КОНСУЛ — (лат. consul, из сабинск. consod сосед). 1) один из двух представителей верховной власти в Римской республике. 2) высшие начальники вольных городов Германии в средние века. 3) ныне, так называют агентов иностранных государств для защиты торговых… … Словарь иностранных слов русского языка
Консул — генеральный консул, консул, вице консул или консульский агент, являющийся главой консульского учреждения;... Источник: Указ Президиума ВС СССР от 25.06.1976 Об утверждении Консульского устава СССР (утв. Законом СССР от 29.10.1976) … Официальная терминология
консул — КОНСУЛ, КОНСУЛЬ а, м. consul m. нем. Consul <лат. consul. 1. Должностное лицо, защищающее торговые интересы своего государства в другой стране. Сл. 18. А с Агентов, с Консулей, с Комиссаров, с привозных их товаров пошлину имать против других… … Исторический словарь галлицизмов русского языка
КОНСУЛ — КОНСУЛ, консула, муж. (лат. consul). 1. Уполномоченный от государства в городе какого нибудь другого государства для дипломатических сношений, охраны интересов граждан своей страны и всех официальных дел, связанных с проживанием этих граждан… … Толковый словарь Ушакова
КОНСУЛ — (лат. consul) должностное лицо, назначенное в какой либо район (округ) другого государства (с его согласия) для защиты там интересов своей страны, ее юридических лиц и граждан, содействия развитию политических, экономических, научных, культурных… … Юридический словарь
КОНСУЛ — (латинское consul), должностное лицо, назначенное в качестве постоянного представителя в каком либо городе или районе иностранного государства для защиты интересов своего государства и его граждан (защита прав граждан, выдача паспортов и виз,… … Современная энциклопедия
КОНСУЛ — (лат. consul) должностное лицо, назначенное в качестве постоянного представителя в каком либо городе или районе другого государства для защиты юридических и экономических интересов своего государства и его граждан (защита прав и интересов граждан … Большой Энциклопедический словарь
КОНСУЛ — ( Konsul ) тайная террористическая организация в Германии в 1920 33, финансировавшаяся монополиями; ее члены совершили св. 300 политических убийств (в т. ч. М. Эрцбергера и В. Ратенау) … Большой Энциклопедический словарь
КОНСУЛ — КОНСУЛ, а, муж. 1. Должностное лицо дипломатического ведомства, представляющее и защищающее интересы своего государства и его граждан в каком н. городе или административном районе иностранного государства. Генеральный к. 2. В Древнем Риме и во… … Толковый словарь Ожегова
КОНСУЛ — муж., лат. в республиках, первое правительственое лицо; | род поверенного от правительства, в торговом городе иной державы. Консульша, жена консула. Консулов, консульшин, ему, ей принадлежащий; консульский, к консулу относящийся. Консульство ср.… … Толковый словарь Даля
КОНСУЛ — (Consul) сотрудник ведомства иностранных дел за границей, подчиненный дипломатической миссии своего государства и выполняющий в пределах определенной территории функции информационного и административного порядка. Ведет наблюдение за выполнением… … Морской словарь
antiquites.academic.ru
КОНСУЛ В ДРЕВНЕМ РИМЕ | Энциклопедия Всемирная история
КОНСУЛ В ДРЕВНЕМ РИМЕ (лат. Consul) - наименование двух высших должностных лиц Римской республики, которые ежегодно избирались центуриатными комициями.
Консулы были эпонимными магистратами (то есть по имени консулов обозначался год) и обладали империем. Символами власти консулов были курульное кресло, тога-претекста, 12 ликторов с фасциями. До 153 г. до н. э. консулы вступали в должность 15 марта, впоследствии – 1 января. Согласно традиционной точке зрения консулат возник вместе с Римской республикой в 509 г. до н. э., и консулы унаследовали всю полноту царской власти, которая теперь была разделена между двумя магистратами, ежемесячно чередовавшимися в верховной власти.
Ряд свидетельств античных авторов позволяет предполагать, что первоначально консулы назывались преторами (Liv., III, 55, 12; Fest., s.v. praetoria porta). С другой стороны, многие ученые полагают, что говорить о консулате, как о сложившемся институте, нельзя вплоть до законов Лициния-Секстия (367 г. до н. э.). Некоторые из них, основываясь на свидетельстве Тита Ливия (Liv., VII, 3, 5), в котором упоминается должностное лицо под название praetor maximus, утверждают, что первые полвека Римской республикой управлял лишь один выборный магистрат. Этому противоречит свидетельство консульских фаст (то есть официального списка высших магистратов), с самого основания республики называющих для каждого года имена двух высших должностных лиц.
Развитие принципа коллегиальности привело к появлению у консула права вето на решения коллеги (ius intercessionis). Значимость этого принципа отражена в том, что в случае смерти или отказа от должности одного из консулов, второй обязан был провести выборы, чтобы избрать консула-суффекта (то есть консула на оставшуюся часть года).
Первоначально консульская власть заключала в себе не только верховное военное командование, а также право созыва сената и народных собраний, но и ряд других полномочий, которые в дальнейшем постепенно были переданы другим магистратурам (проведение ценза – цензорам в 443 г. до н. э.; гражданская юрисдикция – преторам с 366 г. до н. э.; составление списка сената – цензорам после принятия плебисцита Овиния).
Как высшая государственная должность, консулат нередко фигурировал в ходе сословной борьбы патрициев и плебеев. Доступ к консулату был одним из основных требований плебеев на первых этапах этой борьбы и вплоть до 342 г. до н. э. имена плебейских консулов редко встречаются в фастах, несмотря на один из законов Лициния-Секстия, требовавший обязательного избрания одного из консулов из числа плебеев. Первая консульская коллегия, состоявшая из двух плебеев, была избрана в 172 г. до н. э. В 180 г. до н. э. законом Виллия были зафиксированы определенные возрастные ограничения при избрании консулов (в эпоху поздней республики консулами обычно избирались граждане не моложе 42 лет).
В эпоху империи консулат продолжил свое существование, несмотря на то, что консульская власть фактически перешла в руки императора. В дальнейшем, с упразднением народных собраний, консулы стали рекомендоваться сенату императором или назначаться им лично, что привело к превращению консулата в почетный титул. С 395 г. было принято назначать одного консула для Западной Римской империи и одного для Восточной. Консулат продолжил свое существование и после 476 г. и окончательно исчез в Восточной Римской империи к началу VII в.
Автор статьи: А.В. Васильев
w.histrf.ru
Переход к демократии в Древней Греции и Риме
Новый принцип управления; общественная польза и подача голосов
Переворот, который ниспроверг владычество жреческого класса и поднял низшие классы до уровня древних родоначальников (см. об этом статью третий переворот), знаменует собою начало нового периода в истории гражданских общин. Произошло нечто вроде общественного обновления. Тут не только власть перешла от одного класса к другому, но тут были отвергнуты древние принципы, и явились новые правила, которым предстояло управлять человеческим обществом.
Правда, гражданская община сохранила те же внешние формы, которые были у нее и в предшествующую эпоху. Республиканский строй продолжал существовать, и магистраты почти повсюду сохранили свои прежние названия. В Афинах по прежнему были архонты, в Риме — консулы. Точно также ничто не изменилось и в церемониях общественной религии: трапезы в пританеях, жертвоприношения при начале собраний, ауспиции и молитвы — все это было сохранено. Вещь вполне обычная: когда человек отбрасывает какие-нибудь старые учреждения, то он хочет сохранить, по крайней мере, их внешности.
Но по существу все изменилось. Учреждения, права, верования, нравы — были в этот новый период иными, чем они были в эпоху предыдущую. Древний строй исчез, увлекая за собою и те суровые правила, которые он во всем установил; был создан новый строй, и человеческая жизнь изменилась.
В продолжение долгих веков религия была единственным принципом управления. Нужно было найти другой принцип, который был бы способен заменить ее и мог бы, как и она, управлять обществом, охраняя его насколько возможно от колебаний и столкновений. Принципом этим, на котором отныне было основано управление гражданских общин, сделалось общественное благо, общественная польза.
Нужно обратить внимание на этот новый догмат, появившийся тогда в умах людей и в истории. Раньше высшим законом, из которого вытекал весь общественный порядок, была религия, но не польза общества. Общественной связью являлась обязанность совершать обряды культа; из этой религиозной обязанности для одних вытекало право повелевать, для других обязанность повиноваться; отсюда же произошли законы правосудия, порядок судопроизводства, правила общественных совещаний и войны. Гражданские общины не задавались вопросом, полезны ли устраиваемые ими учреждения; эти учреждения создавались потому что так требовала религия. Ни общественная польза, ни удобство не были побудительными причинами при их установлении, и если жреческий класс боролся, защищая их, то не во имя общественной пользы, а во имя священных традиций.
Но в тот период, к которому мы теперь подходим, священная традиция уже не имеет власти, и религия уже больше не управляет. Единственным регулирующим началом, откуда должны с этого времени все учреждения черпать свою силу, которое является выше индивидуальной воли и может обязать ее подчиниться себе, — является принцип общественной пользы; древнюю религию заменяет теперь то, что латины называют res publica, а греки λαόν. Вот что определяет отныне учреждения и законы, вот к чему относятся все важные мероприятия гражданской общины. Теперь при обсуждении дел в сенате или в народных собраниях будет ли обсуждаться какой-нибудь закон или форма правления: какой-нибудь пункт частного права или политическое учреждение — собрание не задается более вопросом, что предписывает религия, но спрашивает себя, чего требует общественная польза.
Солону приписывают слова, которые очень хорошо характеризуют новый строй. Некто спросил его, думает ли он, что дал своему отечеству наилучшее устройство: «Нет, — ответил он, — но наиболее для него подходящее». А такое требование — только относительного достоинства от формы правления и от закона — было фактом совершенно новым. Древние формы государственного устройства, древние конституции, основанные на правилах культа, провозглашали себя непогрешимыми и неизменными, в них была строгость и непреклонность религии. Солон же указал своими словами, что на будущее время политический строй должен согласоваться с потребностями, нравами и интересами людей каждой эпохи. Дело было теперь более не в абсолютной истине, с этого времени правила управления должны были стать подвижными и изменяемыми. Говорят, что Солон желал, чтобы его законы соблюдались самое большее в течение ста лет.
Требования общественной пользы не так абсолютны, ясны и определенны, как требования религии; их можно всегда оспаривать, они сначала не замечаются. Наиболее простой и верный способ узнать, чего требует общественная польза, представлялся в том, чтобы созвать людей и спросить их, посоветоваться с ними. Такой образ действия считался необходимым и практиковался почти ежедневно. В предшествовавшую эпоху почти вся сущность совещательных собраний заключалась в диспициях: мнение царя, жреца, священного магистрата — было всемогуще; голосовали мало и больше для исполнения формальности, чем для того, чтобы узнать мнение каждого. Но с этих пор каждый вопрос стал подвергаться голосованию, надо было знать мнение всех для того, чтобы понять, в чем состоят общие интересы. Подача голосов сделалась важным фактором управления. Она была источником учреждений, законом права; подача голосов решала, что полезно и даже справедливо; она стояла выше магистратов, даже выше самих законов, она была верховной властью гражданской общины.
Образ правления изменился, таким образом, по самой своей природе; теперь уже его главною обязанностью не являлось точное и правильное выполнение религиозных обрядов, он был установлен, главным образом, для того, чтобы поддерживать порядок и мир внутри, достоинство и могущество гражданской общины вовне. То, что стояло некогда на втором плане, перешло теперь на первый. Политика стала впереди религии, и управление людьми стало делом человеческим. Вследствие этого или были созданы новые магистраты, или же старые получили, по меньшей мере, новый характер. Это можно видеть, например, в Афинах и в Риме.
В Афинах, во время владычества аристократии, архонты были, главным образом, жрецами; обязанности судить, управлять, вести войны, сводились к столь немногому, что могли без неудобства быть присоединены к жречеству. Когда афинская гражданская община отказалась от старых религиозных приемов и способов управления, то она не уничтожила должности архонта, потому что афиняне особенно не любили уничтожать что-либо древнее. Но рядом с архонтами они установили зато других магистратов, которые по самому свойству своих обязанностей лучше отвечали потребностям эпохи. То были стратеги. Слово это означает полководца, но власть их была не исключительно военная; на их обязанности лежали сношения с другими гражданскими общинами, управление финансами и все, что касалось порядка и благоустройства в городе.
Можно сказать, что в руках архонтов была религия и все, что к ней относилось, вместе с отправлением правосудия, в то время как стратеги имели политическую власть. Архонты сохранили ту власть, которая была создана в древние века и так, как она тогда понималась; власть же стратегов была новая, установленная новыми потребностями. Мало-помалу у архонтов остался только внешний вид власти, вся же она, в действительности, перешла к стратегам. Эти новые должностные лица не были более жрецами, они исполняли разве только самые необходимые обряды во время войны. Управление все более и более стремилось отделиться от религии.
Стратеги могли быть избираемы и вне класса эвпатридов; при том испытании, которому их подвергали раньше чем назначить (SoKi^aol'a), их не спрашивали, как спрашивали архонтов, есть ли у них домашний культ, и происходят ли они из незапятнанной семьи; достаточно было того, чтобы они исполняли всегда свои гражданские обязанности и имели земельную собственность в Аттике. Архонты назначались по жребию, т. е. волею самих богов; иначе было со стратегами. Так как управление становилось все более трудным и сложным, и благочестие не являлось уже главным качеством, а требовалась ловкость, осмотрительность, мужество, уменье повелевать, то и голос судьбы не считался более достаточным для того, чтобы создать хорошего магистрата. Гражданская община не хотела более оставаться связанной мнимою волей богов, она стремилась к тому, чтобы иметь свободный выбор своих вождей. Являлось естественным, чтобы архонт, как жрец, избирался волею богов; но стратег, в руках которого находились материальные интересы гражданской общины, должен был избираться людьми.
Если мы будем подробно рассматривать учреждения Рима, то увидим, что и там совершались перемены в том же роде. С одной стороны, плебейские трибуны усилили до такой степени свою власть, что управление республикой, по крайней мере, во всем, что касалось внутренних дел, перешло в конце концов в их руки; сами же трибуны, не облеченные совершенно жреческим характером, весьма походили на стратегов. С другой стороны, и консульство не могло существовать, не изменившись по существу; все, что было в нем жреческого, мало-помалу постепенно исчезло. Правда, уважение римлян к священным традициям и формам прошедшего требовало, чтобы консул продолжал совершать религиозные обряды, установленные предками; но совершенно понятно, что в тот день, когда консулами сделались плебеи, обряды эти обратились в пустую формальность. Консульская должность становилась все менее и менее жречеством и все более и более властью. Эта перемена была медленная, незаметная, нечувствительная, но тем не менее она была полная. Консульство, во времена Сципионов, конечно, не было тем же, чем оно было во времена Публиколы. Военные трибуны, которых установил сенат в 443 г. и о которых древние сообщают нам слишком мало сведений, были, быть может, переходной ступенью между консульством первой эпохи и консульством последующей.
Можно заметить, что произошла также перемена и в самом способе избрания консулов. В первые века подача голосов по центуриям была, действительно, как мы это видели, только простой формальностью. В сущности же консул каждого года избирался консулом предыдущего года, передававшим ему ауспиции, испросив на то предварительно соизволения богов. Центурии голосовали только за двух или трех кандидатов, предложенных им консулом, находящимся при должности; никаких прений при этом не происходило. Народ мог ненавидеть предложенного кандидата, и тем не менее он принужден был подавать за него голоса. В ту эпоху, о которой мы говорим теперь, избрание происходило уже совершенно иначе, хотя формы его и оставались еще прежними; как и прежде, при начале собрания совершался религиозный обряд, и затем шла подача голосов; но религиозная церемония теперь только формальность, а сущностью является голосование. Кандидат должен быть еще представлен председательствующим консулом, но этот консул теперь обязан, если не по закону, то в силу обычая, принимать всех кандидатов и относительно всех их объявлять, что ауспиции равно им всем благоприятны.
Таким образом, центурии избирают того, кого они хотят. Избрание не принадлежит более богам, оно в руках народа. К богам и ауспициям обращаются только с тем условием, что они должны быть беспристрастны относительно всех кандидатов. Избирают же люди.
Установление демократии; четвертый переворот
Государственный строй, который сменил собою господство религиозной аристократии, не был в самом начале демократическим. В Афинах и в Риме мы видим, например, что совершившийся переворот не является делом самых
низших классов. Были, правда, некоторые города, где эти классы восставали, но они не могли основать ничего прочного; примером тому служит долгий период неустройства, в который повергнуты были Сиракузы, Милет, Самос. Новый строй установился прочно только там, где при самом его возникновении уже существовали высшие классы, могущие взять в свои руки на некоторое время власть и нравственное влияние, ускользнувшие от эвпатридов и патрициев.
Какова же могла быть эта новая аристократия? Наследственная религия была устранена, и не было другого основания для общественного различия, кроме богатства. Поэтому от богатства потребовалось установление сословных различий, — люди не дошли еще до того понятия, что равенство должно быть полным и безусловным.
Так Солон полагал, что нельзя иначе заставить забыть различия, основанные на наследственной религии, как установив новое деление, основанное на богатстве. Он разделил все население на четыре класса и дал им неравные права; требовалось быть богатым, чтобы достигнуть высших должностей, требовалось принадлежать к одному из средних классов, чтобы иметь доступ в сенат или к судебным должностям.
То же самое было и в Риме. Мы видели, что Сервию Туллию удалось уменьшить власть патрициев, только основав новую соперничающую аристократию. Он основал двенадцать центурий всадников, избрав их среди наиболее богатых плебеев. Это было началом сословия всадников, которое стало с тех пор римским богатым сословием. Плебеи, не имевшие установленного имущественного ценза, были разделены на пять классов, сообразно размерам своего состояния. Пролетарии находились вне всех классов. Они не имели политических прав и если и появлялись в центуриальных комициях, то достоверно, по крайней мере, что они не подавали там голосов. Республиканский строй сохранил различия, установленные царем, и плебеи не выказывали вначале никакого желания установить равенство между своими членами.
То, что мы видим так ясно в Риме и в Афинах, встречается также почти и во всех других гражданских общинах. В Кумах, например, политические права сперва даны были только тем, кто, владея лошадьми, составлял нечто вроде всадников; потом тем, кто следовал за ними по размерам своего имущества; дарование политических прав этим последним увеличило число граждан всего на тысячу. В Региуме все управление находилось долго в руках тысячи наиболее богатых членов гражданской общины. В Туриях требовался очень высокий ценз, чтобы войти в состав политического целого. Мы ясно видим из произведений Феогнида, что в Мегаре после падения благородных властвовало богатство. В Фивах желавшие пользоваться правами граждан не могли быть ни ремесленниками, ни купцами.
Таким образом, политические права, которые в предшествующую эпоху были нераздельны с происхождением, стали на некоторое время нераздельны с богатством. Такая имущественная аристократия образовалась во всех гражданских общинах не вследствие какого бы то ни было расчета, но по самой природе человеческого духа, который по выходе из строя глубокого неравенства не мог сразу перейти к понятию о полном равенстве.
Надо заметить еще и следующее, что эта аристократия основывала свое первенство не на одном только богатстве; всюду она стремилась стать военным классом. Берясь управлять гражданскими общинами, она брала в то же время на себя обязанность и защищать их. Она оставляла за собою лучший род оружия и наибольшую долю опасностей в битве, желая тем подражать классу благородных, который она собою заменила. Во всех гражданских общинах наиболее богатые составляли конницу, достаточные классы образовывали гоплитов или легионеров; бедные были исключены из военной службы, самое большее, что их употребляли как застрельщиков или как пелтастов, или же гребцами во флоте. Военная организация соответствовала с величайшей точностью политической организации гражданской общины. Опасности были пропорциональны привилегиям, и материальная сила находилась в тех же руках, что и богатство.
Таким образом, почти во всех гражданских общинах, история которых нам известна, был период времени, в течение которого богатый или, по крайней мере, достаточный класс держал в своих руках управление. Этот политический строй имел свои хорошие стороны, как может их иметь всякий строй, когда он находится в согласии с нравами и верованиями эпохи.
Жреческая аристократия предыдущей эпохи оказала, без сомнения, большие услуги, потому что она-то и установила впервые законы и основала правильное управление. Она дала возможность человеческому обществу жить в течение многих поколений с достоинством и спокойно. Имущественная аристократия имела за собою другие заслуги: она дала обществу и человеческому сознанию новый импульс; труд создал ее во всех ее видах, и она уважала его и способствовала его развитию. Созданный ею новый государственный строй давал более политического значения тому, кто был более трудолюбив, более деятелен, более ловок; строй этот благоприятствовал развитию промышленности и торговли; он содействовал также и умственному развитию, умственному прогрессу, потому что приобретение богатства, которое наживалось или терялось обыкновенно сообразно способностям каждого, делало образование первою потребностью, а духовные способности — наиболее могущественным двигателем в человеческих делах. Поэтому неудивительно, что при господстве этого строя Греция и Рим расширили границы своей духовной культуры и двинули вперед свою цивилизацию.
Но богатый класс не сохранил так же долго в своих руках власти, как сохраняла ее древняя наследственная аристократия. Их права на господство не были одинаково ценны. Богатый класс не имел в себе того священного характера, каким были облечены древние эвпатриды: он не господствовал в силу верований и волею богов; в нем не было ничего влияющего на совесть и принуждающего человека подчиниться. Человек преклоняется только перед тем, что он считает за право или что, по его понятиям, является значительно выше его самого. Он мог долго покоряться верховной религиозной власти эвпатридов, которые произносили молитвы и владели богами; но богатство не производило на него того же впечатления. Перед богатством наиболее обычным чувством является зависть, но не уважение. Политическое неравенство, как результат в различии имущественного положения, начало очень скоро казаться несправедливостью, и люди стали стараться уничтожить его.
Сверх того начавшийся ряд переворотов не мог уже прекратиться. Старые начала были разрушены, и не оставалось более ни традиций, ни определенных правил. Было общее чувство непрочности всего существующего, вследствие чего никакое государственное устройство не могло долго держаться. Новая аристократия подверглась нападению так же, как в свое время старая; бедные хотели быть гражданами и употребляли все усилия, чтобы проникнуть в свою очередь в состав политического целого.
Невозможно входить во все подробности этой новой борьбы; история гражданских общин, по мере того как она удаляется от своего начала, становится все более и более разнообразной. Гражданские общины проходят через этот ряд переворотов, но перевороты эти являются в чрезвычайно разнообразных формах. Однако, одно замечание, по крайней мере, можно сделать, именно: в городах, где главным элементом богатства являлась земельная собственность, богатый класс дольше пользовался уважением и властью, и наоборот, в тех гражданских общинах, где, как, например, в Афинах, богатых земельных владений было мало, где обогащались главным образом промышленностью и торговлей, там непрочность имущественного положения возбудила очень рано алчные желания и надежды низших классов, и аристократия скоро подверглась нападению.
В Риме богатый класс сопротивлялся гораздо лучше, чем в Греции; мы укажем дальше на причины этого. Но читая греческую историю, замечаем с некоторым удивлением, насколько новая аристократия защищается слабо. Она не могла, подобно эвпатридам, противопоставить своим противникам великий и могущественный аргумент священной традиции и благочестия; она не могла призвать к себе на помощь предков и богов; у нее не было точки опоры в ее собственных верованиях; у нее не было веры в законность своих привилегий.
У нее была, правда, в руках военная сила, но и это преимущество в конце концов исчезло у нее. Конституции, созданные государствами, существовали бы, без сомнения, дольше, если бы каждое государство могло жить совершенно обособленно или, по крайней мере, в состоянии вечного мира. Но война расстраивает государственный порядок и ускоряет перемены. Среди же гражданских общин Греции и Италии господствовали почти беспрерывные войны. Военная служба ложилась главной своей тяжестью на богатый класс, потому что он именно занимал главное место в битвах; часто он возвращался из похода, потерпев громадные потери, обессилев и не будучи вследствие этого в состоянии сопротивляться народной партии. В Таренте, например, когда высший класс потерял большую часть своих членов в войне против япигов, демократия тотчас же овладела гражданской общиной. То же самое случилось и в Аргосе тридцать лет раньше: вследствие несчастной войны со спартанцами количество настоящих граждан стало так мало, что пришлось дать права гражданства множеству периэков. Чтобы не впасть в подобную крайность, Спарта и относилась так бережно к жизни истинных спартанцев. Что касается Рима, то его постоянные войны объясняют значительную часть его переворотов. Войны разрушили сначала его патрицианское сословие: из трехсот семей, которые эта каста насчитывала при царях, осталась едва третья часть после завоевания Самниума; затем война скосила первых плебеев, тех богатых и храбрых плебеев, которые наполняли пять классов и составляли легионы.
Одним из последствий войны было то, что гражданские общины почти всегда принуждены были давать оружие низшим классам. Вот почему в Афинах и во всех приморских городах необходимость во флоте и морские сражения дали низшему классу то значение, в котором ему отказывал государственный строй. Теты, возвысившись до звания гребцов, матросов и даже воинов и держа в своих руках спасение отечества, почувствовали, что они нужны, и сделались смелы. Таково было начало афинской демократии. Спарта боялась войны: можно видеть у Фукидида, с какой медленностью и неохотой выступает она в поход. Помимо воли она была втянута в пелопонесскую войну и сколько она делала усилий, чтобы от нее избавиться! Дело в том, что Спарта принуждена была вооружить своих uπομεiονες, своих неодамодов, мотаков, лаконцев и даже илотов; она знала очень хорошо, что всякая война, давая оружие в руки угнетаемым классам, подвергала ее опасности переворота и что ей придется по возвращении войска или подпасть под власть своих же илотов, или найти средство перебить их без шума. Плебеи клеветали на римский сенат, упрекая его в том, что он ищет все новых войн. Сенат слишком хорошо понимал обстоятельства, он знал, что эти войны стоят ему уступок и потерь на форуме. Но он не мог их избежать, так как Рим был окружен врагами.
Таким образом, является вне всякого сомнения тот факт, что войны мало-помалу уничтожили расстояние, которое имущественная аристократия установила между собою и низшими классами; а в силу этого государственный строй оказался в скором времени в полном несоответствии с социальным строем и его пришлось изменить. Кроме того надо признать, что всякие привилегии находились обязательно в противоречии с тем принципом, который управлял тогда людьми. Принцип общественной пользы по самому существу своему не мог допускать и удерживать долго неравенство: он неизбежно вел общества к демократическому строю.
Это настолько верно, что пришлось повсюду, раньше или позже, дать всем свободным людям политические права. Как только римские плебеи захотели устроить собственные комиции, они должны были допустить туда и пролетариев и не могли уже более провести деление на классы. В большей части гражданских общин установились, таким образом, истинно народные собрания и всеобщая подача голосов.
А в то время право голоса имело несравненно большее значение, чем оно может иметь теперь, в современных государствах. В силу этого права последний из граждан принимал участие во всех делах: назначал должностных лиц, создавал законы, судил, решал вопросы войны и мира, вырабатывал союзные договоры; значит, достаточно было только расширения круга лиц, имеющих право голоса, чтобы управление сделалось истинно-демократическим.
Следует сделать еще последнее замечание: быть может удалось бы избегнуть воцарения демократии, если бы можно было основать то, что Фукидид называет о́λιγαρχiα iσо́νομος, т. е. управление для немногих и свобода для всех. Но греки не имели ясного представления о свободе; права личности у них никогда не были обеспечены. Мы знаем от Фукидида, которого нельзя заподозрить в слишком большом пристрастии к демократическому строю, что во время владычества олигархии народ подвергался многим притеснениям, произволу, неправильным осуждениям, жестоким наказаниям. Мы читаем у этого историка, что «потребовался демократический строй государства для того, чтобы бедным дать защиту, а на богатых наложить узду».
Греки никогда не умели примирить гражданского равенства с политическим неравенством. Для того, чтобы бедный не терпел ущерба в своих личных интересах, им представлялось необходимым для него иметь право голоса, быть судьею в судах и иметь доступ к государственным должностям. Если мы припомним кроме того, что у греков государство представляло собой абсолютную власть, и никакое личное право не могло противостоять этой власти, то мы поймем всю громадность того значения, какое имело для каждого человека, даже для самого незаметного, обладание политическими правами, т. е. возможность составлять часть правительства, принимать участие в управлении. Верховный коллектив был столь всемогущ, что человек мог представлять из себя что-нибудь, лишь будучи частью этого суверенного целого. Политических прав добивались не для того, чтобы обладать истинной свободой, но чтобы получить по крайней мере то, что могло ее заменить.
biofile.ru
Рим. Упразднение царской власти. Консулы - Древний Рим - Античная История - Библиотека
Рим. Упразднение царской власти. Консулы
Строгое понятие о единстве и полновластии общины во всех общественных делах, служившее центром тяжести для италийских государственных учреждений, сосредоточило в руках одного пожизненно избранного главы такую страшную власть, которая конечно давала себя чувствовать врагам государства, но была не менее тяжела и для граждан. Дело не могло обойтись без злоупотреблений и притеснений, а отсюда неизбежно возникло старание уменьшить эту власть. Но в том-то и заключается величие этих римских попыток реформы и революции, что никогда не имелось в виду ограничить права самой общины или лишить ее необходимых органов ее власти, никогда не было намерения отстаивать против общины так называемые естественные права отдельных лиц, а вся буря возникала из-за формы общинного представительства. Со времен Тарквиниев и до времен Гракхов призывным кличем римской партии прогресса было не ограничение государственной власти, а ограничение власти должностных лиц, и при этом никогда не терялось из виду, что народ должен не управлять, а быть управляемым. Эта борьба велась среди граждан. Рядом с нею возникло другое политическое движение — стремление неграждан к политической равноправности. Сюда принадлежат волнения среди плебеев, латинов, италиков, вольноотпущенников; все они — все равно, назывались ли они гражданами, как плебеи и вольноотпущенники, или не назывались, как латины и италики, — нуждались в политическом равенстве и домогались его. Третье противоречие носило еще более общий характер — это было противоречие между богатыми и бедными, в особенности теми бедными, которые были вытеснены из своего владения или которым угрожала опасность быть вытесненными. Юридические и политические отношения в Риме были причиной возникновения многочисленных крестьянских хозяйств — частью среди мелких собственников, зависевших от произвола капиталистов, частью среди мелких арендаторов, зависевших от произвола землевладельцев, — и нередко обезземеливали не только частных людей, но и целые общины, не посягая на личную свободу. Оттого-то земледельческий пролетариат и приобрел с ранних пор такую силу, что мог иметь существенное влияние на судьбу общины. Городской пролетариат приобрел политическое значение лишь гораздо позже. Среди этих противоречий двигалась внутренняя история Рима и, вероятно, также совершенно для нас утраченная история всех других италийских общин. Политическое движение среди полноправных граждан, борьба между исключенными и теми, кто их исключил, социальные столкновения между владеющими и неимущими в сущности совершенно различны между собою, несмотря на то, что они многоразличным образом смешиваются и переплетаются, часто вызывая заключение очень странных союзов. Так как сервиева реформа, поставившая оседлого жителя в военном отношении наравне с гражданином, была вызвана, по-видимому, скорее административными соображениями, чем политическими тенденциями одной партии, то главным из тех контрастов, которые привели к внутренним потрясениям и изменению государственных учреждений, должен считаться тот, который подготовил ограничение власти должностных лиц. Самый ранний успех этой древнейшей римской оппозиции заключался в упразднении пожизненного главы общины, т. е. в упразднении царской власти. В какой мере естественный ход дел необходимо требовал такой перемены, всего яснее видно из того факта, что одно и то же изменение государственных учреждений совершилось во всем греко-италийском мире одинаково. Прежние пожизненные правители были с течением времени заменены новыми, выбиравшимися на год не только в Риме, но и у всех остальных латинов, равно как у сабеллов, у этрусков, у апулийцев и вообще как во всех италийских, так и в греческих общинах. Относительно луканского округа положительно доказано, что в мирное время он управлялся демократически и только на время войны должностные лица назначали царя, т. е. правительственное лицо, имевшее сходство с римскими диктаторами; сабельские городские общины, как например Капуя и Помпея, также повиновались впоследствии ежегодно сменявшемуся «общинному попечителю» (medix tuticus), и мы может предположить, что такие же порядки существовали в Италии в ее остальных народных и городских общинах. Поэтому уже не представляется надобности объяснять, по каким причинам консулы заменили в Риме царей; из организма древних греческих и италийских государств как бы сама собою возникла необходимость ограничить власть общинного правителя более коротким, большей часть годовым сроком. Однако, как ни была естественна причина такого преобразования, оно могло совершиться различными способами: можно было постановить после смерти пожизненного правителя, что впредь не будут избирать таких правителей, что и попытался сделать, как рассказывают, римский сенат после смерти Ромула; или сам правитель мог добровольно отречься от своего звания, что будто бы и намеревался сделать царь Сервий Тулий; или же народ мог восстать против жестокого правителя и выгнать его, чем в действительности и был положен конец римской царской власти. Несмотря на то, что в историю изгнания последнего Тарквиния, прозванного «Гордым», вплетено множество анекдотов и что на эту тему было сочинено множество рассказов, все-таки эта история достоверна в своих главных чертах. Предание совершенно правдоподобно указывает следующие причины восстания: что царь не совещался с сенатом и не пополнял его личного состава, что он постановлял приговоры о смертной казни и о конфискации, не спросивши мнения советников, что он наполнил свои амбары огромными запасами зернового хлеба и что он не в меру обременял граждан военной службой и трудовыми повинностями; о том, как был озлоблен народ, свидетельствуют: формальный обет, данный всеми и каждым за себя и за своих потомков, не терпеть впредь более царя, слепая ненависть, с которою с тех пор относились к слову «царь», и главным образом постановление, что «жертвенный царь» (должность которого сочли нужным создать, для того чтобы боги не оставались без обычного посредника между ними и народом) не может занимать никакой другой должности, так что этот сановник сделался первым лицом в римском общинном быту, но вместе с тем и самым бессильным. Вместе с последним царем был изгнан и весь его род, что доказывает, как еще крепки были в ту пору родовые связи. Тарквинии переселились после того в город Цере, который, вероятно, был их старой родиной, так как там недавно был найден их родовой могильный склеп, а во главе римской общины были поставлены два выбиравшихся ежегодно правителя вместо одного пожизненного. Вот все те сведения об этом важном событии, которые можно считать исторически достоверными. Понятно, что в такой крупной и властвовавшей над столь обширной территорией общине, как римская, царская власть — в особенности если она находилась в течение нескольких поколений в руках одного и того же рода, была более способна к сопротивлению, чем в более мелких государствах, а потому и борьба с нею, вероятно, была более упорной; но на вмешательство иноземцев в эту борьбу нет никаких надежных указаний. Большая война с Этрурией (эта война вдобавок считалась столь близкой ко времени изгнания Тарквиниев только вследствие хронологической путаницы в римских летописях) не может считаться заступничеством Этрурии за обиженного в Риме соотечественника по тому очень достаточному основанию, что, несмотря на решительную победу, этруски не восстановили в Риме царской власти и даже не вернули туда Тарквиниев. Если для нас покрыта мраком историческая связь между подробностями этого важного события, зато для нас ясно, в чем именно заключалась перемена формы правления. Царская власть вовсе не была упразднена, как это доказывается уже тем, что на время междуцарствия по-прежнему назначался интеррекс; разница заключалась только в том, что вместо одного пожизненного царя назначались два на год, которые назывались полководцами (praetores) или судьями (iudices), или просто сотоварищами (consules). Республику от монархии отличали только принципы коллегиальности и ежегодной смены, с которыми мы здесь и встречаемся в первый раз. Принцип коллегиальности, от которого и было заимствовано название годовых царей, сделавшееся впоследствии самым употребительным, является здесь в совершенно своеобразной форме. Верховная власть была возложена не на обоих должностных лиц в совокупности: каждый из консулов имел ее и пользовался ею совершенно так же, как некогда царь. Это заходило так далеко, что, например, нельзя было поручить одному из коллег судебную власть, а другому командование армией, но оба они одновременно творили в городе суд и одновременно отправлялись в армию; в случае столкновения решала очередь, измерявшаяся месяцами или днями. Впрочем, по крайней мере в том, что касается командования армией, сначала, быть может, и существовало некоторое разделение обязанностей, так, например, один консул мог выступить в поход против эквов, а другой против вольсков, но такое разделение не имело никакой обязательной силы, и каждый из двух соправителей имел право во всякое время вмешиваться в сферу деятельности своего коллеги. Поэтому в тех случаях, когда верховная власть сталкивалась с верховною же властью и один из соправителей запрещал делать то, что приказывал другой, всесильные консульские повеления отменялись одно другим. Это своеобразное — если не римское, то конечно латинское — учреждение двух конкурирующих между собою верховных властей в общем оправдало себя на практике в римском общинном быту; но ему трудно найти параллель в других более обширных государствах, оно, очевидно, было вызвано желанием сохранить царскую власть во всей юридической полноте и потому не раздроблять царскую должность и не переносить ее с одного лица на коллегию, а просто удвоить число ее носителей, чтобы в случае нужды они уничтожили власть друг друга. Для назначения срока послужило юридической точкой опоры прежнее пятидневное междуцарствие. Обычные начальники общины обязывались оставаться в должности не более одного года со дня своего вступления в нее, и по истечении этого срока их власть в силу закона прекращалась, точно так же как прекращалась власть итеррекса по истечении пяти дней. Вследствие такого срочного пребывания в должности консул лишался фактической безответственности царя. Хотя и царь никогда не стоял в римском общинном быту выше закона, но так как верховный судья не мог быть, по римским понятиям, призван к своему собственному суду, то царь мог совершать преступления, а суда и наказания для него не существовало. Напротив того, консула, провинившегося в убийстве или в государственной измене, охраняла его должность, только пока он в ней состоял; после того как он слагал с себя консульское звание, он подлежал обыкновенному уголовному суду наравне со всеми другими гражданами. К этим главным и основным переменам присоединялись другие, второстепенные, ограничения, имевшие более внешний характер, тем не менее некоторые из них имели существенное значение. Вместе с отменой пожизненного пребывания у власти сами собою исчезали и право царя возлагать обработку его пахотных полей на граждан, и те особые отношения, в которых он находился к оседлым жителям в качестве их патрона. Кроме того, в уголовных процессах равно как при наложении штрафов и телесных наказаний, царь не только имел право производить расследование и постановлять решение, но также мог разрешать или не разрешать ходатайство осужденных о помиловании; а теперь было постановлено валениевым законом (500 г. до н.э.), что консул обязан подыскать апелляцию осужденного, если приговор о смертной казни или о телесном наказании постановлен не по военным законам; другим, позднейшим, законом (неизвестно, когда состоявшимся, но изданным до 451 г. до н.э.) это правило было распространено и на тяжелые денежные пени. Оттого-то всякий раз, когда консул действовал в качестве судьи, а не в качестве начальника армии, его ликторы откладывали в сторону свои секиры, до тех пор служившие символом того, что их повелитель имел право карать смертью. Однако тому должностному лицу, которое не дало бы хода апелляции, закон угрожал только бесчестием, которое было при тогдашних порядках в сущности не чем иным, как нравственным пятном, и самое большее вело лишь к тому, что свидетельское показание такого лишенного чести человека считалось недействительным. И здесь лежало в основе все то же воззрение, что прежнюю царскую власть невозможно ограничить юридическим путем и что стеснения, наложенные вследствие революции на того, в чьих руках находится верховная власть общины, имеют, строго говоря, только фактическое и нравственное значение. Поэтому и консул, действовавший в пределах прежней царской компетенции, мог совершить в приведенном случае несправедливость, а не преступление и за это не подвергался уголовному суду. Сходное с этим по своей тенденции ограничение было введено и в гражданское судопроизводство, так (как у консулов было, по-видимому, отнято — с самого учреждения их должности — право разрешать по их усмотрении? тяжбы между частными лицами. Преобразование уголовного и гражданского судопроизводств находилось в связи с общим постановлением относительно передачи должностной власти заместителю или преемнику. Царю принадлежало неограниченное право назначать заместителей, но он никогда не был обязан это делать, а консулы пользовались совершенно иначе правом передавать другим свою власть. Правда, прежнее правило, что уезжавшее из города высшее должностное лицо должно назначить для отправления правосудия наместника, осталось обязательным и для консулов и при этом даже не был применен к заместительству коллегиальный принцип, так как назначать заместителя должен был тот консул, который покидал город после своего соправителя. Но право передавать свою власть во время пребывания консулов в городе было, вероятно, при самом учреждении их должности ограничено тем, что в известных случаях передача власти была поставлена консулу в обязанность, а во всех других воспрещена. На основании этого правила, как уже было замечено, совершилось преобразование всего судопроизводства. Консул конечно мог постановлять приговоры и по таким уголовным преступлениям, которые влекли за собой смертную казнь, но его приговор представлялся общине, которая могла утвердить его или отвергнуть; впрочем, сколько нам известно, консул никогда не пользовался этим правом, а быть может, даже скоро стал бояться им пользоваться и, вероятно, постановлял уголовные приговоры только в тех случаях, когда обращение к общине по каким-нибудь причинам исключалось. Во избежание непосредственных столкновений между высшим должностным лицом общины и самой общиной уголовная процедура была организована так, что высший общинный сановник оставался компетентным только в принципе, а действовал всегда через делегатов, назначать которых был обязан, хотя и выбирал их по собственному усмотрению. К числу таких делегатов принадлежали оба нештатных судьи по делам о восстаниях и о государственной измене (duoviri perduellionis) и оба штатных следователя по делам об убийствах (quaestores parricidii). Быть может, нечто подобное существовало и в эпоху царей на тот случай, когда царь поручал рассмотрение таких процессов своим заместителям; но постоянный характер последнего из вышеупомянутых учреждений и проведенный в них обоих принцип коллегиальности во всяком случае относятся ко временам республики. Последнее учреждение очень важно еще потому, что оно в первый раз дало двум штатным высшим правителям двух помощников, которых назначал каждый из этих правителей при своем вступлении в должность и которые, само собой разумеется, покидали свои места с его удалением; стало быть их официальное положение, как и положение высшего должностного лица, было регулировано по принципам несменяемости, коллегиальности и годичного срока службы. Конечно, это еще не была настоящая низшая магистратура в том смысле, в каком ее понимала республика, так как комиссары назначались не по выбору общины, но это уже был исходный пункт для учреждения тех низших служебных должностей, которые впоследствии получили столь многостороннее развитие. В том же смысле следует понимать отнятие у высших правителей права разрешать частные тяжбы, так как право царя поручать решение какой-нибудь отдельной тяжбы заместителю было превращено в обязанность консула удостовериться в личности тяжущихся, выяснить сущность иска и затем передать дело на решение им избранного и действующего по его указаниям частного лица. Точно так же и важное дело заведования государственной казной и государственным архивом хотя и было предоставлено консулам, но к ним были назначены штатные помощники если не тотчас вслед за учреждением их должности, то во всяком случае очень рано; этими помощниками были все те же два квестора, которые конечно должны были повиноваться консулам безусловно, однако без их ведома и содействия консулы не могли сделать ни шагу. Напротив того, в тех случаях, на которые не было установлено подобных правил, находившийся в столице глава общины был обязан действовать лично; так, например, при открытии процесса он ни в коем случае не мог назначить вместо себя заместителя. Это двоякое ограничение консульского права действовать через заместителей было введено в сфере городской администрации и прежде всего по судопроизводству и по заведованию государственной казной. В качестве же главнокомандующего консул сохранил право возлагать на других или все свои занятия, или часть их. Это различие между правом передачи гражданской власти и правом передачи власти военной сделалось причиной того, что в области собственно общинного римского управления заместительство (pro magistratu) сделалось невозможным для должностной власти и чисто городские должностные лица никогда не заменялись недолжностными, между тем как военные заместители (pro consule, pro praetore, pro quaestore) были устранены от всякой деятельности внутри самой общины. Право назначать преемника принадлежало не царю, а только интеррексу. Наравне с этим последним был поставлен в этом отношении и консул; однако в случае если он не воспользовался своим правом, то, как и прежде, вступал в должность интеррекс, так что необходимая непрерывность верховной должности неослабно поддерживалась и при республиканской форме правления. Однако это право консулов подверглось существенному ограничению к выгоде гражданства, так как консул был обязан получать от общины согласие на назначение намеченных им преемников, а затем назначать только тех, на кого указывала община. Вследствие этого стеснительного права общины предлагать кандидата в ее руки до некоторой степени перешло и назначение обычных высших должностных лиц; тем не менее на практике все еще существовало значительное различие между правом предлагать и правом формально назначать. Руководящий избранием консул не был простым распорядителем на выборах, а мог в силу своего старинного царского права, например, устранить некоторых кандидатов, мог оставить без внимания поданные за них голоса, а сначала даже мог ограничить выборы списком кандидатов, который был им самим составлен; но еще важнее тот факт, что когда представлялась надобность пополнить личный состав консульской коллегии вследствие избирания одного из консулов в диктаторы (о чем сейчас будет идти речь), то у общины не спрашивали ее мнения, и консул назначал своего соправителя, так же ничем не стесняясь, как интеррекс когда-то ничем не стеснялся в назначении царя. Принадлежавшее царю право назначать жрецов не перешло к консулам, а было заменено для мужских коллегий самопополнением, а для весталок и для отдельных жрецов назначениями от понтификальной коллегии, к которой перешла и похожая на семейный отцовский суд юрисдикция общины над жрицами Весты. Так как деятельность этого рода более удобна при ее сосредоточении в руках одного лица, то понтификальная коллегия, вероятно, впервые в ту пору поставила над собой председателя (pontifex maximus). Это отделение верховной культовой власти от гражданской (причем к упомянутому ранее «жертвенному царю» не перешла ни светская, ни духовная власть прежних царей, а перешел только титул), равно как совершенно не соответствующее общему характеру римского жречества выдающееся положение нового верховного жреца, отчасти похожее на положение должностного лица, составляют одну из самых замечательных и самых богатых последствиями особенностей государственного переворота, целью которого было ограничение власти должностных лиц в пользу аристократии. Уже ранее было упомянуто о том, что и во внешнем отношении консул далеко уступал царю, внушавшему своим появлением почтение и страх, что консул был лишен царского титула и жреческого посвящения и что у его служителей был отнят топор; к этому следует присовокупить, что консула отличала от обыкновенного гражданина уже не царская пурпуровая мантия, а только пурпуровая кайма на плаще и что царь, быть может, никогда не появлялся публично иначе как на колеснице, между тем как консул был обязан следовать общему обыкновению и, подобно всем другим гражданам, ходить внутри города пешком. Однако все эти обычаи власти в сущности относились только к ординарным правителям общины. Наряду с двумя избранными общиною начальниками и в некотором отношении даже взамен их появлялся в чрезвычайных случаях только один правитель или военачальник (magister populi), обыкновенно называвшийся диктатором. На выбор диктатора община не имела никакого влияния; он исходил из свободного решения одного из временных консулов, которому не могли в этом помешать ни его коллега, ни какая-либо другая общественная власть; против диктатора допускалась и апелляция, но, точно так же как против царя, если он добровольно ее допускал; лишь только он был назначен, все другие должностные лица становились в силу закона его подчиненными. Нахождение диктатора в должности было ограничено двойным сроком: во-первых, в качестве сослуживца тех консулов, один из которых его выбрал, он не мог оставаться в должности долее их; во-вторых, было безусловно принято за правило, что диктатор не мог оставаться в своем звании долее шести месяцев. Далее, относительно диктатора существовало то своеобразное постановление, что этот «военачальник» был обязан немедленно назначить «начальника конницы» (magister equitum), который состоял при нем в качестве подчиненного ему помощника (вроде того, как квестор состоял при консуле) и вместе с ним складывал с себя свое звание; это постановление, без сомнения, находилось в связи с тем, что военачальнику, по всей вероятности как вождю пехоты, было запрещено садиться на коня. Поэтому на диктатуру следует смотреть как на возникшее одновременно с консулатом учреждение, главною целью которого было устранить на время войны неудобства раздельной власти и временно снова вызвать к жизни царскую власть. Именно во время войны равноправие консулов должно было внушать опасения, а о том, что первоначальная диктатура имела по преимуществу военное значение, свидетельствуют не только положительные указания, но также древнейшие названия этого должностного лица и его помощника, равно как ограничение его службы продолжительностью летнего похода и устранением апелляции. Стало быть, в общем итоге и консулы оставались тем же, чем были цари — высшими правителями, судьями и военачальниками, — и даже в том, что касается религии, не «жертвенный царь», назначенный только для сохранения царского титула, а консул молился за общину, совершал за нее жертвоприношения и от ее имени узнавал волю богов при помощи сведущих людей. Сверх того на случай надобности была удержана возможность во всякое время восстановить вполне неограниченную царскую власть, не испрашивая на то предварительного согласия общины, и вместе с тем устранить стеснения, наложенные коллегиальностью и особыми ограничениями консульской компетенции. Таким образом, те безымянные государственные люди, которые совершили эту революцию, разрешили чисто по-римски, столь же ясно, сколь и просто, задачу сохранения царской власти в юридическом отношении при фактическом ее ограничении.
