История современного города Афины.

Древние Афины
История современных Афин

Данники и смерды в Киевской Руси. Данники в древней руси

Славяне — данники Руси. Докиевская Русь

Славяне — данники Руси

Византийцы писали, что славяне были «данниками русов». А путешественники с арабского Востока описывали русов как «людей, подобных пальмам», торгующих девушками.

Автор «Повести временных лет» не знал имен норманнских конунгов, правивших в Ладоге, до того, как она была разрушена после восстания славян в середине IX века. Для него они были просто «варягами из заморья», которые «имаху дань на Чюди и на Словенех, на Мери и на Веси и на Кривичах».

Но скандинавские саги сохранили воспоминания об этом первом периоде Руси — в том числе и о первых королях Ладоги, которую норманны называли Альдейгюборгом (от финского Аллоде-йоки — Нижняя река). Эта информация хорошо известна историкам. И российским, и некоторым украинским.

Идолы языческих богов из Старой Ладоги — первой столицы варяжской Руси

Вот что пишет в опубликованной в 2011 году статье «Викинги в Центрально-Восточной Европе: загадки Ладоги и Плисненска» завкафедрой истории средних веков Львовского университета им. Ивана Франко Леонтий Войтович: «Ряд скандинавских саг из цикла «саг о древнейших временах», «Песня о Хюндла» из «Старшей Эдды» и «Младшая Эдда» Снорри Стурлусуна рассказывают о ранней истории Ладоги, рассматривая ее как центр одного из скандинавских королевств (в этот период таких «королевств» в скандинавских землях и на территориях, контролируемых викингами, было более сотни)… «Сага о Хальвдане, сыне Эйстейна» рассказывает, что в Альдейгюборге правил старый конунг Хергейр, который имел жену Исгерд и дочь красавицу Ингигерд. Эйстейн подошел к Альдейгюборгу со своим войском, завоевал этот город, после него конунгом стал Хальвдан, который позже завоевал Бярмаланд (Корелу. — Л. В.) и вернулся с победой в Альдейгюборг».

«Сага о Стурлауге Работящем» рассказывает, что в Альдейгюборге правил старый конунг Ингвар, который имел дочь Ингигерд, отказавшую Фрамару, шведскому викингу, который прибыл в Альдейгюборг с 60 дракарами. Тогда Фрамар вернулся в Швецию, получил помощь от Стурлауга, который захватил город, сделал Фрамара в нем конунгом и выдал за него Ингигерд. И правил сначала Фрамар, «советуясь с лучшими людьми в той стране».

Информацию, сходную со свидетельствами саг, дает и так называемая Иоакимова летопись, сведения которой дошли до нас в пересказе В.Н. Татищева. Предположение о существовании летописи, составленной первым новгородским епископом Иоакимом и опиравшейся на местную традицию, является достаточно обоснованным. Еще Б. Клейбер отметил, что один из источников, который касался круга «саг о давних временах», мог стать основой Иоакимовой летописи… Понятно, что указанный ряд саг отражает реалии существования небольшого княжества («королевства») с центром в Ладоге, в котором во второй половине VІІІ — начале ІХ в. доминировали викинги, вождь которых имел титул конунга. Рассказы об этих событиях складывали разные скальды… Эти рассказы также отражают разновременные эпизоды борьбы за Ладогу различных групп викингов».

Я специально позволил себе эту пространную цитату, чтобы доказать читателю: подлинная наука не имеет ничего общего с политикой. Табу на норманнскую теорию происхождения Руси пало в конце советской эпохи. В 1986 году московское издательство «Прогресс» выпустило замечательную книгу «Славяне и скандинавы». В нее вошли статьи советских и зарубежных историков, исследовавших встречное движение славян с юга и викингов с севера на излете раннего Средневековья. Этот межэтнический контакт и произошел в районе Ладоги в IX веке. На землях, которые до них заселяли малочисленные племена финской Чуди, столкнулись две волны завоевателей.

Хата викингов. Этой передовой технологии русы научили славян, живших до того в полуземлянках

ИНГЛИНГИ — ПРЕДШЕСТВЕННИКИ РЮРИКОВИЧЕЙ. Ближайшее к варяжской Ладоге славянское укрепление Любша находилось на противоположном берегу реки Волхов, всего в двух километрах по течению. Враги практически стояли друг против друга, оспаривая контроль над торговым путем на юг. Похожие противостояния будут случаться и в значительно более поздние времена. Вспомните, как в эпоху Ивана Грозного на одном берегу реки Нарова находилась крепость Тевтонского ордена Нарва, а напротив — русская крепость Иван-город. Именно с русской атаки на Нарву из Иван-города началась многолетняя Ливонская война.

Но вернемся из XVI столетия на рубеж VIII и IX веков и снова предоставим слово Леонтию Войтовичу: «Хальвдан Старый известен не только из древних саг. Это представитель династии ютландских конунгов, родственных с датскими Скольдунгами и норвежскими Инглингами. Ранняя генеалогия этих династий ужасно запутана… Где-то в последней четверти VIII в. норвежский конунг и пират Эйстейн захватил Ладогу и укрепил свое положение браком с вдовой предыдущего конунга Хергейра.

После его гибели ладожским конунгом стал его сын Хальвдан Старый, который втянулся в грабительские походы в Бярмию и другие территории на побережье Балтики. Похоже, противостояние шведских и норвежских викингов в борьбе за Ладогу стало постоянным. В 782 г. Хальвдан Старый выступил претендентом на владение во Фрисландии, а вскоре утвердился в западной части Ютландии и даже претендовал на датский престол после смерти конунга Готфреда в 810–812 гг., что дало основания причислить его к династии Скольдунгов, с которыми, наверное, он был тоже в родстве.

Наличие в Ладоге значительных фризских материалов позволяет предполагать, что Хальвдан или какой-то из его сыновей продолжали периодически удерживать Ладогу. Шведские вожди пытались ее вернуть. Такое удачное нападение на Ладогу около 852 г. или раньше, в котором приняли участие шведский викинг Фрамар, Стурлауг и сын Стурлауга Хрольв, отразили указанные саги. Фрамар стал ладожским конунгом и сначала правил, «советуясь с лучшими людьми в той стране».

До той поры в Ладоге и округе уже сформировалось славяно-финское общество с вкраплением старой местной варяжской руси, лидером которого был Гостомысл. В результате восстания славян и финнов в 860 г. (исходя из Древнейшего свода) или 865 г. (судя по тотальному пожару) Фрамар потерял Ладогу. И местные вожди после этого вполне логично обратились к Рюрику, сыну Хальвдана, чтобы с помощью датских (ютландских) викингов отражать нападения шведских».

ПРОЗАПАДНОЕ ЛОББИ ГОСТОМЫСЛА. Итак, призвание Рюрика — не выдумка летописца, составившего «Повесть временных лет». А Иоакимова летопись не придумана Татищевым, как утверждают некоторые скептики. Ее информация ничем не противоречит скандинавским сагам и данным археологии. Захватившие Ладогу «руотси» столкнулись с противодействием славянского и финского населения. Крепость норманнов, в которой на протяжении века правили различные норманнские конунги, — говоря попросту, предводители соперничающих бандитских кланов — разгромили местные «крутые пацаны» — славянско-финская группировка.

Но среди них не было согласия («воста род на род»), началась междоусобица, торговля с Западом по Балтийскому (Варяжскому, как оно тогда называлось) морю прекратилась. И тогда лидер прозападной группировки среди славян Гостомысл (обратите внимание на его говорящее имя: «гость» в переводе означает «заморский купец») решил сделать ставку на викинга Рюрика и его клан. Так на севере нынешней России утвердилась династия Рюриковичей.

Давайте не идеализировать эту первую Русь. Ни святости, ни утонченной культуры, ни высокой цивилизации она не несла. Викинги были жестокими и грубыми людьми, интересовавшимися, прежде всего, наживой.

В конце VIII века народы Скандинавского полуострова демонстрируют неожиданный всплеск активности. У норманнов рождалось много сыновей, которым было нечем заняться на родине. Бедная природа Швеции, Дании и Норвегии была не в силах прокормить их. Молодые ЛЮДИ СЕВЕРА сбиваются в вооруженные банды и отправляются в заморские походы. Первой в 793 году их удар испытала Англия. Более полувека викинги грабили страну, а потом захватили ее восточную часть и основали тут свое государство со столицей в городе Йорк.

Следующей целью норманнов стали богатые города Западной Европы. Их нападениям подверглись Гамбург, Париж, Тулуза, Лиссабон и Пиза. Рим дрожал от страха перед возможным нашествием морских варваров. Молитва «Боже, избавь нас от норманнов» стала самой популярной в Европе.

Они не только ограбили прибрежные города Европы, но и открыли Исландию, Гренландию и страну Винланд — то есть Северную Америку. Их интересовали только богатство, власть и женщины. Но самое интересное! Везде, где появлялись норманны, они пытались основать свои государства. Правители викингов утвердились на востоке Англии, на севере Франции — в Нормандии, и даже в Италии. В Италии викинги основали Королевство обеих Сицилий.

В то время, когда норвежцы и датчане свирепствовали на Западе, взоры шведов обратились на восточное побережье Балтики. Тут жили финны. А южнее их — славянские племена. Норманны обнаружили, что славянские женщины красивы и умеют любить настоящих мужчин.

Но любовь быстро надоедает. Особенно если женщины в избытке. Вскоре норманны поняли: чтобы избавиться от надоевшей девушки, ее лучше всего… ПРОДАТЬ! А покупатели уже были тут как тут.

ЖИВУТ ТЕМ, ЧТО БЕРУТ У СЛАВЯН. Неподалеку, на слиянии Волги и Камы, находился город Булгар. Викинги стали отвозить туда живой красивый товар и продавать его арабским купцам, приезжавшим из Багдада. Славянские красавицы стали украшением гарема Багдадского халифа. Именно этих викингов, торговавших славянскими девушками в Булгаре, арабы и называли русами. В IX–X веках арабские путешественники четко отличали русов от славян.

Ибн Фадлан: «У каждого из них скамья, на которой он сидит, и с ними девушки-красавицы для купцов»

Вот как описывает купцов-русов арабский путешественник Ибн Фадлан: «Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и расположились у реки Атыл (т. е. Волги). Я не видал людей с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, белокуры, красны лицом, белы телом… И при каждом из них имеется топор, меч и нож, причем со всем этим он никогда не расстается. Мечи их плоские, бороздчатые, франкские». Но особенно араба поразили татуировки, которыми русы-викинги покрывали свои тела: «От края ногтей иного из них до его шеи имеется собрание деревьев, изображение картинок и тому подобного».

А дальше Ибн Фадлан указывает цель пребывания русов в Итиле и их разгульные, чисто бандитские привычки: «У каждого из них скамья, на которой он сидит, и с ними девушки-красавицы для купцов. И вот один из них сочетается со своей девушкой, а товарищ его смотрит на него. А иногда собирается целая группа из них с таком положении один против другого, и входит купец, чтобы купить у кого-либо из них девушку, и наталкивается на него, сочетающегося с ней. Он же не оставляет ее, пока не удовлетворит своей потребности».

Еще один арабский географ — Ибн Русте, живший в начале Х века, — писал: «Русы живут на острове, окруженном озером, лесистом и болотистом. Его размеры исчисляются тремя днями пути вдоль и поперек. Жители острова имеют правителя, которого называют каганом русов. Они ходят в походах на ладьях на славян, берут их в плен и отвозят на продажу булгарам. Численность народа рус — 100 тыс. человек. Они не пашут, и живут тем, что берут у славян. Многие славяне поступают к ним на службу, чтобы таким образом обеспечить себе безопасность».

НОВГОРОД-ХОЛЬМГАРД. Этот описанный арабами «остров русов» долго вызывал недоумение у историков. Пока они не обратили внимание на то, что саги викингов называли «городом на острове» — Хольмгардом — тот, что мы именуем Новгородом! Хольмгард, в переводе, — «крепость на острове». Хольмгард-Новгород был столицей Руси еще до Киева. Сама же Русь возникла как обычная экономическая компания викингов, промышлявших разбоем и работорговлей.

Лучшее оружие IX в. Вот что принесло успех «руотси» в земле славян

«Варяжское государство в России, — проводил параллели американский историк Ричард Пайпс в книге «Россия при старом режиме, — напоминало скорее великие европейские торговые предприятия XVII–XVIII вв., такие как Ост-Индская компания или Компания Гудзонова залива, созданные для получения прибыли, но вынужденные из-за отсутствия какой-либо администрации в районах своей деятельности сделаться как бы суррогатом государственной власти. Великий князь был… купцом, и княжество его являлось по сути дела коммерческим предприятием, составленным из слабо связанных между собой городов, гарнизоны которых собирали дань и поддерживали — несколько грубоватым способом — общественный порядок.

Князья были вполне независимы друг от друга. Вместе со своими дружинами варяжские правители Руси составляли обособленную касту. Они жили в стороне от остального населения, судили своих по особым законам и предпочитали, чтоб их останки хоронили в отдельных могилах. Варяги правили с известной небрежностью. В зимние месяцы князья в сопровождении дружины ездили в деревню, устраивая доставку дани и творя суд и расправу».

«Славяне — данники русов», — писал в «Книге об управлении империей» византийский император Константин Багрянородный. Но как же так получилось, что норманны-руотси перешли в конце концов на славянский язык своих данников?

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

history.wikireading.ru

Данники и смерды в Киевской Руси. Социальное расслоение общества

Данник, каким его очерчивают исторические памятники, -довольно примечательная фигура зависимого люда эпохи древнерусского государства. Занимаясь данями, мы устанавливаем одну из наиболее архаических форм эксплуатации, восходящую к дописьменной истории восточного славянства. Важно поэтому определить существо этой эксплуатации и проследить ее эволюцию. Изучение даннических отношений представляет интерес и в другом плане, способствуя уточнению наших познаний о смердах, положение и общественная роль которых, несмотря на длительные усилия историков, остаются спорными и по сей день.

Полнее всего данничество отражено в летописях, причем значительная доля известий о данях падает на X в. Одна часть этих известий посвящена даням, взимавшимся с побежденных племен и народов, другая - установлению даннической зависимости среди родственных восточнославянских племен.

Сообщения первого рода относятся к весьма туманным временам и встречаются в недатированных летописных записях. Из них явствует, что дань добывают вооруженной рукой. Хазарские старцы, призванные растолковать своему «князю» полянскую загадку, с исчерпывающей полнотой охарктеризо-вывали стиль отношений в данничестве: «Мы ся доискахом оружьем одиною стороною, рекше саблями, а сих оружье обоюду остро, рекше мечь. Си имуть имати дань на нас и на инех странах».1 Побежденные платят дань ради мира («мира деля»). Она — своеобразная плата за мир и безопасность, предупреждающая угрозу грабежа и разорения со стороны неприятеля. В этом сходятся все источники: отечественные и иностранные.2

Обращаясь к свидетельствам о данях непосредственно у восточных славян и древних русов, замечаем аналогичное положение. В 884 г. Олег «победи северяны, и възложи на нь дань легьку, и не дасть им козаром дани платити...» Очень показательна запись под 885 г.: «Посла (Олег. - И.Ф.) к радимичем, ръка: "Кому дань даете?" Они же реша: "Козаром". И рече им Олег: "Не дайте козаром, но мне дайте". И въдаша Ольгови по щьлягу, яко же и козаром даяху».4 Судя по извлеченным отрывкам, существо дани, независимо от перестановки тех, кто ее присваивает, не меняется. Мы не думаем, что дань, которую получали хазары от северян и радимичей, являлась феодальной рентой. Не стала она таковой и после того, как Олег сменил хазар на этом поприще. О том, что межславянская дань была не более чем заурядным грабежом побежденного победителем, красноречиво говорят кровавые столкновения киевских князей с древлянами. Стоило древлянам-данникам отказаться от повиновения Киеву, сразу же оттуда предпринимался карательный поход. Особенно драматическим был 945 г. Убийство Игоря и прекращение платежа дани вызвали настоящую экспедицию против древлян, возглавленную вдовой убитого князя. Минуя «затворившиеся» древлян-ские города, Ольга устремилась к Искоростеню - организационному центру мятежа. И «посла ко граду, глаголюще: "Что хочете доседети? А вси гради ваши предашася мне и ялися по дань, и делають нивы своя и земле своя..."»1 Нас в данном случае не смущает, что слова Ольги - сплошная выдумка. Важно другое: старясь «переклюкать» древлян, княгиня прибегла к правдоподобным фактам. И вот тут оказывается, что древляне, кроме скрывшихся в Искоростене, изъявили покорность и согласие платить дань, получив тем самым возможность мирно возделывать свои нивы. В конечном итоге судьба Искоростеня была плачевной: «И побегоша людье из града, и повеле Ольга воемь своим имати а, яко взя град и пожьже и; старейшины же града изънима, и прочая люди овых изби, а другие работе предасть мужем своим, а прок их остави платити дань». Здесь дань еще яснее выступает актом грабежа и насилия победителя над побежденным.

Затем летописец рассказывает, как «иде Вольга по Дерьвь-стей земли с сыном своим и с дружиною, уставляющи уставы и уроки», как она «иде Новугороду, и устави по Мьсте повос-ты и дани и по Лузе оброки и дани». Это известие привело некоторых исследователей к мысли о реформе, осуществленной якобы княгиней в Древлянской земле и других областях Киевской Руси,4 а согласно С.В.Юшкову - по всей территории Киевского государства.5 В мероприятиях Ольги С.В.Юшков обнаружил «форсирование процесса сближения дани с типичной феодальной рентой».6 Неизвестно, почему С.В.Юшков рассуждает о всей территории Киевского государства, когда летопись вполне определенно называет области, где проводилась «реформа». Это территория древлян, земли по Мете и Луге. С древлянами все понятно: они обложены данью как покоренное племя. Но если припомнить, что по Луге в те времена жила водь,1 а по Мете «сидела» весь,2 то деятельность Ольги в здешних местах будет ничем иным, как наложением дани на подвластные иноязычные племена. И вряд ли ее меры представляли собой реформу, несогласную с предшествующей практикой.3 Княгиня скорее начинала не новое дело, а возвращалась к старой системе фиксирования дани, отринутой алчностью Игоря. Древляне, восставшие против неумеренного грабежа, в «уставах» и «уроках» получали гарантию того, что дань будет браться снова по норме, а не по произволу. Однако от этого грабительская сущность дани отнюдь не менялась. Не удивительно, что единственным инструментом добывания даней служила военная сила, опираясь на которую киевские князья доискивались данников, а стало быть, - различных дорогих товаров и всякого узорочья. Владимир Святославич был по меньшей мере банален, когда изрек: «Сребромь и златом не имам налести дружины, а дружиною налезу сребро и злато, яко же дед мой и отец мой доискася дружиною злата и среб-ра».1

Весь доступный нам комплекс известий о данях X в. и более раннего времени выносит даннические отношения на арену внешнеполитических комбинаций, указывая тем самым на отсутствие сбора дани внутри самого племени. Но брал ли что-нибудь киевский князь у своих людей? Сопоставив понятия «полюдье» и «дань», получим ответ на поставленный вопрос.

Источники, хотя и очень скудные, различают дань и полюдье как определенные сборы. Великий князь Мстислав Владимирович совместно с Всеволодом, сыном своим, отдают Новгородскому Юрьеву монастырю Буице «с данию, и с вирами, и с продажами», а также «осеньнее полюдье даровь-ное». В Уставной грамоте смоленского князя Ростислава проводится такое же различие дани и полюдья.3 Значит, дань и полюдье - не одно и то же. О недопустимости смешения дани и полюдья говорили некоторые наши историки.4 Какова тогда функция полюдья? В грамоте Юрьеву монастырю мы имеем «даровное полюдье» — какой-то, вероятно, дар населения своему князю. Эта мысль особенно укрепляется при знакомстве с источником, где упоминается полюдье в связи с именем Всеволода Большое Гнездо. Оказывается, он ходит в полюдье не среди «примученного» населения, а по жителям своего княжества. В Лаврентьевской летописи под 1190 годом сообщается о хождении за полюдьем Всеволода сначала в Ростов, а потом -в Переяславль.1 Но когда летопись повествует о данях, добываемых тем же князем, она открывает картину военных походов, «примучиваний», разворачивающихся за пределами Рос-тово-Суздальского княжества.2

Полюдье - сбор архаического происхождения. И нам лишь по необходимости, обусловленной недостатком источников, пришлось оперировать чрезвычайно малочисленным материалом более позднего времени. Если мотив полюдья уловлен нами верно, то косвенным аргументом в подтверждении предложенного его понимания может служить еще и тот факт, что основная масса свободного населения на Руси X века и, очевидно, предшествующей поры называлась «людьми». Поэтому полюдье и на сей раз следует уподобить определенному сбору со свободного населения («людей»), причем сбор этот, по всей видимости, имел добровольный (договорный) характер или, другими словами, являлся «даром». Возможно, по своему происхождению древнерусское полюдье сродни тем приношениям, которые, по свидетельству Тацита, древние германцы давали племенным вождям.

Таким образом, памятники отделяют дань от полюдья. Если дань была платежом, который взимался с побежденного народа под угрозой еще большего разорения и, следовательно, брался у иноплеменного населения, т.е. за границами земли победителей, то полюдье выступает актом какого-то соглашения и в качестве дара, предоставляемого князю обитателями того княжества, где он являлся управителем.

Думается, нет достаточных оснований зачислить полюдье в разряд феодальных повинностей. Полюдье и разные дары — древнейшие сборы, продержавшиеся в виде пережитков далекой старины вплоть до времен сложившегося феодализма.1 Еще дальше, чем полюдье, от феодальных платежей стоит дань, изучавшаяся выше. По своему экономическому существу она заметно отличается от ренты продуктами. На протяжении IX—X вв. дань была одним из видов военного грабежа, ничего общего не имеющего с феодальной эксплуатацией.2

Дань-контрибуция сохраняется и позже. Из суммы известий, приуроченных к XI - XII вв., вытекает, что дань в значении «примучиваний» - явление нередкое. При этом она по-прежнему собирается за пределами территории победителя (с касогов, югры, чуди, ятвягов). Дань, доставлявшаяся инородческими племенами древнерусским князьям и их воинам, легко сопоставляется с ясаком, который приносили народы Сибири, покоренные Москвой в XVI - XVII вв. Отдельные советские историки не без основания усматривали в данях прообраз сибирского ясака.3 Уподобление дани ясаку еще раз убеждает, что дань в наших примерах и феодальная рента — понятия далеко не тождественные. Данью обязаны лишь покоренные народы, а свободное население древнерусских земель-княжеств даннического тягла не несло. Когда киевский князь Святополк в 1093 г. решал, выступить ли против половцев или вершить с ними мир, наиболее трезвые головы советовали ему: «Аще бы их (воинов-отроков. - И.Ф.) пристроил и 8 тысячь, не лихо ти есть: наша земля оскудела есть от рати и от продажь».1 При значительной интенсивности даннических отношений внутри княжества вряд ли дань выпала бы из поля зрения «смысле-них», кивавших на рать и продажи как причины оскудения Киевской земли. О том, что отсутствие упоминания дани в подобной ситуации — дело не случайное, показывает еще одна летописная заметка, помеченная 1176 г. «Седящема Ростисла-вичема в княженьи земля Ростовьскыя, раздаяла бяста по городом посадничьство Руськым дедьцким. Они же многу тяготу людем сим створиша продажами и вирами. А сама князя молода бяста, слушая боляр, а боляре учахуть я на многое именье».2 Не менее красноречив отрывок из введения к Начальному летописному своду конца XI в., отразивший номенклатуру повинностей, налагаемых князьями на свободных жителей. Здесь снова фигурируют «творимые» виры и продажи, а о дани не обронено ни слова.3

Источники XI — XII вв., помогающие вникнуть в существо даннических связей, несут в себе черты, отсутствующие в памятниках, рассказывающих о событиях IX - X столетий. Персонификация данников - одна из этих черт; данник теперь называется смердом.1 Кем же был древнерусский смерд?

* * *

Самая ранняя информация о смердах имеется в «Истории Российской» В.Н.Татищева, где говорится о договоре 1006 г. князя Владимира с волжскими болгарами, по которому болгарским купцам запрещалось торговать с огневщиной и смердами, живущими в селах.2 Поскольку доверие к татищевскому известию подорвано С.Л.Пештичем,3 обратимся к источнику, не вызывающему ни у кого сомнений, - сообщению Новгородской Первой летописи, обозначенному 1016 г: «...Ярослав иде к Кыеву, седе на столе отца своего Володимира; и абие нача вой свои делите, старостам по 10 гривен, а смердом по гривне, а новгородцем по 10 гривен всем, и отпусти их всех домов...».4 Значит, тариф на услуги смердов был наиболее низким и служба их оплачивалась в десять раз меньше, чем тот же ратный труд обыкновенного новгородца, что, видимо, свидетельствует о смердах как о люде, социально неполноценном.5 С.А.Покровский видит в данном летописном тексте подтверждение своей мысли о смердах - свободном крестьянстве Древней Руси.6 Но вся сложность в том, что летописец не дает ответа на вопрос, являлись ли упоминаемые им смерды представителями древнерусского общества. Ведь не исключено, что они олицетворяли собой союзные Ярославу иноязычные племена, которые никакого отношения к сельскому населению Киевской Руси как таковой не имели. Поэтому С.А. Покровский поступает несколько опрометчиво, настаивая на своем толковании летописи.

После мимоходом брошенной «новгородским историографом» фразы о смердах памятники молчат о них пятьдесят с лишним лет и только в 1071 г. они появляются на далеком Бе-лоозере. Повесть временных лет сообщает: «В се же время приключися прити от Святослава дань емлющи Яневи, сыну Вышатину; поведаша ему белоозерци, яко два кудесника избила уже многы жены по Волъзе и по Шексне, и пришла еста семо. Ян же, испытав, чья еста смерда, и ведев, яко своего князя, послав к ним, иже около ею суть, рече им: «Выдайте волхва та семо, яко смерда еста моя и моего князя». Они же сего не послуша». Смерды здесь - жители запредельных по отношению к Черниговскому княжеству земель, обязанные данью Святославу. Их этническая принадлежность, по всей видимости, не славянская, так как обряды, которыми они сопровождали свои проделки над «лучшими женами», живо напоминают мордовский ритуал - обстоятельство, отмеченное в исторической литературе. Сквозь туман легенды о начале города Ярославля выступают сходные обстоятельства. Ярослав Мудрый побеждает язычников, живущих в селище Медвежий угол, расположенном на берегу Волги и Которосли, и собирает у них дань. Сбор ее не был единовременным: Ярослав вновь приезжает за данью к «поганым».3 Е.И. Горюнова считает последних мерей. ' Можно думать, что население Медвежьего угла, побежденное Ярославом, превращалось в смердов, платящих дань киевскому князю. В «Повести о водворении христианства в Муроме» находим аналогичные факты.

Дознание Яна Вышатича насчет принадлежности смердов натолкнуло С.Н. Чернова на вполне правдоподобную идею о существовании смердов, неподведомственных Святославу черниговскому и находящихся в зависимости от какого-либо другого князя или Новгорода Великого. Догадка С.Н. Чернова о разделе «сфер влияния» и властвования над смердами между древнерусским княжьем находит полное обоснование в описаниях новгородского хрониста: «Иде Даньслав Лазутиниць за Волок даньником с дружиною своею, и присла Андреи полк свои на нех, и бишася с ними, и бяше новгородець 400, а суз-далець 7000; и пособи бог новгородцем, и паде их 300 и 1000 , а новгородцов 15 мужь, и отступиша новгородци, и опять ся воротивше, взяша всю дань, а на суздальскых смердах другую, и приидоша вси здрави».4 Приведенный рассказ интересен не только отражением соперничества из-за даней, но и тем, что под смердами здесь разумеются иноязычные племена, живущие на территории, не входящей в состав древнерусских земель-княжеств. Итак, смерды тут, как и в прошлых примерах, - неславянские племена, покоренные и обложенные данью. Именно о таких смердах идет речь в Новгородской летописи под 1193 г., когда состоялся поход новгородцев на Югру, которая сама себя отрекомендовала смердами-данниками. Все это свидетельствует о существовании смердов в XI - ХП вв., бывших «примученными» племенами неславянского, как правило, происхождения. В исторических источниках они начинают фигурировать с конца XI в. Это - условно говоря, «внешние смерды». Их главная обязанность - плата дани. «Внешние смерды» не являлись частью населения княжества-государства, обложившего их данью. Вот почему эта дань являлась не феодальной рентой, а своеобразной контрибуцией. Отсюда ясно, что названных смердов нельзя толковать как феодально зависимых. Это - свободный люд, объединявшийся в общины. Поскольку же «внешние смерды» не входили в состав древнерусского общества, то их свобода не может быть использована для характеристики внутренних социально-экономических связей в Древней Руси. Но источники сохранили память о смердах, живущих на территории древнерусских земель-княжеств. Они размещались по всей Руси: в Киевской «волости», Галицкой Руси, Ростово-Суздальском крае, на землях Новгорода Великого.1

Источники часто ставят их на одну доску с холопами.2 Не случайно новейший исследователь смердов пишет : «Летопись, как и Русская Правда, свидетельствуют о близости по своему положению смердов и холопов».3 Заключая о близости статуса холопов (рабов) и смердов, мы отнюдь не должны отождествлять их, ибо памятники, с одной стороны, уравнивают холопа и смерда, с другой же, - разделяют.

Зависимое состояние смердов отразилось в ст.90 Пространной Правды, говорящей насчет наследства смердов. О зависимых смердах идет речь и в грамоте Великого князя Изя-слава Мстиславича новгородскому Пантелеймонову монастырю: витославицкие смерды потеряли право распоряжаться своею судьбой и пребывают под безусловным контролем владельца.1

В устах свободного человека слово «смерд» имело презрительный, оскорбительный для чести оттенок. Племя смердье -все равно, что смердье отродье.3 Бранное значение слова «смерд» держалось долго: новгородский архиепископ Геннадий сына попа Самсонки, еретика, обругал «смердом», а раздраженный Василий III кричал боярину И.Н. Беклемишеву: «пойди, смерд, прочь, не надобен ми еси».5 Для рассказчика, сообщающего подробносги присоединения Новгорода к Москве, смерд и скот - взаимообратимые понятия: «... и еще наи-моваху злых тех смердов, убийц, шилников и прочих безъиме-нитых мужиков, иже скотом подобии суть...».6

Зависимое положение смердов подводит к мысли о смердах как части сельского населения Древней Руси, а не его совокупности. Еще в конце XIV века смерды несколько противополагаются другим крестьянам. В «ободной грамоте» 1375 г. читаем: «Се докончаша мир в мир с челмужским боярином з Григорьем Семеновичем и се его детми... староста Вымоченского погосту Артемий, прозвищем Оря, со всем племянем да шунские смерды Иван Герасимов да Василей, прозвищем Стоивор Глебов, да Игнатей, прозвищем Игоча, да Осафей Перфильевы дети, да и вси шунжане ... мир взяли и межу в Челмужском погосте урядили...»1

Сравнительно недавно с обоснованием тезиса о смердах как о свободном сельском населении Древней Руси выступили С.А.Покровский и М.Б. Свердлов. Прав Л.В.Черепнин, когда пишет: «Мало что прибавляют к нашим представлениям о смердах рассуждения С.А.Покровского. Они очень нечетки и противоречивы».2 Действительно, потратив уйму энергии, чтобы опровергнуть своих противников и доказать свободное положение древнерусских смердов, автор неожиданно заявляет: «Значит ли, что смерды общинники XI - XII вв. не были зависимы от феодалов? Нет, эта зависимость имела место. Она выражалась в обязанности платить дань, в узурпированном князьями праве верховной собственности на землю и захвате ими важнейших угодий, в передаче права сбора даней и судебных штрафов, а значит, и права суда боярам и монастырям, все туже затягивавших петлю зависимости, в праве захвата наследия смердов, умершего без сыновей».3 Видимо, С.А. Покровский сам еще не вполне разобрался в сущности вопроса о смердах, чем и объясняются внутренние противоречия, имеющиеся в его работе. Столь же противоречивы и выводы М.Б. Свердлова. Обращаясь к грамоте Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю, он пишет: «Одним постановлением смерды передаются монастырю, на новое владение дается иммунитет, и смерды оказываются в феодальной зависимости от своего господина». Этим автор подорвал свой собственный взгляд на смердов - свободных крестьян XI - XII вв. Итак, ни С.А. Покровскому, ни М.Б. Свердлову не удалось опровергнуть представления о смердах как особой категории зависимого населения Древней Руси.

В качестве подсобного материала, подтверждающего предположение, согласно которому смерды являли собой отдельную группу русского общества, не покрывавшую все сельское население Руси XI - XII вв., можно привлечь топонимические данные. Если бы термин «смерд» обозначал крестьян в целом, то выделять (равно обозначать) волость Смерда,1 деревню Смердяково,2 деревню Смердыня,3 Смердьи места, Смердий наволок, Смердьево озеро, Смердью речку7 не имело бы смысла. Только определенная локальность смердов вызвала потребность привязать их к той или иной местности.

Местное свободное население Древней Руси, как мы знаем, дани своим князьям не платило. Не взималась дань и с зависимых людей туземного происхождения, таких, как закупы, изгои и им подобные. О смердах же памятники говорят как о плательщиках дани.9 Отсюда, по крайней мере, следуют два вывода: 1) смерды - люди зависимые; 2) они - выходцы не из местных жителей, а взяты со стороны. Последний вывод влечет к заключению, что смерды - это бывшие пленники.10 Мысль о смердах-пленниках, посаженных на землю, уже выдвигалась исследователями, но в самой общей и отвлеченной форме. В. Лешков, например, высказал предположение о смердах в качестве военнопленных, поселенных на землях князя и казны.1 «В дотатарский период, - говорил Н.И. Костомаров, - смерд был что-то среднее между свободным и рабом. Нам кажется всего вероятнее, что смерды возникли из военнопленных, которых князья селили на своих землях».2

На Руси X - XII вв. пленники именовались челядью. Смерды, следовательно, - это челядь, посаженная на землю. В летописях примерно с XI в., т.е. со времени появления в источниках термина «смерд», поветствуется о массовых перегонах пленников.3 Совсем не случайно на Руси ходила поговорка: «Зле, Романе, робишь, что литвином орешь».

Нельзя, разумеется, думать, что положение челяди и смердов (экс-челяди) было одинаковым. Статус челяди, находившейся в частных руках, и смердов (челяди), поселенных на государственных землях, во многом не совпадал. Смерды, в отличие от частновладельческой челяди, имели собственное хозяйство. При наличии сыновей они могли завещать им свое имущество. Смерды платили князю «продажу», что поднимало их над остальной массой рабов. Здесь мы наблюдаем примерно то же, что встречалось в истории других стран. В Римской империи, например, государственные рабы управляли своим имуществом, их обязательства продажи, дарения считались юридически законными.4 Словом, они находились в том же положении, что и отпущенники частных лиц.5

Наделение смердов некоторыми прерогативами, по сравнению с обычной челядью, объясняется прежде всего обязанностями, которые лежали на них. Так, пленников древнерусские князья использовали для защиты границ.1 Смерды поставляли лошадей, необходимых для организации походов против «дикого поля».2 Смерды, наконец, «давали» дань, вливавшуюся в государственный бюджет. Вот почему переселение пленников являлось событием государственного значения.3

В своем первоначальном значении «внутренние смерды», стало быть, - это государственные рабы, возникновение которых связано с поселением пленников (челяди) на государственных землях. Со временем князья как представители государства стали передавать власть над ними в руки частных лиц и духовных корпораций, подтверждением чего служит известная грамота Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю. Возможно и то, что князья, злоупотребляя своим положением, переводили смердов в состав работников собственного хозяйства. Шло формирование частновладельческих смердов. Первоначально однородная масса смердов раскалывалась на группы, находящиеся в более тесной и непосредственней связи с вотчинниками: князьями, монастырями и, возможно, другими господами.4

Если государственных смердов, весьма сходных с рабами фиска Западной Европы, нельзя относить к феодально зависимому люду, то некоторую часть владельческих можно рассматривать как одну из первых групп крепостных в России. Во всяком случае, есть основания предполагать, что эволюция государственных смердов в обстановке снижения социального статуса рядовой массы свободного населения, окончательно сложившейся в послемонгольский период, и постепенного вхождения иноязычных племен в состав населения Руси шла по линии слияния этих смердов со свободным крестьянством,1 а эволюция частновладельческих смердов вела, безусловно, в феодальную неволю. Последний процесс проходил значительно скорее и ближайшие результаты его ощутимы уже в Киевской Руси, чего нельзя сказать о первом.

Таким образом, история древних смердов развивается по нескольким, доступным для изучения этапам. Появление термина «смерд» связано с межплеменной борьбой. Сначала смерды выступают в роли покоренных племен, обложенных данью, которая не была феодальной рентой, а являлась самым распространенным по тому времени видом грабежа. Для XI -ХП вв. такие смерды - обычное явление. Однако в состав населения Древней Руси они не входили. Это, говоря условно, -«внешние смерды».

Затем появляются «внутренние смерды», живущие на территории собственно древнерусских княжеств, несущие всякого рода повинности государству, главной из которых была уплата дани. Они происходили от пленников (челяди), поселенных на государственных землях.

Дальнейшая эволюция «внутренних смердов» идет путем формирования следующих групп: смерды государственные и владельческие (княжеские и монастырские). Мы не рискнули бы полностью отождествлять дань, которую платили государственные смерды, с феодальной рентой. Что касается характе-

1 В этой связи весьма показательна «мировая» о размежевании земель в Челмужском погосте Обонежья. «Се докончаша мир в мир, — говориться в документе, - с челмужским боярином з Григорьем Семеновичем и со его детьми, с Обакуном и Савелием, староста Вымоченского погосту Артемеи, прозвишем Оря, со всем племянем, да шунския смерды Иван Герасимов да Василеи, прозвищем Стоивор Глебов, да Игнатеи, прозвище Игоча, да Осафеи Перфильевы дети, да вси шунжане, и вси толвыяне, и вси куза-рандцы, и вси вымоченцы з Григорьем и с его детми мир взяли и межу в Челмужском погосте урядили» (Грамоты ВНП, стр. 285). Как видно из грамоты, шунгские смерды, хотя и выделяются, но мало чем отличаются от остальных общинников-крестьян.

Смерды государственные, княжеские и монастырские, а также, вероятно, других вотчинников составляли категорию смердов на Руси конца XI - XII вв. Поэтому слово «смерд» обозначало не в целом сельское население, а зависимый разряд его.

Итак, есть основания говорить о существовании в XI-XII вв., с одной стороны, смердов «свободных», представляющих собой покоренные племена, обязанные данью, с другой стороны, - зависимых, сидящих на государственной земле и отправляющих повинности по отношению к государству и частным лицам, если последние получили на то право.

Киевская Русь. Оглавление

www.protown.ru

Славяне — данники Руси | ПравдоруБ

0.00 avg. rating (0% score) - 0 votes

Славяне — данники Руси

Славяне — данники Руси1

Идолы языческих богов из Старой Ладоги — первой столицы варяжской Руси

Славяне — данники Руси2

Хата викингов. Этой передовой технологии русы научили славян, живших до того в полуземлянках

Славяне — данники Руси3

Ибн Фадлан: «У каждого из них скамья, на которой он сидит, и с ними девушки-красавицы для купцов»

Славяне — данники Руси4

Лучшее оружие IX в. Вот что принесло успех «руотси» в земле славян

Бузина О.А.

0.00 avg. rating (0% score) - 0 votes

pravdorub-analitika.ru

Древняя Русь

Одним из наиболее запутанных вопросов истории домонгольской Руси является содержание термина "смерд", статус этой категории населения. Не вдаваясь в историографию вопроса (ее можно найти в работах много занимавшихся им И.Я. Фроянова), вкратце можно сказать, что в настоящий момент есть две трактовки понятия "смерд". Первая - это аналог позднейшего "крестьянин", земледелец, иногда зависимый от землевладельца, но при этом лично свободный. Вторая трактовка рассматривает смердов, как посаженных на землю рабов-пленных из неславянских плмен, и данников - также неславян (в "Повести временных лет" подчиненные русским князьям, Рюриковичам, народы очень ясно делятся на две категории - "СловЂнескъ языкъ въ Русі" и "инии языцЂ, иже дань дають Руси" - в то время, как "словенеск язык" инкорпорировался в понятие "Русь",остальное население Восточной Европы оставалось вовне, воспринимаясь, как данники, и только). К сторонникам последней точки зрения принадлежит и И.Я. Фроянов.

Само существования двух точек зрения на этот вопрос говорит, что данные сохранившихся летописец и иных документов не дают однозначного ответа на вопрос о статусе смердов. Особенно неясны летописные данные, где применение данного термина может носить не юридический, но риторический характер.

В лЂто 6604. Святополкъ и Володимеръ посласта к Олгови, глаголюща сице: «поиди Кыеву, ать рядъ учинимъ о Руской земьлЂ предъ епископы, игумены и предъ мужи отець нашихъ, и передъ горожаны, дабы оборонили землю Русьскую отъ поганых». Олегъ же усприемъ смыслъ буй и словеса величава, рече сице: «нЂсть лЂпо судити [мене] епископомъ и черньцемъ, или смердомъ»

По контексту, здесь смердами названы и "мужи", то есть бояре и дружина князей, и "горожане". Ясно, что это - риторический оборот, но возможность введения таковых в летопись делает ее данные в данном вопросе менее весомыми,.чем хотелось бы.

К сожалению, очень мало для решения вопроса о смердах пока привлекалась такая группа источников, как берестяные грамоты. За полстолетия их изучения число найденных грамот перевалило за тысячу, и многие из них - деловые записки или юридические документы, то есть именно в них мы можем рассчитывать на максимальную корректность применения термина.Первое упоминание смерда тут - грамота № 247, первая половина XI века. Некий смерд обвинялся во взломе на сумму сорок резан, автор грамоты сообщает, что замок и двери целы, хозяин (видимо, помещения, во взломе которого обвинялся смерд) дело возбуждать не желает, поэтому с клеветника следует взыскать штраф, а смерд должен что-то уплатить "владыке", новгородскому епископу (очевидно, плату за судопроизводство). В конце грамоты говорится о не то возможном, не то состоявшемся избиении клеветника смердами.О статусе смерда тут можно сказать только то, что на раба он явно не похож. Раб - челядин, холоп - ни в договорах языческой Руси с Византией, ни в "Русской правде" - не выступает как сторона процесса, за него отвечает его хозяин. Смерд же выглядит по данным этой грамоты юридически самостоятельным.Менее удачно кончилось для представителя интересующей нас социальной группы история, описанная в грамоте 607 , датируемой концом XI столетия. Тут говорится об убийстве некоими Сычевичами новгородского смерда по имени Жизнобуд, они же захватили наследство Жизнобуда.Отметим, что, по всей видимости, Жизнобуд был не очень беден. Так же достойно внимания очевидно славянское имя персонажа грамоты. Наконец, он как-то особенно был связан с Новгородом - "новгородский смерд".Про крайне запутанное дело о краже (или кражах) сообщает грамота № 907 от некоего Тука Гюряте (очевидно, тогдашнему посаднику Гюряте Роговичу). В частности, один из фигурантов обвиняется в получении у "Иванкова смерда" трех гривен за молчание. Тут мы можем говорить о зависимости, хотя и совершенно неясно, какого характера, данного смерда от неизвестного Иванко. Передавал ли он свои деньги или деньги Иванко, так же непонятно. В Иванко видят посадника Иванко Павловича, занявшего место после Гюряты.Грамота 724 отражает столкновение интересов при собирании дани с населения Заволочья в конце XII века, и упоминание в ней вроде бы укладывается в версию Фроянова. Однако тут ж упомянуты и "люди", и "сельчане", но смерды приходят "от Андрея" (Боголюбского?) и неясно, идет ли речь о местном населении или о каких-то людях, пришедших в Заволочье из суздальских земель.

Грамота 935 , рубежа XII-XIII веков представляет собою список должников или участников некоей складчины. Среди перечисленных имен есть некий "смерд", доля которго такова же, как и у Федора, Гаврилы и некоего Гречина, в котором комментаторы видят известного новгородского иконописца тех времен Олисея Гречина. Это, вкупе с тем, что имя смерда не указано, наводит на мысль, что речь идет не о смерде, а о Смерде - прозвище или мирском имени, которое получил обладатель более высокого статуса (в "Словаре древнерусских личных имен" Н.М. Тупикова мы находим лично свободных крестьян с именами Холуй и Холоп, а так же дворян (!!) по имени Крестьянин, встречается там и собственно имя Смерд, также дворянское).

Наиболее интересна датируемая примерно тем же временем, что и предыдущая, грамота № 410. Среди ряда должников в ней упомянуты трое смердов. Имя одного из них не читается из-за дефекта бересты, остальных зовут Доман и Братьша. Их имена в целом ряду других, связанные с ними суммы, по-видимому, никак не коррелируют с их статусом. С другой стороны, уже само упоминание, что именно они в этом ряду смерды, делает весьма уязвимой широко распространенное отождествление смерда с крестьянином или сельским жителем вообще. Наконец, обращает внимание, что оба из сохранившихся имен смердов опять-таки славянские, как и у уже упоминавшегося Жизнобуда.

Это последнее упоминание смердов в берестяных грамотах.

Что же выясняется из сведений о смердах в берестяных грамотах Новгорода?

С одной стороны, исходя из этих данных, смердов нельзя назвать просто другим названием крестьянства - иначе их не выделили бы в 410 грамоте

С другой сторны, однозначно примкнуть к версии Фроянова грамоты тоже не позволяют. Во-первых, как мы уже видели в случае с неправедно обвиненным смердом, смерды могли выступать как сторона в суде. Их юридческую дееспособность мы видим и в том, что им (а не их хозяевам) дают деньги в долг и ждут возврата (410) - холопы или челядины никогда не выступают нив качестве стороны в тяжбе, ни в качестве должника.

Еще более сомнительной такую версию делают имена смердов. Во всех трех случаях, как мы видели, это были славянские имена - Жизнобуд, Доман, Братьша. Конечно, само по себе это может ничего не значить, соседние со славянами менее развитые племена зачастую перенимали славянскую антропонимику (одним из наиболее ранних примеров подобного заимствования является старейшина ливов Дабрел из хроники Генриха Латвийского, в имени которого трудно не узнать русское Добрил), но странно, что иных имен у смердов просто нет! Ведь и у того же Генриха Латвийского, наряду с Дабрелом, упоминается немало ливов с собственными племенными именами. Сохранилось немало грамот, прямо или косвенно упоминающих о неславянских соседях и данниках новгородцев. С XII века по XIV в грамотах в изобилии встречаются имена типа Нустуй, Оявелге, Тадуи, Вигарь, Иголайд, Муномел, Икагал и прочие, прочие, прочие. Так вот никогда, ни один из носителей финского имени не назван смердом. Равно не названы смердами и носители балтских антропонимов типа Домант, Омант, Римша, Кулба. Встречающиеся в грамотах XII века загадочные "дикатые люди" и "вежники", в которых А.А. Зализняк предполагает карел или лопарей, также не отнесены к смердам. Представляется очень маловероятным, с учетом этого, чтобы термин "смерд" относился к рабам или данникам неславянского происхождения.

Каков общий вывод?

Данные берестяных грамот о смердах не укладываются ни в первую, ни во вторую версию объяснения этого социального термина. Смерды не могут рассматриваться, как обобщающее название крестьянства, иначе Братьша, Доман и их оставшийся для нас безымянным сотоварищ не были бы отмечены среди прочих персонажей долговой записи именно как смерды. С другой стороны, то, что смерды могли выступать, в качестве тяжущейся стороны или должника, делает затруднительным отнесение их к категории лично зависимых. Не находит потверждение и версия о связи смердов с каким-либо иноэтничным элементом.К сожалению, на вопрос об основании, по которому людей относили к социальной группе "смерды", изучение берестяных грамот ответа не дало. Использована работа А.А. Зализняка Древненовгородский диалект, М.: Языки славянской культуры 2004

oldrus.livejournal.com

В Древней Руси называли смердами: — domino22

В Древней Руси были князья и простолюдины. Сельское население, преимущественно, называлось смердами. Термин «смерд» уходит в седую даль времен, к тем временам, когда люди разных племен чаще всего называли себя просто «люди». Конечно, это слово в разных языках звучало различно: «мар», «мард», «мер», «морд», «мурд». Но оно характерно и для индоевропейских языков (иранское murd — муж, человек; французское mari — муж) и для финно-угорских, где мы встречаем его в названиях мордва, меря, мурома, мари, удмурты. Слово «смерд» отложилось и в названиях многих географических пунктов самых различных мест Восточной и Центральной Европы. В качестве примера можно привести такие названия, как «Смерды», «Смердино», «Смурд», «Смердина»,«Смердовское» и др.

Постепенно термин «смерд» начинает обозначать то же, что и «люди», «простая чадь» сел и весей. Позднее он вытеснится словом «крестьянин». В источниках XII-XIII вв. мы уже часто встречаем термин «смерд», обозначающий сельское население вообще (смерды — данники, поданные; смерды — жители сел; смерды — работники, землепашцы, страдники и т. п.) . Как и позднее термин «крестьянин», слово «смерд» в древней Руси имело несколько значений. Смердом именовали свободного общинника-земледельца, обязанного лишь платить дань князю и выполнять некоторые повинности. Смердом называли вообще любого поданного, буквально «находящегося под данью», подчиненного, зависимого. Смердом назывался в недалеком прошлом еще свободный данник, ныне княжеским повелением, т. е. путем внеэкономического принуждения, ставший рабочей силой княжеской или боярской вотчины. Такое разнообразие значения термина «смерд» обусловлено тем, что по мере развития феодальных отношений усложнялось положение тех категорий сельского населения, которые выступали под этим названием.

Позднее термин «смерд» в устах феодальной верхушки приобретает оттенок пренебрежения. Еще позже он заменится словом «мужик». «Беззаконники из племени смердья», — говорит Ипатьевская летопись о двух неугодных князю галицких боярах.

Основную массу населения древней Руси составлял сельский люд. Древняя Русь знала рабов. Труд рабов-холопов широко использовался в хозяйстве князей, бояр, дружинников и прочих «лучших мужей».

В древнейших, дошедших до нас источниках, в договорах князей Олега и Игоря с Византией, заключающих в себе отрывки еще более древнего «Закона Русского», в «Русской Правде» Ярослава говорится о холопах (рабах) и челяди.

Челядь — древнейший термин, обозначающий всякого рода зависимый люд. «Челядь» — прежде всего рабы, приобретаемые главным образом в результате захвата в плен («полона»), в процессе войн. Но понятие «челядь» несколько шире, чем собственно раб — «холоп» или «роба». Но не челядь составляла основную массу сельского населения. В глубокой древности для обозначения его существовал один термин — «люди». Термин «люди» в обозначение сельского населения, несомненно, уходит в первобытную древность и среди славян был широко распространен от Ладожского и Онежского озер до Балкан и Эгейского моря, где болгарское слово «люднэ» обозначало сельское население в целом. Термин «люди» в смысле «сельское население», «данники», существовал и на севере, в новгородских землях, где, заимствованный из русского языка, он стал самоназванием вепсов («людики»), вошедших в состав карельской народности.

www.domino22.ru