Рґсђрµрірѕрёр№ монастырь РІ крыму: Отечественная история

. () (. 54) — ModernLib.Net



ModernLib.Net / / / () —
(. 54)


:
:

 

 



  М. С. Симонова.


Крестьянское восстание 1907


Крестья’нское восста’ние 1907в Румынии, кульминационный пункт крестьянских волнений, начавшихся в 1904 и усилившихся под влиянием Революции 1905-07 в России. Причинами восстания явились малоземелье, рост эксплуатации крестьянства. Первыми выступили крестьяне Молдовы (2-я половина февраля). Поводом послужило повышение платы за аренду земли. Крестьяне изгоняли помещиков и крупных арендаторов из имений, уничтожали арендные договоры и контракты о найме. Крестьянские отряды нападали на гг. Ботошани, Яссы, Дорохой и др., куда бежали арендаторы и помещики. В 20-х числах марта восстали крестьяне в Валахии (Мунтения и Олтения). Выступая под лозунгом «Требуем земли!», крестьянские отряды пытались (иногда успешно) проникнуть в гг. Рымникул-Сэрат, Крайова, Джурджу, Бузэу, Питешти и др.; крупные отряды двинулись на Бухарест, но были разгромлены. В Пашкани, Бухуши, Галаце. долине р. Прахова крестьян поддержали рабочие. К. в. вызвало правительственный кризис, правительство консерваторов сменил в марте либеральный кабинет во главе с Д. Стурдзой. Против крестьян была брошена армия (140 тыс. человек), десятки сёл были уничтожены артиллерийским огнем, 11 тыс. крестьян убито и замучено. В апреле восстание было подавлено. Под воздействием К. в. были проведены в 1908-10 некоторые аграрные реформы, способствовавшие укреплению кулацкой прослойки в деревне.

 
Лит.:Виноградов В. Н., Крестьянское восстание 1907 года в Румынии, М., 1958; История Румынии. 1848-1917, М., 1971, гл. 12; Marea rscoal a cranilor din 1907, Bucure_ti, 1967.


  В. Н. Виноградов.


Крестьянское восстание под предводительством И. И. Болотникова


Крестья’нское восста’ние под предводи’тельством И. И. Боло’тникова1606-07, высший этап

Крестьянской войны начала 17 в
. в России против феодально-крепостнического гнёта. Её причина — усиление эксплуатации крестьян в конце 16 в., связанное с ростом феодальной земельной собственности и оформлением крепостного права в общегосударственном масштабе (установление

заповедных лет
, пятилетнего срока сыска беглых крестьян указом 24 ноября 1597, отмена права

кабальных холопов
на погашение долга и установление принципа службы до смерти господина и др. ). Конец 16 в. характеризуется подъёмом классовой борьбы (восстания крестьян в ряде монастырских вотчин). Новое обострение социальных противоречий было вызвано голодом 1601-03, который был причиной массового бегства крестьян и холопов в южные районы страны. В сентябре 1603 вспыхнуло крупное восстание холопов и крестьян под предводительством Хлопка (см.

Хлопка восстание 1603
). Пытался использовать восставших крестьян и холопов

Лжедмитрий I
.


 К середине 1606 отдельные выступления крестьян вылились в восстание под предводительством И. И.

Болотникова
. Основную силу восстания составляли холопы и крестьяне. В нём участвовали также посадские люди, стрельцы и казаки. В лагере восставших были дворянские отряды Г.

Сумбулова
и П.

Ляпунова
и пёстрые по составу отряды И.

Пашкова.
На пути к Москве Болотников рассылал «листы» с призывом к расправе с феодалами. «Листы» содержали социальные и политические требования восставших; уничтожение феодальной собственности, крепостничества и замена царя В. И. Шуйского «хорошим царём Дмитрием».

  Восстание началось летом 1606 на Ю.-З. России. После разгрома в августе 1606 войск царских воевод Ю. Н. Трубецкого под Кромами и И. М. Воротынского под Ельцом восставшие двинулись на Москву: отряды И. И. Болотникова — от Кром к Калуге, а отряды Пашкова — от Ельца через Новосиль к Туле. Продвижение на С., победы Болотникова на рр. Угре и Лопасне (конец сентября) и занятие им гг. Алексина и Серпухова привели к расширению района восстания на «береговые города» (по р. Оке) и на Тульско-Рязанский район. К восстанию примкнули тульские и рязанские помещики, выступившие против Шуйского. На р. Протве войска Шуйского нанесли поражение Болотникову, однако этот успех был сведён на нет разгромом царских воевод у села Троицкого (близ Коломны) отрядами Пашкова, который около 7 октября достиг Москвы. Три недели спустя сюда с главными силами подошёл Болотников, ставший лагерем в с. Коломенском.

  Двухмесячная осада Болотниковым Москвы (7 октября-2 декабря 1606) — кульминационный пункт восстания. Оно охватило более 70 городов Ю. и Ю.-З. страны. Острая классовая борьба шла в гг. Вятке, Перми, Пскове и Астрахани, волновались низы московского населения. Класс феодалов-крепостников стал перед непосредственной угрозой подрыва его власти. Правительство Шуйского спешно стягивало к Москве дворянские войска (смольнян), с помощью духовенства настраивало жителей против восставших, путём подкупа и обещаний стремилось отколоть от восстания неустойчивых дворянских повстанцев. Уход 15 ноября к Шуйскому рязанских отрядов П. Ляпунова и Г. Сумбулова, а позднее и И. Пашкова (в ходе сражения 26-27 ноября) отражал процесс классового размежевания среди участников восстания и означал успех политики Шуйского по ослаблению сил Болотникова. 2 декабря 1606 под Москвой (у деревни Котлы) произошло решающее сражение, в ходе которого восставшие были разгромлены; Болотников с небольшим отрядом отступил к Калуге, которую успешно оборонял в течение всей зимы 1606-07. Большую роль в ходе восстания сыграло движение «царевича Петра» (см.

Илейка
Муромец), перешедшего с Волги и Дона в Путивль и предпринявшего ряд попыток соединиться с Болотниковым. Это удалось в результате победы Илейки Муромца на р. Пчельне (май 1607) и снятию осады Калуги, после чего оба предводителя соединились в Туле. Летом и осенью 1607 Тула стала центром ожесточённых сражений правительственных войск с восставшими. Шуйский принял меры для консолидации сил господствующего класса: издал Уложение 9 марта 1607, усилившее закрепощение крестьян и холопов, раздавал земли служилым людям и т. п. Поход против Тулы, начатый 21 мая, возглавил сам царь. После неудачных сражений при рр. Восме и Вороньей (июнь 1607) Болотников отошёл в Тулу. Во время 4-месячной осады Тулы царскими войсками восставшие оборонялись с большим мужеством. Даже затопление Тулы с помощью построенной на р. Упе плотины не сломило защитников города. Лишь после лживого обещания Шуйского сохранить жизнь всем восставшим ворота города 10 октября были открыты. Царь не сдержал своего обещания: И. И. Болотников и Илейка были казнены. Падение Тулы означало конец восстания.

  Восстание обнаружило черты, свойственные крестьянским войнам средневековья, — стихийность, локальный характер, наивный монархизм, отсутствие зрелой политической программы. Крестьяне потерпели поражение, но их восстание было первым крупнейшим актом борьбы русского народа против крепостничества, которая позднее приняла форму крестьянских войн (см.

Крестьянская война под предводительством С. Т. Разина
1670-71 и

Крестьянская война под предводительством Е. И. Пугачева
1773-75).

 
Лит.:Восстание И. Болотникова. Документы и материалы, М., 1959; Смирнов И. И., Восстание Болотникова 1606-1607, 2 изд., М., 1951; Крестьянские войны в России XVII-XVIII вв., М.- Л., 1966.


  А. И. Копанев, А. Г. Маньков.

Крестьянское восстание под предводительством И. И. Болотникова в 1606-1907 гг.

Бой И. И. Болотникова с войсками В. И. Шуйского. Деталь плана Москвы. И. Массы. 1606.


Крестьянское искусство


Крестья’нское иску’сство,наиболее обширная часть

народного творчества
.


Крестьянство


Крестья’нство(от рус. «крестьянин», первоначально — христианин, человек; в совр. значении — с кон. 14 в.), самый древний и многочисленный из общественно-экономических классов, составляющий и в современных условиях свыше половины населения земного шара. В досоциалистических формациях К. — совокупность мелких с.-х. производителей, ведущих индивидуальное хозяйство собственными средствами производства и силами своей семьи, при социализме К. — совокупность членов с.-х. кооперативов (преимущественно производственных), совместно владеющих средствами производства и ведущих коллективное хозяйство.

  К. формируется как особый общественный класс в ходе разложения первобытнообщинного строя и возникновения классового общества. Постепенное развитие производительных сил, и прежде всего использование металлических орудий труда в сельском хозяйстве, вело к индивидуализации производства. Место родовой

общины
с присущим ей коллективизмом занимает территориальная (соседская) община, состоявшая из отдельных хозяйств (больших и малых семей). Соседская община характеризуется дуализмом, выражающимся в сочетании коллективного и семейно-индивидуального труда, владения и пользования средствами производства. На ранних стадиях развития в ней преобладает коллективное начало, на поздних — частное, индивидуальное. В недрах соседской общины возникает

аллод-
мелкая частная собственность непосредственного производителя, развитие которой ускоряло социальную дифференциацию общинников. Часть их вливается в состав господствующего класса, а основная масса оказывается в положении зависимого и эксплуатируемого социального слоя. Именно с этого исторического момента можно говорить о К. как особом общественном классе. До капитализма он был главным производящим классом.

  По мере обособления и развития индивидуально-семейное крестьянское хозяйство становилось основной элементарной экономической ячейкой общества. На докапиталистических стадиях оно характеризовалось натурально-потребительским направлением, универсальностью хозяйственной деятельности, сочетанием сельского хозяйства с домашней промышленностью. По словам К. Маркса, «каждая отдельная крестьянская семья почти что довлеет сама себе, производит непосредственно большую часть того, что она потребляет, приобретая таким образом свои средства к жизни более в обмене с природой, чем в сношениях с обществом» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 8, с. 207). По мере развития общественного разделения труда крестьянское хозяйство вовлекалось в товарно-денежные отношения. Но даже капитализм не сразу разрушает автаркизм мелкого крестьянского хозяйства. С его изживанием крестьянское хозяйство либо исчезает, либо превращается в капиталистическое. Натурально-потребительский, семейно-индивидуальный характер крестьянского хозяйства обусловил ряд общих черт, присущих К. на всех стадиях его развития до перехода к социализму, единство его социально-экономической природы. Вместе с тем его социально-экономическое, политическое и правовое положение зависело от господствовавших производственных отношений формации, в недрах которой оно существовало, и они же определяли характер взаимоотношений К. с господствующими классами, а. также его внутреннего расслоения, служившего источником возникновения и роста других общественных классов и слоев.

  В древневосточных обществах основная масса К. была организована в общины и считалась лично свободной, но подвергалась жестокой эксплуатации со стороны государства. Крестьяне-общинники платили денежные и натуральные оброки, выполняли большой объём общественных работ (строительство ирригационных сооружений, храмов, дворцов, военных укреплений, прокладка и ремонт дорог и т. д.) и несли различные повинности по обслуживанию хозяйств царей и знати. Существовал также значительный слой крестьян, оторвавшихся от общины и попавших в зависимость от частных лиц, храмов и др. корпораций господствующего класса. Большую роль в этом играли долговая кабала и отношения кабального найма.

  В архаической Греции и раннем Риме наблюдался процесс утраты общинниками земельных наделов и личной свободы. Однако и во времена классической античности мелкие свободные земледельцы являлись социальной и военной опорой городов-государств. Полисная форма земельной собственности и общественной организации в целом представляла известную гарантию сохранения крестьянами земельных наделов и личной свободы. Однако конкуренция со стороны крупного землевладения, основанного на труде рабов, а также дешевизна хлеба, поступавшего из провинции, в конце концов подорвали экономическую базу мелких непосредственных производителей. В поздних античных обществах К. заметно дифференцируется; в его среде растет контингент зависимых и кабальных людей. Получает распространение

колонат,
непосредственно предшествовавший средневековым формам зависимости крестьян.

  При феодализме К. находилось в зависимости от господствующего класса феодалов — от отдельных его представителей или от феодального государства. Обладая военной и судебно-административной властью, феодалы сосредоточивали в своих руках крупные земельные владения. Зависимые крестьяне выступали как «держатели» обрабатываемых ими наделов. Но поскольку крестьянин оставался фактическим владельцем не только орудий, скота, построек, но и главного средства производства — земли, изъятие прибавочного продукта осуществлялось путём

внеэкономического принуждения
. Личная и поземельная зависимость в таких условиях, взаимно дополняя друг друга, сливались воедино. Крестьяне-общинники, не подпавшие под власть отдельных феодалов, эксплуатировались феодальным государством. Зависимое положение К. оформлялось юридически, законодательными актами. На иерархической лестнице феодальных сословий К. занимало самую низшую ступень, являясь основным эксплуатируемым классом и самым неполноправным сословием.

  Степень и формы феодальной зависимости К. были различны. Они связаны с тремя формами докапиталистической

земельной ренты-
отработочной, продуктовой и денежной. Переход от отработочной и продуктовой ренты к денежной был результатом постепенного развития в недрах феодального общества товарно-денежных отношений и сопровождался смягчением феодальной зависимости. В отдельных случаях (например, в ряде стран Восточной Европы в позднее средневековье) этот процесс, напротив, вёл к усилению барщины и крепостничества.

  По мере развития феодализма обострялись социальные противоречия и классовая борьба между К. и феодалами. Её наиболее ярким выражением были крестьянские восстания, нередко перераставшие в длительные крестьянские войны (например, Жакерия во Франции и восстание Уота Тайлера в Англии 14 в., гуситские войны в Чехии 15 в., крестьянская война в Германии начала 16 в., крестьянские войны в России 17-18 вв. и др.). Все они кончались поражением К. и жестокими репрессиями со стороны господствующего класса. Разобщённое и раздробленное К. не могло осуществить переход к новым социальным порядкам. Даже в отдельных случаях победоносных крестьянских восстаний (например, крестьянская война 50-60-х гг. 14 в. в Китае, завершившаяся свержением власти монголов и временным ослаблением феодальной эксплуатации) феодальные порядки очень скоро возрождались вновь. Такой результат крестьянских восстаний был неизбежен, т. к. не было ещё ни условий для перехода к новым производственным отношениям, ни буржуазии, ни пролетариата, способных повести за собой крестьян. Тем не менее крестьянские восстания играли огромную прогрессивную роль, ограничивая эксплуататорские устремления господствующих классов, а в эпоху разложения феодализма — расшатывая устои последнего и подготавливая его гибель. Антифеодальная борьба К. сыграла большую роль в буржуазных революциях, являясь их важной движущей силой. Буржуазия использовала К. в борьбе против феодализма (английская революция 17 в., французская революция конца 18 в. и т. д.).

  Идеология К. отражала двойственность его социально-экономической природы как трудящихся и как мелких частных собственников, характеризовалась неспособностью осознать своё положение как общественного класса. Передовые, революционные идеи выражались в требованиях равенства, равных прав на землю, освобождения от несправедливых повинностей. Эти требования прослеживаются на протяжении всей истории К. В эпоху, когда религия была господствующей формой мировоззрения, а официальная церковь защищала интересы класса феодалов, идеология К. часто выступала в виде различных

ересей,
идей

реформации
(учение анабаптистов, Т. Мюнцера и др.). Идея сохранения и увековечения мелкого индивидуального производства с переходом к капитализму стала приобретать реакционно-утопический характер.

  Проникновение

капитализма
в сельское хозяйство сопровождается разложением К., которое перестаёт быть единым классом. В условиях капитализма трудящееся и эксплуатируемое К. представлено пролетарскими и полупролетарскими слоями деревни (наёмные с.-х. рабочие), среднее — мелкобуржуазными собственниками (мелкое и среднее фермерство) и крупное — капиталистическими предпринимателями.


  • :
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112
  • Конденсатор 2 page




    :




    , ?




    ?
    ?
    ,
    4. , ?

    ?



    :












    ⇐ 15 34 ⇒

    Ямадзаки провел пальцем по мелким острым зазубринам.

    – Давай, Скутер, работай. Отличный металл, перережет все что угодно. Почему я их и взял.

    – Я перепилю эту веревку?

    Ямадзаки поставил кисти на равном расстоянии от кронштейна и чуть натянул пластиковую змею.

    – Постой. Этой долбаной штуке не понравится, что ты ее пилишь. Нужно сделать все очень быстро, иначе она врежется в руки до самых костей. Да подожди ты, кому говорят!

    Ямадзаки застыл.

    – Не нужно посередине. Перепилишь в этом месте – на каждом запястье останется по браслету, и это говно будет затягиваться ничуть не хуже, чем раньше. Нужно работать прямо на стыке, перепилить один браслет и сразу же заняться вторым, пока он тобой не занялся. А я попробую открыть эту хрень… – Скиннер стукнул ногой по ящику, там что-то забренчало.

    Ямадзаки приблизил лицо к пластиковой змейке и повел носом; пахло чем-то медицинским. Он глубоко вздохнул, стиснул зубы и начал яростно пилить. Красные, словно игрушечные, браслеты стянулись, превратились в стальные тиски, запястья обожгло невыносимой болью. Ему вспомнилась хватка Лавлесса.

    – Терпи, – сказал Скиннер, – ты сможешь.

    Пластик распался с неожиданно громким щелчком, это было похоже на звуковой эффект какого-нибудь детского мультфильма. На мгновение он почувствовал свободу – левый браслет расслабился, вбирая в себя массу правого и перемычки.

    – Скутер!

    асслабился – чтобы тут же стянуться с удвоенной силой. Не помня себя от боли, Ямадзаки бросился к инструментальному ящику, успел смутно удивиться, что крышка уже откинута, и в тот же момент Скиннер ударил по ржавому, облупленному боку пяткой; ящик перевернулся, на пол посыпались сотни замысловатых металлических предметов.

    – Синие ручки!

    В куче хлама мелькнули длинные, неуклюжие рукоятки, обмотанные синей изолентой. Времени было в обрез – красная удавка ушла уже в тело почти наполовину и продолжала сжиматься. Правой, свободной, рукой Ямадзаки схватил кусачки, безжалостно вонзил толстые короткие лезвия в тыльную сторону левого запястья и навалился на верхнюю рукоятку. Взрыв боли. Звонкий щелчок. Все.

    Скиннер шумно, с облегчением выдохнул.

    – Как ты там? В порядке?

    Ямадзаки осмотрел свои руки. На левой – глубокая синеватая борозда. Кровоточит, но не сильно, можно было ожидать и худшего. Он окинул взглядом пол; остатки наручников куда-то запропастились.

    – Теперь меня, – сказал Скиннер. – Только подцепи снизу, ладно? Постарайся не прихватить тело. А потом вторую руку – как можно быстрее.

    Ямадзаки пощелкал кусачками, встал на колени, подсунул одно из лезвий под яркое, совершенно безобидное пластиковое кольцо, свободно висевшее на правом запястье старика. Полупрозрачная, вся в коричневых пятнах кожа, вздутые, перекрученные вены. Наручник лопнул на удивление легко – и тут же захлопнул левое запястье Скиннера; он извивался, как самая настоящая змея, только что не шипел. Не дожидаясь, пока злобная тварь сольет два своих кольца в одно и начнет сжиматься, Ямадзаки подцепил ее кусачками и перерезал. Новый, четвертый уже по счету щелчок, и наручники исчезли, только что были – и нет их; Ямадзаки недоуменно моргнул.

    – Старуха, дверь закрой! – зычно заорал Скиннер.

    – Что?

    – Запри этот долбаный люк!

    Ямадзаки бросился в угол, захлопнул крышку люка, запер ее на засов. Вполне возможно, что эта массивная бронзовая пластина была когда-то частью корабля.

    – А девушка? – оглянулся он на Скиннера.

    – Постучит, если надо. Ты что, хочешь, чтобы сюда вернулся этот хрен со своим пистолетиком?

    Ямадзаки не хотел. Его взгляд скользнул по потолочному люку. По открытому потолочному люку.

    – Сбегай наверх, посмотри, как там Дон Педрила.

    – Простите, Скиннер-сан?

    – Ну тот – черный голубой, длинный.

    Ямадзаки не понимал, о ком (или о чем) говорит Скиннер, однако послушно полез по лестнице и высунул голову наружу. Сильный, порывистый ветер бросил ему в лицо пригоршню дождя, мост превратился на мгновение в древний корабль, в проржавевшую железную шхуну, бесцельно дрейфующую в безбрежности ночного океана: пластиковые паруса разорваны ветром, матросы – кто умер, кто сбрендил, кто попросту напился, а Скиннер, выживший из ума капитан этой посудины, все еще пытается что-то сделать, все еще выкрикивает снизу никому не нужные, никому не понятные команды.

    – Тут нет никого, Скиннер-сан.

    Дождь хлынул как из ведра, городские огни исчезли.

    Ямадзаки нырнул в люк, захлопнул крышку, запер на хлипкую – никакого сравнения с тем бронзовым засовом – щеколду.

    Спустился вниз.

    Скиннер сумел каким-то образом встать и шел теперь, покачиваясь, к своей кровати.

    – Вот же мать твою, – пробормотал он, падая на матрас, – кто-то сломал телевизор.

    – Скиннер?

    Ямадзаки наклонился над кроватью. Глаза Скиннера закрылись, дышал он часто, неглубоко и неровно. Скрюченные пальцы левой руки судорожно скребли спутанную поросль седых волос, вылезавшую из расстегнутого воротника до дыр заношенной фланелевой рубахи. Сквозь едкую вонь пороха, выбросившего пулю из короткого, тупого ствола лавлессовского пистолета, пробивался кислый запашок мочи. Ямадзаки печально вздохнул – по засаленным, серым от грязи джинсам Скиннера расползалось темное пятно.

    Ну и что же теперь? Несколько минут Ямадзаки не двигался, затем присел на заляпанную краской табуретку, стоявшую у того самого, на кронштейне, столика. Он благодарно провел рукой по зубьям ножовочных полотен, посмотрел вниз, увидел на полу, рядом со своей левой ногой, нечто вроде мячика и нагнулся.

    Нет, не мячик. Блестящий шар из алого пластика, прохладный и чуть податливый. Наручники, либо Скиннеровы, либо его собственные.

    Ямадзаки сидел, смотрел на Скиннера и слушал, как стонет на ветру мост. Только безымянный, почти суеверный страх не позволил ему прижаться ухом к тянущемуся вдоль комнаты ванту – источнику этих тревожных звуков.

    В какой-то момент Скиннер очнулся, почти очнулся, и попытался сесть. Он кого-то звал. Девушку?

    – Она ушла, – сказал Ямадзаки, придерживая Скиннера за плечо. – азве вы не помните?

    – Давно, – пробормотал Скиннер, – давно ушла. Двадцать лет. Тридцать лет. Блядство. Время.

    – Скиннер-сан?

    – Время. Вот оно-то и есть самое блядское блядство.

    – Посмотрите. – Ямадзаки показал старику красный шар. – Видите, во что они превратились?

    – Супербол, – с неожиданной отчетливостью сказал Скиннер.

    – Простите?

    – Иди, Скутер, и выброси его на хрен. – Глаза Скиннера снова закрылись. – Зашвырни это говно далеко-далеко…

    20. Полная пустота

    – Ты не поверишь, – сказал Найджел. – Вот только что, секунду назад, эта хрень пошевелилась. Сама.

    Шеветта сидела, плотно зажмурившись. Найджел пробормотал что-то еще, затем тупая сторона керамического ножа плотно прижалась к ее запястью, раздался резкий звук – вот так же примерно лопается латаная-перелатаная велосипедная камера, – и правая рука ощутила свободу.

    – В рот компот! Господи…

    Сильные пальцы бесцеремонно рванули левую руку Шеветты, она услышала второй щелчок и решилась наконец открыть глаза. По монбланам металлолома плясало ярко-красное пятнышко. Голова Найджела – он следил за этими дикими прыжками – качалась вверх-вниз, точно так же как голова гипсовой собачки из Скиннеровых запасов, которую Шеветта продала с неделю назад.

    Узкое помещение было загромождено металлом – куски старых велосипедных рам, пыльные банки, набитые ржавыми спицами, все что угодно. Мастерская, где Найджел мастерил свои тележки и ремонтировал как уж мог велосипеды немногих своих клиентов. Поплавок, свисавший с левой его мочки, раскачивался в противофазе движениям головы и закрутился на месте, когда резко выброшенная рука выхватила из воздуха непонятный предмет. Красный пластиковый шар.

    – Да-а, – уважительно протянул Найджел. – И кто же это нацепил на тебя такое?

    Шеветта дрожала с головы до ног, дрожь пробегала по ней, как нечто отдельное от тела, живое. Живое, как эти красные наручники.

    Вот так же чувствовала она себя, когда вернулась к трейлеру и обнаружила, что мать ушла, ушла насовсем, собрала вещи и ушла. Ни записки, ничего, только кастрюлька на плите да банка равиолей. И открывалка для консервов. Шеветта даже не прикоснулась к банке; с того самого дня она ни разу не ела равиоли и точно знала, что никогда не будет их есть.

    В тот день и пришло ощущение, проглотившее все прочие, проглотившее весь мир, ощущение настолько огромное, что убедиться в его присутствии можно было только от противного – подсчитав потери или вспомнив о лучших временах, а так его, ощущения этого, вроде и не было вовсе. Шеветта бродила внутри него бессмысленными кругами, тыкалась то туда, то сюда, пока не попала за колючую проволоку, в Бивертон, в место настолько скверное, что оно было как бритвенно-острый осколок стекла, чьи уколы проникали даже сквозь эту мутную, непомерно огромную пустоту. Но даже теперь это ощущение, проглотившее мир, было едва заметно, оно всегда таилось где-то сбоку, ускользало от прямого взгляда. Не ощущение даже, а нечто вроде газа, пара, от него першило в горле, его мертвенный холод заполнял каждую комнату, встречал Шеветту за каждым углом.

    – Ты как, в порядке?

    Найджел. Сальные нечесаные волосы, в правой руке – красный блестящий шар, в уголке рта – янтарно-желтая зубочистка.

    Долгое время Шеветта боялась, а вдруг оно вернется, ведь может же быть, что лихорадка не выжгла начисто какую-то там цепь в мозгу, а только слегка повредила. Однако по мере того как она привыкала к мосту, и к Скиннеру, и к работе, пустота все больше заполнялась новыми, обыденными вещами, на месте старого мира вырастал новый, за одним днем приходил другой, такой же безбедный, что бы она ни делала ночью – танцевала в «Диссидентах», трепалась с друзьями и подружками или спала, свернувшись калачиком, в своем спальном мешке, в Скиннеровой комнатушке, под завывание ветра и низкое пение тросов, уходившее по опорам моста вниз, в скальную породу, в материковую платформу, которая (это все Скиннер рассказывал) тоже плывет, как корабль в море, только это море – самое медленное на свете.

    А теперь все это сломалось.

    – Вета?

    Та парашютистка, девушка, которую выудили полупрозрачным пластиковым багром и втащили на борт катера, она была вся обвисшая, как макаронина, и такая же белая, ну, не белая, а вроде как бесцветная, а изо рта ее текла вода, и из носа тоже. Шлепнешься соответствующим образом, так ни одной косточки не останется целой, это тоже Скиннер сказал. Она из бара прыгала – влетела в чем мать родила, вскочила на ближний к перилам столик и сиганула головой вперед, а потом ее затащило, не ее, конечно, а тело ее затащило в эту светящуюся сеть, которую вроде как забрасывают с японских рыболовных плотов, только это все декорация, для туристов. Вот и Сэмми Сэл, он тоже сейчас так, если не попался в сети, не зацепился ни за что, выплыл уже из мертвой зоны, где вода отравлена шелупайками бессчетных слоев свинцовой краски, так что рыбы и нос сунуть боятся, выплыл и попал в течение, которое подхватывает всех мертвецов моста, проносит их мимо Мишшн-ок, чтобы выкинуть в конечном итоге к ногам затянутых в микропору богачей, бегающих, драгоценного своего здоровья ради, трусцой по бетонным набережным Чайна-Бэйзин. [19]

    Не в силах сдержать тошноту, Шеветта согнулась над пустой железной банкой.

    – Тебе что, плохо? Да? Плохо? – неуверенно бормотал Найджел.

    Он порывался дотронуться до Шеветты, успокоить ее – и тут же смущенно отдергивал руку. Ужас какой-то. А что, если она возьмет вот сейчас и шлепнется в обморок? Или промахнется мимо так удачно подвернувшейся банки из-под грунтовки (этой густой серой замазкой Найджел выравнивал самые грубые огрехи своих ремонтных работ)? Ведь тогда предстоит нечто неслыханное, невообразимое – генеральная уборка.

    – Вот, выпей воды, тебе нужно, выпей.

    Вообще-то эта жестянка предназначалась для закаливания мелких стальных предметов; взглянув на воду с радужными пятнами машинного масла, Шеветта почувствовала новый приступ тошноты, но через секунду ей полегчало.

    Сэмми Сэл умер. А может быть – и Скиннер. И Скиннер, и этот студент-аспирант, или кто он там, остались наверху, связанные этими кошмарными пластиковыми червяками.

    – Шев?

    На этот раз Найджел совал ей в руку предусмотрительно открытую банку пива. Шеветта отрицательно помотала головой и зашлась долгим, мучительным кашлем.

    Найджел неуверенно переступил с ноги на ногу, затем повернулся к единственному в мастерской окну – треугольной дырке, забранной осколком люцита.

    – Льет, – удовлетворенно сообщил он. Вечерний мир продолжал жить нормальной, пусть даже не очень уютной жизнью. – Льет как из ведра.

    Убегая от убийцы, от его пистолета и его глаз, от жуткой, с золотым высверком, ухмылки, сжимая связанными руками плоский темно-серый футляр, Шеветта заметила, что бегут и все остальные, только они бегут от начинающейся грозы, от первых, почти еще теплых капель дождя. Вот Скиннер, он, конечно же, знал о ненастье заранее, у него же есть этот здоровый, в футляре, как колесо допотопного парохода, барометр, он всегда следит за погодой. Скиннер, жив ли он там, в своем гнезде, на самой верхотуре моста? Другие тоже, наверное, знали, но это тут стиль такой – дождаться дождя, а затем от него улепетывать, задерживаться ради каких-нибудь последних дел, последней затяжки, последнего покупателя. В это время – лучшая торговля, люди покупают, почти не задумываясь, некогда им задумываться. Потом, правда, кое-кто гибнет – если гроза окажется слишком уж сильной, и не всегда это новички, никому не знакомые люди, остающиеся снаружи и цепляющиеся, вместе со своим жалким скарбом, за стены, за лотки убежавших домой торговцев, за что придется. Иногда, если ветер сильный и под каким-нибудь таким подходящим углом, в воду рушатся целые секции с обитателями и со всем; Шеветта не видела еще такого ни разу, только слышала. Странное дело, редко кто из новичков спускается на нижний уровень, где нет дождя и ветер слабее, а ничто ведь им не мешает, и никто.

    Шеветта провела тыльной стороной ладони по губам, взяла у Найджела банку, сделала один глоток и тут же ее вернула – теплое пиво не лезло в горло. Найджел вытащил изо рта зубочистку с явным намерением глотнуть пива, но передумал и поставил банку на стеллаж, рядом с паяльной лампой.

    – Что-то у тебя не так, – сказал он. – Сильно не так, я же чувствую.

    Шеветта помассировала запястья. На тех местах, где находились недавно пластиковые наручники, быстро вспухали красные влажноватые рубцы.

    – Да… – она заметила свой керамический нож, взяла его, машинально закрыла и спрятала. – Да, сильно не так…

    – А что не так, что случилось?

    Найджел мотнул головой, стряхивая упавшие на глаза волосы, – движение лохматого встревоженного пса. Потрогал кончиками пальцев один непонятный инструмент, другой. Его руки казались чем-то самостоятельным, отдельным – бледные, грязноватые зверьки, ловкие и безгласные, способные быстро, безо всякой помощи со стороны разрешить проблемы, непосильные для самого Найджела.

    – Ясно, – решил он, – это японское дерьмо расслоилось, как ему и полагается, и ты…

    – Нет.

    Шеветта почти его не слышала.

    – Сталь. Курьеру, при его-то работе, нужен стальной велосипед. Тяжелый. С большой корзинкой впереди. А не туалетная бумага, обмотанная каким-то там дурацким арамидом. Он же ничего, считай, и не весит, велосипед этот твой. А что, если ты столкнешься с автобусом? В-в-врежешься в-в з-заднюю стенку? У т-тебя же м-м-масса больше, ч-чем у в-велосипеда, п-перелетишь ч-через руль, расшибешь г-г-г… расшибешь с-себе…

    уки плясали в воздухе, изгибались и сплетались, демонстрируя кинематику придуманной Найджелом аварии. Шеветта подняла глаза и увидела, что он дрожит.

    – Найджел. – Она встала. – Эту штуку надели на меня просто так, ради шутки. Есть тут один такой юморист. Вот так оно все и было, ты понимаешь?

    – Она двигалась, – неуверенно возразил Найджел, – я точно видел.

    – Не очень удачная шутка, не очень смешная. Но я знала заранее, к кому нужно обратиться. К тебе. И ты все сделал, быстро и хорошо.

    Найджел смущенно мотнул головой, длинные лохмы снова упали ему на глаза.

    – Хорошо, что у тебя был этот ножик, здорово режет. – Он замолчал и нахмурился. – Только все равно ножик должен быть стальной…

    – Да, – кивнула Шеветта.

    This entry was posted in Рґсђрµрірѕрёр№. Bookmark the permalink.

    Добавить комментарий

    Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *