеменидское время началось возникновение раннеклассового общества, и это, по его предположению, заставляет считать достоверными сведения Авесты о существовании в Средней Азии уже в тот период крупных политических объединений и эпические предания о Древнебактрийском царстве, сохранившиеся у Ктесия [40, с. 335 и сл.].

По мнению М. М. Дьяконова, до захвата Средней Азии персами там еще не было крупных государственных объединений, а земледельческие оазисы и варварская периферия с ее кочевым населением саков (притом то и другое население было по языку иранским) находились на стадии разложения военной демократии. В середине I тысячелетия в Хорезме, Согдиане, Маргиане и Бактрии ирригационное земледелие в долинах больших рек привело к возникновению государственности, причем первоначальные границы государств совпадали с границами ирригационных систем. В частности, как полагает М. М. Дьяконов, маргианцы не знали традиций царской власти, поскольку руководитель восстания в Маргиане в начале правления Дария I в Бехистунской надписи назван вождем, в то время как главари мятежей в Персии, Мидии, Эламе, Вавилонии и в других странах обозначены самозваными царями. Рассматривая общество, которое описывается в Авесте, М. М. Дьяконов отмечает, что для него было характерно пастушеское скотоводство, где земледелие играло лишь подчиненную роль [26, с. 121 и сл.; 27, с. 75].

Недавно И. М. Дьяконов высказал мнение, что в IX—VII вв. до н. э. в Средней Азии и в Восточном Иране существовали значительные политические объединения, которые он склонен считать государствами [27а, с. 349—350]. Однако такое предположение не подтверждается источниками и представляется нам маловероятным.

Проблема общества Авесты до сих пор остается одной из самых сложных. Как это давно установлено, Авеста почти не знает ремесла, не содержит упоминаний о железе (но бронзой уже пользовались). Древнейшие части Авесты рисуют жизнь и быт оседлых пастухов и земледельцев, находившихся на грани образования классового общества, но еще сохранявших систему родо-племенных отношений.

Страна, где Заратуштра выступал со своими проповедями, в Авесте называется Арйанам-вайджа. Многие исследователи локализуют ее в Хорезме, полагая, что именно там возник зороастризм и позднее оттуда распространился в Согдиану, Маргиану,

Бактрию и другие страны [304, с. 327; 209, с. 7 и сл.; 197, с. 43]. Согласно Ф. К. Андреасу, родиной Гат (древнейших частей Авесты) была Согдиана. Другие же ученые локализуют авестийское общество в Маргиане [61, с. 29], Бактрии [27, с. 60; 294, т. III; с. 97; 79, с. 90; ср. 51, с. 52]. По В. И. Абаеву, зороастризм возник в Восточном Иране на стыке оседлых племен со скифскими кочевниками [1, с. 55; 3, с. 320]. Ж. Дюшен-Гиймен придерживается мнения, что общество, в котором проповедовал Зара-туштра, было пастушеским, не перешедшим к оседлости, и в нем земледелие еще не играло значительной роли [149, с. 12]. И. М. Дьяконов и Дж. Ньоли независимо друг от друга полагают, что родина Заратуштры находилась в долине Хильменда-Теджена-Герируда, т. е. в Систане и прилегающих к нему областях [25, с. 142; 179, с. 129 и сл., см. там же подробную литературу на с. 16 и сл.]. Это мнение представляется нам наиболее убедительно аргументированным. Как отмечает Ньоли, лишь указанный регион детально описан в авестийской географии и по своим границам приблизительно соответствует Ариане, т. е. названию, употреблявшемуся греками после македонского завоевания для обозначения восточной части Иранского плато [179, с. 130 и сл.]. Тот же автор указывает, что, судя по находкам итальянских археологов на территории Систана, начиная от бронзового века до ахеменидского периода там было широко распространено разведение крупного рогатого скота, и это делает еще более вероятным предположение о локализации в этой области родины Гат [179, с. 153 и сл.].

И. Маркварт высказал гипотезу, что Арйанам-вайджа была крупным доахеменидским государством с центром в Хорезме, которое уничтожил Кир. Позднее эта гипотеза была поддержана B. Б. Хеннингом и И. Гершевичем, а в советской литературе — C. П. Толстовым [197, с. 42 и сл.; 171, с. 14]. Хеннинг и Гершевич считают, что территория этого объединения была расположена к югу от Хорезма и центром его были Мерв и Герат (древняя Арейя). Основанием для такого предположения о «Большом Хорезме» послужило главным образом сообщение Геродота (III, 117) о том, что плотина на реке Ак17 принадлежала хорезмийцам и что Хорезм, Парфия, Арейя и Согдиана в ахеменидское время составляли одну сатрапию. По мнению указанных ученых, границы этой сатрапии были первоначальными границами Хорезмийского государства, завоеванного персами [49, с. 17; 13, с. 15 и сл.; 14, с. 58 и сл.; 25, с. 134—139]. Попутно можно отметить, что, судя по 10-му Яшту Авесты, «Гератский Мерв» представлял собой конфедерацию вокруг Арейи.

Археологи, однако, отмечают, что лишь в VI в. до н. э. в собственно Хорезме наблюдается прогресс в развитии земледелия с искусственным орошением, а в VIII—VII вв. эта страна не имела многочисленного населения или развитой ирригационной системы. Возникновение крупных поселений типа Калалы-гыр на территории Хорезма определенно относится к ахеменидскому времени. Исходя из этих данных, Ньоли считает совершенно невероятным существование «Большого Хорезма» [179, с. 17, 91 и сл.]. Для Согдианы IV в. до н. э. Арриан и Курций сообщают, что город Мараканда имел сильно укрепленную цитадель, окруженную стеной и рвом, причем цитадель и город были обнесены крепостной стеной протяженностью около 13 км. Как показывают археологические раскопки, площадь Мараканды составляла 50—70 га. Но такой большой город, очевидно, возник в ахеменидское время [39, с. 127].

Трудно согласиться с С. П. Толстовым, что уже в VIII—VI вв. в Хорезме возникло сильное рабовладельческое государство, ирригация которого была основана на труде многотысячных масс военнопленных, ибо, как он полагает, «в тех исторических условиях и при той технической базе» строителями каналов могли быть только рабы [64, с. 89—91; 63, с. 103]. Исходной точкой такого мнения является лишь предположение, что ирригация в Месопотамии была создана трудом рабов. Однако огромный документальный материал свидетельствует о том, что в основном на сооружении каналов в Двуречье применялся труд свободных. В условиях еще сравнительно низкого развития производительных сил применение рабского труда в массовых масштабах было невозможным; орудия, с помощью которых сооружались каналы, ненамного уступали оружию, находившемуся в распоряжении воинов и надсмотрщиков над рабами, как на это многократно обращал внимание И. М. Дьяконов.

Гаты, которые в определенной мере отражают материальную культуру и общественные отношения Восточного Ирана и Средней Азии в доахеменидский период, показывают, что там не было развитой городской жизни, прочных государственных объединений и еще не произошло разделения ремесла и земледелия. По мере распада родовых общин стали возникать раннеклассовые объединения. Процесс классового расслоения нашел отражение и в древнейших частях Авесты, где содержится протест против засилья знати. Первые города в Средней Азии начинают возникать лишь в середине I тысячелетия до н. э. Это были столицы Согдианы, Бактрии и Маргианы, имевшие площадь в несколько десятков гектаров и цитадели. Правда, в VII в. до н. э. на территории названных областей начала складываться сравнительно развитая земледельческая культура, основанная на искусственном орошении, но в то время там, по-видимому, еще не было крупных государственных образований.

oldevrasia.ru

Некоторые вопросы этнической истории древней Средней Азии

.

И. В. Пьянков

Далекое прошлое Средней Азии - с того момента, когда оно начинает освещаться письменной историей, - связано преимущественно с ираноязычными народами. Тюркский этнический элемент, преобладающий ныне в Средней Азии, тоже имеет долгую историю, но ранние этапы его этногенеза, как это общепризнанно, протекали вне Средней Азии. Алтайские племена впервые явственно появляются в Средней Азии в лице хуннов, хотя не исключено их появление и в более ранние времена. Бесспорно, что население древней Средней Азии в основном было ираноязычным. Народом же, который вобрал в себя все более ранние ираноязычные пласты, являются таджики. Поэтому процесс сложения таджикского народа можно в известной мере отождествить с общим ходом этнической истории древней Средней Азии.

Попробуем проследить основные вехи указанного процесса. Пойдем ретроспективным путем, т.е. от позднего к раннему, в направлении обратном ходу времени, как бы спускаясь по ступеням истории все глубже и глубже в толщу времен. Путеводной нитью нам будет служить язык. Конечно, язык - не единственный и, может быть, даже не самый важный из признаков, характеризующих этническую общность, но он наиболее удобен для историка в силу расплывчатости и неопределенности большинства других признаков.

Таджикский язык в современных научных классификациях относят к юго-западной группе иранских языков. Древнейшие памятники на языке данной группы были созданы персами во времена Ахеменидов еще в VI - IV вв. до н. э. Уже в языке этих памятников прослеживаются некоторые характерные "юго-западные" черты, свойственные и более поздним языкам этой же группы, в том числе таджикскому. Поэтому историю таджикского языка можно начинать с таких знаменитых памятников, как Бехистунская надпись.

Но коренным местом обитания древних персов был юго-запад Иранского нагорья, где находилась страна Парса (по-гречески - Персида, позднее - Фарс). Лишь много позднее, в период Сасанидов, в III - VII вв., персидский язык стал проникать на север и восток, первоначально - в города. Этому способствовали и политическая экспансия Сасанидов, и торговые связи, и распространение религий - ортодоксального зороастризма и манихейства. Считается, что в V - VI вв. персидский вытеснил местные наречия в городских центрах Западного Хорасана; видимо, в это же время персидский распространялся и в городах Восточного Хорасана, особенно в Балхе, т. е. в центре территории формирования таджикского этноса. Сходные процессы шли и на юге, в Сеистане, где связи с Сасанидами были еще более тесными.

Особенно интенсивно персидский язык стал распространяться на востоке после арабского завоевания и утверждения ислама, в VII - VIII вв. Это обстоятельство отмечается всеми исследователями. Однако в вопросе о том, как происходило распространение языка, остается много неясного. Некоторые ученые, в том числе Б. Г. Гафуров, большое значение в этом процессе придают персоязычным подданным арабов, так называемым мавали. Во всяком случае, в VIII в. в Балхе говорили на персидском, и это обстоятельство дало возможность Табари привести первый образец речи на фарси того времени, обычно цитируемый во всех очерках истории таджикского языка. Другие авторы того же времени и последующих веков говорят даже об особом "языке Балха", подразумевая, видимо, местный диалект фарси (дари). Тогда же и позднее персидский язык распространялся в Мавераннахре. В дальнейшем на этой основе сформировался в IX - Х вв. общий для всех таджиков язык.

Конечно, было бы большим упрощением просто сказать, что таджикский язык (фарси) пришел из Фарса: ведь фарси на территории Хорасана интенсивно обогащался заимствованиями из вытесняемых им местных, более древних, языков. Там же, в Хорасане, стал складываться литературный фарси (дари). Но остается фактом, что в древности на территории, где позднее формировался таджикский народ, персидский язык не был языком местного населения, что истоки истории этого языка берут начало за пределами указанной территории. Значит ли это, что и сами таджики пришли откуда-то со стороны? Конечно, нет! Язык - лишь один из элементов этноса, и руководствоваться в поисках предков только языковым признаком, разумеется, нельзя. Где же, в каком древнем народе искать непосредственных предков таджиков на территории их формирования?

На основной части территории формирования таджикского народа в период, непосредственно предшествующий собственной таджикской истории, а частично и совпадающий с ее началом, известны иранские языки, родственные таджикскому, но представляющие другую линию развития, так что ни из них фарси не мог возникнуть, ни они сами не могли произойти из персидского. Это - иранские языки восточной группы. Одним из таких восточноиранских языков является язык древнего народа согдийцев, когда-то широко распространенный в Согде, т. е. в долине Зеравшана и Кашкадарьи. В течение веков он постепенно вытеснялся таджикским и к нашим дням сохранился лишь в Ягнобе. Другой восточноиранский язык был распространен к югу от согдийского. Отличительной его чертой является то, что памятники его выполнены письмом греческого происхождения. Некоторыми своими чертами он особенно напоминает современный мунджанский и афганский (пашто). Основной его территорией был Тохаристан, т.е. область верхнего течения Амударьи и ее притоков, к югу и к северу от реки; известно, что на этом языке говорили в Чаганиане. Правда, отдельные надписи на том же языке находят и за пределами Тохаристана, например в районе Газни, в районе Кандагара и т. д. Датируются памятники этого языка II - IX вв.

Установлено, что китайские и арабоязычные авторы первых веков ислама именно этот язык называли тохарским. Исторически такое название вполне оправданно, так как самые ранние памятники этого языка появляются именно при первых царях тохаров (народа, который китайцы называли юэчжи) из династии Кушанов - Вима Кадфизе и Канишке (I - II вв.). Применение этого названия в науке, однако, затруднено тем обстоятельством, что оно уже закрепилось совсем за другим языком, некогда бытовавшим в Восточном Туркестане. Позднее, с IV в., современники применяли то же название и к языку эфталитов, которые в массе своей были одноязычны с тохарами.

Впоследствии этот язык дольше всего сохранялся в географически обособленных местностях. Так, в Хуттале, где эфталиты долго удерживали свою самобытность и где был в употреблении тохарский язык (не путать с "тохарским" языком Восточного Туркестана!), скорее всего, именно этот язык и греческую письменность использовали для создания книг еще "в начале ислама". Один из диалектов тохарского долго сохранялся в Бадахшане (я имею в виду область Верхней Кокчи и ее притоков), в одной из долин которой, в Мунджане, он дожил до наших дней.

Другой диалект долгое время жил в Вазиристане, в верховьях Куррама и Гумаля, откуда идут первые известия об афганцах. Видимо, не случайно, что одна из самых поздних надписей тохарским письмом (IX в.) обнаружена в долине Точи в Вазиристане: она не древнее самых ранних упоминаний об афганцах, - упоминаний, относящихся примерно к этим же местам. Данное обстоятельство подтверждает предположение об особой роли эфталитов в этногенезе паштунов.

Если учесть все, что известно о среднеазиатских тохарах и их языке, то можно , прийти к выводу, что вряд ли они годятся на роль основных предков таджикского народа. Разумеется, речь идет о собственно тохарах и эфталитах - кочевниках, основавших огромные империи, в состав которых входило и земледельческое население оазисов, с течением времени также ставшее называться тохарами и эфталитами. Кочевые скифские племена тохаров и гуннские племена эфталитов, пришедшие из степных просторов Центральной Азии, в местах своего последующего расселения в Средней Азии и Восточном Иране или образовывали военную и правящую элиту коренного земледельческого населения, или продолжали жить - там, где позволяли природные условия, - прежним кочевым бытом. Только они и могли принести с собой восточноиранский (т.е. скифский) язык тохарских надписей. Позднее в таких же условиях оказывались приходившие в эти места кочевые тюркские племена, игравшие решающую роль в распространении тюркских языков. В тохарах и эфталитах, очевидно, следует видеть прямых предков паштунов и родственных им этнических образований.

Тохары не были ни единственными, ни первыми восточноиранскими пришельцами на территории формирования таджикского народа. Задолго до прихода тохаров вокруг земледельческих оазисов и в восточной, горной, части Средней Азии обитали различные племена кочевого народа саков. Среднеазиатские саки не оставили после себя письменных памятников, но, судя по сохранившимся именам и древним названиям мест, в которых они некогда обитали, этот народ относился к числу восточноиранских. Потомки саков, как и согдийцев, постепенно, в течение веков, переходили на таджикский язык и лишь на Памире - в Шугнане и Рушане, Вахане, Сарыколе и ряде других мест - сохранили свою древнюю речь. Еще в прошлом веке на таком же древнем, восточноиранском наречии говорили в Вандже, а еще раньше - ив Дарвазе.

Часть сакских племен под давлением тохаров (юэчжи) ушла во II - I вв. до н.э. из степей и гор Центральной Азии в Северо-Западную Индию и оттуда стала заселять южную часть интересующей нас территории, которая стала называться Сакастаном, а позднее - Сеистаном. И язык их, судя по его скудным остаткам, обладал теми же чертами, которые объединяли язык тохарских надписей с пашто и мунджанским.

Почва, в которой нужно искать корни таджикского этногенеза, была иной, не скифской. Таковой являлась, несомненно, этническая среда древнего населения земледельческих оазисов. Эта среда характеризовалась вполне выраженным этническим единством на протяжении почти всего I тыс. до н. э., по крайней мере до массовых вторжений тохаров, саков и других кочевых скифских племен в последних веках этого тысячелетия. Единство это отражается в общих названиях, которые даются в источниках того времени странам древней земледельческой культуры на будущей таджикской территории: "Ариана" (причем подчеркивается, что название это объединяет причисляемые к ней страны именно в силу их племенного единства), "страны арьев", "обиталище арьев", "страны, созданные Ахурамаздой". Сведения об этих странах можно найти и в античных (греческих и латинских) источниках, и в Авесте - священной книге зороастрийцев, отчего их население ученые условно называют еще и авестийскими арьями. То же единство отражено в общности материальной культуры на соответствующей территории в комплексах типа Яз (всех трех его стадий, генетически . связанных между собой), объединенных исследователями в ряд археологических культур, более древние из которых именуются культурой (или культурами) поздней расписной керамики, а поздние - культурой баночной, или цилиндроконической, керамики.

mirznanii.com

Древняя Средняя Азия | Искусство в Узбекистане

Древняя Средняя Азия

20.07.2008 Рубрики: Древняя Центральная Азия Метки: 1 803 просм. 1 комментарий

Развитие искусства неразрывно связано с историей. Вот почему при описании искусства Средней Азии или как её принято называть Центральной Азии, как и в случае с Месопотамией необходимо провести экскурс в историю древних народов Средней Азии. Поиски литературы привели меня в Академию Наук Узбекистана, где мне провели экскурсию в небольшом музее археологии при АН РУз и дали почитать изумительную книгу «Древние Цивилизации» издательства «МЫСЛЬ» 1989г под общей редакцией Г.М. Бонгард-Левина, а так же два журнала «FAN va turmush» (Фан ва Турмуш) 2006г ( спасибо моему знакомому, сотруднику Института археологии АН РУз. Геннадию Богомолову).

Для понимания разнообразия культур и искусств народов древней Средней Азии, необходимо так же иметь представление о народах населявших эту обширную территорию. Статья Маргариты Филанович «Переселение народов: климатический фактор» из журнала «Fan va turmush» 5-6/2006 открывает цикл статей о древнем искусстве народов Средней Азии.

Переселение народов: Климатический фактор.

Наша планета знала множество переселений народов, произошедших на протяжении многих тысячелетий. Большинство из них зарождалось в Азии и втягивало в водоворот событий множество племен и народов. Ареной таких передвижений зачастую становилась и Средняя Азия, в результате чего на ее территории на протяжении тысячелетий сменялись этносы, цивилизации, языки.

Ученые задаются вопросом, отчего в определенные периоды огромные массы населения вдруг снимаются с обжитых мест, покидают свою прародину, чтобы пуститься в долгие сопряженные с большими трудностями странствия. Однозначного ответа на этот вопрос нет. По-видимому, причинами волн миграций были не только социальные или политические события. Немалую, а иногда и определяющую роль спускового механизма играли изменения климата, водоснабжения, состояния растительного покрова и экологии в целом.

Изменения среды обитания, вызванные климатическими колебаниями, безусловно, оказывали огромное влияние на хозяйственную деятельность древних обществ и в первую очередь кочевых народов. Изменение состояния традиционных сезонных пастбищных угодий вслед за отступлением зоны степей из-за их усыхания принуждали древних скотоводов к далеким переселениям, изменению путей перекочевок, борьбе за новые территории расселения.

Совпадение глобальных изменений климата и широких миграций племен не может быть случайным. В конце IV — начале III тысячелетия до н.э. началось расселение индоевропейцев, а во II тысячелетии —отделившихся от них индрариев. Оно прокатилось от Ближнего Востока — Ирана до Индии, через Среднюю Азию, что лежала на их пути.

Согласно археологическим данным, массовое проникновение на территорию Средней Азии скотоводческих племен из Зауралья и их расселение в зоне от Арала до Гиссарских гор произошло во второй половине II тысячелетия до н.э. Многие исследователи связывают их с ариями. На юге территории современного Узбекистана они вступили в контакт с существовавшей здесь древневосточной Бактрийско — Маргианской цивилизацией земледельцев. На базе этого смешения сложились будущие бактрийцы, согдийцы, хорезмийцы и другие народности, составившие в последующие века основное население Средней Азии.

Если продолжить сопоставление климатических и природных изменений в Евразии с отмечаемыми исторически этнокультурными передвижениями, то можно отметить еще несколько всплесков этой миграционной активности, напрямую связанных со Средней Азией. В VIII—VII веках до н. э. происходит мощное движение скифов от Западной Монголии до Передней Азии, изгнавших киммерийцев. Затем в свою очередь савроматы потеснили скифов из Поволжья и Северного Кавказа. Часть савроматов устремились в Среднюю Азию вдоль Сырдарьи, через долину Зарафшана вплоть до берегов Амударьи.

С конца IV — начала III веков до н.э. наступает не благоприятный для кочевников жаркий и сухой климат. В этот период изменение гидрографии в районах дельты Амударьи и Сырдарьи, усыхание древних русел привели в движение племена дахов низовьев Сырдарьи, которые в поисках благоприятных мест для обитания продвинулись вверх по реке вплоть до Чача (современный Ташкентский оазис), а затем через долину Зарафшана вышли на правый берег Амударьи. Большая часть дахов —племена апарнов, основали в передгорьях Копетдага в последней трети III века до н.э. Парфянское царство с династией Аршакидов.

Эти же обстоятельства обострили борьбу юэчжей и хуннов (кит. сюнну) за господство в степи и передел пастбищных территорий. В далекой Монголии в конце III века до н.э. происходят события, приведшие к консолидации обитавших там племен хуннов и созданию ими мощного государства. Начав свои захватнические походы на запад, хунны обрушились на юэчжей, вынудив их в свою очередь вытеснить племена саков на юг к Памиру. Юэчжи отступили и через Фергану вышли в середине II века до н.э. на правый берег Амударьи в Бактрию (современная Сурхандарьинская область Узбекистана), где создали свое государство, впоследствии давшее начало Кушанскому царству.

В русле той же волны этнических перемещений находится движение племен, известных по письменным источникам как асии, пасианы, тохары и сакаравлы. Большая часть их переселилась с правобережья Сырдарьи на юг, разгромив в середине II века до н.э. Греко-Бактрийское царство. Именно тохары отождествляются учеными с этнонимом юэчжи китайских источников. Согласно китайской хронике Цяньханыиу, они обитали первоначально на севере Западного Китая по соседству с племенами саков и усуней. Хунны, давшие толчок этому всплеску миграции, откочевали через степи Казахстана на запад до Поволжья, откуда их потомки — гунны в IV веке н.э. подтолкнули сарматов, а также, вестготов и другие германские племена и сами участвовали в разгроме Римской империи. События той эпохи вошли в европейскую науку как Великое переселение народов, так как «эффект» его был многократно усилен из-за столкновения с одной из величайших цивилизаций мира — Римской империей и ее крушением.

Усиление гуннов в Поволжье, где они создали крупное государство в конце III — IV веков н.э., привело вновь в движение народы Великой степи. Демографический прессинг на этой территории, приведший к оскудению пастбищ, а также усыхание климата, отмечаемое с конца III века н.э., немало способствовали новой волне переселений.

С III века н.э. в степных и пустынных районах Центральной Азии настало время сильной аридизации (иссушения) климата, что привело в катастрофическое состояние хозяйство не только кочевников, но и земледельцев этих районов. В это время мелеют многие крупные реки и озера, такие как Балхаш, Зайсан, Иссык-Куль, а мелкие пересыхают. Римский историк Аммиан Марцеллин (IV век н.э.) называет Аральское море Оксийским болотом.

Для Средней Азии вновь наступила пора нового мощного вторжения кочевых племен. Первыми были хиониты, покинувшие после столкновения с гуннами в начале IV века н.э. места своего первоначального обитания в степях Приаралья и двинувшиеся на юг. В середине IV века они завладели землями кушан и создали в Бактрии-Тохаристане свое государство со столицей в Балхе. В отличие от монголоидных гуннов это было европеоидное население, которых считают потомками массагетов. Активные этнические перемещения кидаритов из Восточного Туркестана, часть которых пришла в Среднюю Азию, повторив маршрут юэчжей и достигла Южного Согда (современный Каршинский оазис), отмечаются в IV веке н.э.

Наибольших политических успехов достигли эфталиты, первоначально обитавшие, как полагает большинство ученых, в Бадахшане, откуда они обрушились на среднеазиатское Междуречье. Подчинив себе ранее пришедшие сюда племена и местное население, и перейдя к оседлости, они создали в IV веке н.э. громадное государство, как полагают некоторые ученые со столицей в Нахшабе, которое вступило в борьбу с Сасанидским Ираном и достигло немалых военных успехов. Однако в середине VI века завершающая эту волну миграция с северо-востока кочевых тюрок, объединившихся в Великий Каганат, положила конец господству эфталитов.

Все это свидетельствует о том, что изменчивость климатических условий в аридных зонах становилась мощным фактором в этнополитических процессах Центральноазиатского региона. Особенно сильным было это воздействие на самую нестабильную, подвижную часть населения — кочевников. Их вынужденное движение было направлено на поиск и захват новых земель, подхватывало, втягивало в водоворот событий другие народы, что в итоге приводило к крушению одних цивилизаций, интеграции новых групп населения в культурогенные процессы и созданию новых неповторимых по своему облику цивилизаций.

Маргарита Филанович. Институт археологии АН РУз.

www.fvat.uzsci.net

art-blog.uz

Искусство Древней Средней Азии (Всеобщая история искусств) | Архитектура Древнего мира

Для других областей Средней Азии мы не имеем сколько-нибудь значительных исследованных архитектурных комплексов, относящихся к рассматриваемому периоду. В Бактрии, начиная от района Термеза и дальше на восток, постоянно находят много фрагментов каменной архитектуры, главным образом из мергелистого известняка. Известны многочисленные базы разных размеров, капители и фусты колонн, профилированные тяги, карнизы с рельефными изображениями. Судя по этим элементам, в архитектуре Бактрии этого времени имела место переработка восточно-средиземноморских форм, принесенных в Среднюю Азию при Селевкидах и греко-македонских правителях Бактрии.

Социальные сдвиги, определившие крушение рабовладельческого строя в 4 - 6 вв. н.э., нашли отражение в градостроительстве и архитектуре. Если для предшествующего периода были характерны города описанного выше типа и открытые поселения, защищенные мощью больших, сравнительно хорошо организованных государств, то в 4 - 5 вв. н.э. появился новый тип сельского поселения — отдельно стоящие укрепленные замки. Однако в это время замки нарождающейся феодальной знати еще ничем, кроме размеров, не отличались от замков свободных земледельцев. Общий облик архитектурных сооружений оставался весьма лаконичным и строгим. Основные архитектурные приемы, разработанные еще в предыдущие периоды, применялись и в замках 4 - 6 вв. н.э., однако все они были значительно упрощены. Старые города еще продолжают жить, но, по-видимому, они влачат уже жалкое существование, строительство в них почти полностью прекратилось. С 6 в. н.э. начинается развитие архитектуры феодальной, основанной уже на иных принципах.

***

Об изобразительном искусстве — скульптуре и живописи — 7 - 4 вв. до н.э. наши сведения пока еще очень скудны. Пожалуй, наиболее яркими памятниками периода сложения классового общества в Средней Азии являются мелкие скульптурные изображения (объемные и рельефные) из драгоценных металлов, происходящие из так называемого «Аму-дарьинского клада». Это — группа вещей, случайных находок с территории древней северной Бактрии (южный Таджикистан). Веши из «Аму-дарьинского клада» — произведения бактрийского искусства. В них можно найти черты сходства с искусством персов н мидян, что объясняется отчасти тем, что бактрийцы, мидяне и персы — народы родственные, еще не утерявшие тех черт общности, которые связывали иранские племена на месте их первоначального обитания, а отчасти н тем, что бактрийцы в течение двух веков были включены в орбиту политических и экономических интересов Ахеменидской державы. Есть также в этих произведениях элементы, идущие от ближайших соседей бактрийцев — кочевников саков. Образ человека в древнем бактрийском искусстве был весьма сходен с образом людей в искусстве Ассирийского царства и в ахеменидском искусстве, но отличался меньшей условностью. Характерно изображение сака из «Аму-дарьинского клада», сделанное невысоким рельефом на золотой пластинке.

Сак изображен в профиль. Его фигура несколько схематична, весь облик статичен, но лицо, несмотря на известную условность изображения (постановка глаза), чрезвычайно выразительно и, несомненно, точно передает определенный этнический тип. Нужно отметить ту тщательность и точность, с которой переданы детали одежды и вооружения: своеобразный головной убор в виде башлыка, короткий меч — акинак на правом боку, мягкая обувь. В правой руке сак держит священную связку прутьев — барсом. Сравнение с другими предметами «Аму-дарьинского клада», имеющими изображение людей, показывает, что облик воина сака был довольно каноничен. В том же собрании есть ряд скульптурных изображений фантастических животных, тесно связывающий бактрийское искусство с искусством степных саков, так называемым «скифским звериным стилем».

О характере искусства саков мы можем судить по замечательным находкам, сделанным советскими археологами под руководством С. Руденко и М. Грязнова при раскопках Пазырыкских курганов на Алтае и относящимся к древним племенам (5 - 4 вв. до н.э.), близким по культуре к сакам. Там благодаря вечной мерзлоте сохранились не только глиняные и металлические предметы, как это обычно бывает, но и изделия из кожи, дерева, тканей. Одежда, сбруя, посуда, мебель, оружие, найденные в погребениях племенных вождей, богато украшены узором. Особенного мастерства достигли художники в изображении животных в движении, причудливо переплетенных в борьбе. Несмотря на значительную долю стилизации, с поразительной наблюдательностью переданы особенности строения тела и повадки различных животных и птиц. Немало есть изображений фантастических существ, однако все они составлены из элементов реальных зверей. Своеобразный прием передачи мускулатуры кружками, «запятыми» и «полуподковами» условно моделирует тела животных и подчеркивает движение. Произведения алтайских художников имеют декоративный характер: изображения живых существ сочетаются с орнаментальными мотивами, большую роль играет расцветка, четко выделяющая силуэт узора и его детали. Применение узора на самых различных бытовых предметах указывает на древнюю местную традицию этого искусства, служившего не только племенной знати.

Мотивы алтайских узоров, вероятно, имели магическое или ритуальное значение, но по своему содержанию искусство древних алтайских племен было более значительно; оно отражало окружавшую кочевника жизнь, было проникнуто реалистической тенденцией. Некоторые орнаментальные мотивы искусства древних саков и других близких к ним кочевых племен сохранились в народном узоре казахов и киргизов вплоть до наших дней. Вместе с тем алтайские находки свидетельствуют о связи культуры среднеазиатских кочевников в рассматриваемую эпоху с культурой племен и народов южной Сибири. Исследование древней истории южной Сибири, проведенное советский археологом С. Киселевым, показало большое своеобразие художественной культуры племен, населявших среднее течение реки Енисея и прилегающие области, а также их роль в культурных связях Сибири и Средней Азии с Древним Китаем. С произведениями «звериного стиля» алтайских племен по мотивам и характеру изображений могут быть сопоставлены более поздние по времени ткани из гуннского погребения в Ноип-Ула (Монголия, 1 в. до н.э. - нач. I в. н.э.), и также знаменитые сибирские золотые бляхи, найденные и доставленные в петербургскую кунсткамеру еще в 18 столетии.

Среди находок в Алтайских курганах имеются предметы искусства, несомненно созданные не самими кочевниками, а их соседями-земледельцами. Так, в погребениях найдены фрагменты тонких узорчатых китайских тканей. Среднеазиатским, вероятно, является единственный в своем роде бархатный ворсовый ковер. Этот древнейший ковер, которому не меньше двух тысяч трехсот лет, поразительно хорошо сохранился. По вишнево-красному фону в геометрически правильной последовательности на ковре изображена процессия воинов, ведущих коней, и ближе к центру - фриз из идущих оленей; центральное поле ковра заполнено геометрическим орнаментом.

Для периода 3 - 1 вв. до н.э. мы можем на основании дошедшей до нас мелкой пластики и по изображениям на монетах с полной определенностью утверждать, что в этот период существовала монументальная скульптура, а возможно, и монументальная живопись. В скульптуре этого времени заметно влияние средиземноморских и переднеазиатских художественных представлений и образов, а также и технических приемов. Конечно, нельзя отрицать проникновения в Среднюю Азию уже готовых, выкристаллизовавшихся художественных образов, идущих из материковой Греции и главным образом из эллинистической Малой Азии и с Переднего Востока, образов, являвшихся для той эпохи высшим достижением искусства. Однако произведения среднеазиатского искусства как предшествовавшего так и этого периодов говорят о высоком уровне развития культуры народов Средней Азии. Ярким свидетельством этого являются превосходные реалистические портреты на греко-бактрийских монетах. Найденная на Афрасиабе (городище древнего Самарканда) скульптурная группа, изображающая трех граций на колеснице, управляемой уродливым карликом, является местной, вероятно согдийской, переработкой широко известной эллинистической статуарной группы, имевшей распространение от Северной Африки до Центральной Азии. Самостоятельной переработкой эллинистических мотивов являются фигура Геракла, поражающего лернейскую гидру, на одном из глиняных светильников, изображения монументальных статуй Геракла, Посейдона, близнецов Кастора и Поллукса и многие другие.

Южно-Туркненской экспедицией в парфянской Нисе открыты многочисленные ритоны из слоновой кости, украшенные в нижней части скульптурой животных, а вверху прекрасными, реалистически выполненными рельефами. Изображены греческие божества и музы. Исследователи отмечают, что изображенные персонажи по костюму и прическам имеют облик людей из парфянской придворной знати. Среди художественных памятников Нисы выделяется также мраморная женская статуя 2 в. до н.э.  Мотив обнаженной женщины, ноги которой задрапированы покрывалом, напоминает знаменитую статую Афродиты Милосской, несомненно послужившую прототипом для парфянского скульптора. Пластически прекрасно изваянная фигура женщины наделена своеобразием, позволяющим предполагать, что перед нами местная интерпретация образа античной богини. Реалистической формой, близкой памятникам восточно-эллинистической пластики, обладают серебряные и бронзовые фигурки, найденные в Нисе, в частности бронзовая массивная фигурка крылатого сфинкса с женской головой, служившая, вероятно, одной из ручек большой металлической вазы. На примере пластики раннепарфянского времени из Нисы мы можем отделить сильно эллинизированное искусство парфянской знати (ритоны, серебряные статуэтки, геммы на перстнях, известные нам главным образом по оттискам) от искусства широких народных масс, главным образом представленного мелкой глиняной скульптурой, жившей еще очень древними традициями. Интересным образцом скульптуры Хорезма этой эпохи, в искусстве которого воздействие греческой и эллинистической культуры почти не сказалось, является терракотовая голова старухи, найденная в 1952 г. около Койкрылган-кала — памятника 4 - 3 вв. до н.э. Особенностью этой скульптуры является своеобразная экспрессия, лицо с большими, как бы слепыми глазами и жизненно переданными старческими морщинами вокруг рта и подбородка.

В 3 - 1 вв. до н.э. развивались городские ремесла, в том числе и художественные. Об этом свидетельствует многочисленная гончарная посуда из Парфии, Маргианы, Бактрии, Согда, Хорезма, отличающаяся прекрасной отделкой, стройностью и изяществом форм, но почти полностью лишенная орнаментации. Сохранившиеся в уже упомянутом погребении гуннского вождя в Ноин-Ула ткани с фигурными изображениями (всадники, грифоны, человеческие лица, растительный орнамент), вероятно среднеазиатского, скорее всего бактрийского происхождения, говорят о большом расцвете художественного ткачества. Некоторые исследователи относят к произведениям бактрийских мастеров 3 - 1 вв. до н.э. ряд хранящихся в Эрмитаже замечательных изделий торевтики, найденных в разных местах на территории СССР. 

Более полное представление о характере изобразительного искусства народов Средней Азии дают памятники 1 - 3 вв. н.э. - времени господства Кушанского и Парфянского царств.

Сохранилось большое количество произведений монументальной скульптуры, показывающих, какое огромное значение в искусстве народов Средней Азии имел этот вид изобразительного искусства, в средние века почти полностью исчезнувший под влиянием иконоборческих тенденций ислама. Все известные нам памятники монументальной скульптуры этого периода были связаны с архитектурой. Как правило, это высокий рельеф, а не круглая скульптура. По материалу скульптура делится на каменную, глиняную на деревянном каркасе и штуковую. Каменная скульптура была, по-видимому, распространена в юго-восточных районах Средней Азии, преимущественно в Бактрии.

Замечательным произведением искусства являются скульптурные украшения каменного карниза буддийского святилища, обнаруженного в урочище Айртам около Термеза. Айртамский скульптурный фриз состоит из акантовых листьев, расположенных в два ряда, причем в верхнем ряду листья чередуются с фигурами музыкантов и гирляндоносцев. Арфист — одна из лучших фигур фриза. Черты лица даны очень обобщенно, но тем не менее реалистично. Во всем видна устоявшаяся художественная традиция, огромное мастерство. Очень скупыми изобразительными средствами художник сумел создать образ музыканта, как бы прислушивающегося к звучащей арфе. Следует обратить внимание на выработанный уже тип человеческой красоты: круглое лицо, небольшой подбородок с ямкой, рот, поставленный близко к короткому, прямому носу, большие широко раскрытые, чуть косо прорезанные глаза под тяжелыми веками. Хотя исследователи и считают, что изображения музыкантов и гирляндоносцев айртамского фриза связаны с буддийским культом, в них нет ничего специфически религиозного. Айртамский фриз относится ко времени расцвета Кушанской державы и датируется 1 - 2 вв. н.э.

Глиняную скульптуру мы знаем по памятникам Парфии и Хорезма. Большие монументальные статуи из царского дворца в Нисе дошли до нас почти совершенно разрушенными. Значительно лучше сохранились глиняные скульптуры из дворца в Топрак-кала.

Как уже отмечалось выше, статуи из необожженной глины, выполненные высоким рельефом, украшали стены парадных залов царского дворца, составляя подчас многофигурные композиции, повторявшиеся в определенном ритме. В так называемом «Зале царей» вдоль стен шло глиняное возвышение, разделенное на отдельные ниши стенками и решетками из фигурного кирпича. В каждой из этих ниш было скульптурное изображение царя размером в два человеческих роста, окруженное фигурами членов его семьи, сделанными в меньшем масштабе. Таким образом, скульптурное убранство зала являлось своеобразной портретной галереей хорезмских царей. Скульптурная голова, происходящая из этой галереи, передает тот же идеальный тип человеческой красоты, которой мы отметили в изображении музыкантов айртамского фриза. В сюжетах скульптур другого зала, условно названного «Залом побед», С. Толстов видит сцены венчания хорезмских царей Никами - богинями побед.

Скульптуры Топрак-кала, датируемые 3 в. н.э. относятся к тому периоду, когда Хорезм, освободившись от господства кушанских царей, снова становится самостоятельным государством. Художники, создавшие эти произведения, стремились показать мощь и величие Хорезмского царства. Скульптурам Топрак-кала присущи монументальность, лаконичность, величавая статичность. Положение статуй фронтальное, сложные повороты головы, к которым, как мы увидим ниже, хорезмийские художники прибегали при решении иных художественных задач, здесь отсутствуют. От этого периода до нас дошла и мелкая пластика — фигурки из обожженной глины — маленькие идолы, изображающие чаще всего женское божество. Такие фигурки известны нам главным образом по находкам из Согда.

Монументальная глиняная скульптура обычно бывала раскрашенной. По-видимому, широкое распространение имела и монументальная стенная живопись. В одном из пещерных буддийских монастырей близ Термеза сохранились остатки росписей, где по золотому фону были изображены какие-то многофайловые сцены, вероятно, культового содержания. Это — пока что древнейшие остатки стенных росписей в Сродней Азии (1 - 3 вв. н.э.). Лучше сохранились стенные росписи дворца Топрак-кала.

Росписи Топрак-кала сделаны на хорошо выглаженной поверхности стены, покрытой белым штуковым грунтом. Краски в большинстве своем употреблялись местные, минеральные, главным образом так называемые цветные земли. Судя по дошедшим до нас остаткам, во дворце были и декоративные орнаментальные росписи и сложные, многофигурные сцены. Так, например, сохранились фрагменты большой композиции, изображавшей сбор плодов. Интересно также изображение арфистки, стилистически близкое айртамскому фризу. В фрагментах живописи из Топрак-кала видно разнообразие художественных приемов. Некоторые изображения очень графичны, с четким линейным контуром, другие, наоборот, выполнены в сочной живописной манере. И те и другие свидетельствуют о наличии здесь старой живописной традиции, складывавшейся веками. Сохранившиеся фрагменты росписей 3 в. говорят о мастерстве и технической выучке художников. Но самое важное — это правдивость изображений. Фигуры и лица людей даются в разнообразных раккурсах, чего мы не увидим позднее, в раннефеодальное время; очень скупыми средствами художник передает человеческие эмоции. С большой наблюдательностью изображены животные и птицы. Своеобразны орнаментальные мотивы росписей; некоторые из них встречаются в узбекских вышивках и в других текстильных изделиях народов Средней Азии вплоть до наших дней.

Остатки хорсзмийской живописи 3 в. — это пока что единственные сколько-нибудь значительные памятники живописи рабовладельческой эпохи в Средней Азии. Однако большой профессионализм этой живописи, говорящий о длительных и прочных художественных традициях, а также наличие следов монументальных росписей в Парфии и Бактрии заставляют нас считать, что живопись в Средней Азии имеет глубокие корни и существовала задолго до 3 в. н.э., когда мы впервые встречаем сохранившиеся памятники. Вероятно, существовала не только монументальная стенная роспись, но также и иные виды живописи.

Кризис рабовладельческой формации в 4 - 0 вв. н.э. нашел выражение и в области изобразительного искусства. Не случайно мы располагаем очень небольшим количеством памятников, относящихся к этому периоду. Это объясняется не столько малой изученностью древней культуры народов Средней Азии, сколько именно упадком искусства в эти века. Фактически единственными памятниками изобразительного искусства этого периода являются предметы мелкой глиняной пластики, главным образом мужские изображения божеств в виде воинов, пришедшие на смену более обычным в древности женским изображениям, вероятно, символизировавшим богиню-мать. Характерны для этого периода своеобразные головные уборы с распростертыми крыльями на тулье. Некоторые исследователи связывают такие головные уборы с кочевниками-эфталитами, захватившими в это время (5 - 6 вв.) власть над земледельческими племенами и народностями Средней Азии. Лица, обычно выдавленные штампом, выполнены еще в реалистической манере, однако туловища фигурок уже примитивно вылеплены и говорят об упадке старой традиции изобразительного искусства.

***

Искусство и культура народов Сродней Азии рабовладельческой эпохи до последнего времени оставались почти неизвестными. Только за последние двадцать лет благодаря трудам советских археологов мы смогли составить себе общее представление о древнем искусстве народов Средней Азии. Естественно, что сейчас еще нет возможности достаточно полно объяснить специфические особенности всех найденных памятников, их идейно-художественное содержание и проследить этапы тысячелетнего развития искусства древних народов Средней Азии. Все же из того, что нам уже известно, ясно, что древнее среднеазиатское искусство занимало свое особое и важное место в истории художественной культуры Древнего мира. Архитектура, скульптура, живопись и прикладное искусство в условиях классового рабовладельческого общества получили значительное развитие и имели ряд общих черт у всех народов Средней Азии. Это особенно сказалось в архитектуре благодаря наличию сходных строительных приемов и известному единству своеобразного монументального стиля. Однако каждый из древних народов Средней Азии выработал в искусстве свои неповторимые особенности. Древняя архитектура Хорезма отличалась массивностью, прямоугольными силуэтами, вертикальным членением стен. Эти членения часто превращались в своеобразные гигантские полуколонны — «гофры», поднимавшиеся на всю высоту здания и соединенные вверху перспективными арочками. В изобразительном искусстве и особенно в архитектуре Хорезма влияние средиземноморских форм было ничтожно мало. Архитектура Парфии близко примыкала к архитектуре Хорезма, но в Парфии, особенно в разработке интерьеров, чувствуется большая близость с переднеазиатскими и средиземноморскими формами, особенно с парфянским зодчеством Месопотамии, а через него с сирийской и малоазиатской архитектурой римского времени. Воздействие западных Эллинистических форм сильно проявилось в скульптуре и прикладном искусстве. Изобразительное искусство и особенно зодчество Бактрии нам еще очень мало известны. Однако по имеющимся памятникам видно, что они отличались своими особенностями. Бактрия была ядром Греко-бактрийского царства, затем Кушанской державы, которая объединяла Бактрию с Гандхарой и северо-западной Индией. В Бактрии получил распространение буддизм — господствовавшая религия Кушанского царства. Судя по остаткам архитектурных деталей, в Бактрии, более чем в других областях Средней Азии, была развита ордерная архитектура, возникшая не без влияния передне- и малоазиатских образцов. Вместе с тем в культовом зодчестве и скульптуре Бактрии сильно чувствовалось воздействие Индии, чему способствовал буддизм. Северо-восточные области Средней Азии, заселенные в древности по преимуществу кочевыми племенами, как мы отмечали выше, были связаны в культурном отношении с южной Сибирью, а также с Синьцзяном и Китаем, особенно в эпоху китайской империи Хань (3 в. до н.э. — 3 в. н. р.). 00 этом свидетельствует ряд памятников из раскопок в Фергане, Семиречье и южных областях Казахстана.

В условиях сложных культурных взаимовлияний каждый из народов Средней Азии тем не менее развивал своеобразные художественные традиции и создал произведения искусства, не сходные с памятниками Ирана, Индии и Китая. Это особенно ярко проявилось в зодчестве. В скульптуре и живописи Средней Азии на первых ступенях развития рабовладельческой формации для изображения человека был выработан канон, сходный с переднеазиатским и иранским. В дальнейшем изображения человека становятся все более и более реалистичными, отчасти под воздействием привнесенных передовых форм средиземноморского искусства, но главным образом в связи с ходом развития самого среднеазиатского общества.

archaic.totalarch.com

Проблемы древней истории Средней Азии в 60-90-х годах XX в — Мегаобучалка

Третий период начинается с открытия в ходе археологических работ древних архивов, что поставило изучение древней истории на качественно новый уровень. Первые парфянские документы в виде черепков крупных сосудов с хозяйственными записями были обнаружены в 1948-1949 гг. на городище Новая Ниса, являющимся руинами парфянского города [Дьяконов и др., 19511. Затем последовало открытие аналогичных документов в царской резиденции, остатки которой носят сейчас наименование Старая Ниса [Дьяконов, Лившиц, 1960], а общее число документов достигает почти трех тысяч. Одновременно при раскопках столичного центра Хорезма городища Топрак-кала было найдено около 150 документов на коже и дереве [Толстое, 1958), изучение и дешифровка которых заняли не одно десятилетие [Лившиц, 1984]. Таким образом, древние общества Средней Азии в полный голос заговорили на своем собственном языке, причем это были не литературные сочинения, а подлинные документы, историческая ценность которых огромна. Третий период в историографии Средней Азии продолжается до настоящего времени.

В этот период происходит заметный прогресс в изучении письменных источников, число которых увеличивается благодаря археологическим открытиям. В историографии Средней Азии получает распространение жанр тщательного текстологического анализа греческих и римских сочинений с выяснением первоначальных источников и их информационной надежности. Таковы прежде всего исследования И. В. Пьянкова — его работы о Ктесии (1975) и Мараканде-Самарканде по письменным источникам (1972). Ученый последовательно продолжал эти разработки, монументальным итогом которых стала его работа «Средняя Азия в античной географической традиции», защищенная в 1984 г. в качестве докторской диссертации и до сих пор, к сожалению, полностью не опубликованная [Пьянков, 1984]. Такой подход при анализе источников (как письменных свидетельств, так и данных эпиграфики) используют Г. А. Кошеленко (1979) и В. П. Никоноров (1987, 1990).

Но подлинный скачок, собственно и определивший начальную грань периода, произошел в изучении местных письменных источников. Таковы прежде всего остатки архива парфянской Нисы, представляющие собой документы хозяйственного учета, где фиксируются налоговые поставки с виноградников с указанием года поступления, типа обложения, имени чиновника и некоторых других сведений. Эти документы дали ценный материал по структуре административного деления Парфии, дворцовому хозяйству [Дьяконов, Лившиц, 1960], по распространению в парфянской среде зороастрийских традиций. В настоящее время выходит полное издание этих документов [Corpus Inscriptionum Iranicorum, 1976-1977].

При последующих работах на Нисе были обнаружены и остраки с записями иного рода, в частности о запасах муки. Раскопки парфянских памятников установили широкое распространение практики составления подобных документов — они были обнаружены на крупной усадьбе [Лившиц, 1980], а различные тексты, включая надписи на сосудах, указывающие имя и статус владельца, найдены в Мерве [Лившиц, 1990] и даже на парфянской крепости Игда-кала, расположенной на Узбое, почти в центре Каракумской пустыни [Лившиц, 1978].

Еще более важным по содержанию оказался архив хорезмийской Топ-рак-кала. В нем обнаружены документы, написанные на дереве и коже, иногда, правда, от них сохранились лишь отпечатки на глине. Они содержали списки членов домовой общины, составлявшиеся, видимо, в фискальных целях, и упоминали имена довольно многочисленных рабов, входивших в эти структуры [Лившиц, 1984]. Интересную информацию представляли и надписи, сделанные на керамических костехранилищах — оссуариях [Лившиц, 1970].

К сожалению, пока не обнаружено подобных документов в Бактрии, где практика использования остраков, видимо, не привилась, а характер культурного слоя, в отличие от Хорезма, не способствует сохранению органических остатков. Здесь известен целый ряд как бактрийских.так и индийских надписей на сосудах преимущественно из раскопок двух крупных буддийских монастырских комплексов в округе Термеза — Кара-тепе и Фаяз-тепе. На одном из городищ найдены и обрывки документов на коже. Важным открытием явилось обнаружение при раскопках Айратама, с которого начиналось изучение археологии древних обществ, строительной надписи кушанского времени, выполненной не курсивом, как представлены тексты на сосудах, а так называемым монументальным письмом.

В области нумизматики в третий период, как и во второй, информационная база пополнялась находками, сделанными в ходе археологических работ или обнаруженными при случайных обстоятельствах, но пространственно документированными. Эти материалы публиковались как в отдельных статьях, так и в виде небольших каталогов [Ртвеладзе, Падаев, 1981 ]. В виде каталога были изданы кушанские монеты из собрания Государственного Эрмитажа [Зеймаль, 1967]. Специальная публикация была посвящена монетам среднеазиатского междуречья [Зеймаль, 1978], многие новые материалы вошли в книгу Е. В. Зеймаля, названную «Древние монеты Таджикистана» [1983], но, по существу, охватившую в той или иной степени весь Среднеазиатский регион за исключением Парфии и Хорезма. Монеты Хорезма были обстоятельно опубликованы и проанализированы в книге Б. И. Вайнберг (1977). Важным шагом в пополнении источниковой базы стала дешифровка местных легенд на монетах Хорезма, Согда и Маргианы, выполненных арамейским алфавитом. Дешифровка проделана В. Хёнингом и В. А. Лившицем.

Точная паспортизация монет позволила выделить ряд локальных чеканов, что особенно важно для предкушанской Бактрии, политическая история которой освещена всего лишь несколькими фразами китайских хроник и античных географов [Массой В., 1957; Пугаченкова, Ртвеладзе, 1971; Давидович, 1976]. Работы в Маргиане и особенно в самом городе Мерве выявили в 50-х годах местный парфянской чекан [Массой М., 1955; Массой В., 1957], что затем на более обширных материалах было подробно проанализировано В. Н. Пилипко (1980). Наряду с использованием нумизматических материалов для изучения политической истории был поставлен вопрос о значении этого источника для изучения древней экономики [Массой В., 1955].

Важнейшим источником по истории доахеменйдской Средней Азии, безусловно, являются авестийские тексты. Правда, с этими текстами некоторые исследователи обращаются несколько прямолинейно, используя к тому же не подлинник, а переводы, отражающие разный уровень состояния иранистики. В этом отношении большое значение имеют обзор и интерпретация этих сведений, данные В. А. Лившицем и С. Н. Соколовым в первом томе «Истории таджикского народа» [История..., 1963, с. 137-235]. Важным вкладом в источниковедение явилась публикация переводов авестийских текстов, сделанных и прокомментированных И. М. Стеб-лин-Каменским [Авеста, 1990].

Рост археологических знаний является одной из ярких черт третьего периода. И дело здесь не только в размахе исследований, по существу завершивших предварительное составление археологических карт (хотя подобная публикация такой карты была осуществлена лишь для Казахстана). В этот период определяющими становятся проблемно-целевые экспедиционные работы, давшие ценные конструктивные результаты. С 80-х годов расширяется международное сотрудничество, проводятся международные симпозиумы — советско-американские в Бостоне и Самарканде, посвященные цивилизациям древневосточного типа [Древние цивилизации..., 1985], и советско-французские (четыре — в Средней Азии и два — в Париже), материалы которых также публикуются в двух странах [Взаимодействия..., 1989; L'archeologie de la Bactria..., 1985, L'Asie Centrale..., 1989; Nomades et sedentaires..., 1990; Городская культура..., 1987].

Осуществляются совместные советско-французские раскопки на Аф-расиабе — древнем городище Самарканда, японские ученые принимают участие в изучении кушанских памятников Бактрии, советско-английская экспедиция продолжает прежнее исследование древнейшего, относящегося к VI тыс. до н. э. земледельческого поселения Джейтун в Южном Туркменистане.

Весьма результативными стали многолетние раскопки эталонных памятников. Таковы работы ЮТАКЭ в Древнем Мерве, по материалам которых издано семь томов трудов ЮТАКЭ (т. XI, XII, XIV, XV, XVI, XVII, XIX), раскопки хорезмской экспедицией на Кой-крылган-кале и Топрак-кале [Кой-крылган-кала, 1967; Топрак-кала, 1984], уже упоминавшиеся исследования Афрасиаба, изучение Ер-кургана — столицы Южного Со-гда. раскопки северобактрийских памятников — Дальверзина, Тахти-Сан-гина, Зар-тепе и др. Детальное изучение стратиграфии позволяло более четко во времени организовывать археологический материал. Для эпохи энеолита и бронзы здесь следует отметить хронологическую колонку Намазга-тепе, где было выделено шесть комплексов (Намазга, I—VI), для предахеменидского и ахеменидского времени — работа на Яз-депе в Мар-гиане с обозначением ставших эталонными комплексов Яз I—III [Массой В., ; 1959|. Детально разрабатывались вопросы стратиграфии на Ер-кургане; \ уточнялась периодизация, предложенная для Афрасиаба А. И. Тере- i Ножкиным. Исследования в Бактрии также позволили выделить комплек- i сы, представляющие развитие культуры с III—11 вв. до н. э. по V в. н. э., ! заметно уточнив схему, предложенную М. М. Дьяконовым на материалах Кобадиана.

Из целевых многолетних археологических работ можно отметить три направления. Первое — это изучение памятников эпохи бронзы на юге Туркменистана, приведшее к открытию цивилизации древневосточного типа Алтын-депе [Массон В., 1981а]. Близкие очаги высокоразвитой культуры урбанизированного облика были затем обнаружены в Северной и Южной Бактрии [Аскаров, 1973; 1977; Сарианиди, 1977]. Своеобразным центром культур этого типа оказалась и Маргиана. В результате выявился местный культурный пласт второй половины ИХ—II тыс. до н. э., на основе которого происходило дальнейшее развитие региона. Средняя Азия была введена в круг процессов древневосточной истории, обнаружены ее тесные связи с обществами Месопотамии и Древней Индии (Хараппа).

Второе направление связано с изучением типов поселений, их классификацией и выходом на пространственное размещение. Такая работа . была проделана для древней Бактрии [Ртвеладзе, Хакимов, 1973; Массон В., 1976] и в особенно широких масштабах — для Ташкентского оазиса • (Буряков, 1982], где были широко представлены все памятники от древней эпохи до зрелого Средневековья. Это направление позволило более глубоко изучить внутреннюю динамику древних обществ и конкретно проанализировать процессы урбанизации.

Третье направление связано с ограниченностью материалов по со- : циально-экономической истории Древней Средней Азии, где догматическое применение теории формаций вело к тавтологическим построениям. • Поэтому особое внимание было обращено на специальное исследование \ сельских поселений с широкими, а в ряде случаев сплошными раскопка- ] ми памятников разных типов. Для Хорезма такая работа была проделана g Е. Неразик (1976), для кушанской Северной Бактрии — Ш. Пидаевым (1978), для Парфиены — В. Н. Пилипко(1975). Поселения середины I тыс. до н. э. подобным образом изучались А. С. Сагдуллаевым (1987). Эти данные имеют немаловажное значение для анализа аграрных отношений древней эпохи. Формирование и развитие новых научных центров, рост объема полевых исследований сопровождались мероприятиями по координации научных изысканий и объединению усилий в этих важнейших направлениях. С этой целью с 1970 г. проводился ряд проблемно-тематических совещений, большое значение имела публикация четырех выпусков общесреднеазиатского издания «Успехи среднеазиатской археологии» (1972-1979).

Столь заметные сдвиги в информационном базисе сопровождались и новым уровнем интерпретационных разработок, где, правда, доминанта ярких археологических материалов и слабое значение источников в подлинниках несколько перепрофилировало работы по собственно древней истории. Получают распространение историко-археологические или ис-торико-нумизматические труды в отличие от собственно исторических работ, построенных с привлечением археологического и нумизматического материалов, но подчиняющих их в первую очередь решению исторических задач. Так, можно отметить работу Б. Я. Ставиского, посвященную кушанской Бактрии, в которой большую часть занимают вопросы археологического или культурологического характера [Ставиский, 1977]. Интересная книга Б. И. Вайнберг по хорезмийской нумизматике фактически представляет собой очерк по политической истории Хорезма, но по жанру не является историческим исследованием [Вайнберг, 1977]. Специальные вопросы истории земледелия и аграрных отношений рассмотрены в очерках, посвященных Туркменистану [Массой В., 1971]. Жанр историко-географических штудий получил продолжение в обзоре сведений о Памире, составленном А. М. Мандельштамом (1957). Историческая информация об ахеменидской эпохе, которую можно извлечь из авестийской традиции, удачно обобщена И. М. Дьяконовым (1971).

Исторические разработки стимулировали стремление к созданию итоговых исторических трудов, посвященных отдельным среднеазиатским республикам. Первым таким трудом стала книга «История народов Узбекистана» (1-е изд. — 1950 г.), в которой главы по древнему периоду были написаны К. В. Тревер [История народов Узбекистана, 1950]. Здесь широко представлены данные античных источников, историческая же информация, содержащаяся в полученных к тому времени археологических материалах, использована лишь частично. В ходе подготовки истории Туркменской ССР М. Е. Массоном был составлен развернутый очерк, посвященный парфянскому периоду [Массой М., 1955]. Описательное направление в историографии Древней Средней Азии в третьем периоде в принципе сохранялось, но в республиканских историях 70-80-х годов оно выявилось описаниями археологических материалов.

Участие в работе по изучению истории и культуры Древней Средней Азии многих ученых, новые проблемы и направления стимулировали появление критических исследований, иногда предвзято обостряющих ситуацию, но, безусловно, способствующих более углубленному и всестороннему анализу. Такое положение создалось вокруг спорного вопроса кушанской хронологии, обзор которого в 1968 г. предложил Е. В. Зей-маль [Зеймаль, 1968]. Этот исследователь и В. Г. Луконин последовательно настаивали на так называемой длинной хронологии, создающей для после-грекобактрийского периода большие лакуны в нумизматических и археологических материалах. Формационный подход к изучению древней истории Средней Азии скептически отвергался в небольшой статье А. М. Беле-ницким (1970). Была предпринята попытка предложить и альтернативную концепцию. Е. В. Зеймаль определил среднеазиатские общества в междуречье Амударьи и Сырдарьи как «варварскую периферию», как этап, когда здесь начинала создаваться своя государственность, но продолжали сохраняться элементы жесткой родоплеменной организации [Зеймаль, 1985]. Сам термин «варварская периферия» навеян нумизматическими материалами, когда, например, в Согде ряд монетных групп подражал чекану Селевкидов и Греко-Бактрии. Однако появление на чекане местных согдийских легенд и другие признаки свидетельствуют о большом социально-политическом потенциале местного общества [Массой В., 1987]. Данный термин не проясняет социально-экономического содержания исследуемых структур.

Продолжая жанр историко-географических штудий, И. Н. Хлопин основное внимание сосредоточил на скептическом отношении к существующей традиции [Хлопин, 1983]. Разумный скептицизм, безусловно, способствовал поддержанию атмосферы творческого поиска и дискуссий.

В этой обстановке происходит дальнейшее развитие и концепциональ-ного направления, которое становится более многогранным. Утвердившийся подход к Древней Средней Азии как к обществу, развивающемуся в рамках рабовладельческой формации, время от времени вызывал скептические выступления, особенно в устной форме. Разумеется, наиболее слабой стороной этого подхода была и остается скудость конкретных данных о социально-экономической структуре древних обществ. Ограниченные сведения о наличии рабов, причем, судя по терминологии, разных категорий и разного юридического статуса, вновь рассматривались Б. А. Литвин-ским [История таджикского народа, 1963]. Материалы архива Топрак-калы показали, что в составе домовладений Хорезма находилось довольно значительное число домашних рабов. Однако удельный вес отраслей экономики, связанных с трудом лиц этой социальной категории, оставался неизвестным, что справедливо было отмечено критиками. Для обозначения общего характера эпохи был введен более осторожный термин: не «эпоха рабовладельческого общества», а «эпоха рабовладельческих отношений». Под воздействием разработок И. М. Дьяконова по аграрной истории Шумера применительно к древней истории Средней Азии стали говорить о ведущем значении труда общинников в сельском хозяйстве, о том, что рабский труд был не единственной и не преобладающей формой [Гафу-ров, 1972]. Однако специфический характер древней эпохи все отчетливее выступал в результате открытия новых археологических памятников, что привело к перемещению акцентов с бесперспективных (при данном состоянии источников) рассуждений вокруг понятия «рабовладение» на проблемы изучения культурных процессов и культурогенеза.

Это стало новым направлением в концепциональных разработках по древней истории Средней Азии. В свое время еще С. П. Толстов подчеркивал, что древнее общество Средней Азии сумело развить интенсивную городскую жизнь [Толстов, 1948, 342]. В 70-х годах этот вопрос был поставлен более широко — стали говорить об урбанизационных процессах в Древней Средней Азии [Литвинский, 1973; Массой В., 1973; 1974]. В этом процессе сам город был лишь нуклеарным средоточием, где вырабатывались культурные стандарты и эталоны, нормативы поведения и образа жизни, получившие затем широкое распространение. Изучение в кушанской Бактрии поселений городского типа и урбанизированной культуры позволило говорить о том, что кушанское общество представляло собой урбанистическую структуру [Массой В., 1976]. Во всяком случае, именно здесь лежала принципиальная грань, отделяющая древнюю эпоху от поры раннего Средневековья с ее замками и усадьбами как определяющим элементом поселенческого пейзажа. Было выдвинуто положение о двух периодах урбанизации в Древней Средней Азии — древневосточном, приходящимся на эпоху бронзы, и периодом, связанным уже с воздействием эллинистических моделей и эталонов, с городскими агломерациями, целенаправленно создававшимися под эгидой государственной власти.

В 80-х годах культурогенетические разработки получали все большее распространение. Так, первый советско-французский симпозиум, проходивший в 1982 г. в Душанбе, был посвящен проблеме взаимодействия традиций и инноваций. На конкретных материалах ставились вопросы кУльтурной интеграции, спонтанной и стимулированной трансформации [Masson, 1985; Массой В., 1987]. Изобилие археологических материалов, прямо выводящих исследователей на культурные стандарты и эталоны, делает это направление весьма перспективным.

Для концепциональной оценки эпохи Александра Македонского и эллинизма важное значение имеют разработки Г. А. Кошеленко, суммированные им в книге «Греческий полис на эллинистическом Востоке» [Кошеленко, 1979]. Примитивная дихотомия завоевателей-разрушителей и героев местного сопротивления была здесь заменена трезвым историческим анализом. Доказывалось, что греческая колонизация носила массовый характер и что восточно-эллинистический полис стал важным элементом эллинистических государств.

Как уже отмечалось, заметное место в историографии Древней Средней Азии занимают истории отдельных республик, как правило, многотомные и неоднократно переиздаваемые. Так, история «Народов Узбекистана» уже в 1955 г. была переиздана под названием «История Узбекской ССР», а новое издание, усилившее археологическую тематику, но обеднившее историческую интерпретацию, вышло в 1967 г. Переиздавалась «История Казахской ССР», ее последнее издание (1977) содержит обширную систематизированную информацию о культурах древних кочевников на территории республики. В 1984 г. вышло последнее по времени издание «Истории Киргизской ССР». Значение всех этих публикаций двояко: с одной стороны, происходила концентрация средств и усилий на тематике обобщающего характера, осуществлялись целевые разработки, которые должны были вывести на существенные обобщения и заключения; с другой — следование современному административному делению приводило к повторам, ограниченности, а иногда и к идеологическим накладкам. Складывалась парадоксальная ситуация: именно отечественная наука вычленила с подобающей четкостью предмет древней истории Средней Азии как самостоятельного феномена истории древнего мира, раскрывающего судьбы целого региона, и именно советская историография благодаря установке на историю отдельных республик (которые, строго говоря, начинают свою историю в современных границах с 1924 г., а то и позже) разрывала реальные исторические связи, делила формально древние цивилизации. Попытка создания региональной многотомной истории Средней Азии и Казахстана, предпринятая в 70-е годы под руководством А. Л. Нарочницкого, была заморожена прохладным отношением к этому начинанию разного рода политиканов.

Подспудно назревал и другой, потенциально весьма опасный аспект, который можно проследить уже по заглавиям обобщающих трудов, публиковавшихся в отдельных республиках. Такие видные историки, как К. В. Тревер и А. Ю. Якубовский, назвали свой труд, изданный в 1950 г., «История народов Узбекистана». Но уже в 1949 г. была опубликована книга Б. Г. Гафурова «История таджикского народа в кратком изложе-нии». Эта линия получила продолжение в многотомной «Истории таджикского народа», авторами которой были крупные специалисты, фактически обобщившие в первом томе все имевшиеся к началу 60-х годов материалы по древней истории Средней Азии. Но древняя этническая ситуация по существу осталась мало раскрытой, видимо, в силу установки, выраженной в заглавии. То же относится и к книге Гафурова, выпущенной в 1972 г. — «Таджики. Древнейшая, древняя и средневековая история» [Гафуров, 1972J. Между тем исторический подход к этногенетическим проблемам весьма важен. Этническая преемственность, преемственность культурного наследия — важнейшая линия исторического развития, особенно в зоне оседлых оазисов, базирующихся на искусственном орошении, что в сильнейшей мере стимулировало фактор стабильности. Однако сама этническая ситуация, состав народов, особенно если учитывать такой важнейший показатель, как самоназвание, в различные эпохи был различным. В Древней Средней Азии как устойчивые этносоциальные организмы формировались бактрийская, парфянская, хорезмийская и согдийская народности [Массой В., 1981; 1990]. Но этот процесс оказался затушеванным в республиканских историях. Однако подобная тенденция, частично связанная с политизацией гуманитарных наук, отнюдь не была преобладающей. Фактически авторы сводных трудов, печатавшихся в отдельных республиках, проделали важную работу по историческому синтезу, и лишь общие заглавия их книг могут создать впечатление об искусственном разрыве древнего историко-культурного региона. Многие сводные труды прямо говорят о Средней Азии в целом, как, например, книга Б. Я. Ставиского «Искусство Средней Азии» [Ставиский, 1974] или Э. В. Ртвелидзе «Древние монеты Средней Азии» [Ртвелидзе, 1987]. Раскрытие подлинной истории Среднеазиатского региона в свете выдающихся открытий археологии, современных разработок нумизматов и историков является главной заслугой отечественных ученых последних десятилетий.

Проблемы истории Средней (Центральной) Азии в древности в 1990-е гг. наиболее активно по-прежнему разрабатывались отечественными востоковедческими школами. При этом первая половина — середина 1990-х гг. стала здесь временем очередного подведения итогов: одна за другой вышли несколько обобщающих работ по истории региона, подготовленных ведущими отечественными специалистами в этой области (Археология СССР. Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М., Ставиский Б. Я. История и культура Средней Азии в древности. М., 1994; Боровкова Л. А. Запад Центральной Азии во II в. до н. э. — VII в. н. э. М., 1989 (последняя работа наиболее масштабно привлекает материал китайских источников). Готовится к печати обобщающий труд И. В. Пьянкова по истории географии Древней Средней Азии). Выпущено также несколько обобщающих работ по истории субрегионов Средней Азии и Казахстана. В среднеазиатских странах СНГ при активном участии российских ученых издаются своды источников по истории соответствующих регионов в древности. Несмотря на организационные трудности, продолжается интенсивная археологическая деятельность (особо надлежит отметить раскопки в Маргиане).

Внимание зарубежных исследователей истории Центральной Азии традиционно было обращено преимущественно к территории современного Афганистана доисторической и эллинистической — постэллинистической эпох. И в зарубежной, и в отечественной историографии в 1990-х гг. особое развитие получило изучение проблемы трансиранских связей Средней Азии в III—II тыс. до н. э., ее ранних контактов с Месопотамией и Индией и возможной дравидской этнической окраски (не говоря о патриархе изучения данной темы К. К. Лемберг-Карловски, здесь следует назвать работы F. Vallat, И. И. Пейроса, В. И. Сарианиди и др.).

В 1994 г. было сделано ключевое открытие в области кушанской истории — найдена, опубликована и интерпретирована Рабатакская надпись Канишки (N. Sims-Williams, J. Gribb), существенно расширившая наши знания по политической истории кушан и наконец практически стабилизировавшая кушанскую хронологию. Не меньшее значение имело поступление в 1991-1995 гг. в научный оборот более ста весьма информатив-; ных документов некоего бактрийского архива (ныне большинство в част-1 ной коллекции Холили, Лондон), покрывающие огромный временной !

промежуток протяженностью в полтысячелетия (IV—VIII вв. н. э.).

Литература

Авеста. Избранные гимны / Пер. и комм. И. М. Стеблин-Каменского. М., 1993.

Аскаров А. Саппалитепа. Ташкент, 1973.

Аскаров А. Древнеземледельческая культура эпохи бронзы юга Узбекистана. Ташкент, 1977.

Бартольд В. В. Греко-бактрийское царство и его распространение на северо-восток // Изв. Имп. АН. Сер. 7. 1916. Т. X.

Бартольд В. В. Восточно-иранский вопрос // Изв. Росс. акад. истории материальной культуры. 1922. Т. II.

Бартольд В. В. История культурной жизни Туркестана. Л., 1927.

Беленицкий А. М. О рабовладельческой формации в истории Средней Азии / / Краткие сообщения Института истории материальной культуры. М., 1970. Вып. 122.

Бичурин И. Я. Шакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. СПб., 1851. Т. I-II.

Вуряков Ю. Ф. Генезис и этапы развития городской культуры Ташкентского оазиса. Ташкент, 1972.

Вайнберг Б. И. Монеты Древнего Хорезма. М., 1977.

Взаимодействия кочевых культур и древних цивилизаций. Алма-Ата, 1989.

Гафуров Б. Г. История таджикского народа в кратком изложении. М., 1949.

Гафуров Б. Г. Таджики. Древнейшая, древняя и средневековая история. М., 1972.

Городская культура Бактрии-Тохаристана и Согда: Материалы советско-французского коллоквиума. Самарканд, 1987.

Григорьев В. В. Греко-бактрийское царство / / ЖМНП. 1867. Ч. CXXXVI.

Григорьев В. В. О скифском народе саках. СПб., 1871.

Григорьев В. В. Поход Александра Македонского в Западный Туркменистан //ЖМНП. 1881.

Давидович Е. А. Первый клад тетрадрахм кушанца «Герая» //ВДИ. 1976. №4.

Древние авторы о Средней Азии (VI в. до н. э. — III в. н. э.) / / Хрестоматия / Под ред. Л. В. Баженова. Ташкент, 1940.

Древние цивилизации Востока / Под ред. В. М. Массона. Ташкент, 1985.

Дьяконов И. М. Восточный Иран до Кира // История Иранского государства и культуры. М., 1971.

Дьяконов И. М., Дьяконов М. М., Лившиц В. А. Документы из Древней Нисы. Дешифровка и анализ // Мат-лы ЮТАКЭ, М.; Л., 1951. Вып. 2.

Дьяконов И. М., Лившиц В. А. Парфянское царское хозяйство в Нисе I века до н. э. / / ВДИ. 1960. № 2.

Дьяконов М. М. Археологические работы в нижнем течении реки Кафир-ниген (Кобадиан) // МИА. 1953. № 37.

Дьяконов М. М. Сложение классового общества в Северной Бактрии / / СА. 1954. Т. XIX.

Зеймаль Е. В. Монеты великих кушан в Государственном Эрмитаже // Тр. ГЭ. Л., 1967. Т. IX.

Зеймаль Е. В. Кушанская хронология: материалы по проблеме. М., 1968.

Зеймаль Е. В. Политическая история древней Трансоксианы по нумизматическим данным / / Культура Востока древнего и раннего Средневековья. Л., 1978.

Зеймаль Е. В. Древние монеты Таджикистана. Душанбе, 1983.

Зограф А. Н. Монеты Герая. Ташкент, 1937.

История Казахской ССР. Алма-Ата, 1977. Т. I.

История Киргизской ССР. Фрунзе, 1984. Т. I.

История народов Узбекистана. Ташкент, 1950. Т. I.

История таджикского народа. С древнейших времен до V в. М., 1963. Т. I.

История Туркменской ССР. Ашхабад, 1957. Т. I, кн. 1.

Кошеленко Г. А. Греческий полис на эллинистическом Востоке. М., 1979.

Кой-крылган-кала. Памятник культуры Древнего Хорезма IV в. до н. э. — IV в. н. э. М., 1967.

Лившиц В. А. Хорезмийские надписи на оссуариях с некрополя Миздах-кан // Ягодин В. Н., Ходжанов Т. К. Некрополь Древнего Миздахка-на. Ташкент, 1970.

Лившиц В. А. Новые парфянские надписи из Туркмении // История и археология Средней Азии. Ашхабад, 1978.

Лившиц В. А. Парфянские остраки из Коша-депе // СА. 1980. № 4.

Лившиц В. А. Документы // Топрак-кала. Дворец. М., 1984.

Литвинский Б. А. Древний среднеазиатский город // Древний Восток. Города и торговля. Ереван, 1973.

Мандельштам А. М. Материалы к историко-географическому обзору Памира и памирских областей (с древнейших времен до X в. н. э.) / / Тр. АН ТаджССР. 1957. Т. LIII.

Массон В. М. К вопросу о чекане юечжийской Бактрии // Изв. Отд. общ. наук АН ТаджССР. Душанбе, 1957. Вып. 14.

Массон В. М. Восточно-парфянский правитель Санабар // Тр. ГИМ. 1957. Вып. XXIV. Нумизматический сборник. Ч. 2.

Массон В. М. Древнеземледельческая культура Маргианы. М.; Л., 1959.

Массон В. М. Земледелие и аграрный строй Туркменистана в эпоху развития рабовладельческих отношений // Очерки истории земледелия и аграрных отношений в Туркменистане. Ашхабад, 1971.

Массон В. М. Проблемы древнего города и археологические памятники Северной Бактрии // Древняя Бактрия. Л., 1974.

Массон В. М. Кушанские поселения и кушанская археология. Бактрий-ские древности. Л., 1976.

Массон В. М. Кушанская эпоха в древней истории Узбекистана // Общественные науки в Узбекистане. 1981. № 6.

Массон В. М. Алтын-депе // Тр. ЮТАКЭ. Т. XIX. Л., 1981.

Массон В. М. Взаимодействие разноуровневых традиций в городской культуре Бактрии и Согда // Городская культура Бактрии-Тохари-стана и Согда. Ташкент, 1987.

Массон В. М. Культурогенез и этногенез в Средней Азии и Казахстане в древнюю эпоху // Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Л., 1990.

Массон М. Е. Находки фрагмента скульптурного карниза первых веков н. э. Ташкент, 1933.

Массон М. Е. Монетные находки, зарегистрированные в Средней Азии за 1930-1931 гг. Ташкент, 1933.

Массон М. Е. Скульптура Айртама // Искусство. 1935. № 2.

Массон М. Е. Происхождение безымянного «царя царей великого спасителя» // Тр. Среднеазиатского гос. ун-та. 1950. Ташкент, 1950. Вып. XI.

Массон М. Е. Народы и области южной части Туркменистана в составе Парфянского государства // Тр. ЮТАКЭ. Т. V. Ашхабад, 1955.

Неразик Е. Е. Сельское жилище в Хорезме (I-XIV вв.) // Из истории жилища и семьи. М., 1976.

Никоноров В. П. Вооружение и военное дело в Парфии: Автореф. канд. дис. Л., 1987.

Никоноров В. П. Маргиана и Мерв в античной историографии. Мерв в древней и средневековой истории Востока: Тез. докл. Ашхабад, 1990.

Пидаев Ш. Р. Поселения кушанского времени Северной Бактрии. Ташкент, 1978.

Пилипко В. Н. Парфянское сельское поселение Герры-кяриз. Ашхабад, 1975.

Пилипко В. Н. Парфянские монеты со знаком П под луком / / ВДИ. 1980. №4.

Пугаченкова Г. А., Ртвеладзе Э. В. Новые находки античных монет из Правобережной Бактрии // ВДИ. 1971. № 4.

Пьянков И. В. Древний Самарканд (Мараканды) в известиях античных авторов. Душанбе, 1972.

Пьянков И. В. Средняя Азия в известиях античного историка Ктесия: Текст, перевод, примечания. Душанбе, 1975.

Риттер К. Землеведение. Кабулистан и Кафиристан. Перевел с присовокуплением критических замечаний и дополнил источниками, изданными в течении последних тридцати лет, издал В. В. Григорьев. СПб., 1867.

Ртвеладзе Э. В. Древние монеты Средней Азии. Ташкент, 1987.

Ртвеладзе Э. В., Пидаев Ш. Р. Каталог древних монет Южного Узбекистана. Ташкент, 1981.

Ртвеладзе Э. В., Хакимов 3. А. Маршрутные исследования памятников Северной Бактрии //Из истории античной культуры Узбекистана. Ташкент, 1973.

Савицкий Г. И. Известия античных авторов о Средней Азии. Древняя Бактриана // Тр. Самарканд, гос. ун-та. 1941. Т. II. Вып. 4.

Сагдуллаев А. С. Усадьбы Древней Бактрии. Ташкент, 1987.

Сарианиди В. И. Древние земледельцы Афганистана. М., 1977.

Ставиский Б. Я. Искусство Средней Азии. Древний период. М., 1974.

Ставиский Б. Я. Кушанская Бактрия: Проблемы истории и культуры. М., 1977.

Струве В. В. Этюды по истории Северного Причерноморья, Кавказа и Средней Азии. Л., 1968.

Тереножкин А. И. Согд и Чач / / Краткие сообщения Ин-та истории материальной культуры. 1950. Вып. XXXIII.

Толстое С. П. Основные вопросы древней истории Средней Азии / / ВДИ. 1938. № 1.

Толстое С. П. Подъем и крушение империи эллинистического «Дальнего Востока» // ВДИ. 1940. № 3-4.

Толстое С. П. Древний Хорезм. М., 1948.

Толстое С. П. Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949-1953 гг. // Тр. Хорезмской археолого-этнографической экспедиции. 1958. Т. II.

Топраккала. М., 1984.

Тревер К. В. Памятники греко-бактрийского искусства. М.; Л., 1940.

Тревер К. В. Александр Македонский в Согде // Вопр. истории. 1947. №5.

Успехи среднеазиатской археологии. Л., 1972-1979. Вып. I—IV.

Хлопан И. Н. Историческая география южных областей Средней Азии. Ашхабад, 1983.

Боровкова Л. А. Запад Центральной Азии во II в. до н. э. — VII в. н. э. М., 1989.

Вайнберг Б. И., Ставиский Б. Я. История и культура Средней Азии в древности. М., 1994.

Вишневская О. А., Рапопорт Ю. А. Городище Кюзели-гыр. К вопросу о раннем этапе истории Хорезма // ВДИ. 1997.

Древний Мерв в свидетельствах письменных источников. Ашхабад, 1994.

Кузьмина Е. Е. Откуда пришли индоарии? М., 1994.

Пейрос И. И., Шнирельман В. А. В поисках прародины дравидов (лингво-археологический анализ) // ВДИ. 1992.

Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. М., 1990. II.

Пугаченкова Г. А., Ртвеладзе Э. В. Северная Бактрия — Тохаристан. Очерки истории и культуры. М., 1990.

Пьянков И. В. Зороастр в истории Средней Азии: проблема места и времени // ВДИ. №3(1996).

Пьянкова Л. Т. Древние скотоводы Южного Таджикистана. Душанбе, 1989.

Сарианиди В. И. Храм и некрополь Тилля-тепе. М., 1989.

Сарианиди В. И. Древности страны Маргуш. Ашхабад, 1990. Sarianidi V. I. Recent Archaelogical Discoveries and the Aryan Problem / /

South Asia Archaeology, 1991. Stuttgart, 1993. Sarianidi V. I. Margiana and the Indo-Iranian World / / South Asian Archaeology. 1994. II. Helsinki, 1994. Скотоводы и земледельцы левобережного Хорезма. М., 1991. Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время (серия

«Археология СССР»). М., 1990. Яблонский Л. Т. Саки Южного Приаралья. М., 1996. Bactria and Ancient Oasis Civilisation from the Sands of Afganistan. Venezia,

1989. Bernard P., Grenet F., Rapin C. De Bactres a Taxila // Topoi VII (1996). Bopearachchi O. Monnaies Greco-Bactriennes et Indo-Greques. Catalog

raisonne. P., 1991. Дюринг-Касперс Э. Маргианско-бактрийский археологический комплекс

и хараппское письмо // ВДИ. № 3. (1997). L'Asie Centrale et ses rapports avec les civilisations orientales des origines a

l'age du fer // Actes du colloque franco-sovietique. P., 1989. L'archeologie de la Bactria ancienne / / Actes du colloque franco-sovietique.

P., 1985. Bayer Th. Histona regni graecorum bactriani. Petropoli, 1738. Chavannes E. Les pays d'accident d'apres le Heon Han chou / / T'ang Pao.

Leiden, 1907. T. VIII. Corpus Inscriptionum iranicarum. / / By I. M. Diakonoff and V. A. Livshits.

megaobuchalka.ru

• 
  Медицина древнего китая философия
• 
  Самые древние сооружения мира
• 
  Продолжительность жизни древнего человека
• 
  Экскурсия по древнему риму
• 
  Чай в древнем китае
• 
  Древний рим политика внутренняя
• 
  Хирургия в древнем мире
• 
  Древний восток особенности экономики
• 
  Древние загадки для детей
• 
  Цивилизации древнего мира междуречье
• 
  Сделки в древней руси