Военное искусство древнего Рима (Римская тактика). Военное искусство древнего рима
Военное искусство - ВОЕННЫЙ ЖУРНАЛ
"Бить врага - святое дело, надо бить его умело"военная пословица
Вновь затрагивая тему военной истории и военного искусства сегодня мы рассматриваем достижения в военном деле древней Греции (Афин, Спарты) и Рима. P.S.: Какой бы Вы порекомендовали посмотреть фильм на данную тематику
Военное искусство рабовладельческого общества, зародившись в государствах древнего Востока, получило свое наивысшее развитие в Древней Греции и в Древнем Риме (VI в. до н. э. - V в. н. э.).
Ведущая роль в Древнегреческой истории VI – IV вв. до н. э. принадлежала двум рабовладельческим государствам - Афинам и Спарте. Комплектование, организация, вооружение и боевые порядки войск Афин и Спарты были почти одинаковы.
Как в Афинах, так и в Спарте войско комплектовалось на основе милиционной системы. Каждый свободнорожденный мужчина был обязан нести военную службу. Главным родом войск была пехота, которая делилась на тяжеловооруженную и легковооруженную.
Тяжеловооруженная пехота - гоплиты имела однообразное вооружение: копье, длиной примерно в 2 м, и короткий меч. В качестве защитного оружия воины использовали кожаный, обитый металлом щит, шлем, панцирь на груди, и поножи для защиты ног.
Легковооруженная пехота - лучники, пращники, метатели дротиков, - имела на вооружении легкое копье, дротик и лук. Защитного вооружения легковооруженная пехота не имела. Стрела поражала на дистанции 100-200 м, дротик на 20-50 м. Всадник был вооружен копьем и имел легкий щит. Каждый воин должен был приобретать вооружение за свой счет и сам себя содержать. Невооруженные слуги имели кинжалы и топорики и обслуживали гоплитов. Каждый гоплит имел одного слугу (из рабов).
Первоначальной формой боевого порядка была сомкнутая толпа людей, вооруженных разнообразным оружием, построенных по родам и племенам во главе со своими вождями. С течением времени, когда уровень развития техники и общественные отношения стали более высокими, основой боевого порядка древнегреческого войска стала фаланга.
В Афинском рабовладельческом государстве все свободные граждане, мужчины в возрасте от 18 до 60 лет, считались военнообязанными. Молодежь в возрасте от 18 до 20 лет проходила службу в особых учебных отрядах, так называемых "эфебах".
Говоря о военном искусстве Древнего Рима (V-III вв. до н. э.), следует отметить, что первоначально население Рима составляло свободное крестьянство, над которым господствовала родовая знать (патриции). Римское войско в этот период комплектовалось главным образом из крестьян, а позднее только из свободных граждан.
В военное время мужчины в возрасте 17-45 лет обязаны были участвовать в походах, а в возрасте 46-60 лет - нести службу в укрепленных пунктах и городах.
Боевой порядок римского войска представлял собой фалангу, мало чем отличавшуюся от греческой. Все войско делилось на несколько легионов (2-4) по 4-5 тыс. воинов в каждом. Легион делился на центурии (сотни).
В IV в до н. э легионы стали делиться не на центурии, а на 30 манипул по 120 воинов в каждой (десять шеренг по 12 воинов). В боевом строю манипулы располагались тремя линиями в шахматном порядке с интервалами, равными протяженности манипул по фронту.
В первой линии находились манипулы наиболее молодых воинов (гастаты 20-30 лет). Вторую линию составляли воины среднего возраста (принципы 30 - 40 лет), третью - триарии (40 - 45 лет).
Перед первой линией манипул находились легковооруженные воины - велиты (17-25 лет). На флангах легиона располагалась конница, численностью до 300 человек. Она делилась на 10 турм по 30 всадников в каждой. Таким образом, римский легион расчленялся по фронту и в глубину, благодаря чему римское войско могло сражаться на пересеченной местности.
В конце первой половины Ш в. до н. э. римские войска имели на вооружении копье, меч, лук, пращу и защитное оружие. Легкая пехота вооружалась копьями длиной до 80 см с острым металлическим наконечником, который, попадая в цель, сгибался и поэтому становился непригодным для использования противником. Каждый воин имел при себе по 7 штук. Гастаты, находившиеся в первой линии манипул, были вооружены копьем с железным наконечником, называвшимся гастой. Оно весило до 2 кг, имело в длину I м 20 см и было пригодно как для нанесения удара, так и для метания.
Принципы имели копье - пилум весом до 5 кг и длиною I м 20 см.
Триарии были вооружены копьями длиною 3 м 20 см. Это копье служило для удара в сомкнутом строю. Мечи имели длину 50 см и были обоюдоострыми. Они являлись главным оружием пехоты и конницы римского войска.
Юноши упражнялись в действиях в строю на ровной и пересеченной местности. Они учились прыгать через рвы и преграды, плавать, укреплять лагери и оборонять их. Для тренировки в действиях рукопашным и метательным оружием изготовлялись специальные деревянные чучела, упражнениям на которых придавалось большое значение. Юноша, вооруженный учебным щитом и учебным мечом, подолгу учился владеть оружием. Его стремились научить не рубящему, а колющему удару, который не обнажает руку и правый бок, учили издали попадать в чучело копьем и стрелами. В ходе обучения юношей приучали к строгой дисциплине и старательному выполнению приказаний начальников. За трусость и малодушие в бою, повлекшие отступление или же большие потери - смертной казни предавался каждый десятый.
Таким образом, в Афинах, Спарте и Риме по комплектованию, составу, вооружению было войско не восточного типа, а армия, которая и в мирное время обучалась тому, что должна была делать на войне.
http://nagolovu-voenny.livejournal.com/
nagolovu-voenny.livejournal.com
24. Военное искусство римлян.. Мифы древнего мира
24. Военное искусство римлян.
Римляне, ведя непрерывно в продолжение нескольких столетий войны, совершенствовались в военном искусстве, к которому имели прирожденные наклонности. Поэтому нет ничего удивительного в том, что оно достигло у них очень высокого развития.
В то время в открытых сражениях первенствующую роль играла личная храбрость. Тогдашние битвы были очень кровопролитными не столько из-за того, что дрались врукопашную, сколько из-за отсутствия или плохой организации врачебной помощи и дурных санитарных условий, так как большая часть воинов умирала от ран.
Оружие и одежда римлян были приспособлены к рукопашному бою. Голову обыкновенного легионера прикрывал шлем или весь железный, или кожаный, окованный железом; грудь была защищена панцирем из металла или кожи. Для отражения неприятельских копий и мечей в левой руке воины носили на ремне щит, склеенный из двух досок, обтянутый кожей и окованный по краям железом или медью. У всадников щит был не четырехугольный, а круглый. Голова и грудь лошади также были защищены металлом. Седла и стремена вошли в употребление позже; в более древние времена всадник вскакивал на лошадь при помощи меча; седлом же служила простая шерстяная попона.
Из наступательного оружия римский солдат имел остроконечный, обоюдоострый меч, два дротика и копье; всадники, кроме того, были еще вооружены кинжалами. В походе каждый солдат, наряду с этим тяжелым оружием, нес на себе весь свой провиант на два или на четыре дня, пилу, веревки, цепь, горшок и три или четыре кола, с помощью которых можно было моментально разбить укрепленный палисадами лагерь.
Римские воин
С этой огромной тяжестью, взваленной на плечи, солдаты должны были идти в определенном порядке.
Обыкновенный легионер получал жалование (ежедневно ему полагалось 3,5 тяжелых или 5 легких ассов). Обычно оно выплачивалось не ежемесячно, а за весь поход. Кроме жалованья, во время республики выдавались съестные припасы: хлеб, мясо, соль. Вскоре после разрушения Нуманции начали снабжать солдат одеждой и оружием. Со времени латинской войны римский боевой порядок состоял из трех линий. В каждом легионе было по 10 манипул гастатов (копьеносцы) в первой линии, 10 манипул принципов (вооруженные мечами и копьями) и в третьей линии было 10 манипул триариев (старые, опытные воины). Триарии вступали в бой в крайних случаях и зачастую решали исход сражения. Между отдельными манипулами оставлялись такие большие промежутки, чтобы легко вооруженная пехота, всегда начинавшая сражение, могла быстро выступать вперед или отступать. На флангах помещались всадники союзников.
Римский трубач. Римский всадник
Римский военный значок
При Цезаре легионы делились не на манипулы, а на когорты. В каждом легионе было десять когорт от 400 до 500 человек в каждой. Эти когорты также строились в три боевые линии и при том таким образом, что вторая линия могла проходить сквозь ряды первой. В первой линии стояли четыре когорты, а в остальных двух — по три. Третья боевая линия стояла несколько поодаль для того, чтобы иметь возможность свободнее переменять свое место и направляться туда, где требовалась ее помощь.
Роль знамени в древнейшие времена играло изображение какого-нибудь животного: орла, вепря, коня и т.д., или же изображение руки, венок. Со времен Мария исключительным военным значком стал орел. Он был из серебра, с распростертыми крыльями, носили его на длинном древке. В походе, в лагере и в бою военные сигналы подавались духовыми инструментами: трубами, рожками, валторнами. Был в употреблении и своеобразный телеграф: днем переговаривались с помощью шеста, утвержденного на высоких башнях, поднимая или опуская его, а ночью — с помощью огней.
Катапульга
Баллиста
В осадном и оборонительном искусстве римляне являются учениками греков. У них римляне научились употреблению тяжелых осадных машин, которые назывались торментами. Были у римлян и катапульты и баллисты, из них пускались стрелы и камни; одни из них метали в прямом направлении, другие описывали дугу. Эти машины приводились в действие особого рода приспособлениями, и для этого требовалось не менее двух человек. Машины больших размеров приводились в действие посредством особых механизмов. С помощью этих приспособлений остроконечные бревна метались с такой силой, что, пролетев 300 шагов, пробивали самые прочные палисады. Баллисты употребляли иногда для бросания горючих материалов в города неприятеля.
Когда хотели подкопать стену города или вблизи нее насыпать валы, то строились деревянные подвижные брустверы, покрытые сырыми кожами и плетнем, за которыми целые отряды солдат могли безопасно работать: ведь осажденные бросали со стен горшки с огнем, камни и метали стрелы. Когда нападение на город производилось под самой стеной, солдаты вплотную держали над головами большие щиты и наступали прикрытые ими как кровлей. Такое боевое построение называлось «черепахой». Римляне переняли у греков употребление подвижных башен. Трудно представить себе, какая нужна была сила, чтобы придвинуть к стенам эти огромные машины, стоявшие на четырех или восьми колесах. В нижних ярусах этих башен помещались баллисты, катапульты и тараны, а верхние были наполнены пращниками и стрелками.
Боевое построение «черепаха»
Стенобитные машины были разного вида и носили различные названия. Чаще всего они состояли из длинного горизонтального бревна, висевшего на цепях или двигавшегося взад и вперед на катках. Передний конец бревна был окован медью, часто этот конец имел вид бараньей головы. Если удавалось беспрепятственно подвезти к стенам это страшное разрушительное орудие, то падение города становилось неизбежным, ибо ударов тяжелого бревна, которое раскачивали от восьми до двенадцати сильных солдат, не выдерживали даже крепчайшие каменные стены. Осажденные оборонялись против этой машины, наваливая перед стеной мешки с землей, которые ослабляли силу повторяемых ударов тарана. Они старались также опрокидывать всю машину, захватывать таран длинными клещами или, наконец, убивать тех, которые приводили таран в движение. Когда наконец укрепления бывали взяты приступом, то жителей постигала страшная участь. Воинов в большинстве случаев почти поголовно убивали, жителей продавали в рабство, а дома предавали грабежу и огню.
Когда римское войско было в походе, оно не проводило ни одной ночи, не приняв необходимых предосторожностей. По меньшей мере оно окружало себя валом и рвом. Но в большинстве случаев разбивался целый лагерь.
Из него войско выступало в битву и в него же возвращалось в случае поражения. Поэтому было очень важным выбрать подходящее место для лагеря. При этом обращалось внимание на то, чтобы поблизости была вода, топливо и подножный корм, а самая местность была здоровая. До прибытия войска посланные вперед землемеры разделяли и с точностью вымеривали все поле; прибывшие же войска немедленно приступали к возведению укреплений. Палатки делались из сшитых кож, натягивавшихся веревками. Для зимних долгосрочных стоянок строились настоящие хижины, покрытые шкурами или соломой. В лагере царил образцовый порядок. Расположение его было очень правильным: взору представлялись прямые улицы, ворота, площадки, валы и ров; каждая когорта имела особо предназначенное ей место. В середине лагеря находился преторий — палатка главного военачальника. По обеим сторонам были палатки свиты и телохранителей. Перед преторием находилась принципия — место, где проводились собрания солдат. Недалеко располагался квесториум, предназначенный для содержания заложников и хранения добычи под надзором легатов. Впоследствии на местах римских военных лагерей очень часто возникали города, например, таким образом возникли Кельн, Майнц, Трир и многие другие.
Золотой венок
Что касается военной дисциплины, то главную ее основу составляло беспрекословное подчинение начальникам. Виновный в нарушении военного устава неумолимо подвергался наказанию, вплоть до смертной казни. В ходу было телесное наказание, которое применялось за нарушение караульной службы, за бегство с поля сражения, за подлог и за дезертирство. Виновных в этих преступлениях наказывали палками. Когда целые когорты или даже легионы покидали поле сражения или поднимали возмущение, то они подвергались смертной казни не в полном составе, а выбирался по жребию каждый десятый человек и его казнили. Это называлось децимацией. За маловажные поступки полагались более умеренные наказания: сечение розгами, лишение части жалования или оружия.
В войске существовали разнообразные награды. Солдаты, которые отличались в сражении особой храбростью, получали серебряные или золотые цепочки для ношения на шее. Кто первым всходил на стену города или на вал, тот получал в награду золотой венок и имел право носить его на публичных торжествах. Победоносные полководцы награждались титулом императора, т.е. полководца. В Риме их ожидал великолепный триумф, зрелище, которым этот город любовался почти ежегодно, так как Рим вел бесконечные войны, прерывавшиеся весьма редко.
Поделитесь на страничке
Следующая глава >
history.wikireading.ru
Военное искусство древнего Рима (Римская тактика)
Располагаясь лагерем в известном месте, римляне укрепляли его и окружали рвом и бруствером.
Наступательное или метательное оружие в то время было еще слишком несовершенным, чтобы разрушить препятствие, которое представляли собой подобные сооружения. Вследствие этого войско, укрепившееся таким образом, считало себя в полной безопасности от нападения и могло по своему желанию дать битву сейчас или ожидать более благоприятного времени.
Когда у обоих неприятельских вождей являлось одинаковое желание сразиться, они выстраивали свои войска вне лагеря в боевом порядке в несколько линий. Отряды, составлявшие каждую линию, имели в глубину не менее 8 рядов. Приготовившись к битве, оба войска приближались одно к другому до тех пор, пока между ними оставалось лишь около 180 метров. Именно таково было расстояние, необходимое для атаки, предшествовавшей вступлению в рукопашный бой, и для самого боя.
По данному знаку оба войска, за исключением третьей линии, если таковая была, шли друг на друга беглым шагом. Легионеры первых двух рядов первой линии потрясали своими pila несколько раньше, чем доходили до расстояния, на котором можно было попасть в неприятеля (около 25 метров), и затем производили общий залп, причем воины 2-го ряда бросали свои копья в промежутки между воинами первого ряда. Потом обе линии неприятелей вступали врукопашную с мечами в руках, причем легионеры задних рядов напирали на передних, поддерживали их и в случае надобности заменяли.
Битва представляла собой более или менее беспорядочную стычку, распадавшуюся на борьбу отдельных воинов друг с другом. Вторая линия того и другого войска служила поддержкой первой; третья составляла резерв. Число раненых и убитых во время самого боя обыкновенно было очень незначительным, так как оборонительное оружие, т. е. панцирь и щит, служили довольно хорошей защитой от метательных орудий и ударов меча; но дело принимало совершенно иной оборот, как только один из неприятелей обращался в бегство. Тогда отряды легковооруженных и кавалерия победителя бросались преследовать пехоту побежденного войска, которая была вынуждена повернуться тылом. Лишенные прикрытия, какое теперь может оказать отступающему отряду артиллерия, предоставленные самим себе, беглецы обыкновенно бросали свои щиты и шлемы; тут-то их настигала неприятельская конница и производила избиение. Таким образом, побежденное войско несло огромные потери. Обыкновенно оно совершенно уничтожалось или рассеивалось. Вот почему в те времена первое сражение обыкновенно бывало решительным и иногда заканчивало войну. Этим объясняется также и то, что потери победителей всегда бывали очень незначительны. Так, например, Цезарь при Фарсале потерял всего 200 легионеров и 30 центурионов, при Тапсе всего навсего 50 человек, при Myнде его потери достигали лишь до 1000 человек, считая и легионеров, и всадников; раненых в этой битве было 500 человек.
Так как легионер был вооружен очень тяжело и вследствие этого оказывался малоподвижным, то старались сделать так, чтобы ему не пришлось сражаться в неудобной местности и при неблагоприятных условиях. Предводитель войска очень заботился о том, чтобы на его стороне были все преимущества господствующей позиции, и ввиду этого, если мог, устраивал лагерь на холме, склоны которого постепенно понижались со стороны фронта. Такое положение позволяло ему расположить войско на покатом месте так, что неприятель, если хотел во чтобы то ни стало атаковать его, был бы принужден преодолевать все трудности подъема и этим самым поставить себя в неблагоприятное положение.
Римское войско выходило из своего лагеря через несколько ворот и строилось в боевой порядок или перед самыми лагерными укреплениями, или на более или менее значительном расстоянии от них. В первом случае ему обыкновенно нечего было бояться, что неприятель нападет на него, хотя бы оно и было расположено на равнине. На это было много причин: во-первых, войско находилось под прикрытием башен и других лагерных сооружений и машин, во-вторых, его было очень трудно заставить повернуть тыл и, наконец, даже в случае поражения, лагерь являлся для него надежным убежищем, вследствие чего победитель не мог его преследовать и воспользоваться своей победой. Военачальник, не удалявшийся от укреплений своего лагеря, имел обыкновенно в виду сам напасть на неприятеля или же вызвать его на атаку при самых неблагоприятных для него обстоятельствах. Иногда также неспособный или нерасположенный к битве военачальник выстраивал свое войско в боевой порядок у самого лагеря, чтобы выставить напоказ свою храбрость и не потерять во мнении солдат.
Предводитель войска, желавший битвы" не оставлял своих солдат у самых укреплений; напротив, он удалялся от них, другими словами, приближался к неприятелю, стараясь, однако, при этом не лишиться
тех преимуществ, которые ему предоставляла данная местность, и из которых главное было - преимущество господствующей позиции. В том случае, например, когда он строил свое войско в боевой порядок впереди лагеря на склоне холма, он не уходил дальше нижней части этого склона, так чтобы неприятелю в любом случае пришлось пройти известную часть подъема, прежде чем начать нападение.
Могло случиться и так, что военачальнику настолько хотелось вступить в битву, что он отказывался от преимуществ, которые представляла данная местность. Тогда он не оставался на склонах высот, но, продвигаясь дальше, спускался с них и шел вперед на равнину. Это значило предложить неприятелю сражение при равных условиях (aequo loco).
Вождь, пламенно желающий вступить в битву, продвигал свое войско в виде вызова к самому лагерю или рядам войска неприятеля. В этом случае необходимо было, чтобы командующий был уверен в безусловном повиновении своего войска, так как в противном случае можно было опасаться, что оно поддастся увлечению и, не ожидая приказания, бросится в атаку на неприятеля, который расположен в более выгодной позиции или стоит под прикрытием лагерных укреплений.
Действия кавалерии у римлян были таковы: она производила разведку, сражалась с неприятельской кавалерией, но самую важную роль играла лишь после победы, так как только кавалерия могла преследовать побежденного врага, легионеры же совсем не годились для этой цели, вследствие тяжести своего вооружения. Во время же самой битвы кавалерия ничего не могла сделать с пехотой ввиду глубины ее рядов и особенностей вооружения. Другими словами, пехота была совершенно неуязвима со стороны кавалерии во время сражения и в этом смысле находилась приблизительно в таком же положении, как современная пехота с тех пор, как были введены скорострельные ружья. В самом деле, pilum - весьма грозное оружие - было для легионеров тем же, что теперь ружья для нашей пехоты. Римская пехота не только не боялась атаки кавалерии, но сама могла напасть на нее и принудить к отступлению. Впрочем, это преимущество ослаблялось одним большим неудобством: дело в том, что пехота могла отбросить кавалерию только на очень незначительное расстояние, так как pila хватали лишь на 20-25 шагов; таким образом, конница могла постоянно возобновлять свои нападения. Понятно, поэтому, что должна была терпеть во время отступления пехота, оставшаяся без конницы, от постоянных нападений преследующей ее неприятельской кавалерии.
superkarate.ua
Военное искусство Цезаря. - GLADXLAM.JIMDO.COM обильное скопление фактов по античному делу;множество советов для браузерной онлайн-игры-,,Гладиаторы''.
В Цезаре сосредоточиваются наивысшие достижения античного военного искусства. Не потому, что его лично ставят выше Александра, Ганнибала или Сципиона, – это было бы одновременно неверным и не плодотворным методом при сравнении и исследовании, – но он среди великих мастеров был тем, в чьем распоряжении находились самые совершенные и самые большие средства. Когорта является несравненно более тонким инструментом, чем обычная старая и даже более совершенная новая фаланга из трех эшелонов.
Когорты в органическом слиянии с обученными стрелками, сильной кавалерией, полевыми укреплениями и регулярным продовольственным снабжением – такова та армия, которой руководил Цезарь, владевший одинаково личной храбростью солдата и стратегическим искусством полководца. В самой армии нет ничего нового; мы видели до него все элементы, из которых она состоит, и их соединение, так что можно было бы сказать, что Цезарь не играл решающей роли в истории стратегии. Мильтиад, Перикл, Эпаминонд, Александр, манипулярная фаланга, Ганнибал, Сципион, Марий представляют собою новые явления и вносят оригинальные идеи и способы управления войском. Цезарь все это получает уже готовым, – как средства, так и идеи, – но он приводит их в действие в самом богатом разнообразии, в самом большом масштабе и в самой совершенной форме.
Ему приписывается изречение, что он побеждает охотнее голодом, чем железом1, и это толкуется так, что он имел склонность побеждать неприятеля не силой, а одним лишь истощением. Каждый шаг на его командном поприще показывает, что это изречение надо толковать иначе. Стратегию измора можно применять только тогда, когда, по выражению Клаузевица2, воля и сила недостаточны для решительного столкновения. Обстоятельства, при которых находился Цезарь, были почти всегда таковы, что свойственная ему сила и воля предписывали сокрушить противника, а самым естественным средством для этого являлся натиск на главные силы армии и решительное сражение. Цезарь постоянно думает о нем, но и то изречение имеет достоверность. Подготовка к решительному сражению состоит не в слепом наступлении, а в искусном создании благоприятных для него обстоятельств; а тут во все времена играет главную роль голод, продовольствие, – у Цезаря в особенности, ибо его заботы о продовольствии основывались не на мысли об ослаблении врага, а на возможности уничтожения его, и только такой образ мыслей следует приписать ему, характеризуя его как стратега. В Галлии перевес в продовольствии дал возможность Цезарю избегнуть сражения с большими галльскими массами и вынудить их на решительное сражение, причем он со своей массой выступал против их отдельных частей. В таком смысле он мог сказать, что он побеждает больше голодом, чем железом.
Иначе обстоит вопрос в гражданской войне. Здесь полевые укрепления накладывают отпечаток на стратегию. Цезарь имел, вероятно, призвание к технике – он был прирожденным инженером. Это видно из того, с какой любовью он описывает свои сооружения: укрепление берега Роны против гельветов, лагерь на р. Эн, изобретение длинных серпов в морской войне против венетов, мосты через Рейн, осадные машины при Адуатуке, Аварике и Массилии, западню вокруг Алезии, водоотводный канал при Укселлодуне, искусственный брод через Сикорис, гигантские сооружения при Диррахии, для того чтобы запереть Помпея. Все это делалось не только вследствие природных дарований и склонностей этого полководца, обеспечивающих такое большое место технике при ведении войн, но и ввиду того, что этого требовал естественный ход событий. Старое римское искусство разбивать лагерь, как и всякая техника, имело тенденцию совершенствоваться и пополняться новыми изобретениями. Это искусство дало такие преимущества при обороне, что даже меньшее войско получило возможность прекрасно держаться на поле брани. Если не было сделано никакой ошибки, то сражение могло произойти лишь при согласии на то обоих противников. Если слабейший уклонялся от развязки и старался затянуть войну, то у сильнейшего оставался один исход, а именно запереть неприятельский лагерь, т.е. воевать снова при помощи голода: в одном случае голод способствует победе благодаря перевесу в культуре и организации у римлян над варварами, в другом – он является вспомогательным средством при наступлении против технического совершенства обороны. Но в обоих случаях это средство не противопоставляется сокрушению; оно применяется для более верного, энергичного и быстрого проведения его в жизнь. Распад войска бельгов из-за недостатков в лагере на реке Эн и взятие помпеянцев измором при Илерде – это два крупных стратегических успеха, имеющих внешне много общего, но вызванные различными причинами. На р. Эн Цезарь не решался принять сражение в открытом поле, имея перед собой соединенную массу бельгов, и сумел, благодаря преимуществам римского лагеря и правильной системе продовольствия, распылить боевые силы врага. При Илерде у него был перевес, и противники избегали сражения, – поэтому он угрожал им блокадой, поборол их в продовольственном вопросе и довел их до такого состояния, что когда представилась возможность сразиться с ними, он отклонил эту возможность, как ненужную в данный момент.
Если бы Ганнибал совершал подобные операции, – если бы он мог римские войска, уклонявшиеся от его атаки, запереть и подчинить при помощи голода, – древний мир не стал бы латинизированным. Но военные методы Ганнибала не были годны для этого; он достигал кульминационного пункта победы, с которого медленно скатывался обратно. Наступление Цезаря одолевало самую сильную оборону и сметало ее; он нагромождает одну победу на другую; для его войн как бы не существовало проблемы времени; его стратегия – молниеносна.
Комбинируя голод и меч, он доводит до конца каждую войну на том театре военных действий, где он действует, в течение одного похода. В этом невероятном напряжении и состоит его самобытность. Можно провести здесь параллель с новейшей эпохой. Улучшение огнестрельного оружия, казалось, должно было пойти на пользу обороне; при современном пехотном и артиллерийском огне нельзя наступать по открытой равнине, так же как и римские легионы не в состоянии были совершить атаки на римские полевые укрепления. Но возрастающая действенность оружия позволяет теперь наступающему растянуть по желанию свою линию и даже идти в наступление разрозненными колоннами с различных фронтов, чтобы, охватив неприятеля, завоевать для себя огневое превосходство. Таким образом, преимущества обороны оказались на стороне наступления. И римские укрепления сначала охраняли войско, не желавшее драться, но зато потом давали возможность противнику запереть его, принудить к сражению и получить преимущества в свою пользу. (Написано в 1908 г.)
Мировая война доказала, что не существует непревзойденных возможностей. Совершилось то, чего ни один теоретик не мог предвидеть: линия боя растягивалась до тех пор, пока не встретила задержки в абсолютных границах, не допускающих никакой охватывающей операции – от Ла-Манша до швейцарской границы и от Балтийского моря до Румынии. И тактика должна была снова вернуться от обхода флангов к фронтальной атаке, к прорыву, а от преимуществ наступления – к выгодам обороны. (Написано в 1920 г.)
У Цезаря был необычайно развитый ум; он учился в Родосе и работал иногда над вопросами грамматики. Он старался, несомненно, теоретически усвоить сущность военного искусства; имеются случайные сообщения о том, что он читал “Киропедию” Ксенофонта3 и рукописи об Александре Великом4; но в его трудах мы почти не находим теоретических размышлений, так что Фридрих Великий имел право сказать5, что солдату нечему в них научиться, а Наполеон, хотя и рекомендовавший его изучать, жаловался на отсутствие воззрений в них, указывая, что описания его сражений не имеют никаких географических названий, – а стратегически изучать поход, конечно, нельзя до тех пор, пока он географически не обозначен. К этому надо еще присоединить неправильные цифровые данные. Но эти недостатки можно объяснить политическими целями, которые Цезарь преследовал в своих книгах; они не причинили существенного ущерба, и преуспевающая наука может многое дополнить и исправить, что она и успела уже сделать. Если Фридрих и дал более резкий отзыв, чем Наполеон, по поводу этих недостатков, то на это имеются причины, о которых мы в свое время и упомянем при исследовании деятельности названного автора. Цезарь не имеет намерения обучать по своим произведениям военному делу, а потому он проходит мимо связанных с ним деталей, мотивировок и размышлений. Поучают его действия, а не слова. Но иногда сквозь легкое течение рассказа просачивается такой глубокий ум мыслителя и приводит к таким теоретическим познаниям, которых мы не встречали у размышлявших военных писателей древности, как Ксенофонт и Полибий. Когда он в своем рассказе о фарсальском сражении сообщает, что Помпей приказал своим воинам ожидать нападения стоя, он порицает это распоряжение и, как мы теперь говорим, моральное значение наступления. Его слова выразительно звучат в дословном переводе с античного языка: “Тут, нам кажется, Помпей поступил неумно, потому что у каждого от природы имеется страстность и раздражительность духа, которую надо разжечь усердием в бою. Эти свойства полководцы не должны подавлять, и не напрасно имеется исстари обычай, чтобы в начале боя звучали трубы и несся боевой крик со всех сторон, так как думают напугать этим неприятеля и ободрить своих”.
Другим теоретически важным размышлением его следует признать подчеркивание им той роли, какую играет случайность на войне. Часто употреблявшееся ранее сравнение стратегии с шахматной игрой неверно, так как эта игра основана на всеобъемлющем тончайшем расчете, а стратегия зависит также от непредвиденного. Поэтому искусство управления войсками требует не только умственного развития, но и полного напряжения всех способностей человека, который вступает в борьбу даже со случаем, встречает его всегда с новыми достижениями, производит этим давление на капризное счастье и приковывает последнее к своей колеснице. Первым, кто осветил военное дело в таком направлении, будем считать Фукидида. Слова, которые он вложил в уста Перикла, мы привели выше: “Случай на войне не ждет”. И коринфян он заставляет произнести те же речи (I, 122): “Война только в очень маленькой доле течет по определенным законам; она сама главным образом создает их в зависимости от появляющихся обстоятельств”. И еще раз спартанский царь Архидам повторяет их (II, 11, 3): “Скрыто течение войны; многое происходит из малого, и страсть управляет событиями”6. Эти мысли являются основными в военной философии Клаузевица; они способствуют познанию в войне иррационального элемента, которому полководец должен иметь мужество довериться. Даже у Цицерона мы находим фразы, в которых он наравне со “знанием дела, храбростью, авторитетом требует от крупного полководца и “счастья”7, а Цезарь пишет (b. с., III, 68): “Но судьба, от которой зависит почти все как в остальных делах, так главным образом и на войне, за короткое время производит большие перемены”.
О Цезаре часто говорят, что он слишком слепо доверял своему счастью, что он подобно игроку испытывал его: и это правда, что он верил, как Наполеон, в свою звезду.
Рассказ о том, как он во время бури утешал лодочника тем, что он везет Цезаря и его счастье, звучит правдоподобно, хотя он лично об этом не сообщает. Но не следует признавать за ним, так же как и за Наполеоном, только отвагу и порицать ее или превозносить. Мы убеждались на каждом шагу, что она сочеталась с размышлениями и расчетом. В этом и древние были уверены. Светоний ставит ему это в заслугу (гл. 58): “Трудно сказать, был ли он, предпринимая походы, скорее осторожным или смелым”.
И так же, как у новейших полководцев, его стратегия сводилась прежде всего к тому, чтобы в решающем пункте, на поле сражения иметь численное превосходство. Мы установили, что оно у него было и в Галлии, и в Испании, и при Илерде. При Тапсе сражение не было организовано. О сражении при Мунде мы не имеем надежных цифр, но не подлежит сомнению, что Цезарь, бывший тогда властителем почти всего государства, сосредоточил больше войска, чем его противники, имевшие в своем распоряжении лишь одну страну. Расследовав все, начиная со странного в смысле взаимоотношений похода в Египет и не имеющего значения 5-дневного похода против Фарнака, мы видим, что сражение при Фарсале было единственным, где Цезарь с меньшими силами одержал победу. Он мог избежать этого сражения, подтянув к себе раньше подкрепления: 1 ½ легиона из Эллады и 2 из Иллирии, но если бы он так поступил, то Помпей, наверное, не принял бы сражения, а перенес бы войну и войско с помощью кораблей в другую местность.
Преимущества, которые противник имел на море, помешали Цезарю пустить в начале похода в действие пехоту, в которой он имел перевес. Он был принужден отправить большую часть своего войска, конечно, менее ценную, – вновь образованные легионы, – для охраны Италии, Галлии, Испании, Сицилии и уже при Диррахии у него было так много выделенных легионов, что рассчитывать на достижение какого-либо положительного результата он не мог, так как оказался по численности войска ниже Помпея. Очень важно во всех отношениях разъяснить, почему и как Цезарь, не имея численного перевеса, выиграл именно решительное сражение. Морская сила помпеянцев своим косвенным воздействием наложила такие оковы на его командование, что он не мог свободно располагать им. Тем выше заслуга Цезаря как крупной личности, что, несмотря на большое значение, которое он придавал численности, он все-таки принял сражение, сообразовавшись с ходом событий и доверяя только качеству своего войска. Римское военное искусство, которое в руках Цезаря представляется нам как уже развившийся и созревший в течение столетий плод, не умерло вместе с ним, но продолжало жить как его школа. Еще много стран было завоевано после него для Рима, как-то: Альпы, местности южнее Дуная и Англия. Два народа поставили, наконец, предел римским мировым завоеваниям об одном мы уже говорили раньше, а именно о парфянах; второй народ это германцы. Обзором военного искусства германцев мы начнем второй том нашего труда. Какого же рода была сила, сумевшая поставить преграду римскому искусству?
Примечания:
[1] Фронтин, IV, 7, 1. В том же роде в “Bellum Africanum”, 31.[2] “О войне”, кн. VII, гл. 16.[3] Светоний, гл. 88.[4] Плутарх, гл. 11.[5] В предисловии к своей обработке изданных Фоларом комментариев к Полибию.[6] Сопоставление трех цитат в труде А. Бауэра “Взгляды Фукидида на ведение войны”, “Philologus”, т. 50, стр. 416.[7] В речи “pro lege Manilla” в 66 г.
Источник: http://www.roman-glory.com/. Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. «Директмедиа Паблишинг». Москва, 2005.
gladxlam.jimdo.com
Древний мир - Римское военное обучение, лагерное искусство и дисциплина
Нельзя строить фалангу и управлять ее движениями, не обучив
соответственно бойцов. Мы должны представить себе, что уже с первого дня
возникновения понятия фаланги имела место некоторая военная учеба. В
Спарте и у греческих наемников она проводилась систематически.
Воспитанные на дисциплине римляне не могли пройти мимо этого
превосходного средства, а манипулярный строй, несомненно, требовал
большего, чем то, чего достигли в этом отношении греки и македоняне. До
нас дошло одно описание строевых упражнений манипулярного легиона, –
правда, настолько искаженное, что долгое время оно наводило исследования
на ложный путь; однако, очищенное от искажений и прикрас, оно может
служить прекрасной иллюстрацией.
Главной задачей манипулярного легиона было держать крепкую связь
между отдельными манипулами при наступлении и, как только в передних
рядах образовывались разрывы, тотчас в должном порядке заполнять их,
выдвигая центурию или манипулу из второй или третьей линии. При
упражнениях это делалось таким образом, что передовые манипулы ставились
на интервалах, равных фронту 1 манипулы. Затем вся фаланга двигалась
вперед, причем центурионы строго следили за соблюдением раз
установленных дистанций.
В бою интервалы между манипулами, конечно, нельзя было делать такими
широкими, так как каждый промежуток представлял бы для врага удобное
место для прорыва.
Но на учебном плацу таким способом приучали солдат идти вперед, не
нарушая строя, а это очень трудно. Значок в первой шеренге каждой
манипулы помогал соблюдать направление и дистанции.
Наконец, производилось пробное вдвигание принципов в интервалы между
манипулами гастатов: принципы выступали на передовую линию, а гастаты
оставались позади, чтобы затем таким же порядком заполнить по команде
интервалы. Триарии также втягивались в это упражнение, хотя мы теперь не
можем установить, каким, собственно, образом это происходило: ведь
перед ними всегда находилась манипула либо гастатов, либо принципов,
пока в бою замешательство или урон не создавали разрыва.
Едва ли не столь же значительную разницу, как и расчленение на
манипулы, создавал между греческим и римским войсками характер лагеря.
О лагерях греков мы имеем лишь очень скудные сведения. Ксенофонт в
своем изображении государства лакедемонян (гл. 12) рассказывает нам1,
что они соблюдали в лагере хороший порядок и устраивали лагерь круглым,
когда местность не предоставляла ничего другого; но он не говорит,
чтобы они его постоянно укрепляли. Правда, из общей связи мы, пожалуй,
можем вывести такое заключение, а кое-где даже прямо рассказывается об
укрепленных лагерях; но о постоянном обычае укреплять лагерь у
македонян, а тем более у других греков, очевидно, не может быть и речи. У
Александра Великого и его преемников укрепление лагеря упоминается не
иначе как только при особенных обстоятельствах. Полибий ясно говорит
(VI, 42), что греки, во избежание лишних трудов, не окапывались, а
выискивали для расположения лагерем защищенные природными условиями
места2.
Римляне же с очень ранних пор держались твердого принципа проводить
вокруг лагеря ров и вал с частоколом. Это стоило, конечно, каждый раз
немалого труда, зато предоставляло большие преимущества. Обычай греков
искать защиты в условиях местности естественно проводил к тому, что они
нередко довольствовались лишь очень незначительным прикрытием,
подвергаясь опасности нападения. Полководец неохотно предлагает своим
войскам делать то, к чему они не привыкли. На успешное проведение тех
или иных военных действий оказывает большое влияние их привычность.
Римский полководец, который всегда и всюду нес с собой уверенность в
закалке и выучке своих солдат, мог проводить гораздо более широкие и
длительные операции, чем греческий. Постепенное систематическое
покорение Италии, которое легло в основу государственного могущества
Рима, было бы невозможно без римского укрепленного лагеря. Даже после
проигранного сражения лагерь представлял собою заранее подготовленное
убежище.
Но едва ли не столь же важным является другое – косвенное –
последствие, на которое указывает Полибий (там же). Греки, располагавшие
свой лагерь в зависимости от обстоятельств, не имели для него твердо
выработанных форм; у римлян же была совершенно определенная схема3,
в которой каждая часть, каждый человек имел свое определенное место.
Лагерь был четырехугольный, имел четыре входа, в середине стояла палатка
полководца, по определенному плану шли "улицы” лагеря, а определенные
знаки указывали направления. Вследствие этого выступление из лагеря и
возвращение в него совершались в естественном порядке, без всякого
замешательства, и даже при внезапной тревоге каждый солдат тотчас
находил свое место.
У Ливия (XLIV, 39) Эмилий Павел перед сражением при Пидне держит речь
к своим солдатам, в которой он так говорит о лагере: "Ваши предки
считали укрепленный лагерь всегда открытой гаванью войска, откуда они
выходили на противника и где, разбитые бурей сражения, они могли найти
себе надежное пристанище. Лагерь есть место отдыха для победителя и
оплот для побежденного. Это – военное жилище, вторая родина: вал – это
стены, а палатка для каждого бойца – его дом и очаг”.
Закон укрепления лагеря налагал на римского воина чрезвычайно большие
тяготы. Так как не всегда представлялись возможность и время найти на
месте необходимый для частокола материал, то бойцам приходилось таскать
на себе помимо тяжелого гоплитского вооружения, провианта и инструмента –
топоров, лопат и пил – еще нередко и самые колья4.
Каждый греческий гоплит, как мы знаем, требовал себе слугу или
помощника; римские легионеры имели 2 легковооруженных на 5 гоплитов.
Греки, говорит Полибий (XVIII, 18), считали едва возможным нести свое
вооружение на походе; для римлян незатруднительно было взваливать на
себя еще и колья для ограды. Цезарь (bell, civ., I, 78) рассказывает
мимоходом, что инородческие вспомогательные отряды не брали с собой
обычной легионерской ноши.
С полным правом одна римская легенда вкладывает в уста Камилла слова
(Ливий, V, 27, 8), что средства, которыми римлянин побеждает врагов,
суть его "virtus, opus, arma” (доблесть, работа, оружие). "Opus”, –
тяжелый и безвестный подвиг земляных работ, – играет отнюдь не меньшую
роль в покорении мира римлянами, чем храбрость и оружие.
Все различия между греческим и римским военным искусством восходят к различию в дисциплине.
Хотя афинские полководцы и были облечены правом налагать наказания, однако, по свидетельству Аристотеля5,
они его не применяли на деле. Даже в случаях специфически военных
преступлений, – неявка в войска, трусость, бегство перед неприятелем и
т.п. – не применялось непосредственного наказания, а только по окончании
похода полководцы возбуждали обвинение перед народом в Афинах6.
Когда в Пелопоннесскую войну афинский стратег Демосфен задумал
укрепить Пилос, что привело затем к большой победе на Сфактерии, то
сначала, как запросто рассказывает нам Фукидид (VI, 4), он не мог
склонить к этому ни своих сотоварищей стратегов, ни воинов. И только
когда им пришлось из-за волнения на море надолго остаться в гавани на
якорях, воины решили со скуки выполнить замысел своего полководца.
В своих воспоминаниях о Сократе Ксенофонт заставляет Перикла
жаловаться, что афиняне всегда проявляют послушание по отношению к
учителям гимнастики и руководителям хоров, но всадники и гоплиты
строптиво относятся к своим начальникам (III, 5, 19). Афиняне стараются,
где только можно, действовать наперекор властям и кичатся этим (III, 5,
16). Сократ видел причину этого в том, что полководцы сами ничего не
смыслят в военном искусстве; следовало бы выбирать в стратеги людей,
которые превосходством знания и умения завоевали бы добросовестное
послушание масс, как завоевали его учителя гимнастики и хорового пения.
Однажды у Фокиона спросили (Плутарх, Фокион, гл. 23), когда же он
посоветует афинянам начать войну с Македонией? Он ответил: "Когда я
увижу, что молодые люди готовы нести службу, богатые – платить налоги, а
риторы – отказаться от утайки общественных денег”.
Зато спартанцы славились послушанием начальству, и не подлежит
сомнению, что их военная община удерживала власть над своими
многочисленными подданными только благодаря этой твердой спайке. Но если
всмотреться ближе, то спартанская выдержка оказывается скорее
результатом общего воспитания, а не тем, что мы, собственно, называем
военной дисциплиной. Понятие дисциплины подразумевает, что она исходит
от власти военачальника. А между тем власть военачальника в Спарте была
как раз очень ограничена. В этом сложном государственном строе верховное
командование войсками лежало в руках наследственных царей, но эти цари
не правили, а только занимали нечто вроде председательского места среди
аристократии; и вот, чтобы царская власть не возросла в силу
командования войсками, пришлось сильно ограничить полномочия
военачальника. Да и царствование было не единоличное, а дублированное:
первоначально и на войне оба царя командовали сообща, а когда этот
порядок из-за больших неудобств был отменен (ок. 510 г.), то
позаботились другим путем стеснить свободу царей в области военных
действий, иначе эта царская власть получила бы совсем иной вес7.
Павсанию при Платее пришлось стерпеть, что один из командиров
спартиатов, Амамфарет, не понимавший его операций, отказался выполнить
его приказ и вступил с царем в открытое пререкание. Позднее к царю
приставлен был советник из эфоров, сопровождавший его на войне. Когда
царь Агис в 418 г. хотел дать сражение неприятелю на неблагоприятном
месте и уже выступил вперед на расстояние выстрела из пращи, один из
старейших командиров крикнул ему вслед, что он хочет исправить одно зло
посредством другого, в ответ на что царь повел войско обратно. В
последовавшем вскоре затем сражении при Мантинее два полемарха вышли из
повиновения и не исполнили предписанного им маневра; за это ослушание
они не были тотчас наказаны царем, а только по возвращении домой отданы
под суд и приговорены к изгнанию.
С выступлением на сцену греческих наемных войск возникает, конечно,
иная дисциплина, чем в гражданских ополчениях. Еще в упомянутом выше
разговоре между Периклом и Сократом Ксенофонт заставляет философа в
противоположность сухопутному войску восхвалять отличный порядок во
флоте. Когда спартанец Брасид образовал из илотов отряд гоплитов,
которых повел во Фракию, он их основательно обучил и дисциплинировал. По
рассказу Ксенофонта (II, 6, 10), Клеарх – самый знаменитый кондотьер
"десяти тысяч” – установил принцип, что воин должен бояться своего
начальника больше, чем неприятеля, и собственноручно пускал в ход палку,
когда уличал кого-либо из своих людей в распущенности. Однако когда сам
Ксенофонт в обратном походе высек однажды одного солдата за то, что тот
отказался помочь больному товарищу, то наказанный возбудил против него
жалобу на войсковом собрании, и Ксенофонт, чтобы доказать свою правоту,
должен был объяснить причину своего поступка.
У македонян под твердой властью царя-полководца господствовал строгий
порядок; в тяжелых случаях царь налагал кару на виновника с одобрения
своего войска8.
Равным образом у преемников Александра, когда армия состояла из
постоянных наемнических отрядов, должна была господствовать свойственная
этому типу войска дисциплина, так как без нее наемников невозможно ни
пускать в дело, ни просто держать в повиновении. Полибий (I, 66)
высказывает мудрую мысль, что для наемников покой не годится, а является
источником смуты. Это, несомненно, служило одной из причин, почему при
диадохах усердно производились строевые учения. Еще Ификрат, как нам
сообщают (Полиэн, III, 9, 35), постоянно давал занятия своим солдатам,
чтобы они не взбунтовались; однако среди этих занятий не упоминаются
военные упражнения, а только земляные работы, рубка деревьев, погрузка
провианта и сопровождение обоза.
Если и нельзя на основании всего изложенного совершенно отказать
грекам в знакомстве с принципами военной дисциплины, то все же самое это
понятие, собственно, впервые возникает вместе с наемничеством, а, по
свидетельству Полибия, греки вообще никогда не могли научиться истинному
повиновению. Совсем другая атмосфера охватывает нас, как только мы
вступаем в римский лагерь. Только римляне вполне постигли принцип
дисциплины, всю его силу и сумели провести его в жизнь.
Понятие о твердой верховной власти (imperium) не было уничтожено
вместе с изгнанием царей, а лишь перенесено на двух чередовавшихся в
правлении консулов. Шесть ликторов с прутьями и топором выступали перед
каждым из них, как непосредственные исполнители их приказов. Даже в
стенах города личная неприкосновенность гражданина едва ли имела защиту
перед железной властью этих чиновников, в строю же они неограниченно
распоряжались жизнью и смертью человека, и воля их была непреклонна. От
консулов такая же власть распространялась и на других командиров. Каждый
центурион имел палку; позднейшая эпоха видела в ней особую эмблему и,
как таковую, изваяла ее в камне9.
Вегеций подробно изображает нам (II, 19), как тщательно в римских
войсках велись книги и записи жалованья, службы, командировок и
отпусков. Поэтому при наборе рекрутов старались получить известное число
грамотных людей, умевших писать и считать. Этот точный административный
учет мы должны отнести далеко назад, к очень давнему времени, так как
без него не может быть никакого порядка, а следовательно, и никакой
дисциплины. К каждой центурии издревле причислялось, таким образом, еще и
несколько невооруженных (accensi velati), т.е. писцов10.
По твердой схеме, рассказывает нам Полибий (VI, 36 и cл.), совершался у
римлян обход сторожевых постов. Если дозорные не находили часового на
посту или заставали его спящим, то на следующий день над ним совершался
военный суд. Обвиненного трибунал касался своим жезлом, и по этому знаку
все солдаты кидались его бить или же забрасывали его камнями. Если
несчастному удавалось избежать смерти от камней и уйти из лагеря, то он
все же ни под каким видом не смел вернуться на родину. Та же неумолимая
кара постигала и центурионов (Полибий говорит: "начальника арьергарда и
начальника конного отряда”), если они неправильно совершали обход.
Неповиновение, дезертирство и трусость карались смертью. Когда виновным
оказывался целый отряд, то казнили по жребию каждого десятого. Даже
высшие командиры самого знатного происхождения иногда подвергались
телесному наказанию11.
Из римских легенд едва ли не самым характерным можно признать рассказ
о консуле Манлие, который велел казнить собственного сына за то, что
тот нарушил приказ и принял поединок по вызову из неприятельского
лагеря. Окаменев от ужаса, – так живописует нам эту сцену Ливий, –
взирали воины на страшные приготовления и только тогда пришли в себя,
когда голова отделилась от туловища и потоком хлынула кровь. Но зато
послушание было теперь обеспечено.
Несколько лет спустя, рассказывают далее римские исторические
сочинения, случилось, что magister equitum Кв. Фабий Руллиан наперекор
приказу диктатора Л. Папирия Курсора дал в его отсутствие сражение и
выиграл его. Диктатор напомнил пример Манлия и вызвал ослушника на свой
суд. Фабий бежал из лагеря в Рим; с ходатайством за обвиняемого выступил
сенат; отец виновного, который раньше сам был диктатором и трижды
консулом, апеллировал к народу и народным трибунам. Но те не решились
вмешаться, считая, что на первом плане должно стоять соблюдение основных
законов дисциплины.
И только когда все – сами Фабий, отец и сын, сенат, трибуны и народ –
прибегли к мольбам, признав тем самым право верховной власти полководца
и закон субординации, диктатор позволил себе смягчиться и уступил
преступника римскому народу, во власть трибунов, потому что они не
требовали, а просили.
На греческой почве немыслим был бы рассказ о Манлие или о Папирие.
Даже в Спарте никогда не существовало такого представления о силе
административной власти. Эта власть сдерживала и уравновешивала в Риме
аристократический и демократический элементы. Ни один не мог вытеснить и
подавить другой. В этом государстве всеобщего и равного избирательного
права, где формально признан был суверенитет народа, сохранилась в то же
время на деле властвующая аристократия, занимавшая в войске командные
должности. Как отражение этих сил, сложился римский народный характер;
твердая административная власть явилась корнем дисциплины, а на древе
дисциплины возросли плоды – манипулярная тактика и постоянное,
планомерное укрепление лагеря.
1. Описание, из которого я счел возможным заимствовать картину
древнеримского строевого учения, вплетено Ливием в рассказ о Латинской
войне (340 г.) и связано с обзором общего развития римской тактики.
Ввиду важности этого свидетельства мы должны обработать его в общей
связи и, проанализировав строку за строкой, постараться оправдать то
применение, которое мы из него сделали здесь. Ливий (VIII, 8 ) говорит:
"Раньше римские войска имели круглые щиты, но затем, после того как
войско стало получать жалованье, оно заменило круглые щиты
продолговатыми”.
Это замечание является, очевидно, гипотезой римского историка,
который представлял себе, что римляне в древние времена должны были
иметь щиты гомеровских героев, и связывал переход к легионерскому щиту с
введением платы в войсках.
Следующая фраза показывает, что мы имеем дело с подлинным знатоком;
перевести ее следует так: "Первоначальная фаланга, похожая на
македонскую, была сперва расчленена на манипулы, а затем поделена на
несколько частей”.
Введение эшелонного строя, как мы увидим, имело место на исходе III
в., во Вторую Пуническую войну. Следующая ступень, когортная тактика,
достигнутая на пороге I в. до нашего летосчисления, здесь не
упоминается. Отсюда можно заключить, что описание принадлежит автору,
жившему во II в., или еще точнее – в первой половине II в. Рассказчик
сравнивает древнеримский строй с македонским; этим он отнюдь не хочет
сказать, что римляне в древнейшие времена вооружены были сариссой. Имей
он это в виду, он назвал бы римскую фалангу не просто "похожей на
македонскую”, а совершенно ей подобной. Общим могло здесь быть только
сомкнутое линейное построение и вооружение копьем, иначе говоря-то, что
мы видим в древней греческой фаланге гоплитов. Но автор – возможно,
Катон – приводит в пример, вместо последней, македонскую фалангу, потому
что в ту пору как раз велась или только что закончилась война с
македонянами, представление об их фаланге было очень хорошо знакомо
римлянам.
"Каждое отделение (”ordo”) состояло из 60 бойцов, 2 центурионов и 1 знаменосца”.
Это отделение в 60 чел. есть позднейшая центурия, т.е. половина
манипулы. Но оно должно иметь не двух, а только одного центуриона и
сверх 60 гоплитов еще 40 легковооруженных. Далее, оно едва ли могло
иметь собственного знаменосца, так как значок был не у центурии, а у
всей манипулы. Следовательно, либо Ливиий допустил здесь оплошность, –
слово "ordo”, означавшее в его источнике "отделение”, истолковал как
центурию и затем, желая дать разъяснение, вставил в текст свой неудачный
и неясный намек, – либо же позднейший интерполятор исказил таким
образом текст. Фразу следует вычеркнуть.
"Первый ряд боевого строя составляли гастаты (т.е. бойцы, вооруженные копьями), делившиеся на 15 манипул…”
Нам, вообще говоря, известно только одно деление легиона – на 3
части: гастатов, принципов и триариев, по 10 манипул в каждом. Однако,
сообщение Ливия о 15 манипулах может заключать в себе историческую
истину. Вполне допустима мысль, что старую фалангу разделили
первоначально только на 2 части по 15 манипул, о чем сохранилось
воспоминание. Если это так, то Ливий, конечно, делает только ту ошибку,
что он приписывает 15 манипул всем 3 частям. Во всяком случае легиона в
45 манипул никогда не существовало. Порядок голосования центуриатных
комиссий неопровержимо доказывает, что легион искони состоял из 42
центурий, а связь этого легиона с тем, который описан у Полибия и в
котором на 3 000 гоплитов приходилось 1 200 легковооруженных (что
равняется 42 центуриям), совершенно несомненна. Это развитие не могло
однажды быть нарушено другой цифровой схемой, от которой затем случайно
или преднамеренно вернулись к прежним числам. Тождественность этих чисел
в различные века скорее доказывает нам консервативность мышления,
сказавшуюся в этом постоянном сохранении раз введенной цифровой нормы.
"Они выстраивались на небольшом расстоянии друг от друга. Манипула
включала 20 легковооруженных бойцов, остальные же носили продолговатые
щиты. Легковооруженными назывались бойцы, вооруженные только метательным
копьем и пикой. Это был передовой отряд, состоявший из цветущей
молодежи призывного возраста. За ними шел отряд, состоявший из более
зрелых людей, разделенный на столько же манипул; они назывались
принципы, все имели про долговатые щиты и были прекрасно вооружены”.
В этом абзаце ценно замечание, что к манипуле гастатов прибавлялось
20 легковооруженных, тогда как манипула принципов их не имела. Нельзя
усмотреть, ради чего кто-либо стал бы сам изобретать такое утверждение;
оно, очевидно, соответствует истине и подкрепляет наше мнение, что
только незначительную часть легковооруженных можно рассматривать
действительно как бойцов.
"Этот отряд из 30 манипул назывался "антепиланы”, так как остальные 15 рядов размещались уже позади знамен…”
Текст отнюдь не позволяет нам признать за этими "антепиланами” и
отрядами "позади знамен” особое тактическое значение; да и слово
"антепиланы” понятно лишь постольку, поскольку триарии некогда
назывались "pilani”; отсюда и первый их центурион даже в более поздние
времена назывался "primus pilus”. Но что, собственно, означали слова
"pilus” и "pilani”, нам неизвестно; как правильно выводит Зольтау, они
не стоят ни в какой связи с pilunt (дротиком). Однако из этого места
также можно заключить, что в бою signa ставились между принципами и
триариями.
"Из них каждый в свою очередь подразделялся на 3 части, из которых
каждая первая часть называлась pilus. Ряд состоял из 3 знамен, а при
знамени было 186 чел. За первым знаменем шли триарии – старые бойцы,
испытанные по своей храбрости. За вторым – следовали рорарии, менее
надежные как по возрасту, так и по нравственным качествам. Наконец, шли
"причисленные” (accensi) – наименее надежный отряд, почему он и был
поставлен в последнем ряду”.
Это место доставило ученым много хлопот. Если трудно было справиться с
3 X 15 манипулами, то 3 значка на каждые 186 чел. и вовсе нельзя было
осилить. Пытались превратить "vexillum” в "vexilla III”, но и это не
разрешило вопроса. Наконец, вся фраза от слов "из которых” до слов "186
чел.” была разжалована в интерполяции. Но каким образом интерполятор
пришел именно к этому числу – 186?
Что тут мы имеем дело с рядом грубых ошибок, на этом сходятся теперь
все исследователи. Я предложил бы внести поправку следующим образом.
Прежде всего надо исключить 45 манипул. Они появились на сцену потому,
что в источнике Ливия речь шла о более раннем периоде, когда в легионе
было только 2 части по 15 манипул в каждой. Ливий ошибочно отнес это
число и к триариям. С тех пор как появились триарии, каждая часть имела
только по 10 манипул.
Далее ошибочным является различение триариев, рорариев и accensi по
их воинской доблести. Различие между триариями и рорариями лежало в
возрасте, в вооружении и в функциях. Accensi же вообще не были бойцами.
Следовательно, построение войск, описанное у Ливия, применялось не в
сражениях, а на смотрах, и это объясняет нам также цифру 186. На смотре
"небойцы” и "полубойцы” стояли за бойцами, т.е. за триариями. Манипулы
гастатов, принципов и триариев держались вместе. За каждой манипулой
триариев, которая сама имела 60 чел., стояли 3 х 40 рорариев всех 3
манипул и 6 accensi (денщиков, военных писарей) от 6 центурий – 186
чел.!
Ошибка, сделанная Ливием, состоит только в том, что он дает рорариям и
акценсам собственные значки и что он, как показывает дальнейшее,
принимает все в целом за боевой порядок. В этом смысле он и описывает
картину, внося свои интерполяции; но его источник был безупречен, что
как раз доказывается числом 186, вызвавшим столько споров. Ниже (часть
VI, гл. I), в описании сражения при Киноскефалах, мы встретимся с
аналогичным приемом со стороны нашего автора: пользуясь Полибием, он
делает ошибку в переводе и затем на основании этого ошибочного перевода
описывает всю обстановку по-своему, измышляя для нее причины. Так как в
этом случае мы еще располагаем подлинником, с которого Ливий переводил,
то здесь весь этот процесс совершенно прозрачен.
У консулов и трибунов тоже, конечно, были свои accensi, но они не
принимали участия в параде легиона, так как принадлежали к штабу.
"Когда войско было построено в таком порядке, гастаты прежде всех
начинали сражение. Но если они не могли устоять против неприятеля, они
медленным шагом отступали назад, и принципы их тотчас же принимали в
промежутки между своими рядами. Тогда уже сражались принципы, а за ними
следовали гастаты. Триарии выстраивались позади своих знамен, вытянув
левую ногу, плечом они опирались на щиты а копья с поднятым вверх
острием держали воткнутыми в землю, представляя собой боевую линию, как
бы защищенную укреплением. Если принципы терпели неудачу в битве, то они
из первого ряда отступали постепенно к триариям. Отсюда для обозначения
крайней опасности вошло в поговорку выражение "дело дошло до триариев”.
Тогда триарии поднимались с места, приняв принципов и гастатов в
промежутки между своими рядами, образовав, таким образом, сплошную
фалангу, как бы загораживающую все выходы, быстро нападали на
неприятеля, не имея уже больше позади себя никакой поддержки. Для
неприятеля этот момент был самый ужасный: преследуя уже как бы
побежденного противника, он вдруг видел, что на него наступает новый и
еще более многочисленный боевой отряд” (Ливий, VIII, 8).
Пришлось бы отказаться от всякой возможности понять развитие римской
тактики, если вместе с Ливием рассматривать это описание как описание
боя римской эпохи. Для того чтобы манипулы принципов могли пройти сквозь
манипулы гастатов, эти последние должны были быть расставлены на
интервалах, равных ширине фронта 1 манипулы. Это до некоторой степени
осуществимо на совершенно ровном учебном плацу, где продвигаются на
незначительное расстояние и в любую минуту делают остановку для
исправления ошибок и выравнивания. Но это совершенно немыслимо в бою,
когда интервалы по мере продвижения неизбежно нарушаются, то слишком
увеличиваясь, то уменьшаясь. А если бы даже гастатам и удалось подойти к
противнику, сохранив правильные интервалы, то это представляло бы самый
неразумный боевой порядок, какой только можно себе вообразить. Каждая
манипула тотчас оказалась бы окруженной и теснимой с обоих флангов. Еще
нелепее представление, будто бы гастаты пускались в наступление,
соблюдая интервалы, но затем, перед столкновением с неприятелем,
разрежали свои ряды с целью сомкнуть таким образом фронт. Ведь создался
бы неисправимый беспорядок, если бы бойцы в то самое мгновение, когда им
следовало ринуться на неприятеля, должны были бы сперва сосредоточить
свое внимание на соблюдении интервалов. Даже просто для того, чтобы
пропустить вперед принципов, гастатам пришлось бы под давлением
неуклонно теснящего их противника вновь смыкать свои ряды до такой
тесноты, при которой они едва ли могли бы пользоваться своим оружием; и
прежде чем принципы успели бы вступить в интервалы, лишь постепенно
доводимые до должной широты, неприятель, конечно, не преминул бы
воспользоваться добровольно предоставленными ему разрывами фронта,
врезался бы во фронт и окончательно раздавил бы гастатов в их
беспомощном, стесненном положении. Таким образом, все представление о
расстановке манипул в бою в шахматном порядке следует отмести. Но такое
построение вполне понятно и уместно, если мы сочтем его только за
учебный маневр, как это и сделано нами выше. К этой цели оно
приспособлено наилучшим образом. Если же это так, то единственной
погрешностью Ливия, объясняемой опять-таки просто интерполяцией, будет
то, что автор заставляет гастатов отступать, когда нужно пропустить
вперед принципов. Провести в полном порядке такое попятное движение
целой строевой единицы в 120 чел. вряд ли возможно, да к тому же и
бесцельно; маневр, по всей вероятности, совершался следующим образом:
гастаты оставались на месте, а принципы выступали вперед за линию
фронта. Ливию пришлось это извратить потому, что он представлял себе всю
картину не на учебном плацу, а на поле сражения и соответственным
образом описывал ее.
Интервалы между отдельными римскими легионерами, как и между
греческими гоплитами, были гораздо шире, чем теперь у нас, так как иначе
они не могли бы свободно пользоваться своим оружием. Эти интервалы
исчислялись в 3 фута (ок. 1,5 м), тогда как человек имеет в плечах всего
1,5 фута (ок. 0,75 м). Отсутствие тесного соприкасания, конечно, сильно
затрудняло маневр. Возможно, что второй ряд выстраивался не в затылок, а
против интервалов или при столкновении с неприятелем по меньшей мере
закрывал промежутки. Поэтому Вегеций (III, 14) предполагает интервалы
между рядами не в 3, а в 6 футов, считая от первого до третьего, от
второго до четвертого и т.д. Ср. Руд. Шнейдер "Philolog. Wochenschr” от
15 мая 1886 г., No 20, и ниже, ч. IV , гл. 1 "uber die Sarisse und den
Rottenabstand” (O сариссе и интервалах между рядами).
2. Большие заслуги надо признать за Штейнвендером12
в его попытке установить по первоисточникам порядок выступления
римского войска из лагеря. Однако, учитывая состояние наших источников, я
не решаюсь высказаться с уверенностью о таких деталях. Исследование
Штейнвендера страдает тем недочетом, что оно упускает из виду
постепенное развитие римской тактики от простой фаланги через
расчленение на манипулы к делению на линии (эшелоны). Автор
рассматривает манипулярный строй так, как будто бы он искони заключал в
себе деление на 3 части. В своем отзыве на статью Штейнвендера,
появившемся в "Militar-Literaturzeitung” (No 9, 1907 г., стр. 336),
майор Балк делает нижеследующее добавлению "Судя по известным мне
многочисленным римским лагерям, porta pretoria (ворота, ведущие в
лагерь, где находится командир) всегда делались шире, чем боковые
ворота. При выступление из лагеря, по моему мнению, пользовались всеми
выходами (см. цитату Полибия: "И весь лагерь должен прийти в движение”),
чтобы по возможности сократить срок пребывания в тесноте; оба легиона
выступали одновременно двумя шедшими рядом походными колоннами через
porta pretoria, а союзники тем временем выходили из обоих боковых ворот.
Путем развертывания можно было в ожидании сражения построить "agmen
quadratum” "боевую колонну” (в противоположность нашему автору я понимаю
под этим термином укороченную походную колонну), или же, регулируя
моменты и сроки выступлений, построить обычную походную колонну "agmen
pilatum”, шириной по фронту в 4 чел.”.
Примечания:
[1] Ксенофонт, Hellenica, III, 2, 2; IV, 4, 9; VI, 2, 23. Плутарх, Фокион, гл. 13. [2] Полиэн
(III, 9, 11) заставляет Ификрата занять крепкую позицию перед лагерем
для прикрытия последнего. Непосредственно за этим рассказывается, правда
(§ 17), что Ификрат даже и здесь, на неприятельской территории,
приказал провести рвы, чтобы ему, как полководцу, не пришлось, чего
доброго, сказать: "Я упустил это из виду” (”Я не думал, что это лежит на
обязанности полководца”). Таким образом, по-видимому, гораздо чаще
случалось, – как это можно заключить и по первоисточникам, – что для
защиты лагеря по меньшей мере рыли ров. [3] Полибий
называет римский лагерь квадратным; более позднее описание лагеря у
Хигина дает форму прямоугольника. В еще более поздний период углы стали
закругляться; так оно, вероятно, и осталось. До известной степени
устройство лагеря, конечно, приспособлялось к местности, но основная
форма сохранялась постоянной. Из лагерей Цезаря в Галлии некоторые
настолько сохранились до наших дней, что раскопки Наполеона III
совершенно точно установили их форму и размеры. Здесь, однако, не место
для обсуждения подробностей устройства римского лагеря. Наряду с
Марквардтом укажу на Фрелиха (”Kriegswesen Casars”, стр. 74, а также 220
и сл.). [4]
Обыкновенно считается (Марквардт, стр. 426), на основании одного
цицероновского описания в "Тускуланах” (II, 16, 37), что легионеры
постоянно брали с собою колья. Против этого Liers (стр. 155) вполне
основательно приводит три места из Ливия (VIII, 38, 7; X, 25, 6; XXV,
36, 5), где рассказывается, как нечто совершенно естественное, что воины
натесали колья на месте, и также четвертое (XXXIII, 6, 1), где таскание
кольев с собою явно выставляется, как нечто исключительное.
Примечание к 3-му изданию: Штолле (Stolle, Der rom. Legionar und sein
Gepack, 1914), однако, высказывается положительно за предание, по
которому к постоянной нагрузке легионера принадлежит также и кол; но кол
этот будто бы представлял собой довольно тонкую палку, вес которой он
устанавливает в 1310 граммов. Ср. ниже, примеч. к ч. VI, гл. 2. [5] Ср. Bauer, Griech. Kriegsaltert, § 39. [6]
Gilbert, Handb. d. griech. Siaatsaltertumer, I, стр. 356, 2-е изд. В
примечании автор говорит, что "стратег мог чинить полевой суд”, и в
доказательство цитирует Лисия (13, 67). Это место гласит: "Так как он
изменнически подавал сигналы врагу, он был забит до смерти палками по
приказанию Ламаха”. Таким образом, в войсках Ламаха под Сиракузами 1
чел. за измену был засечен до смерти. По какой служебной форме это было
произведено, мы не знаем. Отсюда мы можем принять, что такое
преступление, как измена, могло караться смертной казнью непосредственно
в армии, но какую роль играла при этом дисциплинарная власть
полководца, мы из этого места не усматриваем. [7]
Аристотель говорит (”Politica”, III, 14 (9) 2), что во время сражения
спартанские цари были хозяевами над жизнью и смертью своих подчиненных;
следовательно, в другое время они таковыми не были. Такая база слишком
узка для создания подлинной военной дисциплины. [8] Правильно указано Белохом в "Griech. Gesch.”, II, 479. [9] Для
более древнего периода мы не имеем прямых доказательств власти
центуриона. Кто видит в римском гражданском войске ополчение
собственников, тот скорее примет предположение, что такого рода
дисциплина была введена только с переходом к вербовке из масс. Но при
моем взгляде на историю римской войсковой организации не подлежит
сомнению, что дисциплина исстари покоилась на одних и тех же основах.
Где на высшей ступени власть с таким неограниченнымпроизволом применяет
смертную казнь, там она по самой природе вещей и в низших инстанциях
облечена широкими полномочиями. С другой стороны, точно так же лежит в
природе вещей, что центурион, чувствуя себя гражданином среди сограждан,
допускал известную неровность в обращении, и какой-нибудь почтенный
отец семейства в условиях обычной службы не подвергался опасности
побоев. Против моего взгляда может быть приведена ссылка на П
